Глава 22

Миша ремонтировал газовую колонку на кухне у Антонины Терентьевны. Настя держала инструменты, а старушка жарила пирожки. По ее суетливым, резвым движениям легко было догадаться, как она относится к тому, что у Насти появился кавалер. В этом факте Антонина Терентьевна находила для себя большие перспективы. Мужчина в доме, что тут говорить? Миша уже устранил в квартире Антонины Терентьевны множество мелких неполадок и вот наконец-то добрался до газовой колонки! Антонина Терентьевна сбегала на рынок за капустой, приготовила начинку. Настроение в доме царило приподнятое. Антонина Терентьевна чувствовала себя чуть ли не авантюристкой. Да что там! Участницей дворцового переворота, не меньше!

Еще бы! Ее ученики доверили ей свою дочь. Строго-настрого наказали следить за ней и держать в курсе всех ее дел. «И чуть что — сразу звоните!» Особо строго Альбина с Валерой наказали блюсти Настину девичью честь. Чтобы не загуляла. Ее ученики находились до сих пор в том суетном беспокойном возрасте, когда иллюзии все еще наглухо заслоняют родительское зрение, а мнимые ценности заслоняют истинные. Молодое поколение, включая их дочь Настю, воспринимается как класс антагонистический, который нужно ломать и отесывать. Антонина Терентьевна же, перешагнув седьмой десяток, иллюзии наконец утратила безвозвратно, а взгляды на воспитание пересмотрела в корне. В Насте она быстро угадала тот огонь, у которого так приятно греться, то живое, иногда слишком живое существо, которое заставит и саму Антонину Терентьевну встряхнуться, острее почувствовать жизнь. Они подружились, как это ни странно. Антонина Терентьевна даже несколько задрала нос перед соседками. Она больше не вступала в бесполезные дебаты по поводу цен и пенсий, а по телику смотрела исключительно «Фабрику звезд» и другие новомодные проекты, в которых участвовала молодежь. К жизни Настиной группы старушка выказывала неподдельный интерес. Знала по именам преподавателей и сама ездила на книжный рынок, поискать для Насти «макулатуру» — раритетные издания, которые задавали по теории драмы.

— Настенька, звонила твоя мама, — не отрываясь от лепки пирожков, вспомнила Антонина Терентьевна. — Просила напомнить, что пора переходить на зимнюю обувь.

Настя наморщила носик.

— Я прослежу, Антонина Терентьевна, — пообещал Миша и включил колонку. Газовое пламя весело замерцало и загудело.

— Что бы мы без вас делали, Мишенька! — всплеснула руками старушка. Ее возглас относился то ли к колонке, то ли к Настиной обуви.

— Круто! — подпрыгнула Настя. — Убирай скорее свои железки. А то запах пирожков меня просто нервирует.

Стол накрыли в комнате Антонины Терентьевны. Из горки был извлечен немецкий сервиз с пастушками и овечками. За столом лилась оживленная беседа, когда в прихожей раздался звонок.

Все трое вопросительно уставились друг на друга.

Настя резво вскочила:

— Я открою.

Раскрасневшаяся от пирожков и горячего чая, она распахнула дверь и остолбенела. На площадке стоял Вадим. Несколько секунд они разглядывали друг друга. Вадим выглядел невыспавшимся.

— Настя… — Налицо вылезла виноватая улыбка. Взгляд был таким, словно он не ожидал ее здесь увидеть. — А Миша у тебя?

Настя с удивлением отметила, что ей совсем нетрудно совладать с эмоциями. Да в принципе из эмоций самой сильной оказалось удивление. Вот кого она не ожидала здесь увидеть!

— Ты один сегодня? — уточнила она. — Без Гули? Или, может, ты оставил ее у подъезда?

— Настя, не надо… — Брови Вадима умоляюще полезли вверх.

Настя усмехнулась. Она сделала жест, означающий, что Вадим может пройти в прихожую. И позвала Мишу. Миша повел Вадима на кухню.

— Что это за мальчик? — поинтересовалась Антонина Терентьевна.

— Мишин друг. Мой бывший.

— Он за тобой ухаживал? — перевела старушка.

— Еще как. А потом бросил меня.

— Ты страдала? — догадалась Антонина Терентьевна.

— Жить не хотелось.

— Тебе неприятно, что Миша продолжает общаться с ним?

Настя задумалась.

— Дружба — это святое, — наконец заключила она. — Уверена, что сейчас Вадим жалуется Мише на судьбу. Его наверняка в очередной раз бросила Гуля.

Антонина Терентьевна перегнулась к Насте через стол и сделала заговорщическое лицо.

— А хочешь услышать, о чем они говорят?

— А как?

— Иди в ванную. Там через вентиляцию все слышно. Настя погрозила пальцем своей хозяйке. Та сделала самое невинное лицо. Настя скользнула в прихожую, оттуда — в ванную.

— Нет. На этот раз — окончательно. И вещи из квартиры вывезли. Я — свои, она — свои.

— Этого следовало ожидать.

Настя хорошо слышала Мишин голос, вероятно, он сидел ближе к стене. А Вадим — у окна. И его голос доносился как бы издалека.

— Ничего, что я сюда пришел? Мне так хреново… Настя не расслышала Мишин ответ.

— Как Настя? — спросил Вадим. — Не разочаровалась в актерстве?

— Нет, Настя не разочаровалась. У нее все хорошо.

— Я смотрю — у ВАС все хорошо…

Настя приподнялась на цыпочки.

— Да, у нас все хорошо. Ты правильно понял.

— Может, я зря сюда пришел? Мое появление ей неприятно?

Миша помолчал. Что-то передвинул на столе.

— Ты знаешь, мы с ней так договорились: тебя не было. Тебя просто не было в ее жизни. Я — ее первый парень.

— А-а…

Настя мысленно зааплодировала Мише. Молодец! Он все сказал как надо. Он — ее первый парень. Он — мужчина. Он любит ее по-настоящему и остается лучшим другом. Разве Вадим может с ним сравниться?

Настя выскользнула из ванной и вернулась в комнату.

— Антонина Терентьевна.., я влюбилась!

— Сейчас?

— Именно сейчас!

— Позволь полюбопытствовать — в кого же?

— В Мишу! В своего Мишу!

— Я одобряю твой выбор. Только я думаю — невежливо будет не пригласить вашего друга к чаю.

Остаться на чай Вадима уговорить не удалось. Он сослался на дела и стал прощаться. Миша тоже вскоре засобирался, и Настя вместе с хозяйкой вышли в прихожую его проводить. Антонина Терентьевна все пыталась вручить ему пакет с пирожками на дорожку. Когда раздался звонок, все решили, что это Вадим вернулся, что-то забыл.

Открыли дверь. На площадке стояла незнакомая дама в песочного цвета драповом пальто и бежевой беретке.

Седые волосы со случайно оставшейся темной прядью над лбом аккуратно уложены. Из-под темных крашеных бровей на собравшихся смотрели строгие внимательные глаза. В руках дама держала ридикюль.

— Вы — Настя? — спросила дама, окинув взглядом всех троих и остановив его на девушке.

— Да… А вы кто?

— Я ищу Сашу Смирнову. Я ее бабушка.

"Я точно знаю, что это был он! Я узнала бы его из сотни, из тысячи! Когда он уехал и я осталась одна, я думала, что ненавижу его. Нет! Я люблю его. И его руки с длинными бледными пальцами. И его быстрый взгляд во время работы — от мольберта к постановке… И его длинные волосы — то собранные в хвостик, то свободно сбегающие по плечам. И то, как он смотрит. И то, как он говорит — тихо, торопливо, помогая себе глазами и руками. И это ерунда, что говорила Элла! Все эти выпады психологии, будто я отомстила матери, сделав его своим. Я полюбила его! Я теперь это понимаю. Он был прав! Он своим тонким чутьем художника уловил фальшь, эту ненормальность в семье Каштановых. А я была полной дурой. Полной идиоткой я была, Настя! Я поверила кукле!

Пустой кукле! Как недолго она сумела сохранять свою маску! Теперь она уже меня не стесняется — договор подписан. Что мне делать, Аська?! Я попала в капкан. Мне больно, одиноко, страшно. Я — пленница. Илья ничего не знает! Он даже не знает, захочу ли я его видеть. И если они сказали ему, что меня здесь нет, он поверит. Я понимаю, Настя, что эта писанина никогда не попадет к тебе. И все же пишу. Мне так легче. Видишь, я такая в жизни неразговорчивая, а на бумаге вдруг разговорилась. Я стала много думать. Это иногда полезно. Знаешь, что я поняла? Роскошь, красивые вещи, изысканная еда никогда не заменят любовь и свободу. Я не хочу отдавать им своего ребенка. Пусть он растет в нищете, но — со мной! Он — мой единственный слушатель сейчас. Нас двое. И я его уже успела полюбить…" Игорь Львович захлопнул тетрадь и бросил ее на прикроватный столик. Элла стояла у окна и выжидательно стучала пальцами по подоконнику.

— Ну? Что ты теперь скажешь? Каково?

Игорь Львович устало вздохнул.

— Ты ожидала чего-то другого?

Элла оторвалась от подоконника и нервно пересекла спальню. Она теребила пояс шелкового кимоно.

— Она полюбила ребенка! Как тебе это нравится? Еще недавно она жаждала от него избавиться, умоляла устроить ей аборт! А теперь? И все почему? Ей создали условия! А роскошь развращает таких особ! Посмотрела бы я на нее, если бы она продолжала жить в облезлой хрущобе ее мамочки! На пособие по безработице! Вот тогда бы ей было не до любви!

Игорь Львович с нарастающим беспокойством следил за женой. Когда она нервничала, то начинала вот так безостановочно говорить, забывая, с чего начала, теряя нить разговора. Он давно уже устал от постоянного напряжения, от ее нервных срывов и возбужденной эйфории новых бредовых идей. Но у Игоря Каштанова не возникало даже мысли осадить жену, поставить все на место одним жестким словом, как обычно он и делал у себя в банке. Когда-то он обожал Эллу и в буквальном смысле слова носил на руках. И то, что Элла не может иметь детей, его тоже не смущало. Она была его ребенком! Да. И женщиной, и ребенком. Он был готов в лепешку разбиться ради нее. И свою карьеру он сделал только благодаря ей. Или скажем так: ради нее. Чтобы у нее все было. Все, чего она хочет. А Элла хотела ребенка.

— Элла, у тебя нет повода для такого беспокойства, — мягко возразил он. — Все пока под контролем.

— Пока! Вот именно — пока! Где гарантии, что художник не наделает глупостей?

— У него сломано ребро. Он еще не скоро будет способен делать глупости. И вообще, думаю, он перепуган до смерти и только и мечтает слинять на какой-нибудь новый симпозиум. Подлечится, организуем ему что-нибудь подходящее.

— Прошлый раз ты тоже уверял меня, что он ни о чем другом и не помышляет! Он чуть ворота нам не разнес! Хорошо хоть Лариса догадалась вызвать охрану!

— Не думаю, что он жаждет стать отцом. Ты пойми, он ведь ничего не знает! Ему просто взгрустнулось, и он решил навестить подружку. А как бы он повел себя, зная, что она беременна? Ты плохо знаешь мужчин, дорогая. Теперь он понял свою ошибку и будет сидеть тихо.

— Ну, допустим. А с этим что делать?

Элла взяла в руки Сашин дневник и шлепнула его перед мужем.

Дневник с громким звуком упал на полированную поверхность.

— Она называет твою жену куклой. Как тебе это нравится?

— Пусть себе пишет. — Игорь Львович взял руку Эллы в свою. — Ты же психолог, Эллочка. Ты прекрасно знаешь, как важна психологическая разгрузка.

Элла выдернула руку. Она все еще была раздражена и взвинчена. Ее злила кажущаяся мягкотелость мужа. Он не хотел стать стеной ей, опорой в том сложном проекте, который она так тщательно разрабатывала. И все же выбора нет. Он единственный человек, с кем она может это обсуждать.

— Разве ты не замечаешь, что она стала в последнее время.., как бы спокойнее, что ли? — мягко продолжал Каштанов, нарочно не поддаваясь на резкие провокации жены. — Выльет свое раздражение в дневник — и все! Снова покладистая, терпимая.

— И что же? — Элла недоверчиво уставилась на мужа. — Ты предлагаешь это так оставить? Сделать вид, что мы ничего не знаем о дневнике?!

— Именно! — улыбнулся Каштанов. — Умница ты у меня. Подумай только: все подростки пишут дневники. Иногда сливают в них всякую муть. Я однажды был ужасно зол на отца и написал в своем дневнике, что ненавижу его. Ну и что? Этот дневник помог мне вырасти, да и только. Так и она. Как только перед ней замаячит Москва или Санкт-Петербург, университет, мальчики, театры, ночные клубы, она быстро все забудет. И о нас, и о нашем ребенке…

— Ты правда так думаешь? — Каштанова мягко скользнула к мужу на колени, прижалась щекой к его шее.

Он знал, что правильно построил последнюю фразу. Теперь ее мысли польются в заданном направлении. Он хорошо знал свою жену. Слишком хорошо.

— Он будет похож на тебя. — Элла Юрьевна прикрыла глаза.

Игорь Львович погладил жену по волосам. Иногда он терял нить логики своей Эллы.

— Ты прекрасно знаешь, дорогая, что этот ребенок не может быть похож на меня. Ты хотела сказать — он может быть похож на Артема? Но и этот шанс невелик. Один процент из ста. Но разве для тебя это так важно?

Игорь Львович прикусил язык. Артем — запретная тема. По негласному соглашению они почти не говорят о нем. И врач, который вел Эллу со времени ее последней депрессии, настоятельно рекомендовал не затрагивать тему сына в беседах с женой.

Элла молчала. Игорь Львович знал, что сейчас начнет ступать в разговоре как по тонкому льду. Рискуя провалиться.

— Ты знаешь, я могу полюбить любого ребенка, даже если он не будет иметь отношения… Но если ты так хочешь… Я на все готов ради тебя. И беспокоиться не о чем. Мать здорова, молода, умна. Отец… Ну, он талантлив, совершенно непьющий. У него масса достоинств. Ты просто гений, Эллочка…

Игорь Львович с тревогой всматривался в лицо супруги. Но Элла, похоже, пребывала в меланхолии. Она не отреагировала на оплошность мужа. И он продолжал:

— Но даже если он будет ни на кого не похож или похож сам на себя… Мы ведь все равно будем любить его, дорогая?

— Да! Да! — с жаром подхватила Элла Юрьевна. — Мы будем его обожать!

Она вскочила и запрыгала по комнате — с горящими глазами, как одержимая. Игорь Львович наблюдал за ней с застывшей улыбкой. Он изо всех сил старался, чтобы его улыбка не переросла в гримасу. Больше всего он тревожился за Эллу во время таких вот прыжков и ужимок. Чрезмерная возбужденность нередко перерастала в истерику. Нужно как-то незаметно, по-деловому свернуть это безудержное веселье.

— Я думаю, нужно поручить Ларисе положить дневник в Сашину комнату, пока та не обнаружила пропажу, — как бы между прочим предложил он.

Но Элла, похоже, не слышала его.

— Я уже заказала дизайнеру несколько эскизов новой детской. Ты знаешь, я задумала ее в оранжево-желтых тонах.

Каштанов натянуто улыбался. «Еще мы спилим в округе все деревья. И заодно спрячем от ребенка все краски и карандаши. Зачем нам гены художника?» Игорь Львович усмехнулся собственным мыслям. Кажется, он становится слишком циничным. Хотя, надо признаться, он устал. Он даже не может позволить себе уехать на месяц-другой отдохнуть. Эллу нельзя оставить без присмотра. Рецидив возможен в любой момент. Игорь Львович ослабил галстук. Он почувствовал, что должен уйти отсюда сию же минуту. Комната, наполненная колебаниями неустойчивых настроений жены, душит его. Он встал. — Пойду переоденусь.

От дверей неожиданно вернулся и захватил тетрадку — Сашин дневник. Завернул его в газету.

Жена не обращала внимания на его действия. Она уже занялась чем-то своим. Кидала из шкафа на кровать свои платья, напевая себе под нос очередной хит Лаймы Вайкуле. Каштанов захотел выйти на воздух. Но, еще не дойдя до галереи, он заметил там Сашин силуэт. Она стояла возле колонны. Каштанов быстро прошел в Сашину комнату и положил дневник на место — в письменный стол, под журнал. Затем он вернулся и подошел к галерее. Саша стояла к нему спиной и смотрела прямо перед собой. Там, где кончался участок Каштановых и начиналась опушка леса, какой-то ребенок играл с собакой. Каштанов пригляделся. Среди деревьев то и дело мелькали желтые помпоны вязаной шапочки. Собака, черно-серая овчарка, носилась по снегу, поднимая за собой прозрачные вихри. Когда ребенок прятался за деревом, овчарка замирала на миг, а затем прыгала в сторону дерева. Он узнал их. Это была Иринка, приятельница Артема, и ее собака Грета. Каштанов почувствовал непроизвольный спазм в горле.

Это было неожиданно, как удар под дых. Он вышел на галерею. Саша, увидев его, поежилась и накинула капюшон. Отгородилась.

— Гуляешь?

— Гуляю, — усмехнулась Саша. Помолчав, кивнула в сторону леса:

— Вот они — гуляют. А я просто принимаю порцию кислорода.

— Это Иринка, — не замечая колкости Саши, пояснил Игорь Львович. — Настоящая Пеппи Длинный чулок. Когда она появлялась у нас, в доме все переворачивалось вверх дном.

— И ей это позволяли? — недоверчиво покосилась в его сторону Саша.

— Не ей, Артему. Он любил с ней играть.

— А-а… Тогда понятно.

— Элла недолюбливает девочку. Считает, что именно она поощряла Артема лазать по деревьям.

— А вы?

— Что — я?

— Как вы сами ко всему этому относитесь? Что ваша жена любит или не любит — я могу понять. Она этого практически не скрывает. А вы? Неужели вы…

Саша запнулась. Каштанов видел, что она лихорадочно ищет, как поточнее выразить свою мысль. Что она напряжена и ее внешнее спокойствие дается ей с трудом. Он занервничал. Она явно вызывала его на откровенный разговор, а он настолько устал, что мог пойти на провокацию. Ему вдруг дико захотелось, чтобы эта девчонка поняла его, чтобы не осуждала, не считала монстром. Она еще многого не понимает. Что она знает о любви? О любви-зависимости, когда ты уже не хочешь любить этого человека и сил нет любить, а все равно — любишь. Какой-то больной любовью любишь и готов все отдать ради проблеска радости в любимых глазах.

Каштанов достал сигареты, закурил. Саша отвернулась от него. Она будто бы забыла о своем вопросе.

— Вы многого не можете понять в силу своего возраста, Саша. Но поверьте, я к вам хорошо отношусь. И Элла тоже. Она просто…

— Она просто больная! — закончила за него Саша с подростковой злой нотой в голосе. — Это невозможно не заметить! Ей нужно лечиться, а не заводить детей!

У Каштанова странно передернулось лицо. Он пошевелил губами, но Саша не дала ему сказать.

— Игорь Львович! Отпустите меня, пожалуйста! Я передумала! Ну кто не делает ошибок? Я никому не хочу отдавать ребенка. Отпустите меня…

Она вцепилась ему в руки. Игорь Львович замерз. Он стоял на галерее в одном свитере, но его пальцы казались горячими по сравнению с пальцами Саши. «Как она похожа на свою мать…» — подумал Каштанов, а вслух сказал:

— Вам пора в дом. У вас очень холодные руки, Саша. Он первым покинул галерею. А Саша еще некоторое время стояла, глядя в пространство, не замечая, как девочка в желтых помпонах делает ей какие-то знаки.

И только лай собаки заставил ее очнуться. Она увидела, что Ира-Пеппи машет ей рукавичкой. Саша помахала в ответ. У нее вдруг быстро-быстро забилось сердце. Она смотрела на девочку и собаку, словно от них могла зависеть ее жизнь.