Глава 15
В форточку влетал прогорклый аромат осени. Он любил этот запах. Хотя не запомнил тот момент, когда именно этот запах, ассоциирующийся для него с хрустом сухой листвы под ногами, вошел в его жизнь и остался там. Илья сосредоточился на своих осязательных ассоциациях, чтобы не думать о случившемся. Сосредоточиться мешал этот противный скрип качелей в соседнем дворе. Он влезал в мысли Ильи как назойливый собеседник. От скрипа хотелось отделаться, а запах — оставить.
Скорее всего этот горьковатый привкус осени вошел в его жизнь лет в восемнадцать. Как и все по-настоящему стоящее. В ту пору Илья почувствовал особенную остроту восприятия. До восемнадцати — в пятнадцать, шестнадцать — что-то мешало, мучило, заслоняло. А в восемнадцать как сетку с глаз убрали. Он вдруг увидел: небо! И восхитился: небо! Так же он посмотрел на все вокруг: река! ветка! цветы! дождь!
Особенно — дождь. Едва это природное явление позволяло заявить о себе, Илья бросал все дела и отправлялся бродить по городу. Он не признавал зонтов. У него никогда не было зонта. Он пускался в дождь как в авантюру. Они понимали друг друга. Иногда Илья отправлялся бродить по пустынному парку, зная, что никого больше там не будет в этот час. Листья вздрагивали под тяжестью капель, а Илья шептал: «Тише, тише… Вот так, не расходись…»
И дождь слушался. Илья готов поклясться, что дождь слышит, и понимает, и — подчиняется. Играет в поддавки. Начинает сыпать ровно, не усиливаясь и не прекращаясь.
А иногда душа художника требовала ливня. Он мог выйти на площадь и, глядя в небо, приказать: «Сильнее! Ну, покажи, на что ты способен!» Небо терзало себя, стараясь понравиться, потоки воды заливали тротуары. А Илья стоял посреди стихии мокрый до нитки и ликовал! Это были потрясающие минуты.
…Илья поднялся со своей лежанки, отдернул занавеску и распахнул окно. До чего же душно. Конец сентября, а дни стоят такие жаркие, что иногда просто некуда деться. Сухие листья, сухой прогорклый воздух… Сигареты!
Илья прислонился к подоконнику, втянул носом воздух. Такой запах был у Ликиных сигарет! Вот откуда эта ностальгическая нота, вот почему так остро и так из глубины.
Илья сел на подоконник, уперся босыми ногами в раму. Когда они познакомились (Лика снимала комнату в их квартире), она курила «Яву». Делала это обычно на балконе. А Илья нарочно приходил в большую комнату и садился перед телевизором, чтобы уловить ее волнующий аромат — смесь духов и сигарет. И еще чтобы она, выходя с балкона, задела его колено своей ногой и, может быть, даже потрепала по волосам.
Она уходила, а Илья оставался, пока не выветривался ее запах. Он просто с ума сходил от ее запаха. А когда она проходила мимо и нечаянно касалась его пальцами, он дрожал и не в силах был сдержать эту дрожь. Ему тогда было шестнадцать, и он думал о женщинах 24 часа в сутки. Совершенно незаметно для него место «женщин» в его воображении заняла Лика. Он не думал о том, что она старше, его не интересовало, сколько именно ей лет. Она была женщиной, и каждый день он видел ее, ловил носом ее запах. Засыпал с мыслями о ней и просыпался, зная, что увидит ее снова. Особенно волнующими бывали моменты засыпания. Он спал в проходной гостиной. Смежная комната принадлежала Лике. Еще когда она смотрела вечером телевизор в компании его матери или сестры, он притворялся, что спит. Женщины охали, что ребенок переутомляется в своем художественном училище, и, выключив телик, расползались по комнатам. Лика включала свет у себя, и для Ильи начиналось лучшее на свете кино. Через толстое рифленое стекло двери он видел ее силуэт. Раздеваясь, она ходила по всей комнате, небрежно бросая вещи тут и там. Он жадно следил, стараясь не упустить ни одной детали. Впрочем, весь ритуал ее раздевания он выучил наизусть. Если у Лики хорошее настроение, она срывала халат и подбрасывала его вверх. Тот послушно взлетал, чтобы затем осесть где-нибудь на спинке стула. Следом за халатом летели тапочки. Оставшись голой, Лика предпочитала ходить босиком. Если же настроение у нее было неважное и с вечера она много курила, то халат сползал с плеч, подобно шкуре царевны-лягушки. Лика могла, раздевшись, опуститься на стул и сидеть так долго, уставившись в одну точку.
Ему хорошо был виден изгиб спины, запятые грудей и пышное облако прически. Она могла сидеть как изваяние довольно долго. Он никогда не знал, сколько она просидит вот так.
Потом она спохватывалась и начинала мазать себя кремом. Она делала это в любом настроении. Тюбик лежал на тумбочке, и она тянулась к нему, приближая к стеклу двери размытые формы своего тела.
Сначала она наносила крем на руки, особенно тщательно втирая его в область локтей. Затем мазала шею, грудь — ничего не пропуская. Затем переходила к ногам Она вытягивала ноги поочередно и работала над ними с усердием скульптора. Это была упоительно-сладкая пытка — наблюдать, как она трогает тонкими пальцами свое тело. Обладая богатым воображением, Илья без труда представлял себя там, за стеклом двери, рядом с Ликой. Иногда ему казалось, что он знает на ощупь ее кожу. По крайней мере ему дико хотелось узнать. Взять этот тюбик с кремом и пройти весь путь ее правой руки — от шеи до кончиков пальцев на ногах.
Вымазавшись с головы до ног, Лика ныряла в постель и скорее всего мгновенно засыпала. По крайней мере никогда из ее комнаты не доносилось ни звука после того, как там гасили свет.
Зато Илья не находил себе места, мучился и боялся, что ночью не выдержит и придет к ней в комнату. Днем он прятался за своим мольбертом, как за ширмой. И только многочисленные карандашные наброски Ликиной спины могли бы его изобличить.
Илья спрыгнул с подоконника и пошел на кухню. Он включил чайник и достал кофе. Надо же! Как глубоко и прочно живет в его памяти Лика! С позиции сегодняшнего дня можно заподозрить, что все, что касалось его, Ильи, она делала нарочно, точно следуя скрупулезно разработанному плану. Раздевалась, зная, что он подглядывает, затем на два года исчезла из его жизни, заставив его метаться и страдать, затем ворвалась в его восемнадцатилетнее обостренное состояние, подобно урагану, — все смела, оставив лишь четкий отпечаток себя, любимой. И потом, почуяв, как животное, приближение старости и болезни, безжалостно вытолкала его из своей жизни, не позволила узреть поражение! И надо же — добилась своего: он не знал ее больной, слабой, сдавшейся. Он помнил ее небрежной, независимой, молодой, властной. Ласковой и грубой одновременно.
Нет, конечно, не было у нее никакого плана. Он, Илья, — затянувшийся каприз в ее жизни, и только.
Из подобных размышлений его выдернул телефонный звонок. От неожиданности Илья уронил чашку. Она упала и раскололась надвое. Сначала он ничего не пенял. Говорившего Илья не знал и долго не мог взять в толк, о чем идет речь. Конференция? Он не подавал заявку на участие в конференции…
— Я представитель благотворительного фонда «Надежда», — терпеливо объясняли незадачливому художнику суть дела. — Наш фонд предлагает вам представлять лицо нашего города на конференции, посвященной искусству XXI века. Конференция будет проходить в Каталонии. Да, именно. На родине Сальвадора Дали.
Илья не мог вникнуть и потому переспрашивал как попугай. Ему терпеливо отвечали. Да, нужно везти картины. Несколько циклов на выбор автора. Никаких затрат. Все расходы оплачивает фонд. Разве художник не слышал о фонде «Надежда»? Зря. Хороший фонд и помогает дарованиям. Последняя выставка Ильи показала, что он — именно такое дарование. Да, конечно, нужно встретиться и все обсудить. Когда? Да хоть сегодня. Где? Где удобно художнику. Представитель фирмы подъедет.
После звонка Илья еще долго не мог понять, рад он свалившемуся на него предложению или нет. Вот так бывает — ждешь чего-то в жизни, кажется, свались на тебя это событие — и ты будешь на седьмом небе от счастья. А приходит оно, и ты ничего не можешь понять. Даже не знаешь — а этого ли ты ждал?
В течение следующего часа Илья метался по квартире. Он хватался за холсты, рассматривал свои старые работы. То открывал шкаф с вещами, то бросался к телефону и, так и не сделав звонка, отходил. Наконец он пришел к более-менее определенному решению. Он поехал в выставочный зал. По дороге Илья сумел взять себя в руки.
К нему пришла та жесткая и спокойная решимость, которая позволяет действовать без эмоций — рационально и методично.
Он медленно обошел оба зала и беспристрастно осмотрел все работы. Дал распоряжение служащим и вместе с ними занялся разбором выставки. Завтра он упакует картины. А сегодня ему еще предстоит встретиться с представителем фонда «Надежда».
Занимая себя работой, поглощенный делами, он все же замечал, что, подобно назойливому скрипу качелей, лезет в голову мысль о Саше. Нет, он не станет унижаться перед ней. В этом дурацком случае он был прав, тысячу раз прав! И не жалеет, что порвал с Каштановыми. Бросил этот нелепый заказ. Она сама, подумав, поймет, что он поступил правильно.
Он не собирается становиться в зависимость от богатых и сытых. И не позволит девчонке вертеть собой. С него достаточно Лики. Та творила с ним все, что ей вздумается, а он… Он и не подозревал об этом! Да если бы и подозревал? Ему нравилось то, что она снизошла до него. Да, именно: снизошла.
Когда через два долгих года своего одиночества и тоски он вдруг увидел ее на улице, то сначала не поверил глазам. Она бежала сквозь дождь, резво перескакивая через лужи как школьница. Она торопилась спрятаться под козырек подъезда, потому что никогда не любила дождь. Она была в кожаном плаще и не могла промокнуть и все равно пряталась. А Илья был в старой джинсовой куртке, испорченной масляной краской, и, конечно же, до нитки промок, но не собирался никуда прятаться. Дождь был тот самый, который волновал, пьянил, а возникновение в нем Лики было как появление летающей тарелки.
Он испугался, что она спрячется в подъезде, как в другой реальности, и он уже не сумеет догнать ее. Он бросился наперерез, и из горла его вырвался неясный сип: «Ли-ка…»
Он сбил ее с ног. Успел поймать и отметил, какая она легкая и вроде бы стала меньше ростом.
— Ты вырос, — объяснила она несколько позже.
А в тот момент она сначала опешила, потом обрадовалась ему, засмеялась, затормошила и потащила за собой в подъезд:
— Ты же совсем мокрый! Заболеешь еще!
Оказалось — она здесь живет. А ведь его занесло сюда случайно! Это все дождь…
Она растирала его полотенцем, а он весь дрожал. Он боялся застучать зубами и хотел сказать ей, что дрожит не от холода и сырости. Он дрожит от ее присутствия. Но она не давала ему слова вставить, болтала что-то, суетилась, бегала по квартире, собирая раскиданные тут и там вещи. Она была в джинсах и водолазке. Она ничуть не изменилась — та же фигура подростка, лицо без отпечатков времени. Что-то, конечно, появилось в нем, но тогда Илья не сумел понять — что. Да и не это его тогда интересовало. Он стоял посреди комнаты, обалдевший от Ликиного близкого присутствия, и мысль «вот она, рядом» стучала в голове, и кровь приливала к ушам. Он разволновался так, что не мог разговаривать, не ответил ни на один ее вопрос, только смотрел на нее во все глаза.
Его вещи развесили перед обогревателем. Он сидел по пояс голый. Лика принесла поднос с чаем и коньяк.
— Чтобы не заболеть, — объяснила Лика, хотя Илья и не думал возражать. Она забралась на диван с ногами. Из-под джинсов выглядывали ее розовые носки с цветочками по бокам.
Илья взял чашку, и та запрыгала на блюдце, выдавая его волнение.
Он отхлебнул горячий чай, тут же поперхнулся, чашка выскользнула из рук, чай выплеснулся на джинсы, уже и без того мокрые.
Лика сделала круглые глаза, вскочила. Илья в какую-то долю секунды успел поймать ее за руку — чтобы не убежала. Он обнял ее и замер, пытаясь совладать с собой, стараясь унять внутреннюю дрожь.
Он почувствовал вдруг, что если она сейчас оттолкнет его, или скажет что-нибудь отрезвляюще строгое, или, что еще хуже, засмеется, то он не выдержит и заплачет. Она не сделала ничего из того, чего он боялся. Она взяла руками его голову и впервые за все это время посмотрела в его глаза — что уж она там увидела? И тогда он понял, что изменилось в Лике. В глазах притаился надлом. В них появилось тревожное отчаяние, как у пьяниц. Какая-то трын-трава.
Лика первая поцеловала его, и он едва не задохнулся от поцелуя. Как только она оторвала от него свои чувственные губы, он как кутенок стал тыкаться в нее лицом, запутался руками в ее кофте. Тогда она рывком освободилась от кофты, и она, как и он, осталась только в джинсах.
Ее кожа на ощупь оказалась гладкой и мягкой. Только тогда он был не в состоянии насладиться близостью. В торопливом исступлении он набросился на нее, словно вот-вот должен был начаться пожар или потоп. Илье до сих пор стыдно вспоминать, как он вел себя. Она что-то шептала ему, но он был не в состоянии услышать. Тогда все произошло так быстро, что он боялся поднять глаза.
Лежал, уткнувшись в нее, старался выровнять дыхание и не всхлипывать. Когда Лика пошевелилась, он машинально вцепился в нее, словно она собиралась встать и уйти. Но она всего лишь хотела повернуться к нему боком.
— Маленький, — обратилась к нему Лика и поцеловала в ямку меж ключиц.
— Я ничего не умею, — виновато отозвался он, все еще продолжая крепко сжимать ее.
— Это же здорово, — улыбнулась она.
Тогда он попытался понять ее. Как бы встать на ее место. Почему она так сказала? Она старше его, намного старше. До него она прожила целую жизнь. Наверное, там были другие мужчины. А она у него первая. Вероятно, ей нравится быть первой для него.
Он поднял на нее глаза и стал смотреть в ее лицо. Теперь вблизи можно было разглядеть тонкую сеточку первых морщинок возле глаз.
Под ресницами немного смазалась тушь. Покрывало испачкалось в ее помаде.
— Ты меня научишь? — спросил он.
Лика приподнялась на локте и стала пальцем что-то чертить у него на груди. Он закрыл глаза.
— Ты все умеешь сам. Как дети от рождения умеют плавать. Просто забыл. Что ты чувствуешь?
— Я тебя люблю. Давно.
— Вот и говори мне о своей любви. Только не словами, а телом. Руками, губами. Всем.
— Ты на меня не сердишься? — уточнил Илья.
— Ты такой красивый…
— А ты.., ты… — Как всегда, он не нашел слов. Потом он нарисует ее и вложит в картину все свои чувства. А тогда он не нашел слов и стал говорить, как она просила: языком тела. Он начал с бровей — целовал ее брови, затем закрытые глаза, морщинки вокруг глаз. Он любил эти брови, глаза и морщинки и сообщал ей об этом на немом языке, который знают все люди от рождения, но до поры это знание спит. Каждый сантиметр ее тела получил эту ценную информацию. На этот раз Илья не пропустил ничего. Ликины волосы пахли дождем, и он шепнул ей на ухо: ты пахнешь дождем. Она засмеялась. Теперь уже ее смех не мог обидеть. И дрожь ушла, не мешала больше. Он по-настоящему наслаждался ее близостью, и то, как она отзывалась на его прикосновения, доводило его до полуобморочного состояния. Она знала все его невыраженные желания.
С этого дня Илья стал чувствовать себя так, словно обрел свойство, которым не могут обладать простые смертные. Он открыл другое измерение и стал жить сразу в двух: в своей прежней жизни и в новой, в которой была Лика.
Лика стала его тайной. На ней лежал запрет, и поэтому с невероятным трепетом он входил в ее мир. Там было все другое: запахи — острее, краски — ярче.
Прежняя жизнь — квартира матери, вечные склоки матери с сестрой, разговоры о деньгах, рынок, на котором они обе торговали, — вдруг увиделась ему до невозможного серой, обыденной, пресной. Зато мир Лики был полон тайн.
Он ничего о ней не знал — Лика не признавала вопросов о личном. В принципе его это не очень-то и заботило. Главное, она с интересом слушала его. У него вошло в привычку рассказывать ей каждый свой день, все свои мысли во всех подробностях.
Молчун от природы, с ней он становился разговорчивым.
Она же, напротив, умела часами молчать — не уходя в себя, а, наоборот, вся обратившись к нему. Вся — внимание. Могла часами молча сидеть без движения, позируя ему. Как Саша…
От неожиданно пришедшей мысли Илья замер, как под прицелом. Черт! Он снова сравнивает их! И снова находит подтверждение своим сравнениям. Внешне мало похожая на мать, Саша унаследовала что-то незримое. Как не понимал Лику, так не понимает и Сашу. Так же, как и мать, она не спешила откровенничать. Что он знает о ней? Да и узнает ли когда-нибудь? Ведь даже похоронив Лику, он так и не узнал ее тайн. Куда она исчезала на два года? Чем жила все эти годы, где работала? Были ли у нее другие мужчины? Почему поссорилась с матерью и не общалась с дочерью? Он только предполагал, но не знал наверняка.
Илья вынужден был признаться, что боялся этих тайн. А вдруг за ними стоит что-то, способное осквернить его память о Лике? Исказить ее образ, который он создал, который был так необходим ему. Не станет он трогать память о Лике. А вот Саша… Она так похожа на мать, что становится страшно. Стоит ли подвергать себя повторению пройденного? Не лучше ли порвать эти отношения, пока еще не поздно? Это только сейчас так больно, потому что…
Нет, лучше не углубляться. Очень кстати эта конференция. Ему как воздух необходимы сейчас новые впечатления, общение с новыми людьми.
