Часть 4. Встреча

После длительного перелета они долго ехали на видавшем виды «газике», который то дребезжал и трясся по грунтовой дороге, то весело летел по ровному асфальту шоссе.

Ирина толком не успела ничего разглядеть, хотя подозревала, что они проезжают мимо интересных мест. До того ли ей было с двумя грудными младенцами на руках!

Весь запас ее знаний по уходу за младенцами составляли несколько отрывочных рассказов ее свекрови. Дорога далась трудно, и она не могла дождаться, когда же приедут на место и…

Но что будет дальше, она представляла смутно.

— Ну как ты? Устала? — спрашивал Сергей, то и дело поворачивая голову к ним назад.

Она отрицательно крутила головой и улыбалась. Она не допустит, чтобы он ее жалел! Уж если их когда-нибудь свяжет чувство, то пусть этим чувством будет не жалость!

Ванечку она держала на руках, тот иначе ехать отказывался — поднимал крик. Захар лежал рядом, на сиденье, но крепко держал Ирину за палец. Так они поделили ее, и каждый остался доволен.

Сергей, созерцая эту картину, теплел лицом, возле глаз появлялись лучики. Ирине нравилось, когда он так улыбается. В этой улыбке присутствовало что-то домашнее, будто она предназначена только им троим — ей и детям. Ей так хотелось думать.

Наконец машина остановилась возле синих, с якорями, ворот. Сергей показал документы патрульному. Строгий патрульный открыл заднюю дверцу и заглянул в машину. Увидев девушку с малышами, матрос не удержался от улыбки и отдал честь семье прибывшего капитан-лейтенанта.

Подъехали к длинному пятиэтажному зданию, вокруг которого сновали матросы. Эти же матросы подхватили чемоданы и понесли внутрь.

На широком крыльце стоял офицер. Судя по его заинтересованности, он ожидал именно их. Ответив на приветствие Сергея, офицер представился:

— Начальник штаба капитан второго ранга Артюхов. Добро пожаловать в нашу часть!

— Здравствуйте, — улыбнулась Ирина немного виновато. Она не могла пожать руку гостеприимному капитану — обе они были заняты младенцами.

Капитан сделал знак глазами, и матросы приняли у нее свертки с детьми. Младенцы, удивительное дело, даже не пикнули.

— Пройдемте в казарму, — предложил начальник штаба. — Я вас познакомлю с местом вашей будущей дислокации, так сказать…

Они поднялись на второй этаж.

— Живем мы дружно, — бодро продолжал капитан. — Каждый этаж занимает экипаж одного корабля.

Ирина покосилась на Сергея, но лицо его оставалось бесстрастным. Может быть, он знал, что им предстоит жить в казарме? А вот для нее это оказалось сюрпризом. Еще ее интересовало, куда матросы унесли младенцев. И еще…

Собственно, ее все интересовало, и она во все глаза смотрела на то, что творится вокруг. А вокруг творилась совершенно непонятная жизнь. Матрос в конце длинного коридора натирал шваброй и без того блестящий пол. Проходя мимо приоткрытых дверей, она видела идеально застеленные двухъярусные кровати, тумбочки с номерами.

Снова общежитие… Только какое оно необычное!

— С жильем у нас пока напряженно, — пояснил капитан, предвидя вопросы молодой семьи. — Готовится к сдаче дом, а пока… чем богаты, как говорится, тем и рады! Вот ваша каюта. — Он показал на приоткрытую дверь. — Со всеми вопросами обращаться к боцману.

— К боцману? — переспросила Ирина, ибо это слово ей ни о чем не говорило.

— Ну да. Боцман у вас — мичман Егоров.

Ирина ровным счетом ничего не поняла, но обнаружить свою некомпетентность не решалась.

— Как устроитесь, капитан-лейтенант, — обратился офицер к Сергею, — с документами прошу в штаб.

— Есть! — ответил Сергей и вытянулся. Ирина заглянула в свою каюту. На железной койке, застеленной синим шерстяным одеялом, лежали оба свертка и серьезно таращились вокруг.

Каютой оказалась крошечная комнатка, где, кроме двух железных коек и пары тумбочек, едва поместились старый письменный стол и две табуретки.

— Ты расстроилась? — спросил Сергей сразу, как они остались одни.

— Почему я должна расстраиваться? — бодро возразила Ирина. — Мы наконец добрались до места. Это уже хорошо. Потом — нам дали комнату, и я могу даже снять туфли! Это просто здорово!

Сергей недоверчиво следил за выражением лица своей подруги, но не находил на нем следов паники. Он облегченно вздохнул.

— Тут и в самом деле неплохо. К тому же ты сможешь познакомиться с моим экипажем, увидишь, с кем я пойду в море…

— Конечно! — поддержала Ирина.

— И это же временно… Потом мы получим отдельную квартиру…

— Да все нормально, — убеждала его Ирина. Они поддерживали друг друга, стараясь выглядеть беззаботными, хотя оба понимали: казарма. Общий туалет (женских тут просто не предусмотрено), отсутствие кухни.

У Ирины возникало множество вопросов: как она будет купать детей? Где готовить им еду? Стирать? Сушить пеленки?

Но вопросы так и остались незаданными — Сергей и без них растерялся, она это видела.

— Я должен ненадолго уйти, — осторожно напомнил он.

— Я знаю. Иди и не переживай, — убежденно сказала Ирина. — Служба прежде всего. А я тут займусь обустройством…

Он стоял и смотрел на нее. Видимо, ему как воздух были сейчас необходимы эти ее убеждение и решимость. А ей хотелось погладить его по груди, где блестели золотые пуговицы. Но она почему-то не сделала этого.

— Тогда я пошел. — Он помялся в дверях, то ли ожидая чего-то от нее, то ли сам что-то собираясь сделать. Но не сделал. Развернулся и быстро пошел по коридору.

Оставшись одна в каюте, Ирина переоделась в ситцевое платье и решительно принялась за дело.

Переложив из двух больших чемоданов вещи в тумбочки, установила один чемодан верхом на стол, а другой поставила рядом, на табуретки. Постелила в чемоданы детскую постель, подложила клеенку, фланелевые пеленки и подушечки.

— Ну что, матросы, — обратилась она к детям, — начинается наша новая жизнь. Ничего, сейчас мы с вами красоту наведем…

Мальчики с готовностью загудели в ответ.

В дверь постучали. На пороге стоял крупный круглолицый мужчина.

— Здравия желаю, — поздоровался он и протянул вперед себя поднос с двумя банками. В банках было теплое молоко.

— Ой, спасибо! — обрадовалась Ирина и поинтересовалась: — А вы кто? Боцман?

— Так точно! Мичман Егоров, боцман.

— Огромное вам спасибо, товарищ мичман, — едва сдерживая улыбку, ответила девушка.

— Столоваться будете на камбузе, — слегка стесняясь ее и оттого хмурясь, добавил боцман.

— На камбузе… — постаралась запомнить Ирина.

— Ну да. Супруг ваш пойдет на камбуз, ну и вы с ним. А за ребятками дежурный матрос присмотрит.

Ирина снова ничего не поняла, но кивнула. Ей почему-то жалко стало этого боцмана, которому, вероятно, приходилось иметь дело лишь с военными мужчинами и оттого непривычно с женщинами.

— Если чего надо, я в крайней каюте, не стесняйтесь.

Ирина повесила занавески, навела в каюте подобие домашнего уюта.

Накормленные малыши уснули в своих чемоданах. Ирина только сейчас почувствовала ужасную усталость. Решила прилечь на минутку, дожидаясь возвращения Сергея. Но, едва дотронувшись головой до подушки, провалилась в сон.

Она не слышала, как ходили по коридору матросы, как вернулся из штаба Сергей и укрыл ее одеялом, как он ложился…

А утром их позвали на завтрак. Камбуз оказался трехэтажной столовой.

В приоткрытую дверь на первом этаже Ирина увидела ряд длинных столов. Здесь обедали матросы.

Они с Сергеем поднялись на второй этаж. Там, в большом светлом зале, все было по-другому. Столы, рассчитанные на четырех человек, стояли отдельно. Белоснежные скатерти, салфетки, официантки в белых крахмальных передничках и офицеры в черном с позолотой — все это создавало торжественную атмосферу некоего ритуала, участницей которого Ирина себя немедленно почувствовала.

Они заняли столик у окна, куда их проводила дама в белом головном уборе. Стол был частично сервирован. На белоснежно-золотых тарелках красовались невиданные яства: тонко нарезанная розовая рыба, красная и черная икра. Кроме этого, на столе уже стояли творог, сметана, сыр.

— Праздник, наверное, какой-то? — шепотом предположила она.

Сергей только засмеялся в ответ. К ним спешила официантка с подносом, на котором дымилась разваристая рисовая каша, а в стаканах с подстаканниками янтарно сверкал чай.

Сергей с аппетитом принялся за еду. Ирина последовала его примеру. Он то и дело, улыбаясь, посматривал на нее.

— Что ты смеешься? — допытывалась она. — Ты хочешь сказать, что тебя всегда так кормят?

Сергей продолжал смеяться глазами.

Не успели расправиться с кашей, официантка принесла и поставила на стол полный графин молока и накрытую крышечкой алюминиевую кастрюльку.

— Это для ваших малышей, — пояснила официантка. — Приятного аппетита.

— Ой, девушка! — подскочила Ирина, чуть ли не обнимая слегка обалдевшую официантку. — Какое же вам спасибо! А я всю голову сломала — чем же буду детей кормить? В казарме кухни нет, и…

Официантка мило улыбнулась и быстро ушла.

Ирина поймала взгляд Сергея, в котором потухли смешинки, и догадалась: она допустила оплошность.

— Что-то не так? Я не должна была… благодарить?

Сергей отставил в сторону тарелку и принялся неспешно, обстоятельно сооружать бутерброды.

— Благодарить можно. Но все, что для тебя делается, принимать нужно как должное. Ты жена офицера, у тебя имеются определенные привилегии.

— Но девушка была так любезна…

— Девушка здесь ни при чем. Уж если кого и нужно благодарить, так это командира воинской части, который наладил всю эту машину и со всех строго спрашивает.

Сергей протянул ей бутерброд.

Она размышляла. Получается, теперь она не просто Ирина Новикова, детдомовская девчонка. Связав свою жизнь с Сергеем, она, сама того не подозревая, поднялась на какую-то новую высоту.

И этой высоте она должна научиться соответствовать.

— Знаешь, я не люблю, когда люди становятся надменными из-за своего положения, — подумав, возразила она.

— Речь не о надменности, — улыбнулся Сергей. — А о дистанции. Существует определенная иерархия, в которой мы все должны занимать свое место. И жены в том числе.

— Ага. Это как игра. Вы, моряки, продолжаете играть в море даже на суше. Столовая у вас — камбуз, комната — каюта…

— Именно, — кивнул он и отправил в рот сразу полбутерброда. — И ты помни, что я намерен дослужиться до адмирала, так что…

— Мне нужно начинать репетировать роль жены адмирала?

— Умница! Схватываешь на лету.

Вернувшись в казарму, Ирина обнаружила, что дети не скучают. Они вели активную беседу с боцманом Егоровым, который носил их на руках вдоль по коридору.

Ирина сначала смутилась. Но потом вспомнила недавний разговор за столом и внутренне одернула себя.

— Спасибо, товарищ мичман, — с улыбкой поблагодарила она, принимая младенцев.

— Будущие моряки, — крякнул боцман Егоров. — Пусть привыкают.

Когда она кормила детей, в дверь осторожно постучали.

— Войдите, — пригласила Ирина.

Вошла миловидная женщина с приветливой улыбкой. По внешнему виду вошедшей — по ее костюму, прическе, повадкам — Ирина попыталась определить то место в иерархии, о которой твердил Сергей. Выходило так, что женщина эта находится где-то значительно выше Ирины.

— Вы семья капитан-лейтенанта Тополькова?

— Да.

— Меня зовут Калерия Петровна Дробышева.

— Вы жена нашего командира! — догадалась Ирина и придвинула гостье табуретку.

— Да. И еще я председатель нашего женсовета. Хотела узнать, как вы устроились.

— Прекрасно устроились! — доложила Ирина и поменяла малышей. Накормленный Захар перекочевал в свой чемодан, а Ванечка — к ней на руки.

Жена командира оглядела крошечную каюту, оценила подобие уюта, который постаралась создать молодая хозяйка.

— Конечно, казарма не лучшее место для семьи с двумя детьми, — озвучила свои мысли жена командира. — Но я смотрю, вы не унываете?

— Унывать? — удивилась Ирина. — Разве моя команда позволит мне унывать? — Она кивнула на пацанов, над которыми склонилась гостья. — Да и к тому же нам здесь столько внимания! В столовой… то есть на камбузе, обещали каждый день давать нам молоко и кашу. А боцман Егоров лично нянчил их, пока мы завтракали! Здесь все такие отзывчивые!

Калерия Петровна слушала девушку и отчетливо вспоминала свой приезд на их первое с мужем место службы. И себя — юную, чем-то даже похожую на эту задорную девушку. Все молодые, наверное, чем-то похожи?

— Вы еще не гуляли с малышами?

— Гулять? Как же я буду с ними гулять без коляски? Даже не представляю!

Женщина чуть заметно улыбнулась:

— Посмотрите-ка в окно.

Ирина послушно выглянула в окно. На широком крыльце казармы стояла синяя двухместная коляска!

— Ой! — всплеснула руками Ирина. — Откуда это? А она дорогая? Дело в том, что сейчас мы не располагаем большой суммой…

Сергей оставил ей немного денег, но этого, конечно, не хватит, чтобы расплатиться за коляску.

— Это подарок от женщин нашего гарнизона, — сказала Калерия Петровна.

— Подарок?! Ничего себе подарок! — вырвалось у нее. Тут уж она не сдержалась — рассыпалась в благодарностях. Но жена командира ее излияния вежливо прервала:

— У меня есть немного времени, если вы не против, я покажу вам гарнизон. Чтобы вы знали, где магазин, где склад, где поликлиника.

— Да, да! Конечно же! Я сейчас одену мальчишек…

Через пять минут женщины вынесли малышей и уложили в просторную коляску. Радости Ирины не было предела. С коляской так удобно!

Во время прогулки новая знакомая показала девушке военторг, дом офицеров, баню, ателье, парикмахерскую. Ирина с интересом глазела по сторонам. Устройство городка военных моряков было ей в диковинку. Здесь предстояло жить, поэтому хотелось скорее все понять и запомнить.

Калерия Петровна подробно отвечала на все ее вопросы, рассказывала о гарнизоне, о людях, о порядках, царящих здесь.

Вечером Ирина едва дождалась Сергея, чтобы поделиться впечатлениями.

Рассказала о новом знакомстве, о том, как прошел день.

— Я все думала, думала, как я мальчиков купать буду? Где взять горячей воды? А тут стук в дверь. Открываю — стоит матрос, а рядом — два ведра горячей воды. Из камбуза принес! Представляешь?

— Представляю.

Ирина рассказывала, Сергей слушал и смотрел на нее. Но в какой-то миг ей показалось, что он думает о чем-то своем. В такие минуты она терялась. А что, если он сейчас думает о прежней жене? Представляет ту, другую, Ирину? Или уже жалеет, что привез ее сюда? Ведь здесь так много красивых женщин…

Ирина замолчала, села на краешек своей кровати, сложила ладони лодочкой.

Дети тихо сопели в своих чемоданах.

— О чем ты думаешь, Сережа? — осторожно спросила она.

— О тебе. О том, как ты тут будешь одна.

— Одна?

— Ну да. Послезавтра мы уходим в море.

— Так быстро?

Она действительно испугалась. Как же так? Они только присмотрелись друг к другу! Помогая один другому ухаживать за детьми, они, бывало, соприкасались руками, лбами… Иногда Сергей заботливо убирал прядь ее волос с лица, когда руки у нее были заняты, и она… Она ждала этих редких прикосновений!

А поняла это только сейчас, когда он сказал: «Послезавтра уходим в море».

Теперь он уедет, и все то, что потихоньку, по чуть-чуть стало возникать между ними, растает. Он отвыкнет от нее и вообще…

Или она все это себе нафантазировала? А на самом деле он к ней ничего не чувствует? Вчера они ночевали рядом, между их узкими железными койками всего один шаг. И сегодня они снова будут спать в одной комнате, и он…

— Знаешь, наш экипаж уйдет, этаж опустеет. Но на первом этаже тоже живет семейная пара, тебе нужно с ними познакомиться.

— Не переживай, все будет хорошо, — заверила она. — Я познакомилась с Калерией Петровной, она врач. Она, знаешь, замечательная! Все мне показала. Я не пропаду.

— Я и не сомневаюсь. — Он снова пустил в свои глаза напористые смешинки. Ей так нравилось именно это выражение его глаз! Лицо становилось озорным. Юным. Она хотела сказать об этом, но он поднялся и вышел в коридор.

— Укладывайся, — сказал, прикрывая дверь.

Она легла и решила на этот раз не засыпать сразу. Она дождется, когда он придет, заговорит с ним. Он должен знать, что она уже совсем не думает о Герке. Почти совсем. Конечно, иногда вспоминает, но воспоминание больше не приносит боли. Досадно, конечно, что так получилось. Но она не жалеет, что Герка в прошлом. И Сергей должен об этом знать. Перетасовывая эти мысли, Ирина незаметно для себя уснула.

Когда Сергей вернулся, она крепко спала, свернувшись калачиком под суровым армейским одеялом.

Сергей сел на свою койку и еще долго не ложился. Сидел, прислонившись к стене, и смотрел на спящую женщину. Крошечная их комната была заполнена ее запахом. Он никогда не видел, чтобы она пользовалась духами, и был готов поклясться, что эта смесь ванили и корицы — ее собственный запах. Его так и подмывало наклониться и понюхать волосы. Но вдруг она проснется? Эгоист. Она так выматывается с его детьми, а он только об одном и думает.

Разделся, тихо сложил одежду на табуретке и направился к своей койке. И все же не удержался, сделал шаг в ее сторону, наклонился и поймал носом сладковато-манящий аромат ее волос. Она вздохнула во сне. Он замер. Затем не дыша добрался до своей койки, забрался под одеяло, стараясь не скрипеть панцирной сеткой.

Когда-нибудь он зароется носом в эти мягкие волосы. Он потрогает кожу ее руки выше локтя, он поцелует ее изогнутую крылышком бровь. Когда-нибудь…

Посетив вновь прибывших, Калерия Петровна сразу же отправилась в штаб. Начштаба был у себя, разговаривал по телефону.

— Садитесь, Калерия Петровна, — кивнул он и быстро свернул разговор. — Что-то случилось?

Конечно, Калерия понимала, что, явившись к начштаба без вызова, нарушает раз и навсегда заведенные правила. Причина для такого визита должна быть очень значительной.

— Я, Вадим Сергеич, только что была в казарме, посмотрела, как устроились новички.

Артюхов молчал, давая ей возможность высказаться. Конечно, он все видел своими глазами, сам встречал молодежь вчера днем. Даже знает, что она сейчас скажет.

— Полагаю, вы остались недовольны, — предположил начальник штаба.

— Ну как я могу остаться довольной или недовольной? Я как раз понимаю, что семье капитан-лейтенанта Тополькова предоставили то, что могли, но…

— Вот именно, Калерия Петровна, голубушка! Что мог, то и предоставил. Потерпят. Все мы так начинали. Ну вот вы с мужем разве сразу в хоромы въехали?

— У нас не было грудных близнецов.

— Да ну я понимаю… — развел руками Артюхов. — Но куда же я их поселю, Калерия Петровна, миленькая? К себе, что ли, возьму? Ну нет у нас свободного жилья! Дом строится, вы в курсе.

— Нельзя им ждать, когда дом построится, Вадим Сергеич! Детей купать негде. Пеленки постирать-посушить. Да жалко женщину, просто слов нет! — наступала Калерия. — Я зашла — в комнате повернуться негде, дети спят в чемоданах! Ну куда это годится? Ведь наверняка есть в гарнизоне резерв, ну кто-нибудь выбывает… Топольковым необходимо предоставить жилье вне очереди, как можно скорее.

Артюхов поднялся, подошел к окну, поправил шторы. Он взглянул в сторону военторга, крыльцо которого хорошо просматривалось из его кабинета.

Калерия Петровна не на пустом месте строила свою просьбу. Она знала, что Людмила, связь которой с Артюховым оставалась секретом только для его жены, вдруг стала принимать ухаживания молодого холостого офицера из округа, который наведывался к ним в гарнизон с проверками.

Артюхов злился и ревновал, но ничего не мог предложить Людмиле взамен, кроме коротких встреч украдкой.

Уйти от жены — такого он и представить не мог. К тому же подобный шаг нанес бы непоправимый урон карьере. А Людмилу поджимали годы. Красивая, статная, хорошо одетая, она должна ходить в любовницах, тогда как все ее подруги уже имеют детей-школьников и мужей-капитанов.

Накануне Людмила призналась Калерии, что приняла предложение офицера из округа, выходит замуж и покидает гарнизон.

Людмила занимала небольшую однокомнатную квартиру с окнами на солнечную сторону. Не выход, конечно, но для начала Топольковым подошел бы и такой вариант. Там хотя бы есть кухня и ванная.

Но как сказать об этом Артюхову? Еще пошлет ко всем чертям… Наверняка сейчас о Людмиле даже заикаться нельзя. Начштаба переживает, по всему видно.

— Они что тебе, родня, что ты так о них печешься? — спросил Артюхов, не отрывая глаз от крыльца.

— Нет, Вадим Сергеич, но ведь молодая семья. Сколько любовных лодок разбилось о быт! Сами знаете…

Калерия Петровна подошла к окну, чтобы не разговаривать со спиной начштаба. Он перешел на ты, это хороший знак. Обычно это говорит, что разговор пошел неофициальный, прямой.

В это время к крыльцу военторга подъехала «Волга». Артюхов дернул плечом. Калерия Петровна догадалась — приехал Людмилин ухажер. Минуту спустя на крыльцо выпорхнула Людмила — как всегда небрежно-женственная, немного вызывающая в сознании своей женской силы.

Она позволила чмокнуть себя в щечку, защебетала о чем-то беззаботно. И все это проделывала, кося глазом на окна начштаба.

— Вот, пожалуйста, — едва сдерживая гнев, заговорил Артюхов. — Вот вам и квартира освобождается! Уматывает наша Людмила Николаевна! В своем гарнизоне ухажеров мало…

— Людмила уезжает? Что вы говорите! — подыграла Калерия. — Ну что ж делать… Жизнь наша такая.

— Жизнь! — передразнил Артюхов, хватаясь за сигареты. — У этих баб-торгашей семь пятниц на неделе! Набаловались у кормушки-то. Сейчас скажет — уезжаю, через неделю — остаюсь. Сейчас я тебе ее квартиру отдам для Топольковых, а саму куда, если она вдруг передумает и вернется?

Вон оно что! Он еще надеется… Что же делать?

Калерия Петровна сделала вид, что не заметила его терзаний. Она сосредоточилась на главном.

— Да, задача… — согласилась она. После паузы продолжила: — А давайте поступим так. Сейчас ее квартиру предложим Топольковым, а если Людмила вернется, то ей предоставим в новом доме. Даже лучше. Как вы считаете?

Она хорошо знала характер своей бывшей соратницы Людмилы. Если та приняла решение, то все — назад хода нет. Она не вернется. Артюхов пожевал губами.

— Ну… я не возражаю. Заберите у нее ключи. И проследите, Калерия Петровна, чтобы квартиру там в порядок привели перед отъездом. А то разведут бардак…

Он с силой раздавил окурок в пепельнице. А в это время «Волга» за окном, мягко заурчав, тронулась. Военторг закрылся на обеденный перерыв.

Людмила никого не оповестила о своем отъезде. Провожать ее пришла одна Калерия Петровна. Было раннее утро, гарнизон еще спал. У Людмилиного подъезда стояла все та же «Волга», матрос перетаскивал из подъезда чемоданы. Когда Калерия Петровна увидела эти чемоданы и сумки, стоящие кучкой у машины, у нее даже слезы на глаза навернулись.

Скольких она вот так уже провожала? Человек уезжает, и, оказывается, что он занимал большое место в твоей жизни.

Людмила выпорхнула из подъезда в лакированных лодочках, легком плащике, шляпке. Актриса, да и только! Вслед за ней — высокий статный офицер в черной форме. Золото пуговиц и погон придают черной морской форме особый шик. А если к тому же мужчина хоть немного симпатичен, то форма делает его просто неотразимым. Прекрасная пара.

Людмила, увидев Калерию, тоже не сдержала слез. Обнялись.

— Красивого мужика отхватила, — похвалила Калерия, чуть заметно кивнув в сторону «Волги».

Людмила пожала плечами. В этом жесте скользнула растерянность, которую Калерия поняла, почувствовала сердцем.

Видимо, нелегко Людмиле далось решение оборвать свой затянувшийся роман с женатым.

— Ты все делаешь правильно, — сказала Калерия, не выпуская руки своей соратницы по женсовету. — Я тебе желаю счастья.

— И детей! — подсказала Людмила. Склонившись к самому лицу Калерии, призналась: — Детей хочу двоих. Мальчика и девочку. А можно троих!

— И детей, — согласилась Калерия.

Людмила оставила ей ключи, и в этот же день Калерия Петровна организовала переезд Топольковых. Когда вечером, перед ночным дежурством, она зашла посмотреть, как устроились новоселы, застала все семейство в сборе.

Близнецы сучили ручками и ножками на тех же панцирных койках. Их молодая мама весело раскладывала вещи во встроенном шкафу, а папа стучал молотком на кухне.

— Калерия Петровна! — обрадовалась Ирина. — Посмотрите, какие у нас теперь хоромы! И ванная есть с титаном, и кухня!

— Ты довольна?

— Еще бы! А то Сережа так переживал! Ему в море уходить, а мы в казарме остаемся. А теперь — красота!

Ее карие глазки счастливо блестели. Калерия Петровна вновь почувствовала тепло к этой девочке, так живо напомнившей ей что-то свое, близкое. Когда-то давно они с Кириллом вот так же прибыли на свое первое место службы, в крошечный пограничный городок. И она после четырехкомнатной московской квартиры, где всем заведовала домработница Лиза, откровенно растерялась. Как устроить жилье из двух солдатских коек и стола? Как приготовить обед из того скудного набора продуктов, что выделили им на продуктовом складе? Что бы она делала, не возьми над ней шефство соседка, милая женщина, окончившая консерваторию…

Эта женщина научила Калерию топить печку и варить вкуснейшую кашу из перловки.

— Сережа! К нам пришли гости, — позвала девушка.

Из кухни выглянул улыбчивый парень с открытым взглядом.

— Сергей, — представился он.

Калерия назвала свое имя и изъявила желание поближе познакомиться с близнецами.

— Как хорошо, что вы взяли шефство над Ирой, — искренне воскликнул Сергей. — Мы завтра уходим в плавание. Я ума не приложу, как оставить Ирочку одну с пацанами. Они такие разбойники!

Разбойники, догадавшись, что речь идет о них, разом подали голос.

— Это Захар разбойничает, — с улыбкой поправила мужа Ирина. — А Ванечка легко поддается на провокации.

— Но вместе они банда, — закончил Сергей.

Калерия склонилась над детьми. Ей неудержимо захотелось подержать малышей, прижать их к себе.

— Можно подержать?

— Конечно! — хором разрешили родители.

— Вот так. — Калерия держала на каждой руке по младенцу. Те удивленно хлопали ресницами и таращились на незнакомку. — Вот так… ты, значит, Захар. А ты Ванечка? Угадала? Вижу, что угадала. Ну, что же вы умеете, богатыри? Покажите тете свои успехи…

Оба родителя с готовностью постелили на стол одеяло, положили малышей на животики. Те таращились на взрослых, крепко держа свои потешные головки.

Захар хмурил брови, а Ванечка, наоборот, улыбался до ушей.

Пока Калерия Петровна знакомилась с малышами, в квартиру то и дело заходили соседи новоселов. Несли кто что: детскую кроватку, оцинкованную ванну для купания, эмалированный кувшин, дрова для титана.

Ирина руками всплескивала, встречая каждого входящего. Сергей не успевал принимать подарки.

— Вот это да! — удивлялась Ирина.

— У нас по-другому нельзя, это гарнизон, — напомнила Калерия Петровна. Она все больше симпатизировала молодой маме. Эта девочка, с восторгом воспринимающая жизнь, просто не представляет, сколько всего ей предстоит.

Мужья все свое время отдают службе, а жены обречены на бесконечное ожидание. А тут сразу двое малышей. Надо будет почаще заглядывать к ним, когда корабль уйдет в плавание.

Слишком свежи те далекие воспоминания, когда она сама оказалась оторванной от всего привычного, в первую очередь от мамы.

В последнее время Петр Дмитриевич стал замечать, что с женой творится неладное. Иногда задумается, смотрит вроде бы телевизор. Но ведь видно, что не волнует ее то, что на экране. Обычно свой «Кабачок 13 стульев» ждет не дождется! И уж хохочет, хохочет… Фасоны у актрис перерисовывает, чтобы потом заказать портнихе и блеснуть на курорте. Он над ней подтрунивал, бывало. Но ведь стыдно признаться, нравилась она ему такая! Нравилось, когда в парикмахерскую заранее записывалась, когда тащила его на очередную премьеру, заставляла парадный китель надевать с наградами. Ворчал, но ведь шел с ней! А потом за чаем обсуждали, спорили, бывало…

А тут тихая стала как мышь. Окликнешь ее, а она вздрогнет. Как от сна очнется. А то плакать возьмется ни с того ни с сего. И на все его вопросы — «все в порядке, дорогой». По Лерочке скучаю, мол.

По Лерочке она скучает… А в церковь стала наведываться тайком, это что? Чего ей там? Всю жизнь по магазинам носилась, а тут к Богу потянуло! Нет, неспроста все это. Может, заболела?

Единственное, что не отмел генерал после долгих размышлений, так это мысль о внезапной болезни жены, которую она от него скрывает. Наверняка что-то женское, и она теперь вообразила, что умирает. И молчит ведь… Не привык он к ее молчанию, пугает оно! Лучше бы болтала о своих пустяках, как раньше. Бывало, его это все раздражало. Иногда он выговаривал ей, призывал повышать интеллектуальный уровень. Газеты читать, программу «Время» смотреть… Не понимал он тогда: если жена весела, значит, в мире все спокойно. Теперь мир вдруг покачнулся, и генерал явно ощутил его неустойчивость.

— Ну что у нас на ужин? — нарочито бодро пророкотал он, заходя в кухню. Татьяна Ивановна стояла у окна с лейкой в руках, застыв как изваяние. Она не слышала его шагов, и он из коридора успел «сфотографировать» ее скорбную позу. Она сгорбилась, обмякла. Он содрогнулся при виде ее откровенного, неприкрытого горя.

— Да что с тобой, Таньча?! — не выдержал он, от испуга назвав ее тем далеким, полудетским прозвищем, которое было в ходу в их первые, самые трудные времена.

Она повернулась на голос.

— Петя… — Она попыталась справиться с лицом, с фигурой. — Нельзя же так пугать…

— Это не я, это ты меня пугаешь, дорогая, — приосанился генерал, внимательно наблюдая за супругой. — Я вижу, что с тобой что-то происходит. Не отпирайся. Заболела? Нужно показаться врачам. Конечно, такого светила, как твой дядька, нам не найти, царство ему небесное, но у него остались ученики, коллеги… Я не хочу, чтобы ты несла свой груз одна. Поделись со мной, Таньча!

Татьяна Ивановна отодвинулась от мужа к газовой плите. Он не понял этого ее движения.

— Что ты выдумываешь, Петя, — смешалась Татьяна Ивановна. — Я просто старею, наверное. Задумываться стала. Рассеянная какая-то. К тому же Лиза вот бросила нас, надумала в деревне остаться… Не ожидала я от нее.

Петр Дмитриевич потрогал тыльной стороной ладони самовар. Снял крышку, налил воды. Включил.

— Лиза служила нам верой и правдой столько лет, Танечка. Она имеет право на отдых. Что ж, она всегда мечтала о садике-огородике, ты это знала. Ну будь как будет. Нельзя же так из-за этого убиваться. Если Лерочка узнает, какая ты стала, то…

— Нет! — не на шутку перепугалась Татьяна Петровна и схватила мужа за рукав пижамы. — Не вздумай писать ей об этом, Петя! Ей своих забот хватает.

— Обязательно напишу, если ты и дальше в молчанку будешь играть! Пусть все бросает и нянчится с тобой. Ничего! Детей нет, так пусть с родителями прыгает!

— Зачем ты так, Петя? Разве Лерочка виновата, что детей у нее нет? Она, бедняжка, совсем отчаялась…

— Это ты, мать, отчаялась, как я погляжу. А дочь у нас в полном порядке. Она врач, не последняя величина в своем госпитале. К тому же общественница. Подумаешь, дети… Дети не главное.

— Ты, Петя, правда так думаешь? — вдруг ухватилась за слово жена. — А как же наша с тобой старость? Сейчас бы вокруг нас маленькие прыгали, теребили бы тебя за погоны, дедушкой называли. А мы с тобой теперь как две сироты, Петя…

И вдруг вот так, на ровном месте, как показалось генералу, без особой причины, Татьяна Ивановна расплакалась.

— Танюша, ну что ты… Ну было бы о чем! Какой же я сирота, если ты у меня есть? Ты самая у меня умница, красавица, рукодельница. Ты самая добрая.

Он хотел обнять жену, утешить. Но она вдруг перешла на другую сторону кухни, обернулась, и генерала испугало выражение ее лица. Он стоял, ничего не предпринимая, как под гипнозом ее неподдельного страдания.

— Я самая добрая? Не говори так, Петя, ты не знаешь ничего! Я недобрая, я совсем недобрая! Я такое натворила, Петя! Нет мне прощения!

— Да что ты, Таня… Что с тобой, — тихо говорил Петр Дмитриевич, не трогаясь с места. Ему передавалось состояние жены. Оно сильно действовало на него. Он чувствовал, как внутри холодной волной разливается страх, которого он не испытывал уже давно. Пожалуй, с тех самых пор, как их крошечная дочь болела скарлатиной. — Что тебя мучает, Таня? Расскажи мне… не молчи. — Он говорил осторожно, тихо, боясь напугать жену. Боясь сделать что-нибудь такое, что она замолчит совсем, замкнется. Особенно тревожил ее взгляд. Он вдруг стал отрешенным. Она словно смотрела сквозь него, куда-то за него, в ей одной ведомые дали.

— Это я, Петя, во всем виновата… В том, что Лерочка осталась без дочери, мы с тобой — без внучки. Я чудовище, Петя…

У Петра Дмитриевича подкосились колени. То, что он слышал, больше походило на бред психически нездорового человека. Ужасные мысли роем пронеслись в голове. Как он мог просмотреть жену, прозевать ее болезнь? Что же делать? Что делать?!

Между тем жена начала говорить, и он не перебивал ее. Хотя то, что она говорила, поначалу только подтверждало его предположения — Татьяна нездорова.

— У Леры есть дочь, Петя. А у нас с тобой — внучка. И мы теперь никогда ее не увидим, никогда! И Лерочка… Она даже не знает!

Петр Дмитриевич пытался протянуть супруге ниточку здравого смысла, ухватившись за которую она вернулась бы в действительность, успокоилась, пришла в себя.

— Ну какая дочь, подумай, Таня? Это у нас с тобой дочь. Как может Лерочка не знать, что у нее есть дочь? Так не бывает, дорогая моя…

Он трясущимися руками налил воды из графина. Протянул жене.

— Бывает! Лера наша родила ребенка в семнадцать лет, Петя. Она забеременела летом от того мальчика, на даче… Его, кажется, звали Юрой. Она только перешла в десятый класс…

Генералу вдруг кровь прилила в голову. Он со стуком опустил стакан на стол, выплеснув на поверхность часть содержимого.

— Что ты несешь! Почему я-то…

И вдруг вспомнил! Венгрию вспомнил, свою длительную командировку, бессонные ночи. Нервы…

— Ты был в Европе, Петя, когда я узнала. Срок был большой. Я не знала, что делать. Увезли Лерочку в деревню, там она родила девочку.

— И что?! — уже догадываясь о том, что было дальше, прорычал красный от эмоций генерал.

— Я девочку отдала в Дом ребенка, а Лерочке… ей сказала, что малышка умерла во время родов…

Генерал, услышав последние слова жены, с минуту стоял как вкопанный, а потом опустился на табуретку и уставился в пол. Он больше не мог смотреть на жену. Теперь все было понятно. Она здорова. Психически здорова. Она что-то говорит. О чем это она?

— Я думала, что все делаю правильно, Петя… Вспомни, какое время было! Как бы ты отреагировал, мне подумать страшно было… Твоя карьера…

Генерал молчал. Татьяна Ивановна даже засомневалась — слышит ли он ее?

— Я мучилась, Петя. Я после последнего Лерочкиного выкидыша искать ездила. Но Дом ребенка теперь в другом месте, документы сгорели. Имени не знаю, фамилии тоже. Может быть, ее удочерили…

Последние слова она произнесла совсем тихо, шепотом. Словно вынеся на суд мужа свой давний грех, Татьяна Ивановна потеряла силы. Стояла перед ним как приговоренная, а он молчал, глядя в пол.

Сколько длилось это молчание, никто не знает. Генерал наконец поднялся и, ни слова не сказав, вышел из кухни. Она слышала, как за ним закрылась дверь кабинета, как повернулся ключ в замке.

Тогда Татьяна Ивановна опустилась на табуретку. В огромной квартире Подольских воцарилась неестественная тишина.

Калерия шла легким, пружинистым шагом и улыбалась. Всякий раз, когда начальник штаба объявлял дату возвращения корабля, она испытывала этот прилив сил, это волнение… Кирилл возвращается! Ей снова хотелось петь, как десять лет назад, будто ничего не изменилось.

Отдавшись своим радостным чувствам, она чуть было не прошла мимо трехэтажного камбуза. Нужно зайти, поговорить с заведующей.

В офицерской столовой готовились к обеду. По залу гуляли аппетитные запахи. Пахло борщом, свежей сдобой. Официантки в крахмальных фартучках сновали с подносами от стола к столу — расставляли приборы.

— Калерия Петровна, день добрый! — пропела заведующая, выплывая навстречу. — Гостья дорогая…

— Вот зашла обсудить детали банкета, — сдержанно улыбаясь, пояснила Калерия.

— А мы уже слышали, что корабль возвращается. Кое-что набросали в качестве предварительного плана. Прошу ко мне в кабинет.

На ходу обернувшись, бросила одной из официанток:

— Юля, организуй нам кофейку.

Пока Калерия Петровна с заведующей обсуждали меню банкета, официантка расставила на столе чашки с кофе, молочник, свежие булочки, посыпанные сахарной пудрой, и блюдце с тонко нарезанной, почти прозрачной, розовой форелью.

Калерия Петровна внимания бы не обратила на официантку, не добавь заведующая, вскользь взглянув на девушку:

— Брови-то расправь, Юлия! Нечего глядеть букой!

Калерия Петровна невольно подняла глаза на девушку. Та от замечания вспыхнула, еще больше сдвинула брови к переносице и выпятила нижнюю губу.

Официантка казалась чем-то раздосадованной. Поставив на стол кофейник и салфетку, демонстративно выпрямила спину и сжала губы замочком.

— Я могу идти? — процедила она, глядя мимо заведующей, в портрет бровастого генсека на стене.

— Спасибо, Юля. Ты можешь идти. — С нажимом отделяя слова друг от друга, разрешила заведующая.

Та вышла. Калерия молча наблюдала.

— Молодые, а туда же! — хмыкнула Любовь Семеновна. — С норовом. Ну ничего, мы их пообломаем. Правда, Калерия Петровна?

Калерия не стала любопытствовать, в чем именно провинилась официантка, а обсудив детали меню будущего банкета, покинула камбуз. Каждый раз, когда корабль возвращается на родной берег, экипаж ждет роскошный вечер с танцами, с концертом. Этого события ждут обе стороны — и те, кто в море, и те, кто на берегу. Всякий раз Калерия волнуется, боясь забыть чье-нибудь пожелание… Хотя все и так знают — встреча экипажа всегда проходит по высшему разряду.

Нет, не все. Один человечек в гарнизоне ни о чем не подозревает!

Вспомнив о Топольковых, Калерия улыбнулась. Нужно навестить Ирину, сообщить радостную новость.

Она вновь поймала себя на мысли, что всякий раз, бывая в этом доме или даже просто думая об этой семье, ощущает неизменный прилив душевного тепла. Ей доставляло необъяснимую радость приходить к Топольковым, возиться с малышами, разговаривать с Ириной.

Калерия Петровна, выйдя на улицу и окинув довольным взглядом окрестности, направилась своей пружинистой походкой в сторону старых домов из красного кирпича.

Она не заметила, как на крыльцо выбежала та самая официантка с обиженным лицом и, найдя глазами Калерию, зачем-то долго смотрела ей вслед…

У Ирины не пропадало ощущение, что она стоит у конвейера. И ей поручен очень важный участок работы. Зазевайся она чуть-чуть, и все. Произойдет сбой, а следом — катастрофа. Расслабиться она не могла ни на минуту.

Над кроваткой детей висело расписание, которое она знала назубок: кормежка, прогулка, опять кормежка, уборка, готовка, купание… И так по кругу.

В этой круговерти она порой забывала поесть и мечтала лишь об одном — выспаться. Прогуливая близнецов по чистеньким улицам гарнизона, Ирина могла ненадолго погрузиться в собственные мысли.

Мысли эти были разные. Иногда, все реже, они касались Германа. Из всех чувств теперь досада и стыд остались в ее воспоминаниях о нем. Стыдно было за саму себя. Почему она была такой дурой? Зачем уступила Герману, а потом еще попала в эту глупую ситуацию на пикнике… А с другой стороны — именно в Мурманске она встретила Сергея с детьми. Любит ли она детей? Этим вопросом она не задавалась. Она просто теперь не представляла себя отдельно от них. Как она может быть отдельно, а они — отдельно?

При подобных мыслях все внутри возмущалось, потом сжималось в комок. Нет, они стали частью ее самой.

Они у нее есть, и по-другому быть не может. А Сергей?

При мыслях о Сергее ей становилось немного тревожно. Она пыталась представить его там, на военном корабле, далеко в море. Но память подбрасывала другие картинки. Там, в деревне, их прогулки, их последний разговор на озере… Отталкиваясь от этого разговора, она плыла в своих мечтах в будущее. И ее детские представления о семье, о любящем муже казались теперь вполне осуществимыми. Постепенно они с Сергеем привыкнут друг к другу. До сих пор у них не было времени на это.

В аэропорту, потом в самолете, всю дорогу они оба были настолько заняты детьми, что не было возможности перекинуться парой слов. А здесь он сразу окунулся в свою работу, а потом и вовсе уплыл.

Ирина и опомниться не успела, как осталась одна с детьми. А когда опомнилась, почему-то стало обидно, будто это он нарочно. Будто он специально так быстро уехал, чтобы не оставаться с ней наедине.

Мысли эти были мимолетны, но они появлялись. Правда, теперь у нее было столько дел, что особо задумываться некогда. Она с благодарностью принимала любую помощь. А особенно Ирина ждала прихода Калерии Петровны, которая как ангел-хранитель появлялась в самый нужный момент.

Например, сегодня соседка по дому обещала зайти помочь искупать малышей, но титан уже был готов, а соседки все не было. Ирина просто не представляла, как справится с купанием одна — мальчишки с каждым днем становились все подвижнее, активнее. Разве сладить с ними одной?

Ирина уже было начала падать духом, когда появилась Калерия Петровна. Женщина держала в одной руке бидон молока, а в другой — сумку с яблоками.

— Ну, как тут наша команда?

— Как хорошо, что вы пришли, Калерия Петровна! — искренне воскликнула Ирина, завязывая фартук. — Поможете мне их искупать?

— С превеликим удовольствием!

Первым, конечно, купали Захара, который уже начал капризничать. Следом за братом — Ивана. Когда малыши, раскрасневшиеся после купания, получили свои пузырьки с кашей, Калерия Петровна заметила гору неглаженых ползунков на гладильной доске и принялась за работу.

— Ну зачем вы? — попыталась воспротивиться Ирина. — Я сама все сделаю. Сейчас мальчишки уснут, и я…

— И ты сама ляжешь спать, — закончила за нее Калерия Петровна. — Ты же не высыпаешься, это видно. Вон какие круги под глазами…

Позже, когда дети затихли, ровно засопели в занавешенной пологом кроватке, Ирина подошла к трюмо и задержалась там, разглядывая свое уставшее лицо. Правильно заметила Калерия Петровна — вид у нее не слишком свежий. Под глазами тени, да и в самих глазах блеск будто бы притупился. Приедет Сергей и не узнает ее, так она подурнела.

Калерия Петровна словно мысли ее подслушала.

— Это дело поправимое. Тебе, главное, выспаться, и вся красота засияет как надо. К субботе нужно выглядеть на пять.

— К субботе? — Ирина живо отвернулась от зеркала. — Почему к субботе?

— Я ведь и шла специально тебя обрадовать! Корабль возвращается в субботу. Семьи приглашаются на встречу экипажа. Обычно автобус подается к Дому офицеров, везет всех на причал, а вечером банкет.

Калерия Петровна ожидала от молодой женщины бурной радости, но реакция у той была совсем иной. Ирина так разволновалась, что место предполагаемой радости заняла непонятная в этой ситуации грусть.

— Ирочка! Отчего глазки такие грустные?

Иринка только руками развела. Она не могла объяснить, что чувствует.

— Я так подурнела за эти дни… И похудела, юбка на мне болтается. Сергей меня не узнает.

— Какие глупости! Он и не заметит ничего такого. Он видит тебя глазами влюбленного. И к тому же ты мать его детей, а это…

— Я не мать его детей, — неожиданно для себя призналась Ирина. Она вдруг почувствовала непреодолимое желание поделиться с этой женщиной тем, что мучает. Своими сомнениями, вопросами. Да, такое желание существовало всегда, с детства, но сейчас оно подступило особенно остро. Почему-то именно Калерии Петровне она не побоялась открыть свою тайну.

— Ты хочешь сказать… это не твои дети, Ирочка? Я правильно тебя поняла?

Когда Ирина услышала, как это звучит со стороны, то растерялась и даже испугалась. На глазах выступили слезы.

— Нет, они родные, самые любимые мои… Но их родила другая женщина. Сережина жена. Она умерла при родах.

— Кажется, я начинаю понимать. Вы с Сергеем… Это его второй брак? Так?

Ирина обреченно вздохнула.

— Мы не состоим в браке. Не успели расписаться. Мы познакомились совсем недавно, и… он вообще не любит меня, все получилось так быстро… Мы просто договорились, понимаете?

Девушка была на грани истерики. Калерия Петровна почувствовала, поняла ее одиночество, беспокойство, растерянность. Она взяла девушку за руки.

— Знаешь, Ирочка… ты сейчас мне напоминаешь меня.

— Вас?

— Ну да, меня — девочку. У меня была в жизни ситуация, когда я боялась поделиться с кем бы то ни было. Даже с мамой. Мне было страшно одиноко. Одиноко и страшно.

— У меня никогда не было мамы, — призналась Ирина, не отнимая рук.

— Да? А кто же тебя растил? Бабушка?

— Детский дом.

— Не может быть!

— Почему не может? Очень даже может…

— Да нет, я имею в виду, что ты такая домашняя, все умеешь…

— А у нас был хороший детский дом. Нам постоянно об этом напоминали, — грустно усмехнулась она и добавила: — Нас действительно многому учили. Я, например, училась музыке. На аккордеоне могу и немного на фортепьяно.

У Калерии Петровны сжалось сердце. Ей захотелось все свое нерастраченное тепло отдать этому воробью. Укрыть от всех тревог. Но она понимала, что не сможет этого сделать. Ирина сама выбрала себе довольно тяжелую ношу и, конечно же, справится. Это всего лишь минутная слабость.

— А знаешь, у вас с Сергеем все будет хорошо. Я это чувствую.

— Откуда вам знать?

— Я видела, как он на тебя смотрел. Так не смотрят на постороннюю. Он к тебе неравнодушен, я в таких вещах не ошибаюсь.

— Вы такая добрая, Калерия Петровна… Возитесь с нами, а ведь у вас своя семья. Муж, наверное, дети…

— У меня нет детей, — перебила Калерия. — А муж, как ты знаешь, вместе с твоим в плавании.

— Ох, извините! Я не знала. Я почему-то думала, что у такой женщины, как вы…

— Должна быть куча детей! — воскликнула Калерия с улыбкой. — Но не тут-то было!

Иринка сникла. Ну надо же — ляпнула! Наверняка расстроила хорошего человека.

— Вот что. Хочешь откровенностью на откровенность? У меня был ребенок. Когда-то давно я родила девочку. Ей сейчас было бы, пожалуй, как тебе.

— А что случилось? — тихо спросила Ирина.

— Дочка умерла во время родов. Наверное, я была слишком молода, чтобы нормально родить… Послушай, ничего, если я покурю на кухне?

— Да-да, конечно.

Они закрыли дверь комнаты. Ирина поставила чайник на плиту. Она уже не хотела спать. Сейчас, здесь, на кухне, она чувствовала — происходило что-то важное в ее жизни. Рассказанные друг другу тайны скрепили их дружбу.

Калерия Петровна курила, а Ирина помешивала чай в стакане. Они неспешно разговаривали и проговорили бы долго, если бы кто-то из малышей не заплакал, напомнив тем самым, что время позднее.

От Топольковых Калерия направилась домой. Предстояло ночное дежурство, нужно переодеться и собраться. Два ночных дежурства — и Кирилл будет дома! Возвращение любого корабля, будь то крейсер или подводная лодка, приносило ей массу хлопот. Она с радостью отдавалась этим хлопотам. Весь день обычно проходил в торжествах. У каждого экипажа существовал свой ритуал, но в предстоящий праздник возвращения корабля своего мужа Кирилла она всегда старалась добавить изюминку.

Иногда это был концерт детей экипажа, иногда жены готовили шуточную агитбригаду или рисовали стенгазету. В этот раз, узнав, что Ирина играет на двух инструментах, Калерия решила, что можно подготовить неплохой номер. Она так задумалась, что, подходя к подъезду, не заметила, что ее ожидают. Поворачивая ключ в замке, она услышала торопливые шаги по лестнице.

— Калерия Петровна, подождите. Я к вам.

Это была официантка из офицерской столовой. Ее легко было узнать по упрямо сдвинутым бровям.

Наверняка заведующая забыла что-нибудь уточнить, послала официантку.

— Вас Любовь Семеновна прислала?

— Нет, я по личному вопросу.

— Проходите. Только у меня мало времени. Ничего, если я буду собираться и слушать вас одновременно? За мной машина придет с минуты на минуту.

Ничего удивительного не было в том, что к ней пришли со своими проблемами. Она постоянно решала чьи-то проблемы, выслушивала жалобы и откровения.

Калерия пригласила гостью в комнату, а сама достала саквояж, свой рабочий костюм, косынку.

— Вас, кажется, Юлей зовут? Вы не смущайтесь, не обращайте внимания на мои сборы. На самом деле я вас внимательно слушаю.

Все-таки как не вовремя! Она не успеет принять душ, как привыкла перед ночной сменой. И поужинать, пожалуй, не успеет. Нужно хотя бы приготовить с собой бутерброды.

— Давайте выпьем с вами чаю! — обернулась она к девушке и наткнулась на ее спину. Гостья стояла, повернувшись лицом к комоду, и жадно рассматривала стоящие на нем снимки! Этого Калерия меньше всего ожидала. На снимках были они с Кириллом, совсем молодые, и еще — Кирилл один, на корабле.

Калерия повторила свое приглашение, и гостья со странным выражением лица проследовала за ней на кухню.

— У вас курить можно? — низким голосом поинтересовалась девушка.

Калерия подвинула пепельницу. А сама продолжала собираться — доставала из холодильника сыр, масло, ветчину. Вопросов не задавала, потому что чувствовала — гостья волнуется. Сама созреет, выложит свою проблему, раз пришла. Пусть освоится, тем более что они почти незнакомы, девушка явно робеет…

Калерия резала батон, когда услышала:

— Я люблю вашего мужа.

Эта фраза не сразу дошла до Калерии. Она продолжала резать батон, соображала — какую надеть обувь, чтобы и к костюму подошло, и не устать на дежурстве. И тут: «Я люблю вашего мужа».

Захотелось немедленно увидеть лицо официантки, ее глаза, но почему-то все заслонили руки. Белые, мягкие, с длинными пальцами, со свежим маникюром.

— Как вы сказали?

— Я люблю вашего мужа, капитана второго ранга Кирилла Дробышева, — с некоторым напором повторила та, выпуская дым мимо Калерии. Словно это не она была в гостях, а наоборот.

Калерия отложила батон и принялась за ветчину.

— А он вас… тоже?

Девушка помолчала, затянулась и снова выпустила дым. Только потом взглянула на хозяйку. Теперь она смотрела, чуть щурясь от собственного дыма.

— А вы как думаете?

Калерия пожала плечами. Она честно пыталась представить своего Кирилла рядом с этой девицей. До сих пор в его внешности сохранилось что-то романтичное, некий задор в глазах, некая чистота. Не вязалось.

Но, как часто говорит соседка Надя, «кто их знает, мужиков, что им надо…».

Подумала так, но вслух сказала:

— Думаю, любит он меня.

— Вы заблуждаетесь, — с готовностью парировала официантка. Калерия находила что-то комичное в этой сцене, но было не до смеха.

— Он живет с вами по привычке. Из жалости. Ведь большую часть жизни Кирилл проводит на корабле, на службе… О настоящей его жизни вы, извините, ничего не знаете. То, что женам рассказывают мужья… — Юля сбросила пепел и вздохнула: — Это ведь сказки. Понимаете?

Официантка посмотрела на Калерию испытующе. Та поймала сигналы своих лицевых мышц — они построились в защитную полуулыбку.

— Значит, настоящая жизнь моего мужа протекает исключительно на камбузе, вы это хотите сказать? Во время обедов и завтраков! О, счастливое время!

— А хоть бы и так! — с вызовом поддержала Юля. — Путь к мужчине лежит через желудок. Пусть мы видимся редко, во время обедов и завтраков, но это действительно счастливые минуты! Я жду их, я знаю, что он придет, улыбнется, что он сядет за столик… и…

— Возьмет вилку и съест бифштекс! — закончила Калерия, складывая бутерброды в серый бумажный пакет из-под сахара. Несмотря на страстность признаний гостьи, в душе хозяйки все еще держался относительный штиль. Внутреннее «я» не торопилось принять и усвоить информацию.

— Вы должны понимать, — продолжала Юля, — Кирилл не решается разрушить вашу связь…

— Нашу связь?

— Ну да. Он жалеет вас, к тому же привычка — большое дело. А так…

— Ну так, — перебила ее Калерия, передумав угощать чаем, — что вы от меня-то хотите, девушка?

— Я хочу, чтобы вы знали. — Официантка, видимо, ждала этого вопроса. — И чтобы знали не от кого-нибудь, а из первых уст. И отпустили мужа. Вы же сами понимаете: я молода, здорова. Я дам ему все, что не смогли дать вы.

— Ага, — кивнула Калерия, убирая продукты в холодильник. — Задача ясна. У вас все?

— Я, собственно, за этим приходила.

— Понятно. Если у вас все, до свидания. За мной уже приехали.

Калерия выглянула в окно. У крыльца стоял темно-зеленый «газик» с красным крестом на боку.

Официантка потушила окурок и, все еще чего-то ожидая от хозяйки, мялась в проходе. Наверное, считала, что точка в разговоре не поставлена и желала это исправить.

— Девушка, вы мне мешаете! — рявкнула Калерия, пробираясь за своей обувью к полке.

Она впервые за весь вечер не совладала с собой. Гостья без спешки выплыла на площадку. Словно боясь, что та вдруг вернется, Калерия защелкнула замок, опустилась на табуретку. Но сидеть не смогла. Зачем-то вернулась на кухню, открыла форточку, стала выгонять полотенцем дым. Ее привел в чувство длинный гудок машины. Она остановилась. Надо же! Что это с ней? Нервы сдают или поверила?

Оставив в покое форточку и полотенце, доктор Дробышева захватила саквояж, повязала на шею косынку и с обычной своей приветливой улыбкой предстала перед водителем «газика».

В госпитале она занималась своими обычными делами. Приняла дежурство, просмотрела результаты анализов и рентгена, поговорила с медсестрами, зашла в процедурную. Она ни на минуту не выпускала из головы дела госпиталя, но вдруг поймала себя на мысли, что параллельно не перестает думать и другую думку.

А если на минуту предположить, что Юля обрисовала дело именно так, как оно и обстоит? Если ее Кирилл, интересный, симпатичный, действительно взял и влюбился в молодую и продолжает «тянуть лямку» их брака только из жалости? Из привязанности, из чувства долга, наконец?

Вспомнилась офицерская столовая, заведующая со своими замечаниями. Почему она позвала именно эту официантку? Чтобы показать соперницу? Что, если в гарнизоне уже все знают? Как обычно, жена узнает последней…

Внутри что-то щелкнуло и задрожало. Она уже знала, что вот сейчас в голову валом повалят самые разнообразные по своей нелепости мысли.

Она не может этого допустить. Понятно же, что Кирилл — разумный человек. К тому же она говорила ему, давно говорила ему, что отпустит, не станет держать, если он полюбит другую. Стоп! Говорила же? И вот это случилось…

Калерия в панике поймала себя на мысли, что уже готова поверить! Что, начиная копаться в памяти, мелочно ищет там следы его измены.

Впервые за всю практику она с благодарностью взглянула на медсестру, когда та вбежала в ординаторскую и сообщила, что в 10-й палате у больного приступ.

Они вдвоем помчались делать свое дело.

А в субботу в порт прибыл корабль под командованием капитана 2 ранга Дробышева.

* * *

Капитан-лейтенант Топольков впервые так волновался, возвращаясь из похода. С той минуты, когда корабль соединился с буксиром и вошел в порт, он то и дело принимался курить, а потом, вдруг вспомнив, что Ирина, должно быть, будет встречать его с детьми, бросал сигарету, но через минуту доставал новую.

Это плавание показалось ему самым длительным из всех. Экипаж принял новичка нормально, здесь царила здоровая атмосфера, которую ценили на флоте. Здесь не делились на касты, как на берегу. Во время похода старшие офицеры были терпимы к лейтенантам, а те запросто держались с мичманами. На берегу — другое дело, он знал. И все же плавание длилось долго. Бесконечно долго.

С первых дней похода его не покидало беспокойство, исток которого он выяснил не сразу. Какая-то досада посещала, когда оставался один на один со своими мыслями. Потом он нашел этот исток, нащупал.

Сначала поймал себя на мысли, что без конца думает об Ирине, представляет ее… В эротических своих фантазиях представляет, что там говорить…

А ведь оснований у него для этого мало. Он ни разу не видел ее обнаженной, а только руки, грудь в вырезе домашнего платьица, круглые коленки… Вот эти детали он и складывал в своем воображении и дорисовывал как мог и ругал себя за то, что так и не решился, не выстроил, болван, эти хрупкие интимные отношения, а ведь если бы выстроил, может, не мучился бы так душой.

Как она там, что у нее на уме? Может, уже тысячу раз пожалела, что потащилась за ним на край света?

Не было покоя капитан-лейтенанту Тополькову до тех пор, пока корабль не пришвартовался. С борта бросили концы, которые ловкие матросы на берегу намотали на быки. Оркестр грянул «Славянку», и Сергей выхватил взглядом из пестрой толпы на берегу ее с пацанами.

Она, маленькая, хрупкая, держит двух его детей. Он сделал знак — махнул шапкой. Потом догадался — она не увидела: их много, моряков в синих бушлатах, все одинаковые.

Он еле дождался своей очереди — спустился по трапу, подбежал к ним, сгреб в охапку. Пацаны — щекастые, неожиданно большие — недовольно закряхтели.

Он детей взглядом охватил, и — ей в глаза. Все там увидел: она скучала! Она тоже скучала и ждала!

— Иринка… — поцеловал ее куда-то в нос, пацаны мешали.

— Ты с нами поедешь? Я обед приготовила…

Он не сумел скрыть огорчения. Порядок для всех один, он не мог нарушить.

— Нет, дорогая. Мы сейчас — в санпропускник. Там обработка, баня. Пока форму поменяем, пока то-се… Раньше ужина не жди.

Что-то в ее лице дрогнуло. На секунду ему почудилось, что она готова заплакать. Но тут же это прошло, она улыбнулась.

— Вечером банкет, ты знаешь?

Он кивнул. Его уже ждали. Он еще раз чмокнул жену куда-то в волосы и убежал, оглядываясь на ходу.

К ней подошла жена командира. Взяла одного из близнецов. Топольков продолжал носом ощущать Иринкин запах, от которого в глазах все плясало, и ноги даже подкашивались слегка.

Иринка отнесла близнецов соседям, которые — о счастливцы! — жили с бабушкой. Пацанов приняли с пониманием. Банкет по поводу возвращения судна — дело святое.

Иринка вытащила из волос бигуди, прошлась расческой. Волосы легли крупными мягкими локонами. Распахнула шкаф — там висело только вчера законченное вечернее платье. Из зеленой тафты, сшитое по картинкам из иностранного журнала мод. Иринка ни слова не смогла прочесть в этом журнале, но зато в фасонах очень даже хорошо разобралась. Журналами ее снабдила все та же Калерия Петровна, когда узнала, что Ирина шьет.

Девушке еще ни разу не доводилось предстать перед Сергеем в обновке. Она ужасно волновалась и готова была в любую минуту снять платье и зашвырнуть его куда подальше, окажись в нем хоть один изъян.

Придирчиво осмотрела себя в зеркало. Приталенное платье подчеркивало ее хрупкость, чуть приоткрывало колени. Горловина была сшита лодочкой, открывая шею и ключицы. Если бы она могла оценивать объективно, без придирок, то нашла бы себя изящной, женственной, великолепной в своей молодости и надежде на счастье. Но вероятно, детдомовское детство поселило в ней эту неуверенность, это самокопание и придирки к себе.

Ей просто необходимо было человеческое зеркало. Чтобы кто-то близкий и любимый восхитился ею и оценил. Да что там! Не кто-то, а Сергей.

И он не замедлил явиться. Распахнул дверь, вошел по привычке осторожно — вдруг пацаны спят? Увидев ее, остановился и замер. Секунды хватило, чтобы Ирина успела поймать его обалделый взгляд. В следующую секунду он уже контролировал свои глаза, но она все-таки успела захватить первое впечатление.

И вот они явились на банкет: он — в парадной форме, сдержанно сияя своим строгим светом, она — неожиданно великолепная. И было непонятно — то ли платье ее так украсило, то ли даму оттеняет кавалер. Но вместе они являли собой настолько гармоничную пару, что не осталось таких в зале, кто не обратил бы на них внимания.

Изюминку в их образ добавляла нотка неясности, незавершенности отношений. От них не веяло покоем семейной пары, от них исходил мощный эротический поток, который обжигал любого, кто попадал в него.

Банкет начался с торжественной части. Командование вручало грамоты за успешную службу, наградили и Сергея. Когда он шел к импровизированному президиуму, устроенному из обычных столов, Ирина поймала себя на мысли, что любуется им. Его прямой спиной и… Да! Ей пришла мысль о том, как удачно сидят на нем брюки и какой у него узкий, но упругий зад! Вот на таких мыслях она поймала себя, когда зал сопроводил аплодисментами вручение грамоты. Она покраснела, словно кто-то мог подглядеть ее мысли, и поспешно присоединилась к аплодирующим.

Он сел с ней рядом, и ее запах снова мешал ему сосредоточиться. Он едва вникал в суть речи командира.

Потом все сели за столы, и начался концерт. Первыми на сцену вышли дети. Ирина знала, что это дети членов экипажа. Детвора была разновозрастная — от детсадовских до подростков. Все они читали стихи, посвященные морякам. Стихи сочинял явно кто-то из взрослых, знающих всех членов экипажа весьма близко. Зал то и дело взрывался хохотом. Не смеялись только Топольковы. Они были словно оглушены друг другом, смысл общего веселья плохо пробивался сквозь наэлектризованное поле.

Потом объявили песню, Сергей не расслышал названия, он только увидел, что Ирина поднимается и уходит к сцене. Откуда-то появился аккордеон, вышли женщины.

Ирина села сбоку, на колени ей поставили аккордеон. Он не знал, что она играет! Для него это было неожиданно и волнующе. Впрочем, все связанное с ней сегодня как-то особенно волновало.

Женщины пели, но Сергей не слышал слов. До него доходила только мелодия, которую создавала на аккордеоне Ирина. Его Ирина. Ее розовые пальчики ловко бегали снизу вверх, голова немного набок, а ножка в лодочке как-то трогательно обхватывала ножку стула…

Едва дождавшись танцев, Сергей повел Ирину на медленный танец. Прижал к себе ее податливую спину, провел рукой по ее руке — от нежного локтя до кончиков пальцев. Шепнул в самое ухо, в теплую его сердцевину:

— Давай уйдем!

Она посмотрела ему в глаза. У нее и у него стоял одинаковый туман во взгляде. Она кивнула.

Едва выключили свет и установленные по углам крошечные цветные прожекторы выхватили лучами висящий на потолке зеркальный шар, эти двое выскользнули вон, почти бегом отправились через весь городок к себе домой. С порога, как изголодавшиеся в долгой разлуке любовники, стали срывать друг с друга одежду. Ирине было легче. Она быстро освободила Сергея от рубашки, а ему удалось лишь задрать подол ее платья. Молча она избавилась от своего шедевра — шила неделю! И они набросились друг на друга, сотрясаемые от разрядов накопленного электричества.

Узкая солдатская кровать стонала, угрожающе звенела и в конце концов стала греметь всеми своими пружинами, грозя развалиться, превратиться в груду металлолома. Но в конце концов затихла, лишь изредка обиженно ворча.

— Теперь ты моя жена, по-настоящему, — прошептал Сергей ей в волосы, и она почувствовала, что он улыбается.

В эту ночь они не пошли за детьми. И старая, видавшая виды железная койка то и дело принималась раскачиваться и стонать. Угомонились молодожены только под утро, когда наконец уснули, переплетясь конечностями, как деревья корнями.

В это время уже дежурные матросы вышли с метлами подметать тротуары гарнизона. Начиналось утро нового дня. На этой же неделе Топольковы официально зарегистрировали свой брак.

В ту ночь в гарнизоне провела без сна еще одна пара. На банкете в отличие от Топольковых они почти не были вместе, поскольку оба были заняты. Капитан Дробышев вел торжественную часть, а его жена подхватила эстафету — концерт и вся развлекательная часть банкета были на ней. Но даже когда можно было переложить свои заботы на чьи-то плечи и сесть за стол, Калерия Петровна находила предлог, чтобы умчаться, что-то организовать, с кем-то беседовать. Кирилл только удивленно оглядывался — где же супруга?

Она издалека то и дело выхватывала его глазами и смотрела, смотрела… пока не натыкалась на его удивленный, вопрошающий взгляд. «Что? Почему ты смотришь так, будто прощаешься?»

Кирилл Дробышев достаточно хорошо знал свою жену. У них всегда было не так. Помнил эту едва сдерживаемую радость встречи, эти шуточные подмигивания друг другу сквозь толпу. Уж мы-то с тобой знаем, что все это лишь дань необходимости и в этой толпе существуем мы двое, и я всегда помню это…

Именно так можно было перевести их многозначительные подмигивания. А сегодня она не ответила ему. Она словно не заметила его подмигивания, смотрела так серьезно. Будто можно в такой день смотреть так серьезно. Будто у них так принято… Когда у них — все наоборот! Смех и взаимные подшучивания — это стиль их отношений.

А вот когда подкрадывается подобный серьез — это сигнал опасности.

Он встревожился.

Калерия Петровна видела, как улизнули Топольковы, и порадовалась за них. Какая приятная пара… Когда-то они с Кириллом тоже вот так убегали в разгар банкета.

Мысль споткнулась о спину официантки. Та загородила собой Кирилла, и Калерия ощутила мгновенный укол ревности.

Что, если все-таки это правда? Пусть на десятую долю, но правда? Что, если она ему хотя бы нравится? И ему приятно, что эта Юля обслуживает его стол, с улыбкой несет поднос… Хотя улыбку непросто представить на этом суровом личике. И все же крутится она у стола, это уже слишком.

Калерия впервые за много лет так мучительно ревновала мужа. Что ж, я старею, уступаю позиции. Что я могу противопоставить вспыхнувшей страсти? Я даже не могу сказать: «У нас же дети!» Самый весомый аргумент…

Она ловила глазами своего мужа. Он, будто не замечая пасов официантки, беседовал с сослуживцем. И вдруг посреди непринужденной беседы поднял глаза, и их взгляды пересеклись. Он заметил, что жена наблюдает! Он увидел, давно увидел и понял: что-то не так.

Калерия на миг запаниковала. Но только на миг. Лучше уж сразу. Объясниться, все обрубить, не мучиться.

Он шел к ней, продираясь сквозь танцующие пары. Пробрался, обнял.

— Пошли погуляем?

Она сходила за шалью.

Влажная ночь оглушила тишиной. Позади веселился и шумел второй этаж камбуза, впереди приглушенно роптал океан.

— Я так соскучился, — сказал Кирилл и обнял жену за плечи. Она не ответила. Некоторое время они шли шаг в шаг, тесно прижавшись.

— Кир, ты помнишь, как мы после свадьбы приехали на точку?

— Спрашиваешь! К нам в первую же ночь забрался в комнату ежик и всю ночь шуршал газетой.

— И мы пытались накормить его чем-то из своего сухого пайка…

— Шпротами!

— Точно, шпротами!

— Лера… что случилось?

Он остановился и повернул ее к себе.

Было темно, но он что-то пытался разглядеть в ее лице.

Она потянула его за собой к стадиону. Дошли до стадиона. Дальше начинался ряд сосен, теснящийся к берегу. За соснами сразу начинался океан.

Раньше это был их любимый маршрут. Раньше… Что, уже отдала?

Она с усмешкой поймала себя на этой мысли, встряхнула головой. Ведь чувствует она: не может это быть правдой! Кирилл сейчас рядом такой родной, такой свой. Все, что болело эти дни, теперь вдруг будто накрыли несколькими слоями марли с анестезией. Притупилось, притихло.

Все глупости. Но все же сказала:

— Ко мне приходила официантка из вашей столовой и сказала, что у вас любовь.

Кирилл смотрел на нее молча, но она уже чувствовала: в его глазах оживают смешинки. До этих слов они лежали замороженные. И вот ожили.

— Фух!.. А я решил, что стряслось что-то! Весь вечер за тобой наблюдал. Думал, заболела. Вижу: какая-то не такая.

— А какая я могу быть, если мне объявили: «Подвиньтесь, я люблю вашего мужа».

— Надеюсь, ты не растерялась? Нашлась что ответить?

— Я вижу, Дробышев, тебя забавляет эта ситуация.

— А тебя нет?

— Меня — нет. Я уже с десяток таких ситуаций разобрала на женсовете. Веселого мало.

Кирилл посадил ее на узкую скамейку. Сам сел рядом. Тесно-тесно обнял за плечи. Как раньше, когда они приходили сюда смотреть футбол.

— Ты у меня совсем девочка. Я думал, что живу с мудрой женщиной, а ты…

— Сам ты…

— Нет, ты! Вот, посмотри, — говорил он, обнимая ее, чуть покачиваясь из стороны в сторону. — Мы с тобой одно целое. Мы — одно существо, мы срослись… Чувствуешь?

— Чувствую, что тебе нужно побриться.

— Ну вот, тогда веди меня бриться. — И, повернув ее лицо к своему лицу, проговорил в самые глаза: — Я так соскучился…

Дробышевы шли домой, держась за руки, как школьники.

Дома, не включая свет, они пробрались в спальню.

Встреча после разлуки всегда приносила им новую волну влечения друг к другу, радость телесного и духовного общения. Но сегодня, после этой небольшой размолвки, они испытывали настоящую страсть, и оба были немного ошарашены собственными ощущениями.

Короче говоря, они сегодня почувствовали себя немного молодоженами.

В перерывах между нежностями они шептались, делясь друг с другом первым кругом новостей, поскольку для неглавных событий еще оставалось утро и вечер и много-много дней впереди.

Единственной запретной темой в семействе Дробышевых оставалась тема детей — после того случая, когда Калерия последний раз потеряла ребенка и перенесла жесточайшую депрессию. Она не нарушала установленного правила. Хотя ее так и подмывало рассказать о том, как она подружилась с Ириной Топольковой и ее славными малышами. Так хотелось рассказать, какие они потешные, эти близнецы, и как узнают ее. Захар молотит ножками, а Иван пускает пузыри.

Но сдержалась, не стала. Знала, что Кирилл хоть и не скажет ничего, но может не поддержать разговор. Не понять ее. Как-то он сказал ей: «У нас не будет детей, и давай поставим на этом точку».

Точку так точку. В конце концов она умолчит о близнецах, но расскажет мужу о жене Тополькова. Какая это замечательная, славная девочка, настоящая жена офицера. Такая активная — и на аккордеоне, и шьет… И вдруг в мыслях своих запнулась. Сколько лет Ирине? Восемнадцать? Столько же могло быть ее дочери. И Кирилл знает об этом. Так что лишние это разговоры. Лишние. Это все — тема детей. Запретная тема.

Чем дольше Ирина жила в гарнизоне, на самом, как ей казалось, краю земли, тем больше ей нравилась эта жизнь. Существование в военном городке имеет свой негласный устав, свои неписаные правила, из которых, впрочем, всегда имеются исключения.

Вскоре она поняла, что жены высшего офицерского состава держатся несколько особняком, свысока посматривают на жен лейтенантов. Те, в свою очередь, высокомерно относятся к женам мичманов, а чтобы дружить семьями, об этом и речи нет. Здесь существуют касты, войти в которые можно только принадлежа по статусу к их кругу. Ирина же умудрилась совсем нечаянно стать нужной, нет, просто необходимой для всех сразу.

После того памятного банкета, на котором она появилась в своем шикарном зеленом платье, все модницы гарнизона узнали, что Тополькова шьет, и на нее посыпались заказы. Дамы быстро смекнули, что свободного времени у молодой мамочки в обрез, и на примерки стали приходить парами. Одна примеряет, другая нянчится с ребятами. В просторной кладовке пришлось устроить стол с машинкой, которая то и дело стрекотала, прошивая легкий крепдешин, немнущийся кримплен или все тот же креп-жоржет. Ассортимент ткани в военторге был довольно богат, а вот купить готовую вещь составляло большую проблему. Обычно весть о том, что в военторг завезли дефицит, облетала городок со скоростью пули, магазин заполняли женщины всех каст. Они записывались, давились, ругались, бывало, срывали друг с друга парики в неистребимом стремлении урвать заграничную кофточку или плащ. Хватали то, что удавалось, невзирая на такую мелочь, как рост или размер.

Но даже тех счастливиц, кому удавалось сцапать желанный дефицит, нередко ждал в итоге сюрприз: желанная вещь в момент становилась в городке едва ли не униформой, ибо магазин в гарнизоне один, а городок маленький. Поэтому платья и костюмы стало модно заказывать у портнихи.

Ее клиентами, кроме женщин всех слоев и прослоек, вскоре стали жена начальника военторга, заведующая детсадом, девочки из парикмахерской, а также жена и дочки адмирала.

Теперь, куда бы ни пришла Ирина, она всюду становилась желанной гостьей. В продуктовом отделе ее всегда обслуживали вне очереди. Причем сама очередь вела себя абсолютно смирно, что в общем-то нехарактерно для 70-х годов. Из испуганной детдомовской девочки Ирина постепенно превращалась в полную сдержанного достоинства офицерскую жену. У нее появились красивые дорогие вещи, за которыми она в отличие от прочих не охотилась в местном военторге. Сапоги, плащи и даже шубки приносили ей на дом, и она все примеряла, весело крутясь перед зеркалом. Жена начальника военторга с серьезным прищуром оценивала обновку и грубовато заключала:

— Выхожу в осадок!

Что означало весьма положительную оценку.

Близнецы росли, их было не удержать в дефицитном германском манеже. Они норовили залезть туда, где их ждали меньше всего, найти и разобрать по винтикам все, что разбиралось, высыпать все, что высыпалось. А то, что не разбиралось и не высыпалось, тут же проверялось на зуб. Заведующая детсадом предложила определить близнецов в ясли.

Предложение Ирину обрадовало, ведь появится немного больше свободного времени для того, чтобы шить, а значит, зарабатывать. Появилось у Ирины одно меркантильное желание, о котором она никому не рассказывала. Однажды, заглянув случайно в ювелирный отдел военторга, она залюбовалась украшениями, среди которых выделила для себя серьги с цветками из белого золота, где по крошечным лепесткам, как роса, блестели и переливались крошечные песчинки бриллиантов.

Именно такие серьги она видела у Калерии Петровны, и ей они понравились, и тоже захотелось когда-нибудь, не сейчас, конечно…

Впрочем, что касается Калерии Петровны, тут Ирине нравилось все. Нравилось, как одевается эта женщина, как обращается с людьми. Одновременно просто и… непросто. Она ведет себя с людьми так, что ей никто не может грубо ответить или накричать, например. Даже отказать в ее просьбе никто не может. И на занятия самодеятельности все ходят, отложив домашние дела, потому что Калерия Петровна просит.

А какой она врач! А просто человек!.. Ах! Ах!

Именно так передразнивал жену лейтенант Топольков, когда та взахлеб начинала рассказывать о старшей подруге.

— Ах! Ах! — закатывал он глаза, а когда получал за это по макушке, принимался хохотать и кружить жену по комнате. А та, прижимая к груди очередное недошитое платье, возмущалась:

— Сережа! У меня же иголки!

— Сколько восторгов! — не унимался Топольков, осторожно опуская жену на табуретку. — Ты напоминаешь мне гимназистку.

— Ты просто мало общаешься с Калерией Петровной! — спорила жена. — А она такая… Она как будто не чужая, а… ну, в общем, я не знаю, что бы я без нее делала.

— Зато я много общаюсь с ее мужем, — уже серьезнее продолжал Сергей. — Мировой мужик. Справедливый.

— Я вот тебе не говорила, но когда ты был в плавании последний раз, у мальчиков поднялась температура…

Сергей испуганно уставился на нее.

— И я не знала, что делать, а Калерия Петровна пришла и все как надо сделала. И ходила каждый день, лечила.

— Что это было?

— Обыкновенная краснуха, но я же не знаю, могла быть и корь.

Лицо Сергея знакомо исказилось, и Ирина постаралась перевести разговор на другое, почувствовав всем нутром его тревогу. Ведь когда он далеко от них, то беспомощен в этом отношении. И где-то на донышке души всегда остается некоторое чувство вины перед семьей за такие длительные отлучки.

Впрочем, Сергей уже понял, что не ошибся. Ирина вопреки его опасениям не стала чужой в этом особом, сложном мире военного городка.

Напротив, она настолько органично влилась в новую жизнь, что результат, как говорится, превзошел все ожидания.

Кроме того, что жена зарабатывает неплохие деньги, практически не выходя из дома, она еще успевает участвовать в художественной самодеятельности!

В том, что Ирине хорошо здесь, конечно же, большая заслуга жены командира, Дробышевой.

Сергей, хоть и подшучивал над восторгами жены, все же осознавал ее правоту.

— Сережа, обедать! — позвала Ирина из кухни. Пацаны активно залопотали из своего манежа, отзываясь на зов матери.

— Это не вам, мужики, — развел руками Сергей и включил радио.

Радио в семье Топольковых служило няней. Дети не любили оставаться в комнате одни, а голос, идущий из черного ящичка, воспринимали как присутствие человека.

Бодрые советские марши их вполне устраивали.

— Нам обещали место в яслях, — делилась новостью Ирина. — Поставили на очередь.

— Здорово, — кивал Сергей, с удовольствием поглощая дымящийся борщ. — Тогда у тебя…

— Тихо! — вдруг перебила мужа Ирина и вся вытянулась в струнку. Он отложил ложку.

По радио передавали репортаж о первомайской демонстрации. Диктор торжественно читал лозунги.

— Что такое? — не понял Сергей.

Ирина приложила палец к губам и потянула мужа за собой. Они выглянули из кухни.

— Слява! Палтия! Налод! — притопывая ножкой, выкрикивал Захар.

— Слява! Палтия! Налед! — вторил ему брат.

После того памятного объяснения на стадионе в семье Дробышевых что-то изменилось. Внешне все шло как обычно. Стиль отношений, выработанный годами, не поменялся, конечно же, но будто бы зазвучал в этой песне дополнительный аккорд, что добавляло новизны в уже сложившееся, устоявшееся.

Оба чувствовали эту новизну и дорожили ею, стараясь как можно больше внимания уделять друг другу. Весна, очень красивая в этих краях, добавляла в жизнь ноту праздника. Но помимо этого, Калерия не могла избавиться от странных, щиплющих душу предчувствий. Что-то волновало ее больше, чем, например, волнует любого человека щебет птиц весной или солнце, вдруг ярко разлившееся после череды хмурых дней.

Она не могла понять, чем вызвано это странное состояние, которое ближе к ожиданию возвращения корабля, чем к его проводам. Но предстояло именно провожать мужа в очередной рейд, а от самой весны и от жизни вообще не предполагалось особо приятных сюрпризов.

Шли дни, которые Калерия Петровна проводила в обычных своих хлопотах — работа, занятия самодеятельностью, дела женсовета, вечерние прогулки с мужем. А внутреннее состояние не менялось — словно кто-то рядом настойчиво пел знакомую с детства песню.

У нее вдруг появилось желание навести блеск в квартире, и она мыла, терла, скребла, чистила. Как-то после дежурства в госпитале решила заглянуть к Топольковым. Она уже не представляла, что может не увидеть этих озорников больше трех дней. Всякий раз эти двое демонстрировали ей свои новые достижения. Они начинали говорить, и их лепет приводил взрослых в неописуемый восторг.

Комната Топольковых преобразилась, превратилась в уютное гнездышко.

На месте железных коек теперь стоял диван с круглыми валиками, у окна стол со стульями и дальше — две детские кроватки с высокими перекладинами.

Два щекастых бутуза протянули руки к знакомой тетеньке.

Ирина сидела у окна с пяльцами и что-то сосредоточенно вышивала. Калерия не стала мешать, сразу окунулась в возню с малышами.

Женщины обменялись гарнизонными новостями, даже слегка посплетничали.

Калерия Петровна накормила детей яблочным пюре, почитала им «Тараканище». Ирина все не могла оторваться от своего занятия, и Калерии стало интересно, что она там вышивает.

— Я тоже одно время увлекалась вышивкой, но теперь это становится редкостью, — заметила она. — Не знала, что ты еще и вышиваешь.

— А я собираю Захара с Ваней в ясли. Хочу, чтобы они у меня были красавчиками. Вышила им по якорю на костюмчиках, а теперь вот платочки украшаю.

Калерия Петровна подошла. Ирина склонилась над пяльцами, поэтому не заметила перемену в лице своей старшей подруги.

Калерия дрогнувшей рукой взяла готовый платочек. Все четыре стороны были аккуратно обшиты голубой каймой, а в верхнем уголке сидели два голубка, держа в клювах розовый бант.

Рой ассоциаций взметнулся в душе. Как будто таинственная машина времени, о которой она читала в каком-то научно-фантастическом романе, раскручивала дни назад. С ускорением, все быстрее и быстрее, и от этого ускорения невозможно кружилась голова и сжимало сердце.

— Какой интересный рисунок… Ты сама придумала?

— Нет, срисовала. Вот, посмотрите. Нравится?

И девушка вытащила из шкатулки пожелтевший от времени платочек.

Когда Калерия взяла его в руки, Ирина заметила, как мелко дрожат пальцы у гостьи.

— Что с вами, Калерия Петровна? Вам плохо?

— Где ты его взяла?

— Няня в Доме ребенка отдала. Это моя мама вышивала. А что?

— Твоя… мама?

— Ну да. Эти платочки были в моих вещах, когда меня принесли в Дом ребенка. Потом, когда нас отправляли по детским домам, нянька мне отдала.

— Ира… в каком месяце ты родилась? В каком городе?!

— В апреле, в Курске. А что?

Ирина с тревогой наблюдала за происходящей с женщиной переменой. Зажав рукой рот, та, совершенно бледная, отступала в коридор, натыкаясь на раскиданные детьми игрушки. В прихожей столкнулась с вернувшимся со службы Топольковым, молча выскользнула на лестничную площадку, не ответив на его приветствие…

…Калерия долго бежала, пока хватало дыхания. Она не отвечала на приветствия встречных, никого не видела вокруг. Добежав до стадиона, перевела дух, но стоять или сидеть не смогла. Ноги требовали движения, внутри все переворачивалось, а сердце стучало в огромный барабан. Толкаемая этими импульсами, она двинулась в сторону океана.

Оказавшись одна на берегу, поняла, почему ее вытолкало именно сюда. Океан, серый, со стальным отливом, был неспокоен. Волны с силой ударяли о берег и разбивались на тысячи брызг. Ветер, всегда гулявший на берегу, сегодня просто неистовствовал. Он рвал из рук женщины косынку. Она сначала пыталась удержать лоскут легкой ткани, но стихия восторжествовала, вырвав вещицу из обессиленных нервных пальцев.

Косынка все цеплялась за колючки на берегу, но потом, увлекаемая ветром, закружилась над водой, попала в лапы волн, и те зашвыряли ее, то показывая, то снова пряча, пока не поглотили совсем.

Женщина с искаженным от страдания лицом все двигалась по берегу в сторону причала, где темнела вереница подводных лодок и суровых сторожевых катеров.

— Господи! — вдруг споткнулась она и, сжимая клокочущее горло ледяными пальцами, побежала назад. Ничего она не замечала рядом с собой — ни волн, ни деревьев, ни беспокойных птиц, гортанно орущих ей вслед.

Не заметив обратной дороги, оказалась дома. Влетела и, не сняв туфли и плащ, кинулась к телефону.

Но едва попробовала набрать несколько цифр, комната поплыла перед ее взором. Капитан Дробышев выглянул из кухни и увидел, как его жена молча сползает по стене.

— Лера!

Кирилл подхватил ее. Трясущимися руками набрал номер госпиталя. Зеленый «газик» приехал сразу.

Так Калерия снова оказалась на госпитальной койке. Утром Кирилл, посеревший от бессонной ночи, вошел в ее палату, и беспокойство с новой силой охватило его. Калерия начала говорить о своей дочери, которую потеряла восемнадцать лет назад!

Он был так ошарашен ее новым, нервным состоянием, что плохо слышал то, что она пыталась ему втолковать. Выходит, та давняя депрессия не прошла для Калерии бесследно… А ведь ему уходить в автономное плавание. Как оставить жену в таком состоянии?

Вошел доктор Кураев, пригласил Кирилла к себе в кабинет. Дробышев двинулся следом за ним, пытаясь преодолеть чувство неприязни, что возникло после того памятного случая. Кирилл обвинял во всем начальника Калерии, ибо твердо знал — от командира зависит если не все, то почти все.

Потащить женщину в шторм на судно делать операцию!

Не мог он ни простить, ни оправдать Кураева. И поэтому смотрел на доктора хмуро, если не сказать недоверчиво.

— Что с моей женой? — сухо спросил он.

Кураев выглядел бодрым и довольным. Это еще больше раздражало.

— С вашей женой все в порядке, товарищ капитан. Все в поря-адке…

— Что значит в порядке? — закипал Кирилл, наблюдая за врачом. — Как может быть в порядке, если я вижу, что не в порядке! Она бредит!

— В чем это выражается? — живо отреагировал Кураев.

— Говорит что-то бессвязное… Вспоминает свою дочь, которая умерла во время первых родов.

Кураев помял кулаком губы.

— Это нормально, капитан, в ее состоянии.

— Что?! В каком таком состоянии?

— Я вас поздравляю, Дробышев! Ваша жена ждет ребенка.

— Что-о?!

Кирилл тупо уставился на доктора, потом, забыв о неприязни, обхватил его обеими руками и приподнял над полом.

— Ну, вот это лишнее… — запротестовал Кураев.

Дробышев собирался еще что-то сказать, но только крутнулся на каблуках, вылетел из кабинета доктора и метнулся в палату к жене.

— Лера! Лерка…

Увидев ее, он вдруг притих, опустился на корточки рядом с кроватью, обнял жену, прижался к ней головой.

— У нас будет ребенок, — попробовал он на вкус сказанное доктором.

— Кирилл, она уже большая. Ей восемнадцать лет, она замужем. Я, когда ее первый раз видела, сразу почувствовала что-то такое… Она даже похожа на меня. У нее только волосы отцовские, темнее моих.

— Лера, о чем ты? Доктор сказал, что ты беременна. Мы снова ждем ребенка!

Жена внимательно слушала его, и ему казалось, что она с трудом выплывает из своих мыслей. Он продолжал говорить:

— Это такая радость! Ты уже не верила, а это случилось. Обещай мне, что будешь осторожна. Обещай, что будешь беречь себя, пока я буду далеко. Обещаешь? Тебе нужно уволиться и сидеть дома. С твоим начальником я сам поговорю.

Слушая его, она повернулась на бок, закуталась в одеяло, словно ушла в раковину. Он не ожидал, что известие о долгожданной беременности она воспримет именно так.

Он все говорил и говорил о том, что с ребенком все будет хорошо на этот раз, теперь они будут умнее и осторожнее. Она будет выполнять все предписания доктора и чуть что — сразу ложиться в больницу. А он… он будет так рваться домой!

Он наблюдал за ней и не мог точно сказать — слышит ли она то, что он говорит. По ее щеке катилась слеза.

— Моя дочка жива, — повторила она, когда он замолчал.

Капитан Дробышев почувствовал, что ладони вспотели. Достал платок.

— Дорогая, мы поговорим об этом позже. Хорошо? Я на днях ухожу в плавание. А когда приеду, то…

В полном смятении капитан 2 ранга Дробышев покинул госпиталь. Вечером того же дня он позвонил родителям жены в Москву и попросил срочно приехать.

Генерал Подольский не сказал жене ни слова упрека. Но его молчание, его суровое хождение по кабинету действовали сильнее любых слов. Лучше бы он кричал! Лучше бы вылил единожды на нее свой гнев и снова стал прежним. Хотя Татьяна Ивановна понимала: как прежде, уже не будет. А как будет?

Неужели после прожитой вместе жизни — полное отчуждение в старости? Да, да, старость не за горами. Она уже предъявляет свои права! Проклятая старость уже подступила к ней, всегда ухоженной, холеной генеральше. Уже лицо никакими кремами не спасешь, и кожа рук тонкая, как бумага, и осанка не та — побаливает поясница, ноют суставы. Да и Петр Дмитриевич (Татьяна Ивановна часто даже в мыслях звала мужа уважительно, по имени-отчеству) тоже хоть и бодрится, все же не тот орел, что в молодости. Даже ростом вроде как меньше стал. И одышка, и бессонница.

Да, именно он, кадровый вояка, засыпавший, едва коснувшись головой подушки, стал страдать бессонницей.

А она все ждала, чем закончится этот кризис их отношений. Ведь должен же он когда-нибудь кончиться!

Генерал пытался вести поиски по каким-то своим каналам, но все осложнял сгоревший архив. Поиски, как догадывалась Татьяна Ивановна, ни к чему утешительному не приводили, и это обстоятельство добавляло в характер некогда уравновешенного, степенного генерала несвойственную ему раздражительность.

Тянулось это долго, бесконечно долго. Татьяна Ивановна ездила по воскресеньям в Загорск и просила Николая Чудотворца о помощи. Однажды она проснулась утром и поняла: что-то изменилось. Словно на небосводе отодвинулась в сторону тяжелая свинцовая туча.

Муж сидел на кухне со своим вечным мельхиоровым подстаканником, помешивал чай и смотрел в окно.

Москва просыпалась. Пролитый ночью дождик оставил следы на асфальте двора. По карнизу соседского дома ходили голуби.

— Посиди со мной, мать, — неожиданно попросил он.

Татьяна Ивановна подвинула табуретку, села. Посмотрела на мужа. Оказалось, что давно уже так близко не видела его лица. Правую щеку прорезала складка, которой она раньше не замечала. И под глазами кожа собралась в мешочки, а глаза все в красных прожилках от бессонницы. Он крутил стакан в руках, не зная, как выразить то, что копилось, теснилось и что он хорошо понимал, а сказать не получалось.

Не в праве он ее судить. Не судья он. Сам требовал от жены безупречности, показухи. Сам поддерживал эти дурацкие понятия «наш круг», «рамки приличия», «допустимо», «недопустимо».

Он взял ее деревенскую, когда ее отца забрали «за саботаж», а мать умерла, не выдержав горя. И сам это негласное правило установил: родителей не упоминать. И она ведь никогда о них не заговаривала, бедняжка. Только иногда с Клавой, своей двоюродной сестрой, потихоньку шептались, вспоминали.

Старалась Таньча, из кожи лезла, лепила из себя даму. Вылепила. Какой с нее спрос? Да и кто он такой, чтобы спрашивать с нее? Что он сам-то, безгрешен? Всегда ли был справедлив, чиста ли совесть?

Нет, не чиста. Всякое было в жизни. И в том, что с дочерью случилось, есть и его вина.

Выплыла из глубин памяти ее фигурка, закутанная в шаль. Ему бы повнимательнее к дочке-то, а он мыслями уже в Европе был, внедрял свой знаменитый проект. Теперь вот расхлебывай.

Лерка тогда такими глазами на него смотрела, а он про медаль… Тогда это казалось важным. А теперь? Теперь это совсем не важно. Сейчас бы внучка в институт бегала, наполнила бы квартиру смехом, молодой суетой. И они бы с Таньчей помолодели, глядишь…

Но когда было сорок, разве об этом думалось? Не может он винить Таньчу, он должен найти в себе силы принять все как есть и не мучить жену, поддержать ее. Потому что они — одно.

Вот об этом-то и попытался сказать ясным весенним утром генерал Подольский своей жене. И хоть слова его были немного корявы, она поняла, она впитала в себя весь смысл этого утреннего чаепития с благодарностью. Накапала себе валерьянки и, накормив мужа завтраком, уехала в церковь поставить свечку Николаю Угоднику — в благодарность.

А в это время позвонил Кирилл и сообщил радостную новость.

— Собирайся, мать! — встретил Татьяну Ивановну генерал. — Вечером вылетаем во Владивосток.

— Что стряслось? — охнула она.

— Ты теперь только плохого ждешь? А зря! Лерка у нас снова ребенка ждет, и зять просит срочно приехать!

Супруги быстро собрались и с предупредительностью и особой внимательностью друг к другу проделали этот путь.

Стюардесса в самолете выделила для себя эту пару, подумала: какие милые отношения!

Петра Дмитриевича немного насторожило то, как встретила их дочь. Она была сдержанна, не умилялась их поздравлениям. Ее словно бы и не трогал их приезд, она вся была в себе и на вопросы отвечала односложно. С ней что-то происходило, но супруги поначалу отнесли ее настроение к новому состоянию, которое до сих пор приносило дочери одни тревоги и разочарования. Не зря же зять, уходя в очередной поход, решил вызвать родителей жены, чтобы не оставлять ее одну. Тревога зятя совсем не казалась генералу беспочвенной.

Отдохнув с дороги, генерал предложил устроить прогулку по городку. Он любил, бывая у дочери, сходить к океану, пройтись по берегу и полюбоваться мощью боевой техники флота. Дочь поддержала его предложение. На улице было сыро, пахло цветами. Татьяна Ивановна пыталась развеселить дочку московскими сплетнями, но та упорно молчала, изредка ежась и кутаясь в шаль. Генерал хвалил чистоту и порядок, царившие на территории городка, расспрашивал о делах женсовета. Но дочь оживилась, лишь когда подошли к стадиону.

Стадион пустовал, лишь по зеленой траве весело топотали два малыша в сопровождении молоденькой мамочки.

— Мама, папа, я хочу познакомить вас со своей приятельницей. Вы не против? Ее зовут Ирина.

Подольские ничего не возразили, хотя было странно внезапно вспыхнувшее оживление в глазах дочери.

Калерия окликнула молодую маму. Та обернулась, тряхнула волосами…

Дети тоже заметили незнакомцев и, ободренные вниманием, заковыляли навстречу. Когда приблизились, генерал увидел, что это близнецы, как две капли воды похожие друг на друга!

Их мать тоже подошла. Она была очень молода, совсем девочка. Казалось странным, что у нее уже двое таких крепких малышей. Девушка улыбалась, вполне довольная погожим днем, прогулкой. Ее лицо излучало искреннюю симпатию Калерии, и эта симпатия самопроизвольно коснулась и генерала с женой. Поздоровались.

— Ирочка, я хочу тебя познакомить с моими родителями, — сказала Калерия. — Это мой папа, Петр Дмитриевич. А это мама, Татьяна Петровна.

— Ирина, — протянула ладошку девушка. — Вы в гости приехали?

Генерал с женой кивнули одновременно.

— Какие богатыри! — похвалил генерал детей. Татьяна Ивановна поддакнула.

Генерал протянул руки к Ивану, тот боязливо отступил.

— Что же ты, солдат? — огорчился Петр Дмитриевич, наклоняясь к ребенку. Место брата быстро занял Захар, доверчиво уцепив генерала за погоны. Тогда Ваня подумал и тоже протянул руки к генералу. — То-то же! — похвалил Петр Дмитриевич близнецов. — Ну, братцы, моряками станете или летчиками?

Захар потянулся к усам, Ваня теребил золотую пуговицу.

Татьяна Ивановна разговаривала с новой знакомой. Расспрашивала о жизни в городке, о муже.

Ирина с восторгом отвечала, искренне восхищаясь моряками, их нелегкой службой, природой Дальнего Востока и, конечно же, Калерией Петровной, как она называла дочь Подольских.

— Вы совсем как Лерочка когда-то! Она так восторгалась Дальним Востоком, что мне было обидно за Москву, — призналась Татьяна Ивановна.

Ирина рассмеялась.

— В самом деле, вы даже чем-то похожи… — сказала и осеклась, наткнувшись на колючий, холодный взгляд дочери. Что? Что она не так сказала? Что произошло?

Калерия, как показалось матери, вела себя неадекватно. Конечно, этот больной вопрос о детях толкает ее к чужим малышам. Это понятно. Но все же поведение дочери странно, странно…

— Моя мама преувеличивает, Ирочка, — с непонятным выражением лица произнесла Калерия. — Просто я никак не осчастливлю ее внуками. А ведь мама могла бы уже стать не только бабушкой, но и прабабушкой! Правда, мама?

Калерию, казалось, не смущало то, что девушка от ее слов стушевалась, не зная, как реагировать.

— Что вы, Калерия Петровна! Вы еще молодая! — робко возразила она. — Какая из вас бабушка? То есть я хотела…

— Никудышная! — быстро согласилась Калерия. — Бабушка из меня такая же никудышная, как и мать! Какая я мать? Родила в семнадцать лет! Разве я достойна стать матерью? Не надо! Дочки нам не надо, внуков нам не надо…

Ирина во все глаза смотрела на свою старшую подругу, не умея объяснить ее душевного состояния. Она чувствовала, что все это женщина говорит не ей, а своей матери. Но о чем, зачем? Не понимала.

— Лерочка, пойдем, — забеспокоилась Татьяна Ивановна, оглядываясь на своего мужа. Он был далеко, ловил близнецов. Те с визгом и смехом бегали вокруг него. — Вы извините нас, — обратилась она к девушке. — Калерия Петровна вспомнила, разволновалась.

— Это ничего… бывает, — торопливо заговорила Ирина. — А вы приходите к нам завтра в гости… на чай! Калерия Петровна любит у нас бывать. Правда, приходите!

— Ладно, ладно, — поспешно закивала Татьяна Ивановна, уводя дочь со стадиона.

Генерал с сожалением отпустил близнецов на траву.

— Приходите в гости, — повторила Ирина для него.

Он похвалил детей и пошел следом за своими женщинами. Ирина долго смотрела им вслед.

Вот они уходят втроем — Калерия Петровна, ее отец, мать… Родители приехали в гости к дочери. А вот к ней, Ирине, никогда не приедут в гости родные. И почему-то так сжимается сердце и рвется куда-то. Она как дурочка заладила: приходите да приходите… Да не придут они, это ясно. Ну ничего, мы переживем. Вот мальчишки вырастут, станут к нам с Сергеем в гости приезжать… Переживем.

А Подольские едва поспевали за своей дочерью.

— Лерочка, дочка, тебе нельзя волноваться! — напоминала Татьяна Ивановна, семеня сзади. Но Калерия молча вошла в дом, подождала, пока родители войдут за ней следом, и попросила отца ненадолго оставить их с матерью одних. Петр Дмитриевич вышел на кухню.

— Лерочка, что врачи говорят насчет твоей беременности? — начала Татьяна Ивановна, но дочь остановила.

— Насчет моей беременности поговорим потом, мама. Сейчас я хочу поговорить о другом.

Татьяна Ивановна похолодела.

— О чем же, Лерочка?

— Скажи мне честно, мама. Тогда, в Курске, моя дочь не умерла? Она жива?

Калерия не сводила глаз с матери. Татьяна Ивановна вновь оказалась под прицелом ее глаз, как тогда, много лет назад, в родильном доме, в Курске.

— А откуда ты…

— Значит, это правда!

Калерия опустилась на диван, глядя сквозь мать чужими глазами. Татьяна Ивановна стала хватать ртом воздух, руки ее словно пытались уцепиться за что-то.

— Мы не знаем, Лерочка. Никто не знает теперь… Может быть, и умерла. Она была такая слабенькая… Документов не сохранилось, я искала, ты не думай, я потом искала! И отец искал! Лера! Не смотри на меня так!

Дочь молчала, а Татьяна Ивановна горела на медленном огне. Все ее слова разбивались о ледяную стену молчания.

— Ну пойми меня, я хотела как лучше! Какая ты была мать? А позор-то какой был бы… Ты вспомни, время-то какое было. Это я потом поняла, что можно было иначе поступить, а тогда я думала, что все правильно, что так и надо… Лера, ну прости меня, я же не ради себя, я для вас с папой старалась! Чтобы у тебя семья нормальная, образование… Чтобы отца не стыдили на работе, что у него дочь в девчонках родила… Что-то я не то говорю, дочка… Ну, Лерочка, ну не казни меня, я сама себя казню! Скажи что-нибудь!

— Как ты могла, мама? Как ты могла?! Ты… ты…

— Лера! — закричала Татьяна Ивановна, видя, что дочь бледнеет на глазах. — Петя! Петя, скорее!

Петр Дмитриевич влетел в комнату и подбежал к дочери. Она обмякла в его руках, уткнулась в китель.

— Ну, ну, детка, успокойся. Прошлого не вернешь. Мать сама вся извелась, знает, что виновата. Может, ее уж и в живых-то нет, дочки твоей. Зато вот ребеночек будет, о нем думать надо.

— Она жива, папа.

— Ну, жива, жива. Ладно. Может, у хороших людей живет. А ты лучше…

— Она жива папа, и ты с ней только что познакомился.

Генерал замер, а Татьяна Ивановна прикрыла рот рукой.

— Что ты сказала, дочка?

Калерия освободилась из объятий отца, поднялась.

— А то. Вы только что познакомились с моей дочерью и вашей внучкой Ириной. Как она вам?

— Лера, что ты говоришь? — насупился генерал. — Мать-то пожалей. Извелась вся.

— Пожалеть? — быстро развернулась Калерия. — Я пожалеть должна? А меня кто пожалел? Мою крошку кто пожалел восемнадцать лет назад? А если бы я случайно… Если бы жизнь сама меня с ней не свела, я бы так и не узнала никогда!

— Но почему ты уверена, что это именно она? — допытывался генерал.

— Она похожа, Петя! — вставила Татьяна Ивановна. — На меня молодую похожа, ты не обратил внимания?

— Да молчи ты, Таня!

— Папа, это моя дочь! — горячо воскликнула Калерия, не желая слушать возражений. Она была как натянутая струна. — Но что я скажу ей в свое оправдание? Захочет ли она теперь видеть меня? Зная, что все эти годы у нее могли быть мать, любящая семья, дом… Простит ли она?!

…Когда они пришли, близнецы только заканчивали обедать и сидели за столом с перепачканными мордашками.

— Ну, солдаты, налетай на подарки! — скомандовал генерал и установил на полу большую коробку. В коробке находилось то, что удалось найти в местном военторге, — большой синий грузовик, красная пожарная машина, танк и пароход. Там же, поверх боевой техники, громоздилось несколько резиновых мячиков и мишек. Близнецы кинулись к игрушкам.

Калерия протянула хозяйке сумку:

— Вот здесь кое-что к чаю.

Ирина радостно засуетилась, не замечая некоторого напряжения среди своих гостей. У нее гости! Все как она хотела!

— Я так счастлива, что вы пришли! — щебетала она, подливая чай своим гостям. — Я, когда в детском доме жила, всегда мечтала, что вот я вырасту и у меня будет свой дом и круглый стол со скатертью. И гости будут приходить. И вот — сбылось!

— У тебя красивая скатерть, — похвалила Татьяна Петровна. — А кто ее вышивал?

— Я вышивала, — охотно пояснила Ирина. — Сама. У меня всегда было такое представление, что в хорошем доме кругом должны быть вышивки.

— Откуда же такой вывод? — поинтересовался генерал. — Вот моя супруга, например, всю квартиру обвязала. Салфетки, салфеточки…

Девушка помолчала, решая в уме, можно ли быть достаточно откровенной с этими людьми. Но ведь они родители Калерии Петровны!

— В моих вещах, в Доме ребенка, сохранились вышивки. Нянечка рассказывала мне, что все мое было вышито — и пеленки, и чепчики — все. Нянечка называла меня королевной. Вот я и решила, что обязательно научусь вышивать и тоже все вышью своим детям. Раз моя мама вышивала, то и я тоже буду.

— Ира, покажи нам платочки. Те, что я у тебя видела, — попросила Калерия.

Татьяна Петровна в волнении теребила край скатерти.

Ирина принесла платочки.

Только теперь до нее докатилось то напряжение, что царило за столом.

Генерал ничего особенного в старых вышивках не увидел, но все же с тревогой следил за дочерью и женой, которые склонились над этими платочками.

— Мне сказали, что их вышивала моя мать.

Татьяна Ивановна прерывисто вздохнула и остановила свой взгляд на Ирине.

— Это я вышивала, — тихо возразила Калерия.

Ирина непонимающе смотрела на нее.

— Это я вышивала в Семеновке, под Курском, когда ждала своего ребенка.

— Но почему же тогда… — начала Ирина, но осеклась. Уставилась на Калерию в немом оцепенении.

Та, в свою очередь, не спускала глаз с нее. Генерал переводил взгляд с одной женщины на другую.

— Ты в Курске родилась? — спросил он.

Ирина механически кивнула. Было видно, что она не в состоянии произнести хоть слово.

Она отошла от стола и постояла над детьми. Все остальные с тревогой наблюдали за ней.

Татьяна Ивановна плакала, не вытирая слез.

Ирина молча вышла из комнаты и скрылась на кухне.

— Ну что же вы теперь молчите? — прошептала Калерия в отчаянии. — Сделайте же что-нибудь!

— Лера, девочке нужно время, — начал отец.

— Она не простит, не простит, — твердила Татьяна Ивановна.

Калерия подошла к закрытой двери кухни.

— Ира! Мне сказали, что ты умерла. Я всегда думала, что моя дочь умерла! Я не знала!

Татьяна Ивановна подошла и встала рядом.

— Детка, твоя мама не виновата, — говорила она в закрытую дверь. — Это только я виновата. Это я сделала! Прости меня…

— Оставьте ее в покое! — сказал генерал. — Дайте ей время. Сейчас мы должны уйти. Собирайтесь.

Женщины послушно засеменили к выходу. Никто из них не знал, что нужно делать и что говорить. Хорошо, что рядом оказался сильный мужчина, которого они привыкли слушать. И Калерия, и Татьяна Ивановна послушно вышли из квартиры.

Генерал приоткрыл дверь кухни и увидел Ирину. Она стояла, прислонившись лбом к стеклу.

— Дочка, мы… мы будем ждать. Мы все надеемся, что ты простишь нас и будешь с нами.

Он аккуратно прикрыл дверь кухни, поднял на руки близнецов, затем бережно вернул их к игрушкам.

Он вышел на лестницу и некоторое время постоял, прислушиваясь, словно решая — уйти или вернуться. Но все же стал спускаться. Вечер оказался тяжелым для Подольских. Татьяна Ивановна пила валокордин, Калерия почти не разговаривала. Генерал пытался читать «Красную звезду», но вскоре бросил это занятие. Ночью, когда Калерия уехала на дежурство, а жена наконец уснула, генерал вышел из квартиры в сырой пронзительный воздух побережья. Он шел по опустевшему городку, изредка отвечая на приветствия военного патруля. У одного дома он остановился, нашел окно во втором этаже. Лампа на кухне горела.

Он поднялся и постучал в дверь. Его внучка еще не ложилась. Увидев его, отступила в прихожую, приглашая войти.

— Дети уснули?

— Да, только что. Они хорошо засыпают после купания.

— А тебе, смотрю, не спится.

— А вам?

— И мне. Ты не сердишься, что я пришел?

— Совсем нет. Проходите.

Генерал последовал за девушкой на кухню.

— Я чайник поставлю.

— Нет, дочка, не нужно. Сядь. Давай поговорим.

Ирина послушно села, исподлобья взглядывая на усатого генерала.

Когда-то давно она мечтала о матери. Иногда — о матери и отце. Но она даже не позволяла себе представить, что могла бы иметь бабушку, дедушку.

И вот он сидит перед ней, ее дедушка. Такой большой, значительный…

А она не может справиться с обидой. Проглотить комок в горле, чтобы поговорить с ним. Да и что она скажет? Что ей больно, бесконечно больно?

Что ей так нужны были родные, когда ее, маленькую, увозили от доброй няньки в чужой город? Как так получилось, что они отказались от нее? Кому она помешала восемнадцать лет назад?

Она не могла задавать вопросов, поскольку боялась ответов.

— Дочка, послушай меня. Я не мастер говорить, — признался Петр Дмитриевич. — Но так многое хочется сказать… Наверное, это я виноват, что так получилось. Строг был с домашними. Требовал с них, как со своих подчиненных в армии. С дочки — чтоб училась отлично, чтоб во всем была лучшая. С жены — чтобы соответствовала моим заслугам. Они никогда не подводили меня.

Генерал помолчал. Ирина смотрела на свои руки, не поднимая глаз. Он крякнул, чувствуя, что не получается быть убедительным. Поскольку сам не убежден, что в прошлом был прав.

— Лерочка ребенок была. Даже когда выросла, все равно для меня ребенок. Я и думать не мог, что у нее любовь. И не знал. У меня тогда командировка была длительная за границу. Простить себе не могу, что мало внимания уделял дочери. А Таня… Она на самом деле добрая, бабушка твоя. Она ведь просто молвы людской побоялась. Карьеру мне побоялась испортить. Вот и напортачила… Лерочке сказала, что, мол, дочка умерла, ну и…

Ирина отвернулась к окну. Она боялась заплакать и закусила губу. Не могла смотреть в лицо генералу и все равно видела, как дрожит нерв у него под правым глазом.

— Мы искали тебя. Татьяна очень переживала. Дом ребенка сгорел вместе с документами. Ну а остальное ты знаешь. Мы, дочка, с бабушкой очень одиноки. Ты нужна нам. Я уж не говорю о Лерочке. Все зависит от тебя. Все сейчас в твоих руках. Как ты скажешь, Ирочка, так и будет. В любом случае я тебя пойму.

После разговора с внучкой генерал Подольский долго сидел на лавочке под ее окном, курил «Беломор» и думал. Он думал о том, что жизнь катится к закату, а он, Петр Подольский, что-то важное упустил, чего-то не понял, что-то сделал не так. Ах, если бы можно было вернуться лет на девятнадцать назад, в тот осенний вечер, когда Лерка смотрела на него собачьими глазами!

Ведь он ничего не понял тогда, солдафон бесчувственный! А если бы понял, как поступил? Но и на этот вопрос генерал не мог ответить себе однозначно.

Утром, после смены, Калерия вышла в сад при госпитале, прошлась по его дорожкам. Ей хотелось немного побыть одной.

Было влажно, как обычно по утрам в этих краях, одуряюще пахло цветами и травами. Запах ветер принес с сопок, где все цвело в это время. Сколько лет Калерия жила на Дальнем Востоке, а до сих пор не привыкла к его восхитительным весенним ароматам, не переставала удивляться красоте этого края, его чудной природе.

Остановилась у изгороди и смотрела за пределы госпитального садика — туда, где простирались сопки, цветущие разнотравьем. О чем она думала в те минуты? О многом. Одно можно сказать точно — Калерии было чему удивляться в этой жизни и было за что благодарить свою жизнь. А значит, было о чем подумать.

— Мама! — Она услышала это слово, и хотя никто и никогда прежде не называл ее так, она все же почему-то сразу обернулась на зов.

Ирина шла от госпиталя, убыстряя шаг. Калерия не успела сделать даже нескольких шагов навстречу дочери, как та подбежала, кинулась к ней. Мать и дочь обнялись и некоторое время стояли молча. Слова были излишни.

Назад: Часть 3. Калерия Петровна. Ирина

Дальше: Эпилог