1908

Я чувствую себя очень странно. Порой мне кажется, будто я отделилась от собственного тела и парю где-то над ним, глядя на себя и на тех, кто меня окружает с тем же отстраненным любопытством, с каким я наблюдала бы за актерами на сцене.

Наш кухонный стол завален едой, которую натащили знакомые и соседи. Здесь и домашний хлеб, и мясной пирог, и запеченные бобы, и картофельный суп, и копченая грудинка, и яблочная запеканка и пропитанные ромом кексы. Все это источает запахи, от которого меня тошнит. Единственное, о чем я способна думать, это о том, как счастлива была бы Герти, если бы могла все это попробовать. Но Герти больше нет, а еды становится все больше.

Я продолжаю наблюдать за собой со стороны и вижу, как мое тело склоняется, пожимает руки, позволяет себя обнимать, принимает новые и новые блюда и несет их на кухню. Клаудия Бемис вымыла весь дом, и теперь варит на кухне кофе для гостей. Мужчины накололи лучины для растопки, наносили в кухню дров и вскопали весь палисадник.

Лусиус ни на минуту не оставляет Мартина одного. Вчера они весь день провели в хлеву, сколачивая гроб для Герти.

За эти дни в нашем доме побывало огромное количество народа. Люди приходили, чтобы лично передать нам свои соболезнования, сказать, как им жаль маленькую Герти, но их слова пусты. Они ничего не значат. Для меня они как пузыри воздуха, поднимающиеся к поверхности воды.

«Герти теперь с ангелами».

«Ей там хорошо».

«Мы молимся за вас».

Школьная учительница Герти Делайла Бэнкс тоже пришла.

«У вашей дочери было много замечательных, оригинальных идей, – сказала она сквозь слезы. – И вообще, она была такая… особенная. Не могу выразить, как мне будет ее не хватать».

Плачет не только она. Плачут почти все женщины и некоторые мужчины. Круговорот заплаканных лиц и покрасневших глаз сопровождается повторяющимся снова и снова рефреном: «Нам жаль… Нам так жаль… Такая кроха…».

Но мне не нужно их сочувствие. Я хочу только одного – вернуть мою Герти. Увы, никто не может мне в этом помочь, а раз так, все они могут убираться к черту вместе со своими пирогами и грудинкой.

Бедный старый Шеп лежит на кухне под стулом, на котором всегда сидела Герти. Он почти не двигается и поднимает голову только когда открывается входная дверь, но каждый раз это оказывается не Герти, и огонек надежды в его глазах гаснет.

«Вот бедняжка!» – говорит моя племянница Амелия и, опустившись на колени, гладит Шепа по голове и скармливает ему лакомые кусочки. Пожалуй, она – единственный человек, чье присутствие мне не совсем безразлично. Амелия сама предложила пожить у нас несколько дней, чтобы помочь со всеми приготовлениями, и она действительно помогала, а не просто проливала слезы. Недавно ей исполнился двадцать один год, она очень красива и немного похожа на Герти, поэтому я могу терпеть ее присутствие. У Амелии сильная воля, и в этом она тоже напоминает Герти. Вчера вечером Амелия принесла мне в постель стаканчик подогретого бренди и уговорила выпить. «Дядя Лусиус сказал, это поможет вам уснуть», – сказала она. Когда я выпила бренди, она взяла гребень и принялась расчесывать мои волосы, аккуратно разделяя спутанные пряди. Не скрою, это было приятно – в последний раз мне расчесывали волосы, когда я была маленькой.

«Я хочу открыть тебе один секрет, можно» – сказала Амелия, и я кивнула.

«На самом деле мертвые нас вовсе не покидают, – шепнула она мне на ухо, наклонившись так близко, что я почувствовала тепло ее дыхания. – В Монпелье есть несколько леди, которые встречаются каждый месяц, чтобы говорить с теми, кто ушел. Я была на этих собраниях уже несколько раз и своими ушами слышала стук – так духи умерших отвечают живым. Если хочешь, тетя, я как-нибудь возьму тебя с собой».

Я покачала головой.

«Мартину это не понравится».

«А мы ничего ему не скажем», – шепнула Амелия.

Я задумалась. Мартин совсем не умел утешать. Для этого он был слишком застенчив и неловок. Когда-то эти его качества мне даже нравились, но теперь они меня только раздражали – в этот тяжелый период моей жизни мне хотелось, чтобы мой муж был другим – сильным и уверенным в себе. Я сразу заметила, что он избегает смотреть в глаза тем, кто приходил в наш дом, чтобы высказать свои соболезнования, и почти разозлилась. Разве на такого человека можно положиться в трудную минуту? А эта его кошмарная хромота… Еще недавно она меня нисколько не смущала, напоминая мне о том, что́ Мартин сделал и продолжает делать для нашей семьи. Он действительно старался обеспечить нас дровами и пропитанием, и делал все, чтобы наша ферма продолжала давать все необходимое для жизни, но сейчас, глядя, как беспомощно он ковыляет, приволакивая больную ногу, я начинала его презирать. Хромота Мартина стала для меня символом поражения и слабости.

Нет, я знаю, что думать так – неправильно, и ненавижу себя за это, но я ничего не могу с собой поделать. Каждый раз, когда я слышу его шарканье в коридоре или в соседней комнате, я чувствую, как меня затопляет черная злоба, которая поселилась во мне в тот день, когда я узнала о гибели Герти.

В глубине души я понимаю, в чем дело. На самом деле, я виню в смерти дочери именно Мартина. Если бы Герти не побежала за ним в лес, думаю я, она не упала бы в колодец и сейчас была бы рядом со мной.

«Мы ведь справимся, старушка? – говорит мне Мартин. – Мы сдюжим, правда?». Он пожимает мне руку, а я едва сдерживаюсь, чтобы не закричать. Никогда раньше Мартин не называл меня «старушкой». Руки у него влажные и холодные, как рыба, и я чувствую, что его прикосновения мне отвратительны. Он тепло улыбается, но за этой улыбкой я вижу снедающее его беспокойство и неуверенность, и не отвечаю. Я не хочу (и не вижу смысла) говорить ему, что я больше не хочу ни с чем «справляться». Больше всего мне хочется незаметно ускользнуть из дома, побежать в лес и броситься в тот же самый колодец, чтобы снова быть с Герти.

Нет, никто мне не поможет – ни Мартин, ни даже преподобный Эйерс. Чертов святоша заявился сегодня, чтобы обсудить детали панихиды и похорон. Я, как могла, откладывала этот разговор, но Мартин и Лусиус сказали, что мы и так слишком затянули, и что этот вопрос давно пора решать.

Мы вчетвером сидели на кухне. Клаудия налила нам кофе, но никто из нас не притронулся к своей кружке. Преподобный привез корзину булочек с черникой, которые напекла его жена Мэри, но и к ним никто не прикоснулся. Сначала разговор шел о том, чтобы похоронить Герти на Земляничном лугу – на церковном кладбище, где были похоронены предки Мартина, но я сказала – нет.

«Ее место здесь», – заявила я, с вызовом глядя на мужчин, и Мартин поспешно кивнул. Лусиус открыл было рот, чтобы что-то возразить, но, поймав мой взгляд, сразу передумал. Что касалось преподобного Эйерса, то его мнение не имело особого значения, и он, кажется, это понимал. Таким образом было решено, что Герти будет лежать на маленьком семейном кладбище за домом, где уже покоились маленький Чарльз, мои родители и мой брат.

Прежде чем уйти, преподобный Эйерс взял меня за руку и прочувствованно произнес:

«Не забывайте, Сара, что Герти теперь в лучшем из миров. Она с нашим Господом».

И тут я плюнула ему в лицо.

Я сделала это, не размышляя, совершенно машинально и так же естественно, как если бы я попросила подать мне стакан воды.

Только представьте: я – и вдруг плюнула в священника! И не в какого-нибудь, а именно в преподобного Эйерса. Я знала его всю свою жизнь: он крестил меня, венчал нас с Мартином и отпевал Чарльза. Всю жизнь я честно старалась поверить в то, во что верил он, и жить по заповедям Господним, но сейчас я поняла: с меня довольно.

«Сара!..» – воскликнул Лусиус и, достав чистый носовой платок, предложил священнику. Преподобный Эйерс вытер лицо и отступил назад. Он… нет, он не сердился и не беспокоился обо мне. Я ясно видела: преподобный боится того, что́ я могу сделать дальше.

«Если Бог, в которого вы верите и которому молитесь – это тот самый Бог, который привел Герти к колодцу и отнял у меня мою дочь, тогда я не хочу иметь с вашим Богом ничего общего! – выкрикнула я. – Убирайтесь из моего дома и заберите вашего злого и жестокого Бога с собой!»

Бедный Мартин от моих слов пришел в такой ужас, что даже не сумел как следует извиниться перед священником.

«Простите ее, ваше преподобие…» – бормотал он, пока они с Лусиусом торопливо вели священника к двери. – Сара просто не в себе… Такая потеря!.. Она помешалась от горя».

Это я-то помешалась?!..

Насколько я могу судить, со мной все в порядке. Я – в здравом уме, и только в сердце у меня зияет пустота – пустота, которая имеет форму лица Герти, улыбки Герти, го́лоса Герти. И эта пустота никогда не заполнится. Что касается горя, то оно лишь помогает мне видеть вещи более ясно, чем раньше.

Теперь я понимаю, что Мартин никогда не знал меня настоящую. В моей жизни был только один человек, который видел меня насквозь, знал меня и с хорошей, и с дурной стороны.

И этого человека мне сейчас очень не хватает.

Я имею в виду Тетю…

На протяжении многих лет я очень старалась ее не вспоминать. Всю свою взрослую жизнь я убеждала себя – она получила то, что заслуживала, и ее смерть, какой бы ужасной она ни была, явилась прямым следствием ее собственных поступков. Теперь я поняла, что на самом деле никогда так не считала. Больше того, мне кажется, что все потери и несчастья, которые я пережила, как-то связаны с тем, что́ я сделала, когда мне было девять, и что сумей я тогда найти способ ее спасти, моя дальнейшая жизнь сложилась бы иначе.

Даже немного странно, что именно Тети мне не хватает сейчас, когда мое сердце разбито, и жить дальше нет никакого смысла. А впрочем, ничего странного… Уж она-то знала бы, что нужно сказать. Тетя смогла бы утешить меня по-настоящему. И конечно, она очень веселилась бы, если бы узнала, как я плюнула преподобному в лицо.

Она бы запрокинула голову и расхохоталась, обнажая мелкие зубы в пятнах табачной жвачки.

«Преподобный Эйерс говорит, что есть только один Бог», – сказала я ей однажды. Это было вскоре после того как я встретила в лесу Эстер Джемисон, и мне, конечно, хотелось узнать о “спящих” побольше. – «И еще он говорит, что молиться кому-то или чему-то другому грешно».

Услышав эти слова, Тетя рассмеялась, потом сплюнула на землю коричневой от табака слюной. Мы как раз ехали в ее старом фургоне, битком набитом звериными шкурками, к скупщику пушнины в Сент-Джонсбери: Тетя говорила, что он дает за шкуры справедливую цену. Она ездила к нему уже много лет, но раньше папа не отпускал меня с Тетей, поскольку ехать нужно было с ночевкой. Дорога и впрямь была длинная, но я не боялась: прежде чем мы отправились в путь, Тетя посыпала табаком землю вокруг фургона и помолилась духам леса, духам воды и Четырем Ветрам о благополучном путешествии.

«Преподобный Эйерс еще очень молод, – сказала Тетя, отвечая на мой вопрос. – Он смотрит в озеро, но видит только свое отражение на поверхности воды. Это и есть его Бог. Преподобный не в состоянии увидеть ни рыб, которые живут в глубине, ни лягушку на листе кувшинки, ни стрекозу, которая парит над водой. – Она покачала головой с насмешкой и, как мне показалось, с сожалением, и снова сплюнула. – Его сердце и разум закрыты, он не замечает ни истинной красоты озера, ни того волшебства, которое делает его по-настоящему живым».

Крепко держа вожжи, Тетя уверенно направляла лошадь по узкой грунтовой дороге, изрытой глубокими колеями от других фургонов. Иногда мне казалось, что вожжи ей вовсе не нужны, и что достаточно ей просто сказать лошади, что́ от нее требуется, и та сразу ее послушается. Тетя действительно обладала редкой способностью договориться с любым живым существом: она могла заставить птиц слетаться на ее голос и садиться ей на плечи, могла убедить рыбу плыть прямо в сети и даже выманить из логова рысь. А если уж рысь ее слушалась и сама лезла в силки, то что говорить об обычной лошади?

Фургон, подпрыгивая на ухабах, медленно катился все дальше и дальше. Теплый воздух, напоенный ароматов трав и цветов, звенел от птичьего щебета. Мы отъехали от Уэст-Холла уже на несколько миль, и по сторонам дороги зеленели отлогие холмы, на склонах которых паслись овцы – белые, как свежие сливки. Овцы щипали яркую и сочную весеннюю траву, время от времени издавая довольное блеяние.

«Но ведь преподобный, наверное, очень умный, – сказала я. – Он много лет учился, к тому же, он каждый день читает Библию».

«Ум бывает разный, Сара», – возразила Тетя, и я кивнула. Я хорошо поняла, что она имела в виду. Из всех, кого я знала, самой умной была, конечно, сама Тетя. Люди не только из нашего города, но и с отдаленных ферм приходили к ее маленькой хижине в лесу, чтобы купить лечебные травы и настои, талисманы, обереги и приворотные зелья. Правда, те, кто побывал у Тети, предпочитали не распространяться о том, что именно они приобретали, и сколько им пришлось заплатить за лекарство для больного ребенка или за амулет, который должен был приворожить любимого или любимую, но я-то знала все подробности, что называется, из первых рук.

«Преподобный говорит, что когда мы умираем, наши души отправляются на Небо, чтобы быть с Богом», – сказала я.

«Так вот, значит, во что ты веришь!..» – усмехнулась Тетя, глядя на дорогу впереди.

«Я просто… Просто ты говорила по-другому, вот я и…».

«А что я тебе говорила?» – Тетя повернулась ко мне и слегка приподняла бровь.

Она довольно часто задавала мне подобные «проверочные» вопросы, словно хотела убедиться, что я хорошо усвоила урок. Обычно мне удавалось дать правильный ответ, так что Тетя оставалась мною довольна, и все же я никогда не спешила, тщательно обдумывая каждое слово. Если я отвечала неправильно, Тетя на протяжении нескольких часов могла со мной не разговаривать, делая вид, будто меня и вовсе нет рядом. Когда Тетя бывала особенно сердита, она могла даже оставить меня без обеда или ужина, что в те времена было довольно суровым наказанием, поэтому я с самого раннего детства усвоила: тому, кто разозлит Тетю, придется худо. Вот почему я изо всех сил старалась ее не сердить, и в большинстве случаев мне это удавалось.

«Ты всегда говорила, что смерть – это не конец, а начало, и что мертвые не исчезают, а просто переходят в мир духов и продолжают существовать рядом с нами», – отчеканила я.

Тетя кивнула и искоса взглянула на меня, ожидая продолжения.

«Мне… мне очень нравится эта идея. Ну, что мертвые окружают нас со всех сторон, что они видят нас, наблюдают за нами…» – добавила я несколько менее уверенно.

К моему огромному облегчению, Тетя улыбнулась и кивнула.

Заросшие травой холмы исчезли; теперь слева от дороги сверкал на солнце быстрый и узкий ручей. Погода стояла ясная, и вдали мы могли различить даже очертания Верблюжьей горы, которую назвали так потому что ее двойная вершина напоминала горбы верблюда. Справа от дороги тянулись высаженные в ряд яблони. Они были сплошь покрыты нежно-розовыми цветками, а воздух был насыщен их тонким ароматом. Над цветами с хмельным гудением вились отяжелевшие от нектара пчелы.

Я придвинулась ближе к Тете и прижалась к ее теплому боку. Ее руки, державшие вожжи, были самыми сильными и надежными в мире, и я чувствовала себя в полной безопасности. Что еще нужно для счастья?.. Очень мало, а в эти минуты я чувствовала себя по-настоящему счастливой.

Мы удачно продали меха торговцу в Сент-Джонсбери, и вечером того же дня двинулись в обратный путь. Вскоре начало темнеть, и мы остановились на ночлег на берегу реки – на покрытой мягкой травой поляне у корней старой ивы. Тетя устроила нам в фургоне что-то вроде постели из старой медвежьей шкуры и нескольких одеял, а потом разожгла костер. Когда он прогорел, мы поджарили на углях несколько форелей, которых Тетя поймала прямо в реке, и вскипятили в эмалированной кастрюльке сладкий душистый чай из трав и корней. После ужина Тетя подбросила в костер еще дров, и когда они разгорелись, улеглась у огня, тщательно обсасывая рыбьи косточки. Обычно она съедала рыбу целиком, включая глаза. Только кишки Тетя бросила Патрону, но он побрезговал требухой и удалился в лес, откуда вскоре вернулся с добычей – довольно большим сурком, который оказался недостаточно проворен, чтобы успеть юркнуть в нору.

Луны еще не взошла, и ночь за границами оранжевого светового круга, отбрасываемого костром, казалась непроглядно черной. Я, во всяком случае, не видела ничего; весь окружающий мир словно исчез, остались только звуки – кваканье лягушек, далекий крик совы, журчание воды в реке, которое днем казалось успокаивающим, а теперь напоминало потустороннее бормотание каких-то таинственных бесплотных существ.

«Предскажи мне будущее», – попросила я, от нечего делать выщипывая вокруг себя травинки.

Тетя покачала головой и с улыбкой потянулась, словно большая кошка.

«В другой раз. Сегодня неподходящий день для таких вещей».

«Ну, пожалуйста!» – стала упрашивать я, нетерпеливо дергая ее за рукав куртки, как я делала, когда была совсем маленькой. Мне очень нравилась эта куртка или, точнее, длинная рубашка из мягкой коричневой замши. Вдоль подола были вышиты яркие, причудливые цветы, плечи и лиф украшали узоры из ярких бусин и раскрашенных иголок дикобраза.

«Ладно, так и быть», – нехотя согласилась Тетя и, швырнув в костер рыбьи кости, вытерла пальцы о подол. Сунув руку в небольшой мешочек, который она носила подвешенным к поясу, она достала щепотку какого-то порошка.

«Что это?»

«Т-с-с!» – шикнула на меня Тетя и, наклонившись вперед, шепотом произнесла несколько фраз, которых я не разобрала. Наверное, это была еще одна молитва, а может, какое-то заклинание. Как бы там ни было, некоторое время ничего не происходило, потом Тетя вдруг выпрямилась и бросила порошок в костер. В костре сразу затрещало и зашипело, а вверх взлетел сноп искр необычного синего и зеленого оттенков. На мгновение мне показалось, что нависавшие над нашими головами ветви ивы тоже вспыхнули странным огнем и потянулись к нам словно живые, а со стороны реки донесся громкий всплеск. Не сразу я сообразила, что это просто села на воду утка или цапля.

Тетя пристально вглядывалась в огонь, словно пытаясь прочитать в его отблесках мою судьбу.

Внезапно она чуть заметно вздрогнула (или мне это показалось) и, отпрянув от костра, отвернулась. Я даже услышала как она коротко и резко вздохнула, как человек, который получил сильный удар под дых.

«Что там, Тетя? Что там было? – спросила я, наклоняясь к ней. – Что ты увидела?»

«Ничего», – Тетя продолжала смотреть в сторону, и я догадалась, что она лжет. Должно быть, Тетя увидела в моем будущем что-то ужасное, но не хотела заранее меня пугать.

«Ну, расскажи, что там было! – снова попросила я, хватая ее за руку и пытаясь развернуть лицом к себе. – Пожалуйста!»

Тетя отмахнулась от меня как от надоедливого насекомого.

«Нечего там рассказывать», – отрезала она.

«Нет, есть! – не сдавалась я, снова хватая ее за рукав. – Я знаю, ты что-то увидела!»

Тетя насупилась и пребольно ущипнула меня за руку. От неожиданности я вскрикнула и отдернулась.

«Как я уже сказала, сегодня неподходящий день для гадания, – проговорила она холодно. – Быть может, в следующий раз ты будешь слушать меня внимательнее».

И она снова стала смотреть в огонь, который уже успокоился: синие и зеленые языки пламени исчезли, и костер выглядел как обычно. Я отодвинулась от Тети подальше и сидела, обняв колени. Рука, которую она ущипнула, здорово ныла. Я даже подумала, что Тетя ногтями расцарапала мне кожу, но посмотреть не решилась. Лучше потерпеть, думала я. Лучше сделать вид, будто ничего не случилось, чем лишний раз раздражать Тетю.

Несколько минут прошли в неловком молчании, наконец, Тетя снова взглянула на меня.

«Я могу сказать тебе только одно, Сара Харрисон. Ты – очень необычная девочка, но ты и без меня это знаешь. У тебя внутри есть что-то такое, что делает тебя особенной, не похожей на других… – Она посмотрела на меня, и взгляд у нее был такой, что мне стало не по себе. – У тебя есть Дар, – продолжала Тетя. – Я ясно вижу его свет в твоих глазах. Ты чувствуешь волшебство и способна видеть много такого, что не видят другие… И знаешь, что я тебе скажу, Сара Харрисон?.. – Она улыбнулась и, наклонившись вперед, подбросила в костер еще несколько сухих веток, которые сразу же занялись огнем. – Если у тебя когда-нибудь будет дочь, твой Дар не просто перейдет к ней, но станет вдвое сильнее. Твоя дочь сможет перемещаться между мирами и будет такой же могущественной, как я… может быть даже еще могущественнее. Вот о чем рассказал мне огонь».

Сейчас мне очень хочется, чтобы Тетя снова оказалась рядом. У меня накопилось к ней немало вопросов, но если бы произошло чудо, и Тетя вернулась, в первую очередь я сказала бы ей, что тогда, много лет назад, она не ошиблась. Моя Герти была особенной. Она видела вещи, недоступные другим – ту же голубую собаку и Людей зимы, а это значит, что Герти действительно умела перемещаться между мирами.

Уже поздно, и я лежу в постели. Некоторое время назад в спальню заходил Лусиус, который принес мне стаканчик рома на ночь. В другой руке он держал коробку разноцветных рождественских леденцов.

«Это от Эйба Кашинга», – пояснил он. Я кивнула, и Лусиус поставил коробку на ночной столик рядом с кроватью.

Эйба я знаю – он управляет единственным в Уэст-Холле универсальным магазинам. Человек он суровый и немногословный, но он любил мою Герти. Каждый раз, когда мы приезжали в город за сахаром и мукой, Эйб незаметно совал девочке пакетик ирисок или лимонных леденцов, а на последний день рождения даже подарил ей отрез ткани на новое платье и несколько катушек с нитками.

Лусиус тем временем внимательно смотрел на меня. Ясный, спокойный взгляд, белоснежная сорочка накрахмалена, на брюках ни морщинки… Хотела бы я знать, как ему это удается – при любых обстоятельствах выглядеть таким ухоженным и аккуратным?

«Где Амелия?» – спросила я.

«Она внизу, – ответил он. – Сегодня я решил сам тебя проведать». – С этими словами Лусиус положил мне на лоб прохладную, чистую руку, потом взял двумя пальцами за запястье, проверяя пульс.

«Как ты себя чувствуешь?»

Я не ответила. Интересно, какого ответа он ожидал?

«Мартин очень за тебя волнуется, – продолжал Лусиус. – А с преподобным Эйерсом ты обошлась… совершенно непростительно».

В ответ я только прикусила губу.

«Сара… – Лусиус наклонился так низко, что его лицо оказалось прямо надо мной. – Я понимаю, у тебя большое горе… Мы все очень переживаем, и все-таки я прошу тебя немного постараться…»

«Постараться?..» – переспросила я.

«Постараться держать себя в руках. Герти уже не вернуть, а вам с Мартином нужно жить дальше».

После этого он ушел, а я одним глотком допила ром и откинулась на подушку. Одеяло, которым я была укрыта, казалось невероятно тяжелым. Еще немного, и оно бы меня просто расплющило.

«Герти уже не вернуть», – звучат у меня в ушах слова Лусиуса.

Потом я вспоминаю, как Амелия сказала, что на самом деле мертвые нас вовсе не покидают. Вспоминаю и думаю о том, как когда-то давно Тетя учила меня, что смерть – это не конец, а начало. Те, кто умер, просто переходят в мир духов, но остаются рядом с нами.

«Герти!.. – произношу я вслух. – Если ты здесь, пожалуйста, дай мне знак!»

Я жду. Лежу под одеялом и жду, пока от напряжения у меня не начинает ломить виски. Я надеюсь услышать тихий шепот или просто стук по столу, о котором упоминала Амелия, ощутить легкое прикосновение детских пальцев, которые напишут у меня на ладони слова.

Но ответа нет.

Я по-прежнему одна.

Мы похоронили Герти шесть дней назад. Накануне похорон Мартин весь день жег огромный костер, отогревая землю на кладбище, чтобы в ней можно было выкопать яму для ее маленького гробика. Я следила за костром из кухонного окна и видела, как языки пламени бросают багровые отблески на лицо Мартина, а пепел сыплется на его непокрытую голову и плечи. Костер нагонял на меня ужас, ибо означал конец всего, что было мне дорого, сигнализировал о беде, которую я была не в силах предотвратить. Да и предотвращать, в общем-то, было уже нечего: Герти умерла, и мы собирались закопать ее тело. И все равно Мартин, озаренный пламенем костра, казался мне похожим на дьявола, который, злорадно ухмыляясь, бросает в огонь не поленья, а мои мечты и надежды. Он был небрит, щеки его ввалились, глаза запали, но мне его почти не было жалко. Впрочем, и отвернуться от окна я не могла – так я и простояла в кухне весь день, глядя, как огонь пожирает все, что осталось от моей жизни.

На похороны явился чуть не весь город – всем было охота посмотреть, как мы будем хоронить нашу маленькую девочку. Преподобный Эйерс устроил для них настоящее шоу, с умным видом рассуждая о Боге, о Его маленьких, невинных агнцах и неизъяснимой красоте и величии Его Царствия. Я его почти не слушала и даже не смотрела в его сторону. Мой взгляд был прикован к простому сосновому гробу, в который положили мою Герти. День выдался ясным, но на редкость холодным, с пронзительным ветром, и я непрерывно дрожала, но вовсе не оттого, что замерзла. Мартин попытался обнять меня за плечи, но я его оттолкнула, потом сорвала с себя куртку и накрыла ею гроб, чтобы Герти было хоть немного теплее.

Похороны стали последней каплей. Вместе с Герти в могилу ушло все, ради чего я жила. С тех пор я утратила надежду. Опустила руки. Откровенно говоря, я не видела смысла жить дальше. Если бы у меня хватило сил встать с постели, я бы сошла вниз, взяла ружье мужа, засунула в рот ствол и спустила курок. Несколько раз мне снилось, как я это делаю. Наяву я часто представляла себе это во всех деталях. Я мечтала об этом. Привкус сгоревшего пороха во рту преследует меня уже несколько дней, но мне он кажется сладким.

Каждую ночь во сне я убиваю себя…

…И просыпаюсь со слезами разочарования, потому что мне это опять не удалось, потому что я осталась жива – пленница в своем собственном слабом теле, заложница своей искалеченной жизни.

И я по-прежнему одна – одна в своей спальне с белыми стенами, покрывшимися от времени желтыми пятнами пыли, дыма и жира из кухни. В комнате больше ничего нет – только моя деревянная кровать, ветхая перина, стенной шкаф, где висит потрепанная одежда, небольшой комод с нижним бельем, да еще стул, на который Мартин садится, чтобы снять башмаки. Пока Герти была жива, эта комната – да и весь дом тоже – была приветливой и радостной. Теперь она напоминает склеп, такая она холодная, грубая и мрачная.

Да, теперь я точно знаю, что не могу и не хочу жить дальше без Герти, без моей девочки, без моего маленького головастика. Каждый раз, когда я закрываю глаза, я вижу, как она проваливается в этот проклятый колодец, только в моем воображении падение длится и длится без конца. Словно наяву я вижу, как Герти уносится все дальше в темноту, превращается в крошечную искорку, в пылинку света, которая в конце концов гаснет во мраке. И – ничего. Ее больше нет, и я в страхе открываю глаза, но вижу только эту пустую комнату, вижу пустую кровать и чувствую пустоту в своем сердце, которое когда-то было целиком заполнено моей дочерью.

Всю эту неделю я ничего не ела – мне просто не хотелось. Мне вообще ничего не хотелось, даже вставать с кровати. Я лежала, то задремывая, то снова просыпаясь, чувствуя, как уходят силы и мечтая умереть, чтобы оказаться рядом с Герти.

Сначала Мартин пытался кормить меня с ложечки. Он уговаривал меня мягко, но настойчиво, ворковал надо мной, как над больным птенцом, но я так и не позволила ему себя накормить. Тогда он попробовал орать, полагая, очевидно, что от крика и угроз я быстрее приду в себя. «Черт побери, женщина! Это Герти умерла – Герти, а не ты! Нам с тобой нужно жить дальше, так какого дьявола ты решила уморить себя голодом?!» – Вопил он так, что тряслись стекла, но и это не помогало.

Несколько раз меня навещал Лусиус. С собой он привозил какие-то лекарства, которые должны были укрепить мое тело и разбудить аппетит. Лекарства оказались густыми, как сироп, и очень горькими, и я сумела проглотить их, только представив, что это – смертельный яд.

Амелия тоже пыталась меня растормошить. Однажды она приехала к нам в новом, ярком платье и с новой прической – ее волосы были заплетены в косу и уложены вокруг головы короной. Она принесла мне чай и песочное печенье в красивой жестяной коробке. По ее словам, печенье прибыло морем из самой Англии.

«Я попросила Эйба Кашинга заказать его специально для тебя», – сообщила она, открывая коробку и протягивая мне печенье. Мне не хотелось обижать племянницу, поэтому я откусила кусочек и даже сумела его проглотить. Румяное печенье в сахарной пудре показалось мне безвкусным, как прессованные опилки.

Пока Мартин находился с нами в комнате, Амелия болтала о всякой ерунде – о пожаре в доме Уилсонов, о том, что Теодора Гранта уволили с лесопилки за то, что он явился на работу пьяным и едва не угодил рукой под пилу, что Минни Абар носит своего пятого ребенка и надеется, что это будет девочка, поскольку четыре мальчика у нее уже есть. В конце концов, Мартину, видимо, надоело слушать всю эту чушь, поэтому минут через десять он под каким-то предлогом вышел, оставив нас одних.

«Мертвые не покидают нас, – шепнула Амелия мне на ухо и погладила меня по волосам. – На днях я ездила к тем леди, о которых я тебе рассказывала, и мы пытались говорить с духами. Мы вызвали Герти, и она пришла! Я сама слышала, как она стучала по столу. Герти говорит, что ей хорошо там, где она находится, только она очень скучает по тебе. Главная леди-медиум сказала, что ты обязательно должна к нам присоединиться. Если хочешь, они могут даже сами приехать в Уэст-Холл. Мы соберемся у меня, и ты сама все увидишь. А главное, ты сможешь поговорить с Герти!»

«Все ты врешь!», – подумала я. Мне хотелось закричать, но вместо этого я закрыла глаза и незаметно для себя уснула.

Проснулась я от того, что Герти снова была рядом. Я чувствовала ее присутствие, чувствовала ее запах, но когда я открыла глаза, она уже исчезла.

Разочарование, которое я испытала, было слишком горьким. После того как ушла моя девочка, жизнь стала казаться мне особенно жестокой. Жестокой и грубой. И пустой.

В конце концов, я стала молиться. Я молилась Богу, от которого отреклась при всех несколько дней назад, я просила Его забрать и меня, чтобы мы с Герти снова были вместе. Когда из этого ничего не получилось, я начала молиться дьяволу, чтобы он пришел и забрал мою душу. Но и на эту мою молитву никто не отозвался.

И вот вчера утром Мартин вошел ко мне в спальню и, нежно поцеловав меня в лоб, сказал:

«Я собираюсь в лес, чтобы немного поохотиться. Вчера я ходил на разведку и видел следы. Это олень и довольно крупный; быть может, мне повезет, и я сумею его подстрелить. Извини, что бросаю тебя, но без запасов мы до весны не протянем. Впрочем, после обеда к нам снова приедет Амелия; она приготовит тебе поесть и посидит с тобой, пока я не вернусь. Я постараюсь управиться до темноты, хорошо?»

Я ничего не ответила, даже не кивнула в ответ. Повернувшись на другой бок, я снова задремала.

Мне снилось, что Мартин преследует в лесу огромного оленя. Потом этот олень каким-то образом оказался у нас в доме: он стоял у моей кровати и смотрел на меня. Я подняла голову и вдруг увидела, что это Тетя.

Она постарела, ее лицо высохло и покрылось густой сетью морщин, но на ней была все та же хорошо мне знакомая длинная рубашка из оленьей замши, расшитая бусами и иглами дикобраза. От Тети знакомо пахло кожей, табаком и лесом, и я с облегчением вздохнула. Я знала, что теперь все будет хорошо. Тетя вернулась, Тетя все поправит.

И тут она со мной заговорила. Сначала я не могла понять ни слова и даже решила, что Тетя разговаривает на оленьем языке. С моей стороны это было глупо, потому что я отлично знала, что олени говорить не умеют. Потом я обратила внимание, что в спальне довольно темно, хотя утро уже наступило, и вокруг колышутся, движутся в хороводе странные, изогнутые тени. Моя кровать тоже как будто стала выше; она словно парила над полом, поднимаясь к самому потолку, и только фигура Тети по-прежнему возвышалась в изножье, словно мачта на корабле.

«Откуда ты взялась?» – спросила я.

«Из твоего стенного шкафа», – ответила она, и я обрадовалась, что Тетя заговорила на человеческом языке.

«Моя Герти ушла, – сказала я, и мои глаза наполнились слезами. – Моя малышка – ее больше нет!»

Тетя кивнула и долго смотрела на меня черными как угольки глазами.

«А хотела ты бы увидеть ее еще раз? – спросила она. – Увидеть, чтобы попрощаться?»

«Да! – всхлипнула я. – Конечно. Я готова все отдать, лишь бы увидеть мою Герти хотя бы еще один разочек!»

«Тогда, ты готова… – медленно проговорила Тетя. – Ты слышишь меня, Сара Харрисон? Ты готова!»

И в тот же миг моя кровать плавно опустилась обратно на пол, а в комнате сразу посветлело. Тетя повернулась и, войдя в шкаф, плотно закрыла за собой дверь. Я зажмурила глаза, снова открыла – и обнаружила, что не сплю. В комнате стоял странный запах – так пахнет после сильной грозы. Судя по вливающемуся в окна свету, снаружи все еще было утро, а значит, Мартин не успел уйти далеко.

Еще несколько минут я лежала в постели, вспоминая свой сон, и вдруг мне на память пришли слова, которые Тетя сказала мне давным-давно:

«Я запишу все, что знаю… все, что мне известно о “спящих”, потом уберу бумаги в конверт и запечатаю пчелиным воском. Ты спрячешь конверт в надежное место, и однажды, когда ты будешь готова, ты вскроешь его и прочтешь».

В одно мгновение я вскочила с кровати и бросилась по коридору в комнату Герти – когда я была маленькой, эта комната была моей. Я очень ослабела, мои колени дрожали и подгибались, а тело казалось легким, как пух одуванчика, но внутри меня горел какой-то новый огонь – странная энергия, которая заставляла мои руки и ноги двигаться так быстро и ловко, как никогда раньше.

Я не была в спальне Герти с того самого дня, как она пропала, и теперь на секунду замешкалась перед дверью. Потом я повернула ручку и вошла. Все в комнате было по-прежнему – так, как она оставила: незастланная постель, скомканное одеяло, под которым мы вместе лежали в то последнее утро, ночная рубашка, небрежно брошенная на спинку кровати. Дверь стенного шкафа была распахнута, и я увидела, что одного платья не хватает – того самого, которое Герти надела, чтобы бежать за отцом во двор.

«Берегись, папа! Самый большой тигр в джунглях уже близко!»

Платье, которое она надела, было ее самым любимым: голубым с мелкими белыми цветочками. Мы сшили его вместе, когда Герти пошла в первый класс – сшили из материала, который она сама выбрала в магазине. Она действительно мне помогала – выреза́ла детали попроще и даже сшивала их, с трудом нажимая тугую педаль ножной швейной машинки.

В этом платье мы ее и похоронили.

На правой от входа стене Мартин сделал из досок несколько полок, на которых лежали несколько игрушек и детских книг. Там же Герти хранила свои сокровища: причудливой формы камешки, большое увеличительное стекло, которое подарила ей Амелия, несколько фигурок животных, которые она вылепила из найденной у реки глины, набор для игры в «шарик и гнезда», который я купила ей в городе (Мартин просил меня не тратить деньги на пустяки, но разве могла я устоять?)

Мое горло снова сжалось от подступивших рыданий. Здесь, в комнате Герти, я особенно ясно чувствовала ее запах; казалось, даже самый воздух в спальне все еще был согрет теплом ее маленького сердца. Для меня это было слишком тяжело, и я едва не выбежала оттуда, лишь в последний момент вспомнив, зачем я пришла в эту комнату.

Не без труда сдвинув в сторону тяжелую кровать, я отыскала в полу – там, где находилась задняя левая ножка – половицу, которая не была прибита гвоздями. Сжатая соседними досками, половица держалась довольно прочно, и я сорвала ноготь, когда, запустив пальцы в щель, пыталась ее приподнять. Наконец мне это удалось, и я отшвырнула половицу в сторону. Под ней, в небольшом углублении, лежал тетин конверт; от времени плотная оберточная бумага стала серой, но желтая восковая печать была цела.

Этот конверт я спрятала в тайник, когда мне было девять лет.

Засунув конверт под ночную рубашку, я уложила половицу на место, задвинула на прежнее место кровать и вернулась к себе. Забравшись под одеяло с головой, как часто делали мы с Герти, я вскрыла конверт, зная, что теперь никто не застанет меня врасплох.

В конверте лежало несколько аккуратно сложенных тетрадных страниц, но под одеялом было слишком темно, и мне пришлось приподнять один край, чтобы впустить в мое укрытие немного света. Потом я стала читать.

При виде хорошо мне знакомого скачущего тетиного почерка, я почувствовала, как на меня волной нахлынули воспоминания. Вот Тетя показывает мне, как писать буквы, вот она учит меня отличать ядовитые грибы от съедобных… На мгновение я даже почувствовала ее запах – сложную смесь еловой смолы, табака и кожи, услышала ее негромкий, напевный голос, который так любила.

«Моя дорогая Сара! Я обещала рассказать тебе все, что мне известно о “спящих”, и сдержу свое слово. И все же, прежде чем ты станешь читать дальше, я хочу предостеречь тебя еще раз: это очень сильная и опасная магия, к которой следует прибегать только в крайнем случае. А если ты все же решишься действовать, знай: пути назад не будет. Эти заклинания невозможно отменить или повернуть вспять.

Итак, главное: если ты все сделаешь правильно, “спящий” проснется и придет к тебе. Когда это произойдет, предсказать невозможно – никаких заранее определенных сроков не существует. Иногда они возвращаются через несколько часов, иногда на это уходят дни.

И еще: разбуженный “спящий” остается в мире живых ровно неделю. После этого они уходят из нашего мира навсегда…»

Семь дней, подумала я, не замечая, что зловещее колесо волшебства со скрипом стронулось с места. Целых семь дней Герти будет со мной! За это мне не жаль отдать все что угодно!

Вскоре после полуночи его разбудил странный шум – шорох, громкое царапанье, торопливые шаги чьих-то маленьких ног. Он открыл глаза и некоторое время лежал неподвижно, глядя в потолок и напряженно прислушиваясь.

В покрытое морозными узорами оконное стекло вливался бледный свет луны, отчего все предметы вокруг казались голубоватыми. Дрова в печи прогорели, и в спальне было холодно. Он глубоко вдохнул, выдохнул – и ему показалось, что комната вздохнула вместе с ним.

Снова послышалось царапанье, словно кто-то скреб ногтями по дереву. Мартин затаил дыхание. Может, это мыши?.. Нет, слишком громко. Казалось, что-то большое пытается проложить себе путь сквозь стену. Царапанье стало громче, но напряженный слух Мартина уловил еще какой-то звук, похожий на шорох больших крыльев.

Невольно Мартин подумал о еще одной украденной курице, которую он нашел утром, когда ходил на охоту. На этот раз, однако, лиса была ни при чем. Тушка не была обгрызена – кто-то свернул курице шею, рассек грудь и вырезал сердце. Какое животное могло бы это сделать, Мартин не знал. Человек – мог, но зачем?.. Если кому-то понадобилась курица, он унес бы ее целиком, а не стал вырезать сердце и бросать остальное.

Курицу Мартин закопал на холме – просто завалил снегом и камнями, и попытался выбросить странное происшествие из головы. Ему это почти удалось, но сейчас он снова о нем вспомнил.

Чувствуя, как громко стучит в груди его собственное сердце, Мартин протянул руку, чтобы разбудить жену, но Сары рядом не оказалось. Простыня на ее половине кровати тоже была холодной, и Мартин снова вздохнул. Неужели она снова отправилась в спальню Герти, и теперь они лежат рядом и хихикают, укрывшись одеялом с головой?

Нет. Герти умерла. Он сам похоронил ее в неглубокой могиле на семейном кладбище.

Невольно Мартин подумал о том, как Герти выглядела, когда они достали ее из колодца. Она как будто спала, но в ее холодном теле уже не было жизни. Потом он вспомнил, как его рука в кармане касалась шелковистых волос дочери, и содрогнулся. Эту загадку он тоже не разгадал, но теперь это уже не имело значения.

– Сара?! – окликнул Мартин.

В эти последние несколько дней он очень беспокоился. Сара перестала есть, не мылась и почти не вставала с постели. С каждым днем она все больше слабела и не сразу отзывалась, когда он к ней обращался. Самые простые вопросы заставляли ее надолго задумываться; порой она вовсе ему не отвечала, и Мартину оставалось только догадываться, что творится у нее на душе. Казалось, Сара медленно угасает, угасает у него на глазах.

«Откровенно говоря, мы мало что можем сделать, – сказала ему Лусиус, когда Мартин поделился с братом своими опасениями. – Только ждать. – Он покачал головой и некоторое время смотрел в заиндевевшее кухонное окно, у которого они стояли. – В данном случае время не только лучшее лекарство, но и, пожалуй, единственное. Постарайся, чтобы она хоть немного ела и пила, давай ей тонизирующее, которое я привез, и не забывай побольше с ней разговаривать, пусть даже она ничего не отвечает. Сара должна знать, чувствовать, что у нее есть ты, и тогда со временем она справится…»

«Почти то же самое творилось с ней, когда мы потеряли Чарли, – сказал Мартин. – Тогда она буквально заболела от горя, но теперь…» – Он на полуслове замолчал, не в силах признаться не только брату, но и себе самому, что теперь дела обстоят намного хуже. Мартин боялся, что Сара может не справиться со своим горем. А если он потеряет еще и ее, то и ему самому жить незачем. Без Сары он просто не сможет.

«Не хочу заранее тебя пугать, – проговорил Лусиус, – но если в ближайшее время Сара не придет в себя, нам придется поместить ее в клинику для душевнобольных в Уотербери.»

Мартин резко выпрямился.

«В клинику для душевнобольных?» – переспросил он.

«Там не так плохо, хотя клиника и находится в ведении штата, – сказал Лусиус. – В Уотербери есть своя ферма, где больные ухаживают за животными и птицами. Сара сможет работать там хоть каждый день. А, главное, в клинике ей будут обеспечены лечение и уход».

Мартин покачал головой.

«Она справится, – с нажимом произнес он. – Я ее муж, уж наверное, я смогу ухаживать за ней лучше, чем санитары из этой твоей клиники для сумасшедших. К тому же, здесь Сара будет находиться в знакомой обстановке, а это тоже что-нибудь да значит!.. Как говорится, дома и стены помогают».

И он буквально выбивался из сил, стараясь сделать так, чтобы Сара поскорее забыла о потере и пришла в себя, но пока что не особенно преуспел. С каждым часом жена уходила от него все дальше, хотя и не покидала пределов спальни, и вот теперь – исчезла в буквальном смысле слова, отправившись посреди ночи неизвестно куда.

– Сара! – снова позвал Мартин и прислушался.

В ответ снова раздалось царапанье, топот и хлопанье крыльев.

Сев на кровати, Мартин огляделся. В лунном свете он различал резное изножье и тумбочку с Сариной стороны кровати. Дальше лунные лучи не проникали, но ему показалось, что в углу комнаты скорчилась какая-то темная тень. И она чуть заметно шевелилась, ритмично раздуваясь и опадая.

Сначала Мартин решил, что его просто подводит зрение, но потом понял, что дело вовсе не в слабом освещении.

Она дышала. Тень – дышала!

Мартин хотел закричать, но крик застрял у него в горле, и он издал только громкое шипение. В панике он огляделся, ища что-нибудь, что могло бы сойти за оружие, но тень снова шевельнулась, подняла голову, и Мартин различил в темноте очертания человеческого тела, а потом узнал и сверкнувшие в лучах луны золотисто-каштановые волосы жены.

– Сара?.. – прохрипел он. – Что… что ты там делаешь?

Теперь он видел, что Сара, одетая в одну ночную рубашку, сидит на полу перед дверцей стенного шкафа. Ее босые ноги на фоне темных досок пола казались белыми, как мрамор. Сара дрожала от холода, но вставать не спешила. Казалось, она вовсе его не слышала, и Мартин почувствовал, как тревога с новой силой стиснула его сердце.

– Ты совсем замерзла, – проговорил он. – Иди в постель, согрейся.

И тут Мартин снова услышал это. Царапанье, шорох, стук.

И доносились эти звуки из шкафа.

– Сара!.. – Мартин спустил ноги с кровати и встал, мимолетно удивившись тому, что колени у него дрожат. Кровь в ушах стучала так громко, что он почти не слышал собственного голоса. Комната перед глазами дрогнула и поплыла, она словно вытягивалась в длину, и фигура Сары вдруг оказалась очень далеко. Невероятно далеко.

Пятно лунного света упало на дверцу шкафа, и Мартин с ужасом увидел, как повернулась ручка, как между дверцей и косяком появилась темная щель.

– Сара, иди скорее сюда! – крикнул он с тревогой и страхом. – Там что-то есть!

Но Сара даже не пошевелилась.

– Это Герти, – спокойно откликнулась она. – Наша дочь вернулась.