31
Утром Дороти раньше обычного приготовила сэндвичи для Эгги и Нины и налила в термос чай. Сегодня – один на двоих. Виновато улыбаясь, сказала девочкам, что второй, когда мыла вчера, уронила. Стеклянная колба разбилась вдребезги. Она обязательно постарается достать другой, и как можно скорее. Затем привычно простилась с девочками, проверив, тепло ли они одеты, и наказав разгоряченными не вылезать на мороз. Вытерла руки о передник, поправила волосы. Начинался новый день. Еще один день новой реальности, наступившей со Дня подарков.
Миссис Комптон и Дороти решили, что лучше всего ей будет уехать тайком, ничего не сказав девочкам. Вдруг Нина выкинет какой-нибудь фортель?
Будь осторожна. Лги на голубом глазу, поскольку это ложь во спасение. Лги столько, сколько понадобится. У девушек в таком возрасте семь пятниц на неделе, и перемены в их настроении могут создать… некоторые неудобства. Это в лучшем случае. Они расстроятся, и себе душу измотаешь. А потому, Дороти, молчи и веди себя как ни в чем не бывало.
Стоя у кухонного окна, Дороти смотрела, как Нина и Эгги шагают через Лонг-Акр. Две одинокие фигурки становились все меньше, пока совсем не исчезли из виду. Дороти немного всплакнула, чувствуя, что больше никогда не увидит их. Сколько всего выпало им на долю за эти тяжелые военные месяцы! Беспросветная работа, потери, смерти, бомбежки, крушения, включая и сердечные. Дороти надеялась, что дальнейшая жизнь у девочек сложится неплохо. Более того, интуиция подсказывала ей, что так оно и будет.
Дороти сделала сэндвичи для себя, завернула в коричневую бумагу. Потом быстро прибрала в кухне. Ее сборы были недолгими. Она положила в чемодан свидетельство о рождении Джона, его одежду и пеленки. Туда же улеглась и рубашка Яна. Дороти пришила последнюю пуговицу, но не стирала и не гладила рубашку, желая сохранить запах любимого мужчины. Она не могла себя заставить полностью его забыть, отвергнуть, вычеркнуть из жизни ради ребенка, которого записала как его сына. Ян никогда не получит этой рубашки. Между одеждой Дороти положила стопку писем от Яна. Минимум туалетных принадлежностей и смену белья для себя. Сэндвичи отправились в продуктовую корзинку. Туда же встал термос с теплым молоком для Джона и рожок. Оставшееся место заняли опять-таки вещи малыша, чтобы были под рукой, когда понадобится поменять ему пеленки. Все это было завернуто в вязаное детское одеяльце. Кошелек Дороти положила в сумку. Хорошо, что ту можно будет повесить через плечо. В кошельке лежало два фунта, одолженные ей миссис Комптон. Дороти обещала выслать деньги сразу же, как приедет на место. Вопрос денег они обсудили весьма обстоятельно.
Хорошо еще, что у нее нет этого жуткого противогаза. Сейчас он бы стал для нее дополнительной обузой. А вот коляску, как ни печально, придется оставить. Пересаживаться из поезда в поезд с коляской – затея неосуществимая. Дороти не знала, удастся ли ей во время стоянок выйти и раздобыть чая. Скорее всего, нет.
Еда для нее не главное. Дороти тревожило другое: вдруг ее мать передумала? Вдруг откажется принять дочь и внука? Дороти надеялась, что мать действительно стала мягче и добрее. Увидев внука и «овдовевшую» дочь, она позволит им остаться в своем оксфордском доме. С каким облегчением семь лет назад Дороти покидала тот дом! Теперь жилище матери стало средоточием всего ее плана. Приехать домой. Вернуться к матери. Ничего особенного. Простой, вполне очевидный план. Дороти искренне надеялась, что мать написала правду и что общество дочери и внука – желанная альтернатива ее нынешнему одиночеству. Когда-нибудь ей придется рассказать матери всю правду. Но об этом она подумает в другой раз.
Верная своему слову, миссис Комптон приехала ровно в половине седьмого. Она тщательно рассчитала время, чтобы не попасться на глаза девочкам. Дороти не представляла, как миссис Комптон удалось выпросить машину доктора Сомса, и она не спрашивала. Лишь знала, что эти двое – давние друзья. Возможно, старуха сочинила историю про роженицу в другой деревне и сказала, что не решается ехать по обледенелой дороге на велосипеде, да еще в такую стужу.
Прежде чем покинуть дом, Дороти в последний раз прошлась по комнатам, прощаясь с вещами. Все это останется… кому? Наверное, Эгги и Нина и дальше будут здесь жить, по крайней мере какое-то время. Не исключено, что к ним поселят еще нескольких девчонок из Земледельческой армии. Будет ли у них время, чтобы стирать, готовить и убирать? Она встала перед патефоном, стерла тонкий слой пыли, подняла и тут же опустила крышку. Это не подарок, а вещь, которая здесь временно. Надо бы вернуть патефон владельцу. Но как? У нее были заботы посерьезнее. Пусть остается девочкам и радует их дальше… пока, быть может, владелец сам не приедет за ним.
Все дни после рождения Джона, все эти суматошные дни Дороти старательно отгоняла мысли о Яне. Но он продолжал жить в ее разуме и теле, пытаясь напомнить о себе. Его невозможно было забыть. Вот только ей не удавалось воссоздать в памяти его лицо, голос, прикосновение сильных загорелых рук, синеву его глаз и черные волосы. Ян уже стал воспоминанием из давно ушедшей эпохи. Мысли о нем вызывали у Дороти грусть. Удивительный человек, успевший за короткие месяцы их знакомства подарить ей столько радости. Он был ее первым и единственным любовником в истинном смысле этого слова. Если бы в ее жизнь – внезапно и стремительно – не ворвался этот ребенок, она бы и сейчас мечтала о Яне. О совместной жизни с ним; возможно, даже о замужестве. Но детей у них наверняка бы не было. Дороти чувствовала, что ее тело не выдержало бы новой беременности. Незадолго до рождения Джона она вдруг с ужасом ощутила, что совершенно мертва внутри. Но теперь у нее был Джон, и это ее больше не пугало.
Ян и Джон. Ян или Джон.
Если перед ней стоял выбор, она этот выбор сделала.
По пути в Линкольн миссис Комптон в основном молчала, сосредоточившись на управлении машиной. Много лет назад она вдруг решила научиться водить автомобиль, хотя покойный муж отговаривал ее от этой затеи. По словам миссис Комптон, она была хорошим водителем, но ездить не любила, особенно зимой. Однако сейчас ее водительские навыки оказались как нельзя кстати. Последние слова она сопроводила заговорщической улыбкой.
Дороти боролась с подступившими слезами. Ей было непросто покидать дом, где она прожила шесть лет. В этом доме произошли главные события ее жизни. Здесь она лишилась девственности, зачала нескольких детей и родила одного. Здесь она потеряла своего дорогого Сидни, влюбилась в Яна, научилась шить и готовить. Здесь прошла их короткая ночь любви с Яном. Дороти знала, что больше никогда не приедет в Линкольншир и не переступит этот порог.
Подъехав к вокзалу, обе женщины не торопились выходить из машины. С беспокойством посмотрели по сторонам и только тогда вышли в холодный утренний туман. Миссис Комптон взялась донести вещи Дороти до билетной кассы и побыть с Джоном, пока та покупает билет. Затем миссис Комптон сходила в вокзальный буфет и принесла Дороти чашку чая.
– Вряд ли в дороге ты сумеешь попить чайку. Так что пей, пока есть возможность.
Дороти поблагодарила ее и залпом выпила чай. Потом обе молча отправились на платформу номер три. В тишине раздавался лишь стук каблуков Дороти. Час еще был ранний. Она уезжала первым поездом, идущим на юг. Безлюдность платформы не успокаивала Дороти. Ее не покидало тревожное чувство. Дороти то и дело озиралась, облизывала пересохшие губы и прочищала горло. Миссис Комптон сказала, что поможет ей сесть в поезд, и сейчас стояла рядом, словно часовой.
– А это еще кто?
Из зала ожидания появилась худенькая фигурка в длинном пальто, шапке и резиновых сапогах.
– Эгги? – удивилась миссис Комптон, загораживая собой Дороти и ребенка. – Что ты здесь делаешь?
– Да вот, пришла посмотреть, как вы все это провернете. Значит, мои догадки оказались верными. А что вы здесь делаете, миссис Комптон? Помнится, Дот вас терпеть не могла.
На платформе стало тихо, затем Дороти опасливо выглянула из-за миссис Комптон.
– Эгги, мы можем поговорить?
– За этим я сюда и притащилась. И еще чтобы не дать тебе украсть у Нины ребенка.
– Я не краду его! – возмущенно крикнула Дороти.
– Тогда как прикажешь это называть?
Эгги была сама не своя от бешенства.
– Это называется… дать ребенку шанс на счастливую жизнь.
– Не городи чепуху! Это Нине ты можешь баки заливать, а меня не одурачишь. Так нельзя. Я подозреваю, это еще и противозаконно. Но я докопаюсь, что к чему. Если только ты сядешь в поезд…
Она замолчала, услышав паровозный гудок. Поезд уже приближался к станции, распространяя дым, пар и копоть.
– Так вот, если ты сядешь в поезд, я сразу же заявлю в полицию. Тебя высадят на следующей станции. Хотите за решетку, миссис Синклер?
– Я сяду в поезд, – упрямо произнесла Дороти, крепко прижимая к себе Джона.
– Одна можешь ехать куда угодно. А Дэвида отдай мне, иначе тебе не поздоровится. Я считала тебя порядочной женщиной. Вот дура! Ты гнусная баба, думающая только о себе. Ненавижу тебя!
Миссис Комптон не вмешивалась в их перепалку. Поезд остановился. В воздухе вился пар и летали мельчайшие частички черной солоноватой сажи. Миссис Комптон открыла вагонную дверь. Дороти прикрывала малыша от пара, копоти и Эгги. Тем временем миссис Комптон с чемоданом и корзинкой поднялась в тамбур. Эгги стояла перед дверью вагона.
– Дороти, поторопись! – крикнула миссис Комптон.
И тогда Эгги вырвала ребенка из рук Дороти. Никто и подумать не мог, что эта худенькая девчонка окажется настолько проворной и сильной.
– Нет! – закричала Дороти.
Миссис Комптон, словно молодая, выпрыгнула из тамбура.
– А ну, отдай ребенка! – потребовала она, надвигаясь на Эгги.
– Не отдам! У нее нет на него прав! Это чудовищно!
Эгги стояла, дерзко выпятив подбородок. Глаза сверкали от ненависти.
– Глупая ты девчонка, – сказала ей миссис Комптон. – Что ты знаешь о правах? И что это за права у малыша Джона?
– Его назвали Дэвидом. Он должен остаться с матерью. Нина согласилась по недомыслию. Она и сейчас еще не в себе. Раньше я думала, наврала она нам. Знала она про свою беременность… Выходит, не знала. Ей эти роды – как обухом по голове. Но потом она привыкнет. Научится быть матерью. Я ей помогу, и другие. Она справится… А вы обе – вы собрались лишить ее материнского счастья.
– Эгги, пойми! – с жаром начала Дороти. – Этому малышу ничего не грозит. Ни сейчас, ни в будущем. Я люблю его, как своего ребенка. Он воистину мой ребенок, и я буду любить его до самой своей смерти. Я очень прошу тебя, Агата… не заявляй в полицию. Подумай о последствиях. Нина не сумеет вырастить и воспитать этого ребенка. Да ты и сама знаешь. Сейчас тебе кажется, что вы справитесь. Нет. Кончится тем, что Нина отдаст малыша в приют, как собиралась. В лучшем случае его усыновят чужие люди. А со мной он будет жить в уютном доме, в безопасности, окруженный любовью. Я дам ему образование. Я дам ему все.
Эгги замотала головой, глядя на ребенка.
Малыш во все глаза смотрел на взрослых и не знал, что сейчас решается его судьба.
Плечи Эгги тяжело опустились.
– Ваша взяла, – прошептала она, смаргивая слезы, которые текли у нее по щекам. – Давай увози его… Не думала я, что ты такая бесстыжая, Дороти Синклер.
Всхлипывая, Эгги протянула ей малыша.
Дороти поспешила в тамбур. За ней поднялась миссис Комптон. Эгги плюхнулась на скамейку и стала рыться в карманах, ища платок.
– Слава богу, – прошептала миссис Комптон, погладив щечку Джона. Дороти до сих пор не верилось, что эта женщина оказалась ее союзницей. – Повезло этому малютке. О ней я позабочусь. – Миссис Комптон кивнула в сторону Эгги. – Если получится, пришли денег и для нее. Сумеешь?
– Да, конечно, – торопливо ответила Дороти.
Наверное, в ее тоне сейчас должна была звучать благодарность. Но она действительно была благодарна этой женщине.
– Спасибо вам, миссис Комптон. Вы были очень добры ко мне.
– Да брось ты!
– Как вы думаете, я честно поступаю? – вдруг спросила Дороти. После слов Эгги она чувствовала угрызения совести. – Вдруг Эгги права?
– Все у тебя будет хорошо, – успокоила ее миссис Комптон. – Забудь ты эту глупую девку и думай о будущем. Ни в какую полицию она не пойдет. И болтать по деревне не станет. Об этом я позабочусь. Никто у нас ничего не узнает. – Наклонившись к Дороти, миссис Комптон шепотом добавила: – Я тоже буду молчать, как и обещала. Оставь прошлое за спиной и думай о будущем. А назад никогда не оглядывайся. У тебя впереди – прекрасное материнство. Удачи тебе, Дороти.
Раздался свисток кондуктора. Миссис Комптон выскочила из поезда, захлопнула дверь. Дороти уложила безмятежно спящего Джона на сиденье, открыла окно и высунулась. Поезд набирал скорость, и фигуры на перроне быстро уменьшались. Миссис Комптон и Эгги сделались совсем маленькими. Никто из них не махал вслед поезду. Потом в утреннем сумраке и паровозном дыму исчез и сам перрон.
Вскоре поезд выехал за пределы Линкольна и теперь катился среди полей. На первой станции (вокзал этого городишки уступал линкольнскому) Дороти увидела солдат, матросов, летчиков. И ни одного полицейского. Дороти тревожно озиралась по сторонам. Спину заливали струйки пота, сердце колотилось. Но прозвучал свисток кондуктора, загудел паровоз, и поезд двинулся дальше по земле графства Ноттингемшир. На каждой станции Дороти замирала, ожидая увидеть полицейских, но их не было. Только военные. Остановки казались ей изматывающе долгими, и Дороти прилагала все усилия, чтобы выглядеть спокойной. Как давно она не ездила в поездах. С того самого момента, как отправилась в Линкольншир, навстречу Альберту и замужней жизни. Но тогда ей было ехать легко и весело. Воспоминания о том давнишнем ноябрьском путешествии немного успокоили Дороти. Однако страх подкинул ей новую мысль: вдруг полиция ждет ее в Ноттингеме, где она будет делать пересадку?
Нет. Пересадка прошла в спешке и суете, но без вмешательства полиции. На вокзале было не протолкнуться от солдат, матросов, летчиков. Нескончаемый поток молодых людей, шумных, смеющихся. Попадались и девушки в военной форме. Кого-то ждала гибель в ближайшие дни и недели, а кто-то будет жив и через пятьдесят лет. Почему судьба так капризна и непредсказуема? Или ей все равно, кого погубить и кого уберечь? Главное, чтобы продолжалась и торжествовала сама жизнь.
А вот и полицейский. Всего один. Когда Дороти проходила мимо, нагруженная ребенком, корзинкой, чемоданом и сумкой, полисмен сочувственно улыбнулся ей. Должно быть, миссис Комптон позаботилась об Эгги и ожидала, что Дороти позаботится о себе самой. Усилием воли Дороти отодвинула грустные мысли. Ей нужны душевные и физические силы, чтобы благополучно завершить путешествие и пережить этот длинный судьбоносный день. Она не сомневалась, что совершает самое главное путешествие своей жизни.
Но придется ли ей всегда оглядываться через плечо, ожидая разоблачения? Жить в постоянном страхе? Или со временем она успокоится и перестанет бояться, что окружающий мир узнает о подлоге и о том, кто настоящая мать Джона?
А Джон блаженно спал, насосавшись молока. Вагонная качка убаюкала его. Он лежал у Дороти на коленях. Она искренне радовалась такой перемене. В первом поезде малыш вдруг проснулся и она никак не могла его успокоить. Возможно, он чувствовал ее волнение. Понимая, что долгий и громкий плач мешает пассажирам, Дороти пришлось носить Джона по вагонным коридорам, проталкиваясь сквозь многолюдные группы военных. Совсем молодые ребята, они, как могли, коротали время в пути. Сидели на своих вещмешках, выглядывали из окон, курили, хохотали, пихали друг друга локтями. Несколько раз Дороти поймала на себе похотливые взгляды. Кто-то морщился от громких детских воплей. Но в этом поезде ее никто не знал и она не знала никого. Безвестность давала свободу. К этой свободе она будет стремиться до конца жизни.
На бирмингемском вокзале Нью-Стрит она сделала вторую, и последнюю, пересадку. Как и два предыдущих, этот поезд тоже был полон военных. И здесь тоже было сумрачно, шумно, накурено. Купе обогревались людским дыханием, но за тепло расплачивались спертостью воздуха. В коридорах царил ледяной холод. Когда в Бирмингеме она компостировала билет, ей предложили место у окна. Какой-то развязный, но добрый солдат забросил ее чемодан на багажную полку. Дороти забилась в угол и дала Джону третий по счету рожок козьего молока. В термосе оставалась еще одна порция. Дороти надеялась, этого хватит, чтобы утихомирить малыша на оставшееся время поездки. Только бы не пришлось снова менять ему пеленки! Дороти буквально молилась, чтобы он дотерпел до места. Она уже трижды меняла Джону пеленки на качающихся, холодных и грязных полах в вагонных коридорах. Ей вовсе не хотелось делать это в четвертый раз. Вагонные туалеты были настолько загажены, что она не отваживалась туда зайти.
Но что делать с грязными пеленками? Они лежали у Дороти в корзинке и откровенно воняли. Как же она не догадалась выбросить их в мусорный бак на платформе, пока ждала поезд? Придется это сделать сейчас. Подхватив Джона и злополучную корзинку, Дороти вышла в коридор. Улыбаясь, она проталкивалась сквозь курящих солдат. Те оглядывали ее с головы до ног. Найдя свободное окно, Дороти опустила корзинку на пол и одной рукой открыла створку. В окошко ворвался холодный ветер вперемешку с паровозным дымом, угрюмый, как дыхание смерти. Дороти выбрасывала грязные пеленки, и они исчезали. А поезд, качаясь и гремя, несся дальше, и серый январский день готовился уступить место сумеркам.
Без трех минут пять поезд остановился у платформы вокзала в Оксфорде. Вместе с ребенком и вещами Дороти выбралась из вагона. Ее путешествие почти завершилось. Теперь, когда они с Джоном находились в Оксфорде, далеко от Линкольншира, от Эгги, Нины и миссис Комптон, она почувствовала, что это действительно ее ребенок. Здесь никто не знал тайны его рождения. Дрожа от волнения и усталости, Дороти прошла в билетный зал и села передохнуть. Джон спал.
Отдыхала она недолго – всего несколько минут, а потом покинула вокзал. Целых семь лет она не видела родного города и сейчас восхищалась его знакомым величием и неистребимой атмосферой превосходства. В Оксфорде стало темнее обычного. Режим светомаскировки соблюдался здесь строго. Она решила, что пойдет пешком. Дороти ждал неблизкий путь к родному дому. Мать жила в северной части города. Идти туда, учитывая, что она не с пустыми руками, придется не менее часа. Она устала, очень устала, но решительно не хотела втискиваться в автобус. Хватит с нее транспорта. С некоторым облегчением Дороти отметила, что снега здесь меньше да и погода помягче. (Она успела привыкнуть к морозным вечерам.) Она шла по Джордж-стрит. У дверей кинотеатра «Риц» стояла очередь продрогших, утомленных войной людей. Им хотелось поскорее попасть в тепло и увидеть более интересную жизнь, чем их военные будни. Дороти шла мимо магазинов. Некоторые из них она помнила, другие нет. Все были уже закрыты: продавцы, как и она, возвращались домой.
Дороти устало переставляла ноги. Шаг за шагом.
«Ничего не загадывай наперед, – мысленно твердила она себе. – Будь здесь и сейчас и благодари судьбу».
Дом, стоявший чуть в стороне от Вудсток-роуд, ничуть не изменился. Во всяком случае, в сумерках Дороти не заметила никаких перемен. Все та же синяя входная дверь. Дороти остановилась, глубоко дыша и подготавливаясь к завершающему этапу своего путешествия. Нажала кнопку звонка. Проснувшийся Джон захныкал. У Дороти горели руки, уставшие нести ребенка и чемодан. Все остальные вещи висели у нее на плечах. Как было бы здорово сейчас положить Джона куда-нибудь. Совсем ненадолго, только чтобы дать отдых рукам. Она боялась, что руки разожмутся сами собой или она от усталости потеряет сознание.
Ей открыла мать. Она стояла в слабо освещенном проеме, всматривалась и, кажется, не узнавала свою дочь. Неужели Дороти так изменилась? Лицо матери было настороженным. Складки возле рта – признак вечного недовольства – исчезли, зато прибавилось морщин на лице. Мать выглядела усталой и заметно постаревшей. В ее облике чувствовалось одиночество.
– Здравствуй, мама.
– Ты приехала? – выдохнула мать Дороти, прижимая к груди морщинистую руку.
Она посмотрела на малыша, который сейчас мяукал, как котенок, но становился все беспокойнее. Его недовольство тоже нарастало.
Дороти знала: очень скоро мяуканье сменится пронзительными криками. Джон требовал молока. Немедленно. Их путешествие закончилось. Он вполне прилично себя вел и потому вправе рассчитывать на полный рожок.
– Это твой внук Джон. Мама, я тебе писала, что мы вернемся домой. Вот мы и вернулись.
Мать Дороти протянула руки к малышу. Дороти охотно передала ей ребенка и опустила на крыльцо весь остальной багаж. С пустыми руками она почувствовала себя легкой и невесомой. После стольких часов нагрузки она вдруг ощутила странную и даже болезненную пустоту.
– Все это было как-то неожиданно, – начала Дороти. – Но отец Джона – прекрасный человек. Это я тебе вполне серьезно говорю. Летает на «харрикейне». Он командир эскадрильи, как Дуглас Бадер. Только не англичанин, а поляк. Его сильно ранили в руку, но он сумел посадить самолет. Смелый и очень достойный человек… Я тебе писала, что меня… в общем, попросили освободить дом… – Дороти умолкла, устыдившись свой бессвязной болтовни.
Мать даже не слушала ее, качая и успокаивая малыша.
– Дом уже не тот, каким ты его помнишь, – медленно произнесла она. – Надеюсь, ты вернулась по-настоящему? Слуг у меня больше нет. Оплачивать их я больше не в силах. В твоей комнате – все как было до твоего отъезда. Разве что пыли добавилось. Но с этим ты справишься.
Казалось, мать Дороти только сейчас сообразила, что они разговаривают через порог.
– Боже мой, что мы здесь стоим и морозим ребенка? Потом поговорим!
– Мама…
– Дорогая, ты очень устала. Я недавно затопила камин. Чай еще горячий. Было у меня предчувствие, что ты сегодня приедешь… Точно, было. Входи. Дверь у нас все так же туго закрывается… Знаешь, Дороти, давай не будем вспоминать прошлое. Входи же. Матери и дочери негоже разговаривать через порог.
Дороти вошла в родной дом, и мать плотно закрыла входную дверь.
