24

Хуже всего, что Нина никак не могла согреться. Дороти устроила ее с ребенком на двуспальной кровати, а Эгги выпроводила в другую комнату. Поначалу Эгги упрямилась, зная, что́ совсем недавно происходило в этой комнате и на этой кровати. Но Дороти довольно резко предложила ей не валять дурака и взять чистое постельное белье. Эгги полезла за простынями и обнаружила горшок с тестом, которое Дороти замесила с утра и начисто о нем позабыла. Тесто перестоялось и теперь годилось только на выброс. Бережливая натура Дороти восставала против такой расточительности, но не печь же хлеб из негодного теста. Она порылась на дне своего шкафа и извлекла стопку подгузников, купленных два года назад. Для новорожденного они были слишком большими, но это лучше, чем ничего. Потом Дороти натаскала в комнату поленьев и угля для камина. Нину она облачила во фланелевую ночную сорочку и пижаму, на озябшие ноги молодой мамаши натянула чистые теплые носки. Посчитав это недостаточным, вытащила еще одно одеяло. Сложив простыню пополам, запеленала ребенка и велела Нине держать его рядом с собой, но с осторожностью, чтобы ненароком не придавить. Нина удивилась, узнав, что каждое свое движение в кровати она теперь должна соизмерять с ребенком. Дороти показала ей, как надо ворочаться, чтобы ее голова постоянно находилась на одном уровне с головкой ребенка. Тогда для малыша не будет опасности задохнуться под маминым одеялом.

Оставив дверь открытой, чтобы слышать, когда малыш проснется, Дороти пошла к себе и легла. Всякий раз, когда малыш просыпался, она вставала, ворошила кочергой в камине и подкладывала туда новую порцию угля. Нина не хотела кормить сына. Дороти пришлось терпеливо ей объяснять, что сейчас им негде достать молока и она обязана кормить грудью, если не хочет, чтобы малыш умер. Потом они что-нибудь придумают.

– Может, и лучше, если бы он умер, – сказала уставшая, раздраженная Нина.

Ребенка она держала как куклу, но все-таки пыталась кормить.

– Не говори таких слов, – одернула ее Дороти, показывая, как надо держать малыша.

Довольный ребенок насосался материнского молока, зажмурил свои крошечные глазки и снова заснул. Дороти практически не спала всю ночь, прислушиваясь к каждому звуку. В отличие от Нины, хныканье малыша ее ничуть не раздражало. Она думала, что уже никогда не услышит этих звуков. Как и все молодые матери, родившие первенца, Нина очень устала и все же, с помощью Дороти, кормила и укачивала свое дитя.

Едва забрезжил рассвет и в деревне закукарекали петухи, приветствуя начало нового дня, Дороти проснулась. Ее новый день радовал и страшил. Нина и ребенок крепко спали, дыша в унисон, – оба розовощекие и довольные. Дороти не могла оторвать от них глаз. И вдруг у нее внутри зашевелился и начал разрастаться гнев. Слепое, яростное чувство ненависти и отвращения. Дороти была разумной женщиной и сразу распознала в нем зависть, хотя вплоть до этой минуты ничего подобного не ощущала.

Она оделась, повязала фартук и приготовила завтрак. Поев, Эгги отправилась на работу с придуманной историей Нининой болезни. Простуду решили заменить желудочным отравлением. После рождественского обеда это выглядело правдоподобнее. Словом, Нину без конца рвало, она совсем ослабла и должна на несколько дней остаться дома. Перед Рождеством она работала, не щадя себя. Не удивительно, что отравление так сказалось на ее измотанном организме. Если кто-нибудь усомнится в правдивости сочиненной истории, Эгги должна была пожимать плечами и не реагировать. Ни одного лишнего слова, иначе она запутается и вранье раскроется. Нина хотела сохранить появление ребенка в тайне, и с ее желанием надо считаться. Все остальное будет на Нининой совести.

Дороти выдвинула из-под кровати чемодан, смахнула тонкую бахрому пыли. Дрожащими руками она открыла замки и подняла крышку. Внутри лежали чистенькие, выглаженные вещи Сидни. Из чемодана пахнуло ароматом сушеной лаванды, напомнив о желанном весеннем тепле. Связку писем Яна она переложила на свою кровать. Туда же отправилась ее записная книжка и ручка. Все остальное Дороти осторожно перенесла в комнату, где лежала Нина, и показала ей приданое, которое два года назад готовила для своего малыша. Пусть Нина берет и пользуется. Ничего другого Дороти предложить ей не могла.

Вспомнив, что малыша нужно купать, Дороти сделала и это. Правда, на скорую руку (так всегда говорила ее мать). Нина молча смотрела, как Дороти фланелевой простынкой осторожно вытирает младенческие личико, шейку и ручки. Когда они вдвоем одевали ребенка, малыш Нины показался Дороти очаровательным самозванцем, завладевшим чужой одеждой. Все это готовилось для другого малыша, чьи глаза так и не увидели дневного света. Сидни был теперь явлением настолько далеким, что даже Дороти казался призрачным и нереальным. Новорожденному Нины одежда была великовата, но это пока. Он дрыгал ручками и ножками, словно радуясь привилегиям, которых его удостоили.

А у Нины по-прежнему все валилось из рук. Не простудилась ли она в хлеву? Лицо юной матери пылало. Дороти надеялась, что они обойдутся без врачебной помощи, хотя здравый смысл требовал обратного. Получалось, она брала на себя ответственность за Нину и малыша.

И все-таки Дороти решила пока обойтись домашними средствами. Она притащила в кухню оцинкованную ванну, нагрела воды и помогла Нине вымыться.

– Я поставлю тебя на ноги, – приговаривала Дороти, подливая горячей воды.

Нину бросало то в жар, то в холод. Однако мытье принесло ей облегчение, озноб прекратился. Дороти отвела ее наверх и уложила в кровать.

– Хорошая ты женщина, Дот, – сказала Нина. – Без тебя я бы точно окочурилась.

– Не болтай глупости. Я тебе сейчас чаю принесу.

Вода, в которой купалась Нина, была ярко-красной от смытой с тела крови. Дороти вылила эту воду, ополоснула ванну и снова наполнила, уже для себя. Она не мылась с рождественского утра. Часть ее существа противилась мытью, но она понимала – вымыться надо. Она понежилась в воде, неторопливо намылила все тело, затем медленно и тщательно вытерлась фланелевым полотенцем. Полотенце было теплым и жестким. Дороти завернулась в него и несколько минут наслаждалась этим ощущением. Остыв, она оделась и, вылив воду, отнесла ванну в прачечную и повесила на крюк. Дороти ждал день, полный забот по дому, к которым добавилось ухаживание за молодой матерью и малышом.

Дороти по-прежнему была уверена, что они обойдутся без врача. У Нины крепкий организм. Она быстро оправится. Дороти снова разожгла камин в их комнате. Для малышей чем теплее, тем лучше. Так она говорила Нине, советуя думать не о разных глупостях, а о ребенке.

– Он был поляк, – вдруг сказала Нина.

Дороти, подкладывавшая уголь в камин, улыбнулась печальной понимающей улыбкой. Наверное, Нина все-таки что-то знала и нуждалась в сочувствии.

– Забавный он был парень, – продолжала Нина. – Он мне нравился. Война есть война, правда? Думаю, это он тогда и разбился. В поле. Ты еще побежала, пытаясь его спасти.

Дороти шумно вздохнула.

– Больше некому… Вряд ли кто-то другой. Во всяком случае, не в то время. Понимаешь?

– Понимаю.

– Ты понимаешь. А мои старики не поймут… Им я даже заикнуться не могу. Они вообще не должны знать про этого ребенка. Ни Ширли, ни братья. Родня не должна знать.

– Что ж ты собираешься делать?

– Ты говорила с монахинями?

– Нина, не смеши меня! Когда же я успела бы?.. Ой, прости, я не должна на тебя сердиться. Сама посуди: ты только вчера родила. У меня и времени не было, чтобы… И потом, я не знаю никаких монахинь. Даже не представляю, где их искать. Это ты должна понимать.

– Ты их найдешь. Дот, ты женщина умная. Тебя послушают.

Малыш, которого Нина назвала Дэвидом, мирно сосал разбухшую материнскую грудь. Темные волосики прилипли ко лбу. От него исходил какой-то неземной запах. Так могут пахнуть только новорожденные младенцы. Сильный и даже резкий аромат, в котором угадывались запахи мускуса, мяты, дрожжей, апельсинов, глины. Дороти была одурманена этим запахом. На Нину он не действовал.

– Нина, ты же знаешь: в рождении ребенка нет ничего постыдного. Дети рождаются при разных обстоятельствах. Ребенок – это подарок судьбы.

– Не надо мне таких подарков. Я его не заказывала. Даже не знала, что хожу брюхатая. Ты-то мне веришь?

– Верю. – Дороти потрепала ее по руке. – Верю, Нина. Я ведь тоже не догадывалась о твоей беременности. А я гораздо старше тебя, могла бы заметить. Задним числом понимаю: были признаки, а я их прохлопала. Тебе вечно хотелось есть. И еще твой обморок. Помнишь?

– Еще бы! Поганое ощущение. Словно летишь с обрыва в пропасть.

– Ты бы сейчас поспала, пока малыш спокоен. Если собираешься уже на этой неделе выходить на работу, тебе надо отдыхать.

– Да, собираюсь, – выпятив подбородок, упрямо ответила Нина. – А как быть с Дэвидом? Как мы его спрячем?

– Что значит «спрячем»?

– Я не хочу, чтобы в деревне знали о ребенке. Прошу тебя, Дот. Никому ни слова.

– А миссис Комптон? Как ты считаешь, она бы могла присмотреть за малышом?

– Нет. – Нина замотала головой. – После того, что случилось с твоим… Ой, прости.

– Ничего, – улыбнулась Дороти. – Значит, ее мы из списка вычеркиваем. А доктор Сомс?.. Хотя он такой педант. Ему нужно, чтобы все по закону. Он не станет молчать о ребенке.

– Не надо никакого Сомса. Лучше всего монахини. Они умеют возиться с малышами.

– Но поблизости нет ни монастырей, ни монахинь!

Нина сникла:

– Черт паршивый! Что же мне тогда делать? Ты пойми: никакая я не мать. Мне не нужен ребенок. Моя собственная мамаша выпрет меня из дому. Она всегда говорила нам с Ширли: «Принесете в подоле – на меня не рассчитывайте. Выгоню вместе с приплодом». Я свою мать знаю. Она не из тех, кто увидит ребенка, растает и все простит. Сказала, что выгонит, значит, так оно и будет. А в приют для матерей-одиночек я не пойду. Наслышалась я про них.

– Нина, но тебе уже девятнадцать лет. Ты взрослая женщина. Ты можешь строить свою жизнь сама, без оглядки на родителей. Представь себя лет через пять, через десять или даже через двадцать. Ты будешь самостоятельной женщиной. Какое дело окружающим до того, что ты родила вне брака? Они и знать не будут. Может, потом и твоя мать перестанет на тебя сердиться и полюбит малыша. Как-никак это ее первый внук.

– Полюбит? Не смеши меня. Если она нас, своих детей, не любит, с какой стати ей любить приблудыша?

Дороти нахмурилась:

– Думаю, ты все-таки наговариваешь на свою мать. Не может она не любить своих детей.

– А ты бывала у нас дома? – огрызнулась Нина. – Видела, как мы живем? Кормить и одевать не значит любить. В нашем доме вообще с любовью туго. Мать ненавидит отца, и он в долгу не остается. Мы с детства от нее слышали: если бы повернуть время назад, она бы не стала выходить замуж и рожать детей.

Нина не наговаривала на мать. Дороти вспомнила, что за все время Нининой жизни в деревне мать ни разу ей не написала. Может, эта женщина вообще была неграмотна? А старшие братья? Наверное, тоже. О своей семье Нина предпочитала молчать, но по обрывкам ее разговоров с Эгги Дороти поняла, что отец частенько пьет. Какое будущее ожидало бы ребенка в таком доме?

Мысли, одолевавшие Дороти, были такими же мрачными, как тучи, видные сквозь кружевные занавески. Громадные черные тучи, слегка позолоченные солнцем и угрожающие обрушить на землю новый снегопад.

Рождение ребенка завело Нину в тупик. Ее положение было почти безвыходным. Почти.

– Я позабочусь о твоем ребенке.

Дороти сомневалась, произнесла ли она эти слова вслух или только мысленно. Но они действительно прозвучали на всю комнату, мощные, как раскаты грома в горах.

– Ты? – оторопела Нина. – Ты будешь ему матерью?

– Если хочешь.

Они смотрели друг на друга затаив дыхание. Дороти казалось, что она балансирует на узком горном уступе. Одно неверное движение – и она полетит в темную, бездонную пропасть. В небытие.

Она шумно выдохнула. Нина покачала головой.

Дороти смотрела на нее, безуспешно пытаясь унять колотящееся сердце.

Нина открыла рот, словно хотела что-то сказать, потом закрыла. Потом она все-таки заговорила:

– И ты готова его любить? Возиться с ним? Тебе будет наплевать, что скажут другие?

– Да, – едва слышно ответила Дороти.

Горло сдавило от страха и предчувствия окончательного решения Нины.

– Это потому, что ты не боишься говорить другим, чтобы не лезли в твои дела. Ты смелая. И мозгов у тебя больше, чем у меня. Скажешь пару слов, и к тебе не суются. А я боюсь. Из меня вечно дуру делали. – Нина вздохнула. – И ты бы нянчилась с ним, как со своим?

– Да, – с жаром ответила Дороти.

– Выдавала бы его за своего? Но как? Все же знают, что беременной ты не была. Посмотри на себя. Тощая, как вешалка. Люди поймут, что ты врешь.

– Здешние – да, поймут.

– Ты… ты бы его куда-нибудь увезла?

– У меня есть родные в… далеко отсюда.

– Понимаю, – пробормотала Нина.

Впервые за все время знакомства с Ниной Дороти увидела ее погруженной в глубокие раздумья.

– Что ты об этом думаешь? – обождав немного, спросила Дороти.

– Думаю, это правильно. Лучше, чем монахини. Но мне… неловко просить, чтобы ты для меня…

– Тогда попроси не для себя, а для ребенка. – Дороти взяла ее за руку. – Представь себе: Дэвид… в приюте, вокруг – только чужие. Мне от одной мысли становится страшно. Этот дорогой малыш не заслуживает такой участи.

«Сделай это для меня, Нина. Решайся, глупая девочка. Не позволяй сомнениям сбивать тебя с толку. Я не хочу упускать такую потрясающую возможность. Я так давно мечтала о ребенке».

– И никто не узнает? – спросила Нина. – В смысле, что его настоящая мать – я? Ты никому не скажешь?

– Ни единой душе.

– Будешь всем говорить, что он твой?

– Да.

– И будешь его любить?

– Обязательно.

– Ты же любишь малышей, верно? И скучаешь по своему.

Дороти понимала: эти вопросы предназначены не ей. Нина пыталась себя убедить, что поступает правильно.

– Да, Нина. Я очень люблю малышей.

– Значит, Дэвид заменит тебе родного сына?

Что ей ответить? Чего допытывается эта горе-мамаша? Одно неверное слово, интонация, взгляд – и все может пойти насмарку.

Дороти медленно подбирала слова, будто говорила на чужом языке:

– Нет, Нина. Не хочу тебе врать. Родных детей не заменит никто. Но я верю… я знаю… я смогу дать Дэвиду все то, что не смогла бы дать ты… даже если бы и захотела. Тебе трудно представить, какую жизнь я могу создать этому малышу. Естественно, в хорошем смысле слова. У меня будет свой дом. Надеюсь, деньги тоже. Уютный дом, где у ребенка будет своя комната. Я наполню ее игрушками и книгами. Он пойдет в хорошую школу. У него появятся друзья. Он почти ни в чем не будет нуждаться… Но если тебе больше нравится монашеский приют, что ж, отправляй его туда…

Нина взглянула на ребенка. Тот уже спал у нее на груди. Маленький подбородок блестел от молока. Малыш дышал ровно и спокойно. Дороти смотрела на Нину и на ребенка. Она не будет звать его Дэвидом. Она молилась. Всем сердцем. Истово. Так истово, что ей казалось, будто на небесах ее слушают и могут помочь. И когда Нина отдала ей ребенка, одетого в вещи Сидни, Дороти дрожащими руками приняла малыша, прижала к сердцу и поцеловала в макушку.

Нина повернулась на бок, собираясь уснуть. Она попросила Дороти поскорее что-нибудь придумать с молоком, поскольку сама кормить ребенка больше не собиралась. Нина боялась, что молоко будет выливаться и оставлять пятна на одежде, а это может выдать ее с головой. Дороти понимала ее опасения и обещала найти замену грудному молоку.

Дороти отнесла ребенка вниз и уложила в большую черную коляску. Целых два года коляска пылилась и плесневела в сарае. Вчера, ближе к ночи, Дороти перетащила ее в дом, дочиста отскребла и оставила просыхать у огня. Малыша она завернула в одеяло, когда-то связанное ею. Сколько радости и надежд испытывала она тогда!

А малыш, который ничего об этом не знал, продолжал безмятежно спать.

Молоко. Нужно срочно искать молоко. Рожки у Дороти были. В свое время купила для Сидни. Она собиралась кормить ребенка грудью, но миссис Комптон посоветовала ей на всякий случай обзавестись рожками. Все четыре бутылочки так и лежали в коробках. Дороти их вымыла, наслаждаясь ощущением гладкого стекла. Формой своей рожки напоминали бананы. Потом Дороти надела на них резиновые соски. Она еще никогда не кормила младенцев молоком.

С молоком обстояло сложнее, чем с рожками. Сухое молоко, о котором она слышала, Дороти отвергла сразу. Малышу нужно натуральное. Однако и коровье не годилось для такого малютки. Тут тебе и срыгивание, и вздутие животика, и более серьезные осложнения. А если попробовать козье? Дороти знала о питательности козьего молока. Недаром им выкармливали больных и ослабленных детей. Лучше всего было бы найти кормилицу, только где их сейчас найдешь?

У Нины молоко постепенно иссякнет. Через несколько дней она вернется на работу, и тогда Дороти займется необходимыми приготовлениями. Ею владело странное, почти бредовое состояние, в котором смешивались радость и страх. Напряженная, чутко улавливающая каждый звук, Дороти слегка раскачивала коляску. Она чувствовала… нет, даже знала на уровне интуиции: с этого момента ее жизнью будет управлять ложь. Пусть будет так. Главное, она не одна. У нее есть ребенок. Это перевешивает все остальное. Это ее будущее, и другого просто быть не могло. Ее дальнейшая жизнь лежала перед ней, словно карта, и Дороти видела каждый поворот, который ей придется сделать.

Она качала коляску и ждала, когда ребенок проснется. Великая надежда вновь расцветала в сердце Дороти Синклер. Но если и этой надежде не суждено сбыться, если судьба ее снова обманет, такого горя она больше не перенесет. Она будет раздавлена окончательно. Навсегда.

А Ян? Ей почти не хотелось о нем думать. Встреча с ним была всего лишь кратким мгновением в ее жизни. Сладостным, удивительным. Вчера… еще вчера он был ее величайшей мечтой. Но сегодня его нет рядом. Даже не верится, что в ее жизни появилась другая мечта, затмившая прежнюю.

А Сидни, ее драгоценный малыш, что с ним? Ему ведь может не понравиться, что какой-то другой займет его место. Он даже может невзлюбить ребенка, подаренного Ниной. Дороти сознавала всю нелепость подобных мыслей. Сидни не узнает о ее тайне.

Малыш чуть вздрогнул, вздохнул и продолжал спать.