Язык кууку йимитирр знаменит одним-единственным словом, которое вошло во все викторины и кроссворды мира. История его примерно такова. В июле 1770 года корабль «Индевор» капитана Кука причалил к северо-восточному берегу Австралии возле устья реки, которую скоро назовут Индевор, в месте, которое позже станет Куктауном. Пока несколько недель чинили корабль, капитан Кук и его команда установили контакт с туземным населением континента, как человекообразным, так и сумчатым. С первыми отношения сначала были довольно сердечными. Кук пишет 10 июля 1770-го в своем дневнике: «Утром четверо туземцев пришли на песчаный мыс на северной стороне гавани. С собой у них было маленькое деревянное каноэ с выносными уключинами, с которого они вроде бы собирались удить рыбу. Они были совершенно голые, их кожа была цвета древесной золы. Волосы у них черные, прямые, и коротко подрезанные, и непохожие на шерсть, невьющиеся. Некоторые части их тел были раскрашены красным, а у одного из них верхняя губа и грудь были раскрашены белыми полосками. Их черты не были неприятными, как и мелодичные голоса».

С сумчатыми туземцами обращались куда как менее уважительно. В «Докладе о путешествиях», основанном на дневниках Кука и его офицеров, мы читаем следующее описание того, что произошло позже на той же неделе: «М-ру Гору, который в тот день вышел с ружьем, посчастливилось убить одно из животных, о котором мы очень много рассуждали… Голова, шея и плечи его были очень малы относительно прочих частей тела; хвост был почти той же длины, что и тело, толстый у основания и сужающийся к концу: передние лапы этой особи были всего восемь дюймов длиной, а задние – двадцать два дюйма: передвигается оно последовательными очень длинными прыжками или скачками, держась прямо; шкура покрыта коротким мехом, темно-мышиного или серого цвета, исключая голову и уши, которые несут некоторое сходство с заячьими. Это животное туземцы называют „кенгуру“. На следующий день нашего кенгуру подали к обеду, и мясо оказалось превосходным».

«Индевор» вернулся в Англию на следующий год с двумя шкурами кенгуру, и художник-анималист Джордж Стаббс получил задание выполнить изображение этого зверя. Кенгуру Стаббса немедленно захватил воображение публики, и животное мгновенно прославилось. Восемнадцать лет спустя, когда первый живой экземпляр, «изумительный кенгуру из Ботани-Бей», прибыл в Лондон и был выставлен на Хей-маркет, волнение стало просто лихорадочным. Так английский язык приобрел свое первое слово, происходящее из языка австралийских аборигенов, и, поскольку слава животного распространилась и в другие страны, слово «кенгуру» стало самой известной единицей международного словаря, пришедшей из туземного языка Австралии.

Или нет?

Джордж Стаббс. «Кенгуру из Новой Голландии», 1772 г. (Новозеландский центр электронных текстов)

В то время как длительная популярность кенгуру в Старом Свете не подлежит сомнению, аутентичность австралийских корней слова вскоре попала под подозрение. Ибо когда позже исследователи замечали кенгуру в других частях континента, местные туземцы не произносили ничего, даже отдаленно напоминающего «кенгуру». Туземцы вдоль и поперек Австралии даже не узнавали это слово, а некоторые из них, услышав его, даже решили, что их учат английскому названию зверя. Поскольку на континенте говорили на многих туземных языках, тот факт, что аборигены в других частях Австралии не опознали слово, был сам по себе не очень подозрительным. Но наибольший удар происхождению слова «кенгуру» нанес доклад другого исследователя, капитана Филипа Паркера Кинга, который побывал в устье той же самой реки Индевор в 1820 году, через пятьдесят лет после Кука. Когда капитан Кинг спросил встреченных там аборигенов, как называется это животное, ему сказали совершенно не то название, которое записал Кук. Кинг записал это название в своем дневнике как «минна» или «минуа».

Так что же это были за туземцы с мягкими и мелодичными голосами, которые подсунули Куку в 1770-м слово «кенгуру», и что это был за язык? Или Кук просто был обманут?

К середине XIX века скептицизм по поводу аутентичности этого слова стал обычным делом. В 1850 году Джон Кроуфорд, знаменитый востоковед и преемник Стэмфорда Раффлза в качестве резидента в Сингапуре, писал в «Журнале Индийского архипелага и Восточной Азии», что «весьма примечательно, что это слово, предположительно австралийское, не обнаруживается как название этого своеобразного сумчатого животного ни в одном языке Австралии. Кук и его товарищи, следовательно, дав ему это имя, должны были сделать какую-то ошибку, но какой природы, уже не установить». Вскоре стали возникать всевозможные мифы и легенды. Самой известной версией, излюбленной комиками и по сей день, было, что «кенгуру» значило «Я не понимаю» – так, предположительно, ответили ошеломленные туземцы на вопрос Кука: «Как называется это животное?»

Более ответственные лексикографы решили соблюдать осторожность, и Оксфордский словарь английского языка дает элегантное определение, которое – в то время как я пишу – еще значится в онлайновом издании: «Кенгуру: зафиксировано как название на аборигенном австралийском языке. Кук и Бэнкс считали его названием, данным животному туземцами с реки Индевор, Квинсленд».

Австралийская загадка наконец разрешилась в 1971 году, когда антрополог Джон Хэвиленд предпринял тщательное исследование кууку йимитирр, языка, на котором говорят в аборигенном сообществе приблизительно из двух тысяч человек, живших тогда примерно в тридцати милях к северу от Куктауна, но прежде занимавших территорию возле реки Индевор. Хэвиленд обнаружил, что есть один особый вид большого серого кенгуру, название которого на кууку йимитирр – канкурру. Отцовство названия, таким образом, было несомненно установлено. Но если так, почему капитану Кингу не сказали то же самое название носители того же языка, когда он там побывал в 1820-м? Случилось так, что большого серого канкурру, которого заметила экспедиция Кука, редко встречают на побережье, поэтому Кинг, вероятно, указал на другого кенгуру, который в кууку йимитирр назывался иначе. Но мы никогда не узнаем, кенгуру какого вида увидел Кинг, потому что слово, которое он записал, «минна» или «минуа», – это, несомненно, «минха», общий термин для «дичи», или «съедобное животное».

Так что капитан Кук не был обманут. Его лингвистические наблюдения теперь реабилитированы, а кууку йимитирр, язык, который подарил международному словарю свой самый знаменитый туземный образ, завоевал место в сердцах и умах любителей викторин по всему миру.

Есть еще одна причина, даже более достойная, по которой кууку йимитирр заслуживает славы, но эта причина неизвестна даже самым дотошным любителям головоломок и связана с кругами профессиональных лингвистов и антропологов. Само название языка кууку йимитирр означает что-то вроде «этот вид языка» или «говорить таким образом» (кууку – это «язык», а йими-тирр значит «вот так»), и это название довольно уместно, ведь кууку йимитирр говорит о пространственных отношениях решительно не так. Его метод описания размещения объектов в пространстве звучит для нас до невероятности странно, и когда были открыты эти особенности кууку йимитирр, они вызвали к жизни широкомасштабный исследовательский проект по языку пространства. Открытия, сделанные в ходе этого исследования, привели к фундаментальному пересмотру того, что считалось универсальными свойствами человеческого языка, а также предоставили пока что самый удивительный пример того, как наш родной язык влияет на наше мышление.

Предположим, вы хотите дать кому-то указания, как доехать до вашего дома. Вы можете сказать примерно так: «Сразу после светофора первый поворот налево, и поезжайте, пока не увидите супермаркет слева, потом поверните направо и езжайте дальше до конца дороги, а там будет белый дом прямо перед вами. Наша дверь правая». Вы могли теоретически также сказать следующее: «На восток от светофора, потом на север, и двигайтесь дальше, пока не доедете до супермаркета на западной стороне. Тогда поворачивайте на восток и в конце дороги увидите белый дом прямо на востоке. Наша дверь южная». Эти два набора указаний эквивалентны в том смысле, что они описывают один и тот же путь, но при этом полагаются на разные системы координат. Первая система использует эгоцентрические координаты, две оси которых зависят от нашего собственного тела: ось лево – право и перпендикулярная ей вперед – назад. Эта система координат двигается по кругу с нами, как только мы поворачиваемся. Оси всегда сдвигаются вместе с нашим полем зрения, так что то, что было спереди, окажется сзади, если мы повернемся кругом, то, что было справа, теперь будет слева. Вторая система координат использует фиксированные географические направления, которые основаны на направлениях компаса – север, юг, запад и восток. Эти направления не меняются вместе с нашими движениями – что от вас на север, то останется на севере, независимо от того, как часто вы будете кружиться и поворачиваться.

Конечно, эгоцентрическая и географическая системы не исчерпывают всех возможностей того, как можно говорить о пространстве и давать пространственные указания. Можно, к примеру, просто показать в конкретную сторону и сказать: «Идите туда». Но для простоты давайте сконцентрируемся на различиях между эгоцентрической и географической системами. Каждая система координат имеет свои достоинства и недостатки, и на практике мы используем их обе в повседневной жизни в зависимости от ситуации. Будет совершенно естественно использовать основные направления, давая инструкции для похода по открытой сельской местности, например, или в более общем случае, для разговора об ориентировке в крупном масштабе. «Орегон находится к северу от Калифорнии» звучит более естественно, чем «Орегон будет справа от Калифорнии, если встать лицом к морю». Даже в некоторых городах, особенно в тех, где есть явные географические оси, люди используют географические понятия, такие как «на окраину» или «в центр». Но в целом, давая в городе указания, как проехать или пройти, гораздо привычнее будет использование эгоцентрических координат: «Поверните налево, потом третий поворот направо» – и так далее. Еще активнее используются эгоцентрические координаты, когда мы описываем пространства небольшого масштаба, особенно внутри строений. Географические направления могут изредка применяться (лирически настроенные агенты по недвижимости могут говорить о гостиных окнами на юг, например), но такое использование в лучшем случае маргинально. Только представьте, насколько нелепо звучит: «Когда выйдете из лифта, идите на юг и войдите во вторую дверь с восточной стороны». Когда Винни-Пух застрял в двери у Кролика и был вынужден оставаться там целую неделю, чтобы уменьшиться в объеме, А. А. Милн ссылается на «северный край» и «южный край» Пуха, таким образом подчеркивая крайнее постоянство его затруднительного положения. Но подумайте, насколько абсурдно было бы, если бы тренер по аэробике или учитель бальных танцев сказал: «А теперь поднимите северную руку и сдвиньте вашу южную ногу на восток».

Почему эгоцентрическая система кажется настолько проще и естественнее в обращении? Просто потому, что мы всегда знаем, где у нас «вперед», «назад», «налево» и «направо». Нам не нужна карта или компас, чтобы это выяснить, нам не надо смотреть на солнце или Полярную звезду, мы это просто чувствуем, потому что эгоцентрическая система координат основана на нашем собственном теле и нашем непосредственном поле зрения. Ось вперед – назад идет прямо между наших двух глаз: это длинная воображаемая линия, которая идет прямо от нашего носа к горизонту и поворачивается вместе с нашим носом и глазами, куда бы и когда бы они ни повернулись. И так же ось лево – право, проходящая через наши плечи, всегда услужливо подлаживается под наше положение.

Система географических координат, с другой стороны, основана на внешних объектах, которые не подстраиваются под нашу собственную ориентировку и поэтому должны определяться (или их придется помнить) по положению солнца или звезд либо по характерным чертам ландшафта. Так что в целом мы переходим на географические координаты, только когда нам это действительно необходимо: если эгоцентрическая система не подходит или если географические направления особенно важны (например, оценивая достоинства комнат окнами на юг).

В самом деле, философы и психологи от Канта и до наших дней доказывали, что все пространственное мышление в высшей степени эгоцентрично по природе своей и что наши первичные понятия о пространстве выводятся из плоскостей, проходящих через наши тела. Одним из козырных аргументов в пользу первичности эгоцентрических координат был, конечно, человеческий язык. Повсеместное доверие языков к эгоцентрическим координатам и предпочтение, которое все языки отдают эгоцентрическим координатам перед всеми прочими системами, использовалось для того, чтобы продемонстрировать нам универсальные свойства человеческого мышления.

Но вот появился кууку йимитирр. И с ним пришло ошеломляющее осознание, что эти голые аборигены, двести лет назад давшие миру слово «кенгуру», никогда не слыхали об Иммануиле Канте. Или, по крайней мере, не читали его знаменитую статью 1768 года о первичности эгоцентрической концепции пространства для языка и мышления. Или даже если они ее все-таки читали, то не пытались применять анализ Канта к своему языку. Как оказалось, их язык вообще не использует эгоцентрические координаты!

Если оглянуться назад, то покажется почти чудом, что, когда Джон Хэвиленд в 1970-е начал изучать кууку йимитирр, он смог найти кого-то, говорящего на этом языке. Дело в том, что аборигены, по которым прошлась метла цивилизации, мало заботились о сохранении своего языка.

После отбытия капитана Кука в 1770 году кууку йимитирр поначалу не вступали в тесный контакт с европейцами и целое столетие были в основном предоставлены сами себе. Но когда прогресс наконец пришел, то пришел он молниеносно. В этой области в 1873 году, недалеко от того места, где некогда причалил Кук на «Индеворе», нашли золото, и город, названный в честь Кука, был основан – без преувеличения – за одну ночь. Однажды в пятницу в октябре 1873 года полный корабль старателей вошел в тихое, уединенное, дальнее устье реки. А в субботу, как позже описывал один из коммивояжеров, «мы оказались посреди молодого старательского поселка – люди, спешащие туда и сюда, палатки, поднимающиеся во всех направлениях, крики моряков и рабочих, выгружающих лошадей и грузы, в сочетании с дребезжанием паровых машин, грохотом кранов и цепей». Следуя по стопам копателей, фермеры стали захватывать земли вдоль реки Индевор. Старателям нужна была площадь для раскопок, а фермерам – земля и водопой для их скота. При новом порядке для кууку йимитирр оставалось не слишком много места. Фермеров возмущало выжигание травы и угон скота от водопоев, и, чтобы переместить туземцев с заселяемой европейцами территории, была призвана полиция. Аборигены, соответственно, стали относиться враждебно, а это в свою очередь спровоцировало поселенцев на политику истребления. Менее чем через год после основания Куктауна газета «Куктаун Геральд» объясняла в редакционной статье, что «когда дикари противостоят цивилизации, они должны потерпеть неудачу; такова судьба их расы. Необходимость такого исхода может нас удручать, но это совершенно неизбежно, чтобы дальнейшее продвижение цивилизации не было остановлено противостоянием аборигенов». Это были не пустые угрозы, потому что эта идеология проводилась через политику «рассеяния», которая подразумевала полное уничтожение поселений аборигенов. Те туземцы, которые не были «рассеяны», либо вернулись отдельными группами в буш, либо прибились к городу, где скатились до пьянства и проституции.

В 1886 году, через тринадцать лет после основания Куктауна, баварские миссионеры открыли на Кейп Бедфорд, к северу от города, лютеранскую миссию, дабы попытаться спасти спившиеся души пропащих язычников. Позже миссия переехала в место, окрещенное Хоупвэйл, Долина Надежды, дальше вглубь континента. Миссия стала прибежищем уцелевших аборигенов со всего региона и из-за его пределов. Хотя в Хоупвэйл собрались люди, говорящие на многих аборигенных языках, кууку йимитирр преобладал. Он и стал языком всей общины. Некий м-р Шварц, глава миссии, перевел Библию на кууку йимитирр, и хотя он плохо им владел, его несовершенный кууку йимитирр вскоре стал бережно храним как вид «церковного языка», малопонятный людям, но обладающий аурой, подобной английскому языку Библии короля Якова.

В последующие десятилетия на миссию обрушивались новые испытания и горести. Во время Второй мировой войны вся община была насильственно перемещена к югу, а семидесятилетний миссионер Шварц, который приехал в Куктаун в возрасте девятнадцати лет и жил среди кууку йимитирр полвека, был интернирован как подданный враждебной страны. И однако же, несмотря на трудности, язык кууку йимитирр каким-то образом отказывался испустить дух. В 1980-х были еще живы немногие старики, говорившие на аутентичной версии этого языка.

Хэвиленд обнаружил, что кууку йимитирр, на котором говорит старшее поколение, не имеет слов для «лево» и «право» как направлений вовсе. Еще более странно, что в нем никогда не используются термины типа «спереди» или «позади» для описания положения объектов. Там, где мы применили бы эгоцентрическую систему, кууку йимитирр использует четыре главных направления: gungga (север), jiba (юг), guwa (запад) и naga (восток). (На практике их направления слегка отклоняются от севера по компасу, градусов на семнадцать, но это не имеет большого значения для наших нынешних интересов.)

Если носители кууку йимитирр хотят, чтобы кто-то подвинулся в машине, потому что тесно, то они скажут naga-naga manaayi, что значит «сдвинься слегка к востоку». Если они хотят, чтобы вы отодвинулись от стола, они скажут guwa-gu manaayi («сдвинься на запад»). На кууку йимитирр странно звучит даже «сдвинься немного вот туда». Скорее, придется добавить указание на направление: «сдвинься немного вот туда, к югу». Вместо того чтобы сказать, что Джон «перед деревом», они скажут: «Джон с севера от дерева». Если они хотят указать вам, что надо свернуть в следующий левый поворот, то скажут: «Здесь надо на юг». Чтобы точно объяснить вам, где они оставили что-то в вашем доме, они скажут: «Я оставил это на южном краю западного стола». Чтобы попросить вас выключить походную плитку, они скажут: «Поверните ручку на восток».

В 1980-х другой лингвист, Стивен Левинсон, также приехал в Хоупвэйл. Он описывает, какое странное впечатление произвели на него указания направления в кууку йимитирр. Однажды, когда он пытался заснять на пленку поэта Туло, рассказывающего племенной миф, Туло внезапно велел ему остановиться: «Посмотри на того большого муравья к северу от твоей ступни». В других обстоятельствах носитель кууку йимитирр по имени Роджер объяснял, где можно найти мороженую рыбу в магазине милях в тридцати оттуда. «Вы найдете ее в дальнем конце в той стороне», – сказал Роджер, дважды махнув рукой. Левинсон истолковал это движение так, что если войти в магазин, то мороженая рыба будет по правую руку. Но нет, оказалось, что рыба на самом деле слева от входа в магазин. Так почему он показывал направо? Роджер вовсе не показывал направо. Он указывал на северо-восток и ожидал, что его слушатель поймет и, когда войдет в магазин, станет искать рыбу в северо-восточном углу.

И еще «чудесатее». Когда старшим носителям кууку йимитирр показывали короткий немой фильм по телевизору, а потом просили описать движения персонажей, их ответы зависели от того, куда был направлен экран телевизора, который они смотрели. Если телевизор стоял экраном на север, а человек на экране приближался, то старики говорили, что герой фильма «приходил на север». Один более молодой человек потом заметил, что когда историю рассказывают старики, вы всегда поймете, как стоял телевизор.

Та же самая опора на географические координаты сохранялась, даже если носителей кууку йимитирр просили описать картинку в книге. Предположим, книга лежит верхней стороной на север. Если мужчина стоит слева от женщины, носители кууку йимитирр скажут: «Мужчина к западу от женщины». Вот, например, как один из говорящих на кууку йимитирр описал картинку выше (и угадайте, в какую сторону он смотрел): bula gabiir gabiir – «две девочки», nyulu nubuun yindu buthiil naga – «одна носом на восток», nyulu yindu buthiil jibaarr – «другая носом на юг», yugu gaarbaarr yuulili – «между ними стоит дерево», buthiil jibaarr nyulu baajiiljil – «она плачет носом на юг».

Если вы читаете книгу лицом на север, а носитель кууку йимитирр хочет сказать вам, чтобы вы пролистали вперед, он скажет: «Пройди дальше на восток», – потому что страницы перелистывают с востока на запад. Если вы смотрите на книгу, развернувшись лицом к югу, носитель кууку иимитирр скажет, конечно: «Пройди дальше на запад». Им даже сны снятся в направлениях сторон света. Один человек объяснял, как он во сне вошел в рай, идя на север, а Бог шел к нему на юг.

В кууку йимитирр есть слова для «левой руки» и «правой руки». Но они используются только для описания неодинаковых свойств каждой руки (например, чтобы сказать: «Я могу поднять это правой рукой, но не левой»). Если же нужно указать положение руки в любой момент, то применяется выражение вроде «рука на западной стороне».

В нашем языке координаты поворачиваются вместе с нами, когда бы и куда бы мы ни повернулись. Для носителя кууку йимитирр оси всегда постоянны. Чтобы лучше представить себе эту разницу, подумайте о двух опциях для дисплеев спутниковых навигаторов. Многие из этих приборов позволяют вам выбрать для дисплея между «север вверх» и «направление движения вверх». В положении «направление движения вверх» вы всегда видите себя, двигающегося прямо вверх по экрану, но улицы вокруг вас поворачиваются, когда вы поворачиваете. В положении «север вверх» улицы остаются в том же положении, но вы видите, как стрелочка, обозначающая вас, поворачивается в разные стороны, так что если вы едете на юг, то стрелочка будет двигаться вниз. Наш лингвистический мир в первую очередь устроен как «направление движения вверх», но на кууку йимитирр говорят исключительно в положении «север сверху».

Первой реакцией на эти сообщения должно быть желание отмести их как сложный розыгрыш, который устроили заскучавшие аборигены над несколькими легковерными лингвистами, подобно небылицам о половом раскрепощении, которые в 1920-е годы рассказывали самоанские девочки-подростки антропологу Маргарет Мид. Кууку йимитирр, возможно, не слыхали о Канте, но каким-то образом им попали в руки «Приключения на далеком острове Зюфт», и они решили устроить что-нибудь, что переплюнуло бы даже зюфтские понятия «птозы» и «рицы». Но как же они смогли вообразить нечто совершенно непохожее и несходное со всем остальным миром?

Ну, оказалось, кууку йимитирр не настолько необычен, как могло показаться на первый взгляд. И снова мы по ошибке приняли знакомое за естественное: эгоцентрическая система может быть представлена как универсальная черта человеческого языка только потому, что никто не потрудился глубоко изучить те языки, в которых дела обстоят иначе. В ретроспективе кажется странным, что такая примечательная черта многих языков оставалась незамеченной так долго – даже тогда, когда научная литература буквально пестрела намеками на нее. Ссылки на необычные способы говорить о пространстве (вроде «вашей западной ноги» или «не могли бы вы передать мне табак, вон тот, восточный») появлялись в сообщениях о разных языках со всего мира, но из этих отчетов не было ясно, что такие необычные выражения – больше чем редкие странности. Понадобился крайний случай кууку йимитирр, чтобы начать систематическое изучение пространственных координат в разнообразных языках, и только тогда ученые наконец осознали радикальное расхождение некоторых языков с тем, что раньше считалось универсальным и естественным.

Начать с того, что в самой Австралии опора на географические координаты очень распространена. От языка тяпу в Кимберли, Западная Австралия, до вальбири, на котором говорят в районе Алис-Спрингс, и до кайятилт, на котором некогда говорили на острове Бентинк в Квинсленде, едва ли не большинство аборигенов явно говорит (или по крайней мере говорило) в стиле кууку йимитирр. И этот необычный способ – черта не только австралийских антиподов: языки, полагающиеся в первую очередь на географические координаты, оказались разбросанными по всему миру, от Полинезии до Мексики, от Бали и Непала до Намибии и Мадагаскара.

Не считая кууку йимитирр, «географический язык», привлекший пока что больше всего внимания, был найден по другую сторону глобуса, в горной местности юго-восточной Мексики. Мы уже встречались с языком цельталь из группы майя в совершенно ином контексте. (Цельталь был одним из языков в работе Берлина и Кея 1969 года по названиям цветов. Тот факт, что его носители выбирали и чисто-зеленый, и чисто-голубой как наилучшие образцы их «зелубого» цвета, вдохновил Берлина и Кея на создание теории об универсальных фокусах.) Носители цельталя живут на склоне горного кряжа, который круто поднимается к югу и полого спускается к северу. В отличие от кууку йимитирр, их географические оси основаны не на указаниях компаса север – юг и восток – запад, а скорее на этой бросающейся в глаза особенности их местного ландшафта. Направления в цельтале – это «в гору», «с горы» и «поперек», причем последнее может означать любое движение по оси, перпендикулярной «в гору – с горы». Когда требуется конкретное направление по поперечной оси, носители цельталя сочетают «поперек» с названием места и говорят «поперек в направлении Х».

Географические координаты, основанные на заметных деталях ландшафта, также находили в других частях мира. В языке Маркизских островов Французской Полинезии, например, главная ось определяется положением море – суша. Таким образом, житель Маркизских островов скажет, что тарелка на столе «к суше от стакана» или что у вас соринка «на щеке со стороны моря». Есть также системы, в которых сочетаются стороны света и географические объекты. В языке индонезийского острова Бали одна ось основана на солнце: восток – запад, а вторая – на географических объектах: она идет «к морю» в одну сторону и «к горе» в другую, к священному вулкану Агунг, месту, где обитают индуистские боги Бали.

Выше я говорил, что для учителя танцев было бы вершиной глупости говорить что-то вроде «теперь поднимите северную руку и сделайте три шага на восток». Но в любой шутке есть доля истины. Канадский музыковед Колин Макфи провел на Бали несколько лет в 1930-х, изучая музыкальные традиции острова. В книге «Дом на Бали» он вспоминает о мальчике по имени Сампих, который выказал большой талант и интерес к танцам. Поскольку в деревне, где жил мальчик, не было подходящего учителя, Макфи убедил его мать позволить отвезти Сампиха к учителю в другую деревню, чтобы тот смог обучиться начаткам искусства. Макфи все подготовил, приехал с Сампихом к учителю, оставил его там и обещал, что вернется через пять дней, чтобы проверить, как идут дела у мальчика. Учитывая талант Сампиха, Макфи был уверен, что через пять дней прервет продвинутое занятие. Но когда он вернулся, то нашел Сампиха подавленным и почти больным, а учителя вне себя. Невозможно научить мальчишку танцу, сказал учитель, потому что Сампих вообще не понимает указаний. Почему? Потому что Сампих не знает, где «к горе», где «к морю», где запад и восток, поэтому, когда ему говорили: «Сделай три шага к горе» или «Нагнись на восток», он не знал, что делать. У Сампиха в собственной деревне не было никаких проблем с направлениями, но поскольку он раньше никогда не покидал деревню, а ландшафт здесь был незнакомый, он потерял ориентировку и запутался. Неважно, сколько раз учитель показывал ему направление на гору. Сампих постоянно забывал. Все было напрасно.

Почему же учитель не попытался дать другие указания? Он, вероятно, ответил бы, что говорить «сделай три шага вперед» или «нагнись назад» было бы верхом глупости.

То, что я до сих пор излагал, – это просто факты. Они могут показаться странными, и, несомненно, удивительно, что их открыли так недавно, но свидетельства, собранные многими исследователями в разных уголках мира, больше не оставляют места для сомнений в их достоверности. Однако, переходя от фактов, касающихся языка, к их возможному влиянию на мышление, мы вступаем на более зыбкую почву. Разные культуры, конечно, заставляют людей говорить о пространстве радикально отличающимися способами. Но должно ли это непременно означать, что носители и думают о пространстве по-разному? Вот тут должны загореться красные лампочки – осторожно: Уорф! Вроде бы ясно, что если в языке нет слова для какого-то понятия, это необязательно означает, что носители этого языка неспособны воспринять само понятие. В самом деле, носители кууку йимитирр прекрасно способны понимать «лево» и «право», когда говорят по-английски. Забавно, что некоторые из них как будто даже разделяют идеи Уорфа о предполагаемой неспособности носителей английского понимать направления на стороны света. Джон Хэвиленд сообщает, как однажды он работал с информантом над переводом народных сказок кууку йимитирр на английский. Одна история касалась лагуны, которая лежит «к западу от куктаунского аэропорта», – описание, которое большинство носителей английского нашли бы совершенно естественным и поняли очень хорошо. Но его информант вдруг сказал: «А белые-то этого не поймут. На английском мы лучше скажем „направо, как ехать в аэропорт“».

Вместо напрасных поисков того, как отсутствие эгоцентрических координат может ограничивать интеллектуальные горизонты кууку йимитирр, мы обратимся к принципу Боаса – Якобсона и поищем разницу не в том, что языки позволяют своим носителям говорить, а в том, что они обязывают их сказать. В этом конкретном случае существенный вопрос состоит в том, какие мыслительные привычки могут развиться у носителей кууку йимитирр из-за необходимости определять стороны света каждый раз, как потребуется передать пространственную информацию.

Когда вопрос ограничен таким образом, ответ возникает неизбежно, но от этого не становится менее ошеломляющим. Чтобы говорить на кууку йимитирр, вы должны в каждый момент вашей жизни знать, где находятся стороны света, если бодрствуете. Вам нужно точно понимать, где находятся север, юг, запад и восток, так как иначе вы не сможете сообщить самую простую информацию. Из этого следует, что для того, чтобы вы могли говорить на таком языке, у вас в голове должен быть компас, работающий все время, днем и ночью, без перерывов на обед и выходных.

Так оно и есть, у кууку йимитирр есть именно такой безошибочный компас. Они постоянно поддерживают свою ориентацию по отношению к фиксированным сторонам света. Независимо от условий видимости, независимо от того, находятся ли они в густом лесу или на открытой равнине, в помещении или на улице, стоят или двигаются, у них есть точное чувство направления. Стивен Левинсон вспоминает, как он брал носителей кууку йимитирр в разные походы в незнакомые места и пешком, и на машине и проверял, как они ориентируются. В их регионе трудно двигаться по прямой, поскольку путь часто обходит болота, мангровые топи, реки, горы, песчаные дюны, леса, а если пешком, то наводненные змеями луга. Но даже несмотря на это, даже когда их заводили в непроглядно густые леса, даже в пещерах, они всегда, без малейшего колебания, точно указывали направления на стороны света. Они не делают никаких сознательных вычислений: они не смотрят на солнце и не задумываются, перед тем как сказать: «муравей к северу от твоей ступни». У них как будто абсолютный слух на направление. Они просто чувствуют, где север, юг, запад и восток, так же, как люди с абсолютным слухом слышат каждую ноту, не отсчитывая интервалов.

Сходные истории рассказывают про носителей цельталя. Левинсон вспоминает, как одному из них завязали глаза и двадцать раз прокрутили на месте в затемненном доме. Еще с завязанными глазами и с кружащейся головой он без проблем указал направление «истинно под гору». Женщину для лечения привезли в районный центр. Неизвестно, бывала ли она в этом городке, но точно не бывала в том доме, где остановилась. В комнате женщина заметила незнакомое приспособление, раковину, и спросила мужа: «А горячая вода в том кране, что к горе?»

Кууку йимитирр принимают это чувство направления как должное и считают его естественным делом. Они не могут объяснить, откуда они знают стороны света, так же, как вы не сможете объяснить, откуда вы знаете, где «перед вами», а где право и лево. Все же можно установить, что самый очевидный ориентир, а именно положение солнца, не единственный фактор, на который они опираются. Несколько человек сообщали, что когда они путешествуют на самолете очень далеко, например в Мельбурн, находящийся более чем в трех часах полета, они испытывают странное чувство, что солнце не встает на востоке. Один человек даже настаивал, что был в таком месте, где солнце и правда не вставало на востоке. Это значит, что ориентировка кууку йимитирр подводит их, когда они перемещаются в совершенно другой географический регион. Но важнее то, что это показывает: в своей среде они опираются на что-то еще, кроме положения солнца, и эти ориентиры могут превосходить его по значимости. Когда Левинсон спрашивал некоторых информантов, могут ли они придумать какие-то подсказки, которые помогут ему улучшить его чувство направления, они предлагали такие приметы, как разница в яркости ствола на разных сторонах конкретных деревьев, ориентировка термитников, направление ветра в разные сезоны, полеты летучих мышей и перелетных птиц, расположение песчаных дюн в береговой зоне.

Но это лишь начало, поскольку чувство ориентации, необходимое, чтобы говорить на языке, подобном кууку йимитирр, должно охватывать не только текущий момент. Как, например, быть с воспоминаниями? Положим, я попрошу вас описать картину, которую вы когда-то давно видели в музее. Вы, вероятно, опишете то, что видите мысленным взором: скажем молочницу, переливающую молоко в чашу на столе, свет падает слева из окна и освещает стену за ней, и так далее. Или, предположим, вы пытаетесь вспомнить драматическое событие многолетней давности, когда вы перевернулись в лодке на Большом Барьерном рифе. Вы прыгнули направо как раз перед тем, как лодка перевернулась налево, а когда вы поплыли, то увидели перед собой акулу, но… Если вам удалось выжить, чтобы рассказать эту историю, вы, вероятно, опишете все более или менее так, как я сейчас, излагая все с точки зрения вашего положения в каждый момент: прыжок «вправо» из лодки, акула «перед вами». Чего вы, скорее всего, не помните, это была ли акула к северу от вас и плыла на юг, или она была к западу, а плыла на восток. В конце концов, когда прямо перед вами акула, вас меньше всего волнуют стороны света. Сходным образом, если даже во время пребывания в музее вы могли определить ориентацию помещения, в котором висела картина, крайне маловероятно, что вы теперь вспомните, было ли окно на картине к северу или к востоку от девушки. То, что вы видите мысленным взором, – это картина, как она выглядит, если стоять перед ней, и все.

Но если вы говорите на языке типа кууку йимитирр, такое воспоминание просто не пройдет. Вы не можете сказать: «Окно слева от девушки», поэтому вам придется запомнить, было ли окно к северу, югу, западу или востоку от нее. Таким же образом вы не можете сказать: «Акула передо мной». Если вы хотите описать сцену, вам придется определить, даже двадцать лет спустя, в какой стороне света была акула. Выходит, для того чтобы вы могли поделиться воспоминаниями о чем-либо, они должны храниться у вас в мозгу с привязкой к сторонам света.

Звучит неправдоподобно? Джон Хэвиленд заснял на пленку носителя кууку йимитирр Джека Бэмби, рассказывающего своим старым приятелям историю о том, как в юности он перевернулся в лодке в кишащих акулами водах, но сумел невредимым доплыть до берега. Джек с еще одним человеком отвозили на миссионерской лодке одежду и продукты в общину на реке Макайвор. Они попали в шторм, и их лодка перевернулась в водовороте. Оба выпрыгнули в воду и сумели проплыть почти три мили до берега, а по возвращении в миссию обнаружили, что мистер Шварц значительно больше озабочен потерей лодки, чем обрадован их чудесным спасением. Помимо морали, в истории этой примечательно то, что Джек помнил ее с привязкой к сторонам света: сам он прыгнул в воду с западной стороны лодки, его товарищ с восточной, они видели громадную акулу, плывущую на север, и так далее.

Может, он приплел стороны света по ходу рассказа? Но совершенно случайно Стивен Левинсон заснял того же человека, рассказывающего ту же историю спустя два года. Стороны света в двух изложениях точно совпали. Еще примечательнее были жесты рук, сопровождавшие рассказ Джека. В первом фильме, заснятом в 1980 году, Джек смотрит на запад. Когда он говорит, как перевернулась лодка, то делает круговое движение ладонями от себя. В 1982-м он сидит лицом к северу. Теперь, дойдя до кульминации, когда лодка переворачивается, он делает опрокидывающее движение справа налево от себя. Вот только такое истолкование движения его рук совершенно неправильно. В обоих случаях он перекатывает руки с востока на запад! Он сохраняет правильное географическое направление движения лодки, не думая ни секунды. И, кстати, в то время года, когда случилось происшествие, в этой местности дуют сильные юго-восточные ветры, поэтому опрокидывание с востока на запад выглядит весьма вероятным.

Левинсон также вспоминает, как группа людей из Хоупвэйл однажды поехала в расположенный неподалеку Кэрнс, примерно в 150 милях к югу, чтобы обсудить проблемы собственности на землю с другими группами аборигенов. Собрание было в помещении без окон, в здании, в которое можно было попасть или по задней аллее, или через автопарк, так что положение дома относительно расположения города было не вполне очевидно. Примерно через месяц, уже снова в Хоупвэйле, он спросил нескольких участников, как располагался зал встречи и как стояли выступавшие на собрании. Он получил точные, полностью совпадающие ответы об ориентации по сторонам света главного докладчика, классной доски и других объектов в помещении.

Пока что мы установили, что носители кууку йимитирр должны быть способны вспомнить все, что когда-либо видели, с географической координатной сеткой как частью картины. Поэтому будет почти тавтологией сказать, что они должны добавлять к памяти целый дополнительный слой пространственной информации, относительно которой мы пребываем в счастливом неведении. В конце концов, люди, которые говорят: «Рыба в северо-восточном углу магазина», очевидно, должны помнить, что рыба была в северо-восточном углу магазина. Так как большинство из нас не помнит, была ли рыба в северо-восточных углах магазинов (даже если в свое время мы это выяснили), это значит, что носители кууку йимитирр регистрируют и помнят такую информацию о пространстве, которую мы не помним.

Более спорный вопрос состоит в том, означает ли эта разница, что языки кууку йимитирр и английский ведут своих носителей к запоминанию разных версий одной и той же реальности. Например, могут ли перекрестья параллелей и меридианов, которые язык кууку йимитирр накладывает на мир, заставлять его носителей визуализировать и вспоминать пространственное размещение объектов не так, как мы?

Прежде чем мы увидим, как исследователи пытались это выяснить, давайте сначала сыграем в небольшую игру с памятью. Я собираюсь показать вам несколько картинок с парой-тройкой игрушечных объектов, стоящих на столе. Всего объектов три, но вы по большей части будете видеть одновременно два. Вы должны попытаться запомнить их расположение, чтобы потом составить полную картину. Мы начнем с картинки 1, где вы видите домик и девочку. Если вы запомнили их положение, переходим к следующей странице.

Картинка 1. Девочка и домик

Картинка 2. Дерево и домик

Теперь, на картинке 2, вы можете видеть домик с предыдущей картинки и новый объект – дерево. Попробуйте запомнить также положение этих двух предметов, а потом переходите к следующей странице.

Наконец на третьей картинке вы видите на столе только девочку. Теперь представьте, что я дал вам игрушечное дерево и попросил поставить его так, чтобы завершить картинку в соответствии с двумя расстановками, которые вы видели раньше. Куда вы его поставили бы? Сделайте пометку (мысленную или карандашом) на столе, прежде чем перевернете страницу.

Картинка 3. Только девочка

Это не очень сложная игра, и не надо быть пророком, чтобы предсказать, куда вы поместите дерево. Ваш результат будет более или менее таким, как показано на картинке 4, если вы последуете очевидным намекам: на первых картинках девочка стояла слева, рядом с домиком, а дерево гораздо дальше и левее. Итак, это значит, что дерево было дальше слева, чем девочка. Если тут и есть что-то непонятное, то лишь какой смысл заниматься такими очевидными упражнениями.

Картинка 4.

Смысл в том, что для носителей кууку йимитирр или цельталя решение, которое вы предложили, совершенно неочевидно. На самом деле, когда им дают подобные задания, они составляют картинку совершенно другим способом. Они не ставят дерево куда-то слева от девочки, а скорее по другую сторону от нее, справа, как на картинке 5.

Картинка 5.

Но почему они должны выполнять такую простую задачу настолько неправильно? А в их решении, видите ли, нет ничего неправильного. Но кое-что неправильное есть в том, как я это сейчас описал, потому что, в противоположность сказанному, они не поставили дерево «справа от девочки». Они его поставили к югу от нее. На самом деле их решение совершенно разумно для того, кто думает в географических, а не в эгоцентрических координатах. Чтобы увидеть почему, допустим, вы читаете эту книгу, повернувшись лицом на север. (Вы можете всегда поворачиваться лицом к северу, если вы знаете, где он, во избежание путаницы.) Если теперь вы посмотрите опять на картинку 1, то увидите, что домик был к югу от девочки. На картинке 2 дерево было к югу от домика. Ясно, значит, что дерево должно быть к югу от девочки, потому что оно дальше к югу от домика, то есть дальше на юг от девочки. Поэтому при составлении картинки совершенно разумно поставить дерево к югу от девочки, как на картинке 5.

Причина, по которой расходятся эти два решения, в том, что в этот раз стол на картинке 2 развернут на 180 градусов относительно прочих картинок. Мы, думающие в эгоцентрических координатах, автоматически исключаем этот поворот из рассмотрения и игнорируем его, так как он не имеет значения для того, как мы запоминаем размещение объектов на столе. Но те, кто мыслит в географических координатах, не игнорируют этот поворот, и поэтому их воспоминание о том же размещении отличается.

В настоящих экспериментах, которые проводил Левинсон с коллегами из Института психолингвистики Макса Планка в Неймегене (Нидерланды), эти два стола были не на соседних страницах книги, а в соседних комнатах (как на картинке напротив). Участникам показывали расстановку на столе в одной комнате, потом их отводили в комнату напротив и показывали вторую расстановку на втором столе и затем, наконец, приводили в первую комнату, чтобы решить задачу и составить полную картинку на первом столе. Схема поворотов была такой же, как на предыдущих картинках, только в реальной жизни и на настоящих столах. Было проведено много вариантов таких экспериментов с носителями разных языков. И результаты этих экспериментов показывают, что предпочитаемая система координат в языке сильно коррелирует с решениями, которые склонны выбирать участники. Носители эгоцентрических языков, таких как английский, в подавляющем большинстве выбирали эгоцентрическое решение, в то время как носители географических языков, таких как кууку йимитирр и цельталь, выбирали географическое решение.

Факты, полученные в этих экспериментах, сомнений не вызывают, но в последнее время вспыхнул спор, как их интерпретировать. Левинсон утверждал, что результаты показывают глубокие когнитивные отличия между носителями языков с эгоцентрическими и географическими координатами, но некоторые из его утверждений были опровергнуты другими исследователями. Как обычно бывает в ученых спорах, большинство дискуссий велось вокруг плохо определенных терминов: достаточно ли велико воздействие языка, чтобы «реструктурировать познание» (что бы это ни значило)? Главным фактическим возражением против результатов экспериментов было то, что выбор решения мог быть легко искажен физической средой, в которой они проводились.

Например, участников могло подтолкнуть к выбору эгоцентрического решения то, что две комнаты выглядели одинаково с эгоцентрической точки зрения: скажем, стол в обеих комнатах справа, а шкаф там и там – слева. С другой стороны, если эксперимент проводили на улице, особенно в виду заметного географического ориентира, это могло поощрить выбор географического решения. Но даже если это справедливо, то тем более странно выглядят результаты экспериментов с носителями языков в стиле кууку йимитирр, ведь Левинсон проводил их именно в помещениях, выглядевших одинаково с эгоцентрической точки зрения. Стол в обеих комнатах находился справа (то есть в одной комнате на севере, а в другой на юге), а вся остальная мебель расставлена соответственно. И все-таки носители кууку йимитирр и цельталя в подавляющем большинстве случаев делали выбор в пользу географического решения даже при таких «неблагоприятных» условиях.

Значит ли все это, что мы и те, кто говорит на кууку йимитирр, иногда помним «одну и ту же реальность» по-разному? Ответ должен быть «да», по крайней мере в той степени, что две ситуации, которые для нас выглядят одинаково, им покажутся разными. Мы, обычно игнорирующие повороты, воспримем два интерьера, которые отличаются только поворотом, как одну и ту же расстановку. Но те, кто не может игнорировать повороты, будут воспринимать их как две разные расстановки. Один способ представить себе это – вообразить следующую ситуацию. Предположим, вы путешествуете с приятелем – носителем кууку йимитирр – и останавливаетесь в большом отеле. Каждый этаж – это коридор с рядами одинаковых дверей по обеим сторонам. Ваш номер 1264, а приятель остановился напротив вас, в 1263-м. Когда вы заходите к нему, то видите, что его номер – точная копия вашего: тот же маленький коридорчик с ванной слева, как войти, тот же зеркальный гардероб справа, потом собственно комната с такой же кроватью слева, за ней задернутые неразличимо-бурые занавески, тот же длинный стол у стены справа, такой же телевизор на левом краю стола и такой же телефон и мини-бар справа. Короче, вы второй раз видите свой номер. Но когда ваш приятель заходит к вам, он видит помещение совершенно не такое, как у него, а такое, в котором все наоборот. Так как номера находятся напротив друг друга (как и комнаты 1 и 2 на картинке на стр. ХХХ) и обставлены так, чтобы выглядеть одинаково с эгоцентрической точки зрения, они на самом деле меняют север с югом. В его номере кровать была на севере, в вашем на юге; телефон, который в его номере был на западе, теперь на востоке. Так что в то время как вы видели и запомнили тот же номер дважды, носитель кууку йимитирр увидит и запомнит два разных помещения.

Одна из самых соблазнительных и самых частых из всех логических ошибок – скачок от корреляции к причинной связи: предположение, что если два факта связаны, значит, один из них является причиной второго. Чтобы довести этот вид логики до абсурда, я мог бы выдвинуть блестящую новую теорию, что язык может повлиять на ваш цвет волос. В частности, я утверждаю, что если говорить по-шведски, то вы станете блондином, а если по-итальянски, то брюнетом. Как я докажу? Люди, говорящие по-шведски, обычно имеют светлые волосы. Люди, которые говорят по-итальянски, обычно имеют темные волосы. Что и требовалось доказать. Против этого краткого и неопровержимого логического рассуждения вы можете выдвинуть несколько мелких возражений типа: да, то, что вы говорите о корреляции между языком и цветом волос, совершенно верно. Но не могут ли светлые волосы у шведов и темные у итальянцев быть связаны с чем-то еще, кроме языка? Как насчет генов, например, или климата?

Так вот, возвращаясь к языку и пространственному мышлению, единственное, что мы пока установили, – это корреляцию между двумя фактами: первый – что разные языки полагаются на разные координатные системы; второй – что носители этих языков воспринимают и запоминают пространство по-разному. Конечно, я все время подразумевал, что это нечто большее, чем корреляция, и что между родным языком и моделями пространственной памяти и ориентирования есть причинная связь. Но как мы может удостовериться, что корреляция здесь не такая же обманчивая, как между языком и цветом волос? В конце концов, вряд ли сам язык напрямую формирует у кого-либо чувство ориентации. Мы можем не знать точно, на какие подсказки полагаются кууку йимитирр, чтобы понять, где север, но не приходится сомневаться, что их замечательная уверенность в направлениях должна быть основана на сигналах физической среды обитания.

Тем не менее предлагаемая здесь точка зрения такова, что язык вроде кууку йимитирр косвенно формирует чувство ориентирования и географическую память, потому что традиция общаться только в географических координатах заставляет носителей все время помнить о направлениях, вынуждая их постоянно обращать внимание на существенные подсказки в окружающей среде и развивать точную память об их собственных перемещениях. По приблизительной оценке Джона Хэвиленда, каждое десятое слово в нормальном разговоре на кууку йимитирр, часто сопровождаемое очень точной жестикуляцией, – это север, юг, запад или восток. Другими словами, повседневная коммуникация на кууку йимитирр обеспечивает максимально интенсивный курс обучения географической ориентации с самого раннего возраста, насколько это возможно. Если вам нужно постоянно знать свое положение, вы разовьете привычку вычислять и запоминать стороны света в каждый момент жизни. А поскольку эта мыслительная привычка будет внедряться почти с младенчества, она скоро станет второй натурой, не требуя ни усилий, ни сознательного применения.

Причинная связь между языком и пространственным мышлением, таким образом, кажется гораздо более правдоподобной, чем в случае языка и цвета волос. Но правдоподобие еще не является доказательством. Так случилось, что некоторые психологи и лингвисты, например Пегги Ли, Лила Глейтман и Стивен Пинкер, оспорили утверждение, что именно язык влияет на пространственную память и ориентировку. В «Субстанции мышления» Пинкер доказывает, что люди развивают свое пространственное мышление независимо от языка и что языки только отражают ту систему координат, в которой думают их носители. Он указывает, что на географические координаты полагаются небольшие сообщества, живущие на природе, в то время как все крупные городские сообщества полагаются преимущественно на эгоцентрические координаты. Из этого неопровержимого факта он заключает, что система координат, используемая в языке, определяется непосредственно физическим окружением: если вы живете в городе, то проводите большую часть времени в помещении, и даже когда выбираетесь наружу, то повернуть направо, потом налево и еще раз налево после светофора будет самым простым способом сориентироваться, поэтому окружение поощряет вас на мышление в первую очередь в эгоцентрических координатах. Ваш язык потом просто зафиксирует, что вы думаете в эгоцентрической системе. С другой стороны, если вы кочевник из австралийского буша, то там нет ориентиров вроде «улиц или вторых поворотов налево после светофора», поэтому эгоцентрические координаты будут значительно менее удобны, и вы естественным образом придете к мышлению в географических координатах. То, как в итоге вы говорите о пространстве, будет просто отражением того, как вы думаете.

И более того, говорит Пинкер, среда определяет не только выбор между эгоцентрическими и географическими координатами, но даже конкретный тип географических координат, которые используются в языке. Конечно, то, что система цельталя основана на уникальной географической особенности, а система кууку йимитирр использует направления по компасу, – не случайное совпадение. В среде обитания носителей цельталя доминирует видимая особенность местности: склон, идущий вверх и вниз, и поэтому для них естественнее привязываться к этой оси, чем к менее очевидным направлениям компаса. Но поскольку среда обитания кууку йимитирр лишена таких приметных деталей ландшафта, то неудивительно, что их оси основаны на сторонах света по компасу. Короче говоря, Пинкер заявляет, что среда определяет для нас, в каких координатах мы думаем, и это пространственное мышление определяет пространственный язык, а не наоборот.

Хотя к примерам Пинкера не придерешься, его средовой детерминизм неубедителен по нескольким причинам. Разумно, конечно, что каждая культура будет преимущественно пользоваться координатной системой, подходящей для среды ее обитания. Однако принципиально важно осознавать, что разные культуры обладают значительной свободой. Например, ничто в физической среде обитания кууку йимитирр не препятствует им использовать и географические координаты (для больших пространств), и эгоцентрические (для малых). Нет убедительной причины, почему традиционное существование охотника-собирателя помешает кому-то сказать: «у тебя перед ступней муравей» вместо: «к северу от ступни». В конце концов, для описания мелких пространственных соотношений «впереди от ступни» настолько же разумно и настолько же полезно в австралийском буше, как в лондонском или манхэттенском офисе. Это не просто теоретический аргумент – есть другие языки обществ, похожих на кууку йимитирр, которые на самом деле используют сразу и эгоцентрические, и географические координаты. Даже в самой Австралии есть языки аборигенов, такие как тяминтюнг на Северной территории, которые полагаются не только на географические координаты. Так что эксклюзивное использование кууку йимитирр географических координат не было прямо навязано физической средой обитания или образом жизни охотников-собирателей. Это культурная условность. Категорический отказ муравьев кууку йимитирр даже ползать «перед» ступнями кууку йимитирр – не веление природы, но выражение культурного выбора.

Более того, в мире имеются случайные пары языков, на которых говорят в сходных местах обитания, но тем не менее они выбрали для себя разные координатные системы. Цельталь, как мы уже видели, использует почти исключительно географические координаты, но юкатек, другой язык из группы майя, на котором говорит сельская община в Мексике, по большей части использует эгоцентрические координаты. В саванне Северной Намибии бушмены хайлъом говорят о пространстве, как цельталь и кууку йимитирр, в то время как язык племени кгалагади из соседней Ботсваны, живущего в сходной среде обитания, сильно полагается на эгоцентрические координаты. И когда два антрополога сравнили, как носители хайлъом и кгалагади ведут себя в экспериментах с поворотами типа тех, что мы видели выше, оказалось, что большинство носителей хайлъом предлагают географические решения (как то, что нам кажется противоестественным), в то время как кгалагади склоняются к эгоцентрическим решениям.

Итак, система координат в каждом языке не может полностью определяться окружающей средой, и это значит, что разные культуры должны были произвести какой-то выбор. На самом деле, все свидетельства указывают на необходимость максимы «ограниченная свобода» как лучшего способа понять культурное влияние на выбор системы координат. Природа – в данном случае физическая среда обитания – несомненно, ставит ограничения на типы координатных систем, которые могут по здравом размышлении быть использованы в данном языке. Но внутри этих ограничений существует значительная свобода выбора из разных альтернатив.

В средовом детерминизме Пинкера есть другая принципиальная ошибка: он замалчивает тот факт, что среда не взаимодействует напрямую с младенцем или маленьким ребенком – она делает это лишь через посредство воспитания. Чтобы прояснить этот момент, нам нужно строго разделить две проблемы. Первая – это вопрос, что за исторические обстоятельства стали причиной того, что конкретное общество приняло конкретную систему координат. Вторая проблема, которая, собственно, для нас и важна, – это что происходит с Джоном Смитом, отдельным носителем языка, подобного кууку йимитирр, пока он растет, и в особенности – что отвечает за воспитание его абсолютного слуха на направления. Предположим, у нас есть доказательство, что искусство Джона развилось только лет в двадцать, после того как он побывал в бесчисленных охотничьих вылазках и провел тысячи часов в переходах по дикой местности. Точка зрения, что в формировании этого искусства большое участие принимает язык, выглядела бы довольно неубедительно, так как гораздо правдоподобнее, что оно развилось как прямая реакция на среду обитания, что его опыт на охоте и в переходах тренировал ощущение системы координат. Однако мы знаем, что такая координатная система усваивается в очень раннем возрасте. Исследование детей, говорящих на цельтале, показало, что они начинают использовать географический словарь в два года, что в четыре они правильно используют географические координаты при описании размещения объектов и что они полностью овладевают системой к семи годам. Увы, дети кууку йимитирр вообще больше не осваивают эту систему, потому что община теперь в основном говорит по-английски. Но опыты с балинезийскими детьми показывают результаты, близкие к цельталю: дети на Бали используют географические координаты в три с половиной года и осваивают систему к восьми годам.

В два-три года или даже в семь лет Джон Смит понятия не имеет, по каким причинам его общество (сотни или тысячи лет назад) выбрало ту или иную систему координат и был ли этот выбор подходящим для среды обитания или нет. Он просто должен усвоить эту систему своих предков как есть. И поскольку для правильного использования географической координатной системы требуется постоянная и неизменная осведомленность о направлениях, Джон Смит должен развить свой абсолютный слух на направления в очень раннем возрасте, задолго до того, как это умение станет прямым ответом на потребности выживания в физической среде обитания, требования охоты и так далее.

Все это должно показать, что система координат, в которой вы говорите и думаете, определяется для вас не напрямую средой обитания, но скорее тем, как вас воспитали, – другими словами, через посредство культуры. Конечно, можно возразить, что воспитание состоит много из чего, помимо лишь языка. Поэтому мы не можем просто принять на веру, что именно язык, а не что-либо другое в воспитании носителя цельталя или кууку йимитирр, был основной причиной, породившей географическое мышление. Я полагаю, что главная причина тут – просто постоянная необходимость вычислять направления, чтобы говорить самому и понимать окружающих. Но, по крайней мере теоретически, нельзя исключить того, что дети развивают свое географическое мышление по совершенно другим причинам, скажем, за счет интенсивного тщательного обучения ориентироваться с раннего возраста.

На самом деле, есть в нашей эгоцентрической системе координат один элемент, который учит нас осторожности: лево-правая асимметрия. Для большинства живущих на Западе взрослых «лево» и «право» становятся второй натурой, но дети с большим трудом овладевают этим различением, и обычно они его полностью осваивают сравнительно поздно. Большинство детей даже к школьному возрасту все еще не может усвоить эти понятия хотя бы пассивно, а в своей речи не использует «право» и «лево» лет до одиннадцати. Столь позднее овладение навыком и особенно тот факт, что многие дети осваивают эту разницу только под неумолимым давлением школы (где волей-неволей приходится учиться грамоте и, в частности, тому, в какую сторону пишутся буквы), заставляет сомневаться в том, что различение «левого» и «правого» диктуется просто требованиями повседневного общения.

Но если различение «левого – правого» в нашей эгоцентрической системе служит предупреждением против поспешных выводов о причинах выбора системы ориентирования, то упомянутая разница между поздним овладением «левым – правым» и ранним овладением географическими координатами подчеркивает именно те соображения, которые заставляют думать, что в последнем случае причина как раз в языке. Нет никаких свидетельств специального обучения географическим координатам в раннем возрасте (хотя есть сообщение с Бали о том, что направления важны в некоторых обычаях, таких как укладывание детей в кроватку головой в определенную сторону). Так что единственный представимый механизм, который может обеспечить такое интенсивное обучение ориентированию в очень юном возрасте, – это язык, на котором говорят вокруг: знать направления необходимо, чтобы ежедневно общаться по любому простейшему поводу.

Итак, вот случай, заставляющий признать, что связь между языком и пространственным мышлением – не только коррелятивная, но и причинно-следственная и что родной язык влияет на то, как носитель думает о пространстве. В частности, язык вроде кууку йимитирр, который заставляет своих носителей постоянно использовать географические координаты, может оказаться критическим фактором в формировании абсолютного слуха на направления и соответствующих моделей памяти, которые для нас так странны и недостижимы.

Через двести лет после того, как кууку йимитирр подарил миру «кенгуру», последние оставшиеся носители этого языка дали миру жесткий урок философии и психологии. На примере языка кууку йимитирр пришлось признать – скрипя зубами, – что язык может прекрасно обходиться без понятий, которые издавна считались универсальными строительными кубиками пространственного языка и мышления. Это открытие заставило по-новому взглянуть на понятия нашего языка, которые, как убеждает нас здравый смысл, должны быть предопределены природой. Но это только иллюзия, потому что так уж получилось, что наш здравый смысл формировался в культуре, которая употребляет эти понятия. Язык кууку йимитирр дает неоспоримый пример – даже более яркий, чем термины цвета, – культурной условности, которая замаскировалась под природу.

Более того, исследование, вдохновленное кууку йимитирр, подготовило самый поразительный на сегодня пример того, до какой степени язык может влиять на сознание. Было показано, как речевые привычки, запечатленные в раннем детстве, влияют на привычное мышление, выходящее далеко за пределы словесной сферы, так как оно влияет на способность ориентироваться и даже формирует образы в памяти. Кууку йимитирр сделал это как раз вовремя, прежде чем окончательно уйти на запад. «Чистый» язык, который Джон Хэвиленд начал записывать от старейших носителей в 1970-е, теперь ушел путем всех языков вместе с последними представителями того поколения. Хотя звуки кууку йимитирр еще слышны в Хоупвэйле, язык под влиянием английского подвергся глубокому упрощению. Сегодня старшие носители еще используют направления на стороны света довольно часто, по крайней мере, когда говорят на кууку йимитирр, а не по-английски, но большинство людей моложе пятидесяти лет уже не владеют в полной мере этой системой.

Сколько еще черт основных европейских языков мы и сегодня принимаем за естественные и универсальные просто потому, что никто еще не изучил как следует языки, в которых дела обстоят иначе? Мы можем никогда этого не узнать. С другой стороны, если необходимость и дальше корректировать нашу картину мира под влиянием чужих пугает, то могу обрадовать: со временем вероятность обнаружения таких черт становится все меньше. Вместе с кууку йимитирр со сцены сходят сотни других «тропических языков», уничтожаемые наступлением цивилизации. Считается, что за два или три поколения по крайней мере половина из шести тысяч языков мира исчезнет, особенно языки изолированных племен, по-настоящему отличающиеся от привычного и естественного для нас. С каждым годом мнение, что все языки похожи на английский или испанский, становится ближе к реальности. Довольно скоро может оказаться фактически верным утверждение, что «средний стандартный европейский» способ выражаться – единственная естественная модель человеческого языка, потому что нет языков, которые существенно отличались бы от этого. Но это будет пустая истина.

Может создаться впечатление, что только языки далеких племен ведут себя достаточно странно, чтобы породить заметные отличия в мышлении. Поэтому теперь мы рассмотрим две области, в которых можно найти значительную изменчивость даже среди основных европейских языков и где влияние языка на мышление можно, таким образом, почувствовать гораздо ближе к дому.