Настала полночь и миновала незаметно, ибо в долине Фрум ничто не возвещало о приближении полуночного часа.

Во втором часу ночи в темном фермерском доме, бывшей, резиденции д'Эрбервиллей, послышался легкий скрип. Тэсс, которая спала в комнате наверху, услышала шум и проснулась. Это скрипнула ступенька у поворота лестницы, где доска была плохо прибита. Тэсс видела, как распахнулась дверь ее спальни и в полосе лунного света показался ее муж, ступавший с какой-то странной осторожностью; он был в одной рубашке и брюках. Первая ее вспышка радости угасла, когда она заметила, что он бессмысленно смотрит куда-то в пространство. Выйдя на середину комнаты, он остановился и прошептал с бесконечной печалью:

— Умерла! Умерла! Умерла!

Под действием сильного волнения Клэр иногда ходил во сне и даже проделывал странные вещи: так, например, ночью, по возвращении с базара, куда они ездили перед свадьбой, он воспроизвел в своей спальне драку с человеком, который оскорбил Тэсс. Она поняла, что долгие душевные муки снова повергли его в это состояние.

Так глубоко было ее доверие к нему, что бодрствующий или спящий, он не внушал ей ни малейшего страха. Если бы он вошел с пистолетом в руке, и тогда вряд ли поколебалась бы ее вера в него как своего защитника.

Клэр подошел ближе и склонился над ней.

— Умерла, умерла, умерла! — шептал он.

Пристально, с той же беспредельной скорбью смотрел он на нее в течение нескольких секунд, потом нагнулся ниже, обнял ее и завернул в простыню, словно в саван. Подняв ее с кровати с тем почтением, какое принято оказывать покойникам, он вынес ее из комнаты, бормоча:

— Моя бедная, бедная Тэсс… моя дорогая, любимая Тэсс! Такая милая, добрая, преданная!

Неясные слова, от которых он сурово воздерживался наяву, были бесконечно сладки ее одинокому сердцу, изголодавшемуся по ласке. Даже ради спасения своей жизни она не согласилась бы пошевельнуться или вырваться из его рук и положить конец этой сцене. Поэтому она не шевелилась, едва осмеливаясь дышать, недоумевая, что думает он делать с нею. Он вынес ее на площадку лестницы.

— Моя жена… умерла, умерла! — сказал он.

На секунду он остановился, чтобы отдохнуть, и прислонился к перилам. Не думал ли он бросить ее вниз? Инстинкт самосохранения почти угас в ней; зная, что завтра он хотел уехать, быть может, навсегда, она лежала в его объятиях и, несмотря на грозившую ей опасность, испытывала скорее блаженство, чем страх. Если бы они могли вместе упасть и разбиться, как бы это было хорошо, как кстати!

Однако он не уронил ее, а, прислонившись к перилам, запечатлел поцелуй на ее губах — на губах, от которых отворачивался днем. Потом он снова крепко ее обнял и стал спускаться по лестнице. Скрип расшатанной ступеньки не разбудил его, и они благополучно спустились вниз. Освободив на секунду одну руку и поддерживая Тэсс другой рукой, он отодвинул дверной засов и вышел из дому, слегка ударившись ногой, одетой в носок, о дверь. Но, казалось, он этого не заметил и, очутившись на просторе, вскинул Тэсс на плечо, чтобы легче было нести ее; к тому же отсутствие, одежды заметно уменьшало тяжесть его ноши. Он понес ее к реке, находившейся на расстоянии нескольких шагов.

Она еще не знала конечной его цели — если была у него какая-нибудь цель — и строила догадки, словно посторонний наблюдатель. Спокойно она отдалась ему всем своим существом, и теперь ей приятно было сознавать, что он видит в ней свою собственность, которой может располагать по своему желанию. Ощущая ужас завтрашней разлуки, она утешалась тем, что сейчас он признал ее своей женой и не отрекался от нее; и пусть в этом признании зайдет он так далеко, что присвоит себе право подвергать ее жизнь опасности.

Вдруг она догадалась, что пригрезилось ему: он грезил о том воскресном утре, когда переносил ее на руках через лужу, — ее и других работниц, которые любили его почти так же, как она, если это только возможно, — чему Тэсс, впрочем, не верила. Клэр не понес ее к мосту: он прошел несколько шагов вдоль реки по направлению к мельнице, потом остановился у самой воды.

Река, пересекая эти луга, во многих местах разбивалась на множество рукавов, образуя островки, не имевшие названия; а потом ее воды снова сливались в один широкий поток. Клэр остановился как раз там, где река не разделялась на рукава и была многоводной и глубокой. Через нее был переброшен узкий мостик для пешеходов, но осенние ливни смыли перила, и осталась только узкая доска, поднимавшаяся на несколько дюймов над водой; течение здесь было быстрое, и только люди, не подверженные головокружению, могли пройти по этому мостику. Днем Тэсс видела из окна, как молодые парни шли по нему, похваляясь — своим умением сохранять равновесие. Быть может, и ее муж наблюдал эту сцену; как бы то ни было, но сейчас он поднялся на мостик и двинулся вперед, нащупывая дорогу ногой.

Не хочет ли он утопить ее? Возможно. Место было безлюдное, река достаточно глубока и широка, для того чтобы осуществить это намерение. Пусть он утопит ее, если хочет. Это лучше, чем расстаться завтра и жить в разлуке.

Под ними мчался и бурлил быстрый поток, швыряя, искажая и раскалывая отраженный лик луны.

Проплывали клочья пены, а вокруг свай колебались зацепившиеся за них водоросли. Если они оба упадут сейчас в реку — так крепко их объятие, что спастись они не смогут. Почти безболезненно уйдут они из жизни, и она не услышит больше упреков и его не упрекнут за то, что он на ней женился. Последний час его жизни с ней будет часом любви. А если доживут они до его пробуждения, вернется дневное его отвращение к ней и этот час останется в памяти только как сновидение.

Ей захотелось сделать движение, которое увлекло бы их в пучину, но она не посмела исполнить свое желание. Она нисколько не дорожила своей жизнью — это она доказала, — но не вправе была располагать жизнью Клэра. Он благополучно достиг противоположного берега.

Дальше начиналось поле — бывшие монастырские владения. Крепче прижав к себе Тэсс, он направился к разрушенным хорам церкви, находившейся от них в нескольких шагах. У северной стены стояла пустая каменная гробница какого-то аббата, куда для нелепой забавы обычно ложились все туристы. В нее он бережно положил Тэсс. Еще раз поцеловав ее губы, он глубоко вздохнул, словно достиг наконец желанной цели. Потом он улегся на земле подле каменного гроба и от усталости погрузился тотчас же в глубокий, мертвый сон. Он лежал неподвижно. Наступила реакция после душевного напряжения, которое даровало ему силы.

Тэсс села в гробу. Погода для этой поры года стояла сухая и мягкая, но все-таки холод был такой, что Клэру, полуодетому, опасно было оставаться здесь долго. Если предоставить его самому себе, он, вероятно, останется здесь до утра и схватит смертельную простуду. Она слыхала, что такие случаи бывали с лунатиками. Но могла ли она разбудить его и объяснить, что он тут делал? Ведь он бы сгорел от стыда, узнав о безумной своей выходке. Тем не менее Тэсс встала со своего каменного ложа и слегка встряхнула Клэра, но, разумеется, этого было недостаточно, чтобы его разбудить. Следовало немедленно принять какие-то меры, так как у нее уже начался озноб, — простыня плохо защищала от холода; пока она была в его объятиях, волнение согревало ее, но это блаженное состояние миновало.

Внезапно ей пришло в голову прибегнуть к внушению. Со всей твердостью и решимостью, на какую только была способна, она шепнула ему на ухо:

— Пойдем дальше, Дорогой, — и настойчиво потянула его за руку.

К великому ее облегчению, он повиновался беспрекословно: по-видимому, ее слова вплелись в его сновидение, которое вступало в новую фазу, — ему мерещилось, что она воскресла и дух ее увлекает его на небо. Тэсс повела его за руку к каменному мосту перед домом, где они жили, и, миновав мост, остановилась у двери. Ей больно было идти босиком по камням, от холода она окоченела, но Клэр был в шерстяных носках и, казалось, не чувствовал холода.

Далее все шло гладко. Она заставила его лечь на диван и укутала потеплее, потом развела огонь в камине, чтобы он согрелся. Она думала, что шум и шаги разбудят его, и втайне на это надеялась. Но он был так измучен душевно и физически, что не проснулся.

Когда они встретились на следующее утро, Тэсс тотчас же поняла, что Энджел ничего не помнит об ее участии в ночной прогулке, хотя, быть может, и догадывается о том, что ходил во сне. И действительно, очнувшись от глубокого сна, близкого к небытию, он в течение тех первых секунд, когда мозг — подобно потягивающемуся Самсону — пробует свою силу, смутно припомнил необычно проведенную ночь. Но реальность скоро прогнала всякие догадки.

Он додал, чтобы ход его мыслей прояснился; он знал по опыту: если не исчезало при дневном свете — решение, принятое накануне вечером, стало быть, оно, даже если и было порождено эмоцией, основано на доводах, выдвинутых рассудком, и поэтому заслуживает доверия. И вот в бледном утреннем свете он снова решил расстаться с Тэсс — решение это уже не было пылким и негодующим. Лишенный породившей его страсти, это был лишь остов прежнего решения, но тем не менее оно было окончательным. Клэр больше не колебался.

За завтраком и позднее, когда они укладывали оставшиеся вещи, он казался таким усталым после ночной прогулки, что Тэсс готова была рассказать ему все, но передумала: он будет рассержен, огорчен, почувствует себя в смешном положении, если узнает, что бессознательно проявил к ней свою любовь, осужденную здравым смыслом, унизил себя этой любовью, когда рассудок его спал. Рассказать ему о случившемся — значило высмеять протрезвившегося человека за то, что он проделывал в пьяном виде.

Мелькнула у нее и такая мысль: быть может, он сохранил смутное воспоминание о том, как нежен был с ней во сне, и не склонен говорить об этом из опасения, как бы Тэсс не воспользовалась удобным случаем и не обратилась к нему с новой просьбой не уезжать.

Он написал, чтобы из ближайшего города прислали экипаж, который и был подан вскоре после завтрака. В этом увидела она начало конца — быть может, временного; ночное происшествие, выдавшее его нежность, вновь воскресило ее мечты о возможности примирения. Багаж положили на крышу экипажа, и они тронулись в путь. Мельник и старая служанка выразили некоторое удивление по поводу внезапного отъезда, но Клэр объяснил его тем, что мельница работает по старинке, тогда как он хотел изучить новейшие методы. В сущности, такое объяснение не грешило против истины. Отъезд их отнюдь не наводил на мысль о катастрофе и не опровергал предположения, что они едут навестить друзей.

Путь их лежал мимо мызы, откуда они уехали несколько дней назад, находя друг в друге такую светлую радость, а так как Клэр хотел покончить свои дела с мистером Криком, то Тэсс поневоле должна была заглянуть к миссис Крик, — иначе та заподозрила бы, что дело неладно. — Не желая привлекать всеобщее внимание, они оставили экипаж у калитки, выходящей на проезжую дорогу, и пошли бок о бок по тропинке. Одни пеньки остались там, где были ивовые заросли, и они издали могли разглядеть то место, куда последовал за ней Клэр, когда упрашивал ее стать его женой; слева была изгородь, за которой она, зачарованная, слушала его игру на арфе; а дальше, за коровником, виднелся луг, где они впервые поцеловались. Летние золотые тона пейзажа стали теперь серыми, краски потускнели, чернозем превратился в грязь, и холодна была река.

Фермер увидел их со скотного двора и пошел им навстречу, скроив при этом шутливо-лукавую мину, которая в Тэлботейс и в окрестностях считалась уместной при встрече с молодоженами. Затем из дому вышла миссис Крик, а за ней и другие их старые знакомые, но ни Мэриэн, ни Рэтти не было видно.

Тэсс мужественно выслушала их лукавые намеки и дружеские насмешки, которые задевали ее отнюдь не так, как предполагали шутники. Между мужем и женой установилось молчаливое соглашение скрывать свое отчуждение, и по их поведению ни о чем нельзя было догадаться. И тут, хотя Тэсс предпочла бы ни слова об этом не слышать, ей подробно рассказали о Мэриэн и Рэтти: последняя уехала домой к отцу, а Мэриэн, уйдя с мызы, подыскивала новое место. Все выражали опасение, что она плохо кончит.

Желая рассеять тоску, навеянную этим рассказом, Тэсс пошла попрощаться со своими любимицами коровами — и каждую погладила. Перед отъездом она и Клэр стояли рядом, точно связанные и духовно и физически но жалкими показались бы они тому, кто знал правду; внешне их жизни слились в одну: его рука касалась ее руки, она задевала его своим платьем, они вместе прощались с обитателями мызы и говорили о себе «мы» — и, однако, были так же далеки друг от друга, как два полюса. Должно быть, в их позе все-таки было что-то напряженное, неестественное и какая-то неловкость проглядывала в их усилии сыграть роль любящих супругов — неловкость, не похожая на смущение, которое свойственно молодоженам, — потому что после их отъезда миссис Крик сказала мужу:

— Странно у нее блестели глаза. Да и стояли они оба, словно восковые куклы, а говорили, точно во сне! Ты не заметил? Правда, Тэсс всегда была какой-то чудной, и сейчас она что-то непохожа на молодую, которая гордится своим муженьком.

Снова сели они в экипаж и ехали по дороге, ведущей в Уэтербери и Стэгфут-Лейн, пока не добрались до лейнской гостиницы; здесь Клэр отпустил экипаж. В гостинице они немного отдохнули и поехали дальше, по направлению к родной деревушке Тэсс; лошадью правил человек, им незнакомый, который не знал их отношений. Когда они миновали Натлбери, Клэр остановил экипаж у перекрестка и сказал Тэсс, что здесь он с ней расстанется, если она по-прежнему хочет вернуться к матери. Так как в присутствии кучера они не могли говорить свободно, он предложил ей пройтись пешком по одной из боковых дорог. Она согласилась, и, приказав кучеру ждать, они отошли.

— Попробуем понять друг друга, — сказал он мягко. — Мы расстаемся мирно, но я пока не могу примириться с тем, что стало между нами. Я постараюсь справиться с собой. Тебя я извещу, куда предполагаю поехать, как только сам буду это знать. И если я себя приучу к тому, что сейчас кажется мне невыносимым, — если это нужно и возможно, — я вернусь к тебе. Но пока я сам к тебе не приеду, не делай попыток приехать ко мне — так будет лучше.

Тэсс этот суровый приказ показался смертным приговором. Она ясно понимала, в каком свете она предстает перед ним: он видел в ней только женщину, которая грубо его обманула. Но каков бы ни был ее проступок, заслуживает ли она подобного наказания? Однако спорить с ним она больше не могла. Она только повторила его слова:

— Пока ты ко мне не приедешь, я не должна пытаться к тебе приехать?

— Да.

— А писать тебе я могу?

— Конечно… если ты заболеешь или в чем-нибудь будешь нуждаться. Надеюсь, этого не случится, и, стало быть, я напишу тебе первый.

— Я согласна на эти условия, Энджел, потому что тебе лучше знать, какое наказание я заслуживаю. Но только… только сделай так, чтобы оно было мне по силам!

Больше она ничего не сказала. Если бы Тэсс была менее непосредственна, если бы она сделала ему сцену, упала в обморок, истерически зарыдала, то здесь, на этой безлюдной дороге, пожалуй, он не устоял бы перед ней, хотя и был одержим непомерной требовательностью. Но она приучила себя к мысли о долгих страданиях и облегчила ему путь — она сама была лучшей его помощницей. Ее покорность была проявлением безрассудного подчинения обстоятельствам, свойственного всему роду д'Эрбервиллей, — и те струны его сердца, которые могли быть затронуты ее мольбами, остались немы.

После этого они обсуждали только практические вопросы. Он вручил ей пакет с приличной суммой, затребованной специально для этой цели от его банкиров. Бриллианты, которыми Тэсс, по-видимому, владела только пожизненно (если он правильно понял волю покойной), он предложил отправить на хранение в банк, на что она охотно согласилась.

Покончив с этими делами, он проводил Тэсс до перекрестка и усадил в экипаж. Кучеру было уплачено и сказано, куда отвезти ее. Взяв затем свой саквояж и зонтик — единственные вещи, которые привез он сюда, — Клэр распрощался с ней. Так они расстались.

Экипаж медленно поднимался на холм, а Клэр провожал его глазами, безотчетно надеясь, что Тэсс выглянет на секунду из окна. Но ей и в голову не пришла такая мысль, — да она и не могла бы этого сделать, так как лежала в полуобморочном состоянии. Он смотрел, как она уезжает, и в тоске процитировал стих поэта, переделывая его по-своему:

Когда экипаж скрылся за гребнем холма, Клэр пошел своей дорогой, и вряд ли он знал, что продолжает ее любить.