Энджелу очень хотелось провести с ней перед свадьбой один день наедине, где-нибудь вдали от мызы в последний раз побродить с той, которая является пока его возлюбленной, — провести романтический день в обстановке, неповторимой больше, потому что близился уже и другой великий день. И он предложил сделать кое-какие покупки в соседнем городке, куда они вместе и отправились.

На мызе Клэр жил затворником, не встречаясь с представителями своего класса; месяцами он не бывал вблизи города и не нуждался в собственном экипаже. Когда ему нужно было куда-нибудь съездить, он брал у фермера верховую лошадь или двуколку. На этот раз они поехали в двуколке.

И вот впервые пришлось им делать покупки, предназначенные для них обоих. Был сочельник — всюду виднелись ветки омелы и остролиста; и в город стеклось немало народу со всех концов графства. Тэсс, идущей под руку с Клэром, пришлось расплачиваться за то, что ее сияющее счастьем лицо стало еще прекраснее обычного, — все поворачивались и смотрели на нее.

Вечером они вернулись в гостиницу, где остановились. Тэсс осталась ждать у входа, пока Энджел пошел распорядиться, чтобы запрягли лошадь. Зал был полон народа, безостановочно входили и выходили посетители. Когда дверь распахивалась, свет падал прямо на лицо Тэсс. Мимо прошли двое мужчин. Один из них с удивлением осмотрел ее с ног до головы, и ей показалось, что он из Трэнтриджа, хотя трэнтриджских жителей редко можно было здесь встретить — слишком далеко отсюда была их деревня.

— Хорошенькая девушка! — заметил другой.

— Да, хорошенькая. Но либо я обознался, либо… — И он выразил сомнение, можно ли Тэсс назвать девушкой.

Клэр, возвращаясь из конюшни, столкнулся с говорившим на пороге, услыхал его слова и увидел, как Тэсс вся съежилась. Оскорбление, нанесенное ей, привело его в бешеную ярость, и, ничего не соображая, он со всего размаха ударил говорившего кулаком в подбородок так, что тот отлетел в коридор.

Придя в себя, оскорбитель рванулся вперед, и Клэр, переступив порог, приготовился защищаться. Но, по-видимому, противник его передумал. Он снова посмотрел на Тэсс и сказал Клэру:

— Прошу прощения, сэр. Я ошибся. Принял ее за другую девушку, которая живет в сорока милях отсюда.

Клэр, раскаиваясь в своей запальчивости и пожалев, что оставил ее одну у входа в гостиницу, поступил так, как обычно поступал в подобных случаях, — дал пострадавшему пять шиллингов, и они разошлись, пожелав друг другу спокойной ночи. Когда Клэр взял от конюха вожжи и парочка отъехала, эти двое мужчин пошли в противоположную сторону.

— Ты и в самом деле ошибся? — спросил второй.

— Ну нет, только я не захотел расстраивать этого джентльмена.

Тем временем влюбленные ехали своей дорогой.

— А могли бы мы отложить немного свадьбу? — спросила Тэсс упавшим голосом. — Если бы нам захотелось?

— Нет, дорогая. Успокойся. Ты думаешь, что парень подаст на меня в суд за оскорбление? — спросил он добродушно.

— Нет… Я думала… Если бы пришлось отложить…

Он не понял, о чем она думала, и посоветовал ей выбросить из головы вздорные фантазии, что она и попыталась сделать, насколько это было возможно. Но всю дорогу домой она была грустна, очень грустна, пока не подумала: «Мы уедем далеко, далеко, за сотни миль отсюда… То, что сегодня произошло, никогда больше не повторится… Там я не столкнусь с призраками прошлого».

В этот вечер они неясно простились на площадке лестницы, и Клэр поднялся к себе в мезонин. Тэсс занялась кое-какими приготовлениями, опасаясь, что в оставшиеся несколько дней не успеет сделать все необходимое. Вдруг она услышала над головой в комнате Энджела шум — возню и удары. Все в доме спали; испугавшись, что Клэр заболел, она побежала наверх, постучала в дверь и спросила, что с ним.

— Ничего, дорогая, — ответил он. — Прости, что я тебя испугал! Забавная история: мне приснилось, будто я снова дерусь с тем парнем, который сегодня тебя оскорбил, и я тузил кулаком по саквояжу, который достал для того, чтобы уложить вещи. У меня бывают во сне такие припадки. Иди спать и больше об этом не думай.

Нужна была эта последняя капля — и с колебаниями было кончено. Сказать ему о прошлом она не могла; оставался другой выход. На четырех страницах она написала сжатую историю тех событий, которые произошли три-четыре года назад, и вложила письмо в конверт, адресовав Клэру. Потом, опасаясь приступа слабости, она, сбросив ботинки, поднялась наверх и подсунула письмо под дверь.

Неудивительно, что ночь она провела без сна, прислушиваясь, когда наверху раздастся первый шорох. Все произошло, как обычно; Клэр спустился вниз. Спустилась и она. Внизу, на площадке лестницы, он обнял ее и поцеловал, так же нежно, как и всегда!

Ей показалось, что он слегка расстроен и утомлен. Но об ее исповеди он не сказал ничего, даже тогда, когда они остались одни. Прочел ли он? Она чувствовала, что ничего не может сказать, пока он сам не заговорит. Прошел день, и стало очевидным: он не заговорит, что бы он ни думал. Как и раньше, он был прост, с ней и ласков. Неужели ее опасения были простым ребячеством? Неужели он прощает ее и любит ее такою, какова она есть, и посмеивается над ее волнением, как над нелепым кошмаром? Да получил ли он ее письмо? Она заглянула в его комнату и не увидела никакого письма. По-видимому, он простил. И вдруг она пламенно поверила, что даже в том случае, если он не получил письма, он все равно простит ее.

Таким он был с ней ежедневно, утром и вечером, а между тем настал канун Нового года — день свадьбы.

Влюбленные не встали в час доения коров, ибо последнюю неделю их пребывания на мызе они провели на положении гостей, а Тэсс даже получила отдельную комнату. Спустившись вниз к утреннему завтраку, они были удивлены переменами, которые в их честь произвели в большой кухне. В необычно ранний час фермер велел выбелить уголок перед очагом, оттереть печные кирпичи, а над очагом повесить желтые атласные занавеси вместо холщовых, грязно-синих, с черной заплатой, висевших здесь раньше. Благодаря тому, что подновлена была та часть комнаты, куда каждый стремился в хмурое зимнее утро, вся комната оживилась.

— Решил что-нибудь устроить в вашу честь, — сказал фермер, — а так как вы слышать не хотите о танцах под скрипку и виолончель, как принято было в добрые старые времена, я и устроил такую штуку, от которой никакого шума не будет.

Родные Тэсс жили так далеко, что вряд ли приехали бы на свадьбу, даже если бы их пригласили, но из Марлота никого не пригласили. Что же касается близких Энджела, он, как полагается, известил их о дне свадьбы, прибавив, что был бы рад видеть хотя бы кого-нибудь из них; если бы они пожелали приехать Братья его совсем не ответили: они, по-видимому были возмущены. Отец с матерью написали печальное письмо, в котором сожалели о его столь быстрой и необдуманной женитьбе, но потом добавляли, что хотя они и меньше всего ожидали увидеть невесткой работницу с мызы, однако сын их уже достиг такого возраста, когда может самостоятельно сделать выбор.

Эта холодность огорчила Клэра меньше, чем можно было думать, так как у него был козырь, которым он рассчитывал скоро их удивить. Объявить теперь, что Тэсс, еще недавно работавшая на молочной ферме, принадлежит к роду д'Эрбервиллей, было делом рискованным, и он решил скрывать ее происхождение до той поры, пока в течение нескольких месяцев, путешествуя и читая под его руководством, она не приобретет необходимую светскость, а тогда повезти ее к своим родителям и с торжеством представить им как достойную дочь этого древнего рода. Это была мечта влюбленного, не более. Быть может, происхождение Тэсс имело для него большее значение, чем для кого бы то ни было.

Она видела, что отношение его к ней после ее исповеди осталось прежним, и усомнилась, нашел ли он письмо. Прежде чем он позавтракал, она встала из-за стола и поспешила наверх: ей хотелось еще раз заглянуть в каморку Клэра. Поднявшись по лестнице, она остановилась у открытой двери, задумчиво осматриваясь по сторонам, потом наклонилась над порогом, куда несколько дней назад в таком волнении подсунула свою записку. Ковер доходил до самого порога, и из-под края ковра торчал уголок белого конверта с ее письмом, которое Клэр не заметил, ибо второпях она подсунула его под ковер.

Чувствуя дурноту, она схватила письмо. Да, оно было по-прежнему запечатано. Бремя, на ней лежавшее, не было сброшено. Теперь, когда в доме шли последние приготовления, она не могла отдать его Клэру; и, спустившись в свою комнату, она разорвала письмо.

Когда Клэр увидел ее, она была так бледна, что он испугался. В душе Тэсс знала, что попавшее под ковер письмо — только предлог отложить признание, ведь время еще было. Но вокруг все хлопотали и суетились. Нужно было одеваться. Фермер и миссис Крик приглашены были свидетелями… Размышлять и объясняться не оставалось времени. Тэсс удалось только минуту побыть с Клэром наедине, когда они встретились на площадке лестницы.

— Как мне нужно с тобой поговорить! Я хочу исповедаться тебе во всех моих ошибках и прегрешениях, — сказала она с деланной беззаботностью.

— Нет, нет, никаких ошибок, любимая. Сегодня ты должна быть совершенством! — воскликнул он. — Потом у нас еще будет достаточно времени поговорить о наших грехах. И я в своих исповедаюсь.

— Лучше будет, если я сделаю это теперь, чтобы ты потом не…

— Прекрасно, моя фантазерка! Когда мы будем у себя дома — ты и расскажешь обо всем, но не теперь. И я расскажу о своих ошибках. Только не нужно портить этого дня. Это будет прекрасная тема для разговора, когда окажется, что нам нечем заняться.

— Так ты в самом деле не хочешь меня выслушать, милый?

— Не хочу, Тэсси.

Надо было одеваться и ехать в церковь — поговорить им больше так и не пришлось. Однако слова его слегка ее успокоили. В течение оставшихся двух часов у нее не было времени размышлять, ибо, она целиком отдалась охватившему ее чувству огромной неясности к нему. Все опасения и предчувствия наконец поглотило единственное ее желание, с которым она так, долго боролась, — желание принадлежать ему, назвать его своим господином, назвать его своим, а потом, если так нужно, умереть. Одеваясь, она парила в облаке радужных грез, и в их сиянии не было места зловещим мыслям.

Церковь находилась далеко, и пришлось взять экипаж, — тем более что была зима. На ближайшем постоялом дворе была нанята закрытая карета, сохранившаяся со времен почтовых дилижансов. Она отличалась громоздкими колесами, тяжелыми спицами, огромным изогнутым кузовом, множеством ремней и рессор, а дышло походило на таран. Форейтор был солидный «малый» лет шестидесяти, мученик подагры, заполученной им в далекой молодости благодаря постоянному пребыванию на чистом воздухе в любую погоду, что вело к злоупотреблению крепкими напитками. Двадцать пять лет прошло с тех пор, как он перестал быть форейтором-профессионалом, и в течение двадцати пяти лет он стоял без дела у дверей гостиницы, словно надеялся, что вернется доброе старое время. На правой ноге у него была незаживающая рана, образовавшаяся от постоянного трения о дышла аристократических экипажей за время многолетней его службы в «Золотом гербе» в Кэстербридже.

В эту громоздкую и скрипучую колымагу с дряхлым вожатым уселась partie carree — жених с невестой и мистер и миссис Крик. Энджелу хотелось, чтобы хоть один из его братьев был шафером, но на его письмо, заключавшее осторожный намек, они ответили молчанием, свидетельствовавшим о нежелании приехать. Им не нравился этот брак, и они не намерены были скрывать свои чувства. Быть может, и лучше, что они не приехали. Они не были светскими молодыми людьми, но общение с обитателями мызы оскорбило бы их понятие о сословных различиях, не говоря уж об их отрицательном отношении к этому браку.

Тэсс, взволнованная приближением торжественной минуты, не думала об этом; она ничего не замечала, не видела, по какой дороге они едут в церковь. Она знала, что Энджел подле нее; все остальное тонуло в лучезарной дымке. Она была каким-то неземным существом, созданным поэзией, одной из тех классических богинь, о которых рассказывал ей Клэр во время прогулок.

Так как оглашения не делали, то в церкви собралось человек десять, не больше; но будь здесь тысячная толпа, все равно на Тэсс она не произвела бы никакого впечатления. Астрономическое расстояние отделяло присутствующих от того мира, в каком пребывала Тэсс. По сравнению с той ликующей торжественностью, с какой поклялась она ему в верности, обычная женская робость и смущение казались легкомысленным кокетством. Во время перерыва в богослужении, когда они оба преклонили колени, она бессознательно склонилась к нему, и ее плечо коснулось его руки, — ее испугала мимолетная мысль, и движение это было инстинктивным: она хотела убедиться в его близости, хотела крепче поверить в то, что его преданность выдержит все испытания.

Клэр знал, что она его любит, — любовью дышало все ее существо, — но в то время он не знал всей глубины ее чувства, напряженности его и самоотверженности, не знал, что оно является залогом верности, терпения, безграничной преданности.

Когда они вышли из церкви, звонари ударили в колокола. Только три ноты слышались в колокольном звоне, так как строители церкви считали, что этого количества вполне достаточно для выражения радости в таком маленьком приходе. Проходя рядом с мужем мимо колокольни по тропинке, ведущей к воротам, она чувствовала, как гудит вокруг них вибрирующий воздух, и это гармонировало с той напряженной духовной атмосферой, в которой она жила.

Экзальтация — ей казалось, что она озарена светом, подобно ангелу, которого видел на солнце св.Иоанн, — продолжалась, пока не замер гул колоколов и не улеглось волнение, вызванное свадебным обрядом. Теперь она начала замечать то, что ее окружало. Не ускользнули детали: мистер и миссис Крик поехали домой в высланной с мызы двуколке, предоставив карету в полное распоряжение молодоженов, и Тэсс только теперь заметила особенности этой колымаги. Она молча и долго ее рассматривала.

— Ты как будто приуныла, Тэсси, — сказал Клэр.

— Да, — ответила она, прижимая руку ко лбу. — Многое меня пугает. Все это так серьезно, Энджел. И вот мне кажется, будто эту карету я когда-то видела и прекрасно ее знаю. Это очень странно: должно быть, я ее видела во сне.

— О, ты слышала легенду о д'эрбервилльской карете — знаменитое поверье, касающееся твоей семьи и ходившее по всему графству в ту пору, когда твои предки были здесь хорошо известны. А эта старая рухлядь напомнила тебе о легенде.

— Право же, я никогда о ней не слыхала, — возразила она. — А что это за легенда?

— Мне бы не хотелось подробно рассказывать ее сейчас. В шестнадцатом или семнадцатом веке некий д'Эрбервилль совершил в своей фамильной карете страшное преступление, и с тех пор члены этого рода видят карету либо слышат о ней всякий раз, как… Но я расскажу тебе об этом как-нибудь в другой раз — история слишком мрачная. Должно быть, что-то ты о ней слыхала и смутно припомнила при виде этой почтенной колымаги.

— Нет, я о ней прежде ничего не слышала, — прошептала она. — Энджел, эта карета является членам моего рода перед смертью или тогда, когда мы совершим преступление?

— Не надо, Тэсс!

Он закрыл ей рот поцелуем.

Когда они приехали домой, она совсем пала духом и мучилась угрызениями совести. Да, теперь она была миссис Энджел Клэр, но морально имела ли она право носить это имя? Не должна ли она называться миссис Александр д'Эрбервилль? Оправдывает ли беспредельная любовь то, что праведные души могут называть преступным умалчиванием? Она не знала, как должна женщина поступить в подобном случае, и ей не с кем было посоветоваться.

Когда Тэсс на несколько минут осталась одна в своей комнате — сегодня в последний раз входила она в нее, — она опустилась на колени и стала молиться. Она пыталась молиться богу, но, в сущности, обращалась с молитвой к мужу. Ее поклонение этому человеку было таково, что она почти боялась, не предвещает ли оно беду. Она смутно чувствовала, что, как говорил монах Лоренцо: «Таких страстей конец бывает страшен». Такая любовь, наверно, слишком безрассудна для человеческой природы — слишком буйна, безумна, смертоносна.

— О мой любимый, мой любимый, зачем я так тебя люблю? — шептала она. — Та, которую любишь ты, не я, а другая в моем образе, — та, какой бы я могла быть!

Приблизился час отъезда. Они решили выполнить давно задуманный план — поселиться на несколько дней на старой ферме около уэллбриджской мельницы, где Клэр собирался изучать мукомольное дело. В два часа они кончили все сборы. Фермер и его жена пошли проводить их до калитки. На красном кирпичном крыльце теснились все работники мызы. У стены понуро стояли три товарки Тэсс. Она сомневалась, придут ли они проститься, но все три были здесь, героически стойкие до конца. Она понимала, почему маленькая Рэтти кажется такой хрупкой, Изз — трагически скорбной, а Мэриэн — растерянной; и, видя их тоску, на секунду забыла о своей.

Невольно она шепнула мужу:

— Не поцелуешь ли ты их, бедненьких, в первый и последний раз?

Клэр не стал возражать против того, что считал простой формальностью, и, проходя мимо них, поцеловал всех по очереди, говоря: «Прощайте!» В дверях Тэсс чисто по-женски оглянулась, чтобы узнать, какое впечатление произвел этот поцелуй, подаренный из сострадания, но в глазах ее не было торжества. А если бы оно и было, то, конечно, исчезло бы, когда она увидела, как взволнованы девушки. Поцелуй явно причинил зло, пробудив чувства, которые они старались подавить.

Клэр ничего не подозревал. Подойдя к калитке, он пожал руку фермеру и его жене и еще раз поблагодарил их за все заботы. Затем на секунду воцарилась тишина. Ее нарушило кукареканье. Белый петух с розовым гребешком уселся на изгородь перед домом, в нескольких шагах от них, и крик его зазвенел в их ушах и замер, словно эхо в горной долине.

— Что? — воскликнула миссис Крик. — Петух запел после обеда!

Два работника стояли у распахнутых ворот, придерживая створки.

— Не к добру, — шепнул один другому, не думая, что его услышит группа, собравшаяся у калитки.

Петух запел снова, повернувшись к Клэру.

— М-да! — сказал фермер.

— Мне неприятно его слушать! — сказала Тэсс мужу. — Скажи, чтобы кучер трогал. Прощайте, прощайте!

Снова запел петух.

— Кш! Проваливай, пока я не свернул тебе шею! — с досадой крикнул фермер, отгоняя петуха, а войдя в дом, сказал жене: — И нужно же было этому случиться как раз сегодня! За весь год я не слыхал; чтобы он пел после обеда.

— Это к перемене погоды, — сказала она, — а совсем не то, что ты думаешь. Не может этого быть!