Часть I. Никель

Наконец кровь сдвинулась с места.

Она потекла по членам, медленно ускоряясь. Горячая вода принялась ласкать и нежно охватывать его тело со всех сторон – словно он нашел нечто его превосходящее – нечто, знающее его тело и умеющее с ним обращаться, заключать в объятия и согревать. Он выпрямил короткие толстые ноги – как раз хватало длины ванны. Поочередно напряг и расслабил пышные ляжки и круглые, как ножки рояля, голени. Да, ванна была более чем уместна в такой вечер. Днем пришлось изрядно померзнуть.

На улице пурга выделывала дикие движения, январский холод и чернота глотали все живое. Пять минут назад жена погрузила сыновей, их клюшки с коньками в машину и уехала. Дом был в полной его власти, в кои-то веки.

Он двинул правой рукой, почесал грудь.

Оперся затылком о край ванны и закрыл глаза.

Жаль, но иногда случается, что, закрыв глаза, видишь гораздо больше, так и тут: события, факты, люди и комментарии пролетали за опущенными веками, точно в новостной ленте, путано и без смысла – явный признак стресса.

Он открыл глаза. Ну что за вечная суета! Все эти решения, а их надо принимать прямо тут же, надо внедрять и воплощать независимо от того, что кто-то где-то мог огорчиться. И ведь всегда кто-то огорчался.

Он вытер пот. Вода обжигала. Окна покрылись испариной, но было видно, что на крыльце горит свет, а в воздухе перемещаются снежные массы. В этом было нечто гипнотическое и успокаивающее.

Надо надеяться, что некоторые еще поймут, что у них нет монополии на существование и окончательные решения, что… Мимо окна порывом пронесло необычно крупную массу снега, и часть его опустилась на подоконник снаружи с таким звуком, будто на пол просыпали перец горошком.

Сколько снега, однако. Он повернул голову и нашел глазами что-то более успокаивающее, чем снег за окном, – белый кафель и темно-серые швы. Какая четкость линий, безупречность и повторяющаяся логика фигур! Сколь же это красиво и практично, одно из лучших достижений человечества!

О чем же он думал, да, точно – о решениях, об их воплощении, о людях, которым не нравились его решения. Были и такие. Если хотелось чего-то и хотелось сделать что-то…

В спальне?!

Будто штепсель воткнули в розетку.

Неужели кто-то остался дома? Да нет же.

Это просто ветер гудит в каминной трубе и снег волнами накидывается на окна.

Он не двигался, и вода скоро поступила так же. Вот это лучшие моменты купания! Остановиться, перенестись туда, где нет времени, или прямо в его середину – туда, где все сжалось по максимуму. Он опять закрыл глаза. Дыхание стало тонким и легким: старый воздух выдыхаем, свежий – внутрь.

Будто кто-то подходит.

Нет, это не шаги, но что-то или кто-то.

Отсюда ему были видны белый кафель стены и в приоткрытую дверь часть спальни. Он опять услышал ветер, вой в дымоходе. Он подумал о чем-то таком, что может гореть.

Электрический удар – это травма, вызываемая проходящим по телу электрическим током. Таково сухое определение, но оно ошибочно, ведь «удар» наводит на мысль, что ток сначала бьет, а потом уходит, а это не так. Электрический ток течет, как и следует из самого слова, проходя через тело, он вызывает ожоги, сбивает сердце с ритма, наполняет легкие водой и удушает.

От удара током его сердце сделалось желейным, внутренние органы расплавились, кровь вскипела, нервы лопнули и мышцы обуглились. Он трясся в судорогах, брызгая кровавой слюной.

Прошел всего лишь миг, и наступило удивительное умиротворение. И теперь, в общем, невозможно было определить, где кончается он и где начинается вода, – оба пребывали в состоянии покоя, точно отлитые в форму.

За окном вновь взвился столб снега, стегнув плетью по жестяному подоконнику.

Кому: Янне Вуори <[email protected]>

От кого: Страдание дает знание <[email protected]>

Тема: Суомалахти

Добрый день, Янне!

Мы ознакомились с Вашими статьями, посвященными теневой экономике и уходу от налогов. Мы полагаем, что Вы подходите нам наилучшим образом. Это выяснится совсем скоро.

Полагаем, что Вам знакомо предприятие по добыче никеля «Суомалахти», работающее на севере Финляндии. Настоятельно рекомендуем познакомиться с ним ближе, а заодно и с компанией, владеющей бизнесом. По имеющейся у нас информации, деятельность шахты вызывает серьезные опасения, причем руководство компании об этом осведомлено.

Мы уверены, что речь идет об экологической катастрофе.

Резюме. Рудник был открыт семь лет назад.

В собственности владеющей им компании «Финн Майнинг» находится еще три рудника, от них объект в Суомалахти отличается существенным образом. Во-первых, он создан под особым патронажем государства и крупного бизнеса. Во-вторых, он призван продемонстрировать достижения новой технологии, направленной на выделение из бедных финских руд ценных металлов с помощью эффективных и экологически безопасных методов. В-третьих, он должен указать ориентир для развития горной индустрии. И, наконец, его сверхзадача – поднять Финляндию с колен, как в свое время было с «Нокиа».

Это все ложь. Правда же в том, что мы роем себе могилу.

Если Вы решите серьезно взяться за дело, то мы с Вами свяжемся. Уверены, что это принесет пользу и нам, и Вам.

В поперечнике территория шахты составляла несколько километров, и мы находились на ее западном краю. Я припарковался и заглушил мотор. Ветер хлестал снегом в окна. Снежинки размером с хорошую рукавицу налетали в горизонтальном и вертикальном направлениях, порой они тормозили, сбиваясь в огромные вращающиеся лохмотья, и затем разлетались в стороны, но только для того, чтобы наброситься заново, точно рой северного гнуса.

– Зачем мы здесь? – спросил Рантанен.

– В поисках правды, – ответил я, вытащив ключ из замка зажигания.

Он скрестил руки на груди.

– При такой погоде, пожалуй, это проще, чем наснимать фотографий.

Я завязал шарф потуже, натянул шапку и проверил карманы: телефон, записная книжка, простой карандаш, перчатки – все на месте. Открыл дверь – снег ударил в лицо наотмашь.

– Ключи! – прокричал Рантанен.

– Фотоаппарат! – ответил я.

Яри Рантанен, пятьдесят четыре года. Он уже в том возрасте, когда люди его профессии привыкли кушать сытные бутерброды и не нервничать по пустякам. Человек быстро привыкает как к хорошему, так и к плохому. Привычки прилепляются как бактерии от гриппозного соседа.

Будка проходной с зеркальными окнами выглядела как пограничный пункт пропуска. На стене, на высоте полутора метров, висела табличка с крупной надписью «Выдача пропусков», а за будкой на флагштоках красовались флаги компании. Их зачем-то было три – на каждый по одному.

Снежинки прилеплялись к лицу и таяли, ветер забирался под джинсы и кальсоны, пуховик защищал получше. Через несколько шагов начинало казаться, что идешь в одной только куртке посреди снежной равнины. За проходной громоздились производственные корпуса шахты – дробильные, обогатительные станции, чего только не было. Я поднялся по лесенке к двери и нажал на кнопку звонка. Дверь открылась, мимо разом выдуло все тепло. Открывший дверь мужчина был в куртке с названием компании и – неожиданно – в каске на голове.

– Я за пропуском.

Он был низенького роста, и область вокруг рта была испачкана каким-то неопределенным образом.

– Пропуском?

Я кивнул в сторону надписи.

– Там сказано, что пропуска выдаются здесь.

– Не выйдет.

– Как же тогда попасть на территорию шахты?

– А туда и не попасть.

– Я – журналист, пишу о вас репортаж.

– Так тебе следует обратиться в головную контору в Хельсинки. Все наши пиарщики сидят там.

– Ну а те, кто отвечает за оперативную работу? Они должны быть здесь.

Казалось, он задумался.

– Погоди на парковке, – сказал он и закрыл дверь.

Я спустился и начал ждать у нашего автобуса. Тут хоть какая-то защита была от ветра, швыряющего снег туда-сюда.

Десять часов езды, на стоянке мерзнут сопли, но я хотел этого. Анонимный мейл пришел менее суток назад.

– День добрый.

Я не заметил его появления, что было странно, учитывая размеры подошедшего. Наверное, снег приглушил шаги или ветер унес за собой всю их тяжесть.

– Янне Вуори, газета «Хельсингин Пяйвя».

Он пожал мне руку. Ощущения были как если бы ухватился за вилку подъемника.

– Антеро Косола, начальник отдела безопасности. Я так понимаю, вы здесь по редакционному заданию.

Это было сказано таким спокойным и теплым голосом, что от него мог бы растаять весь снег кругом. Косола был ростом выше ста девяноста сантиметров и весил под сотню килограммов. В нем все было широким: плечи, подбородок, рот, нос, и только щеки были худыми. Карие глаза, мягкий голос… Несмотря на внушительные размеры, в нем было нечто мелкое, это как если бы у слона все-таки получалось поворачиваться в посудной лавке. Черная шапочка была туго натянута на круглую голову, он широко улыбался.

– Может, поговорим неофициально, – спросил я.

– Так сказать, не для эфира?

– Пускай так.

– Знаешь, мне уже столько лет, что про вашего брата я совершенно точно знаю одну вещь: журналист в принципе не может поговорить просто так.

Помолчали. Посмотрели друг на друга.

– Могу спросить, кто твой начальник?

Солнечная улыбка. Молчание.

– Давно ты работаешь в этой конторе?

– С тех самых пор, как здесь началась добыча, два с половиной года.

– Какие-то проблемы за это время были? Мешают ли снег и холод вести работы? Может ли, скажем, долгий снегопад вызвать какие-нибудь проблемы?

– Ах, ты об этом, – протянул Косола, глядя на небо с таким видом, будто он только что заметил сам факт снегопада. – Ну, в Хельсинки это может быть и достойно новостей. В эдаких полуботиночках уж точно не стоит отправляться в дорогу.

С этими словами он посмотрел на мои ноги – мои вполне зимние ботинки казались тут пуантами.

– В деревне вы сможете получить все необходимое снаряжение, – произнес он дружелюбным голосом инструктора по туризму, – если планируете здесь задержаться.

Я ничего не ответил.

– Ну что, планируете?

Только я собирался открыть рот, как рядом возник Рантанен. Я представил их друг другу и поинтересовался у Косола, можно ли его сфотографировать.

– Думаю, обойдемся без этого, – ответил тот. – Я не особенно фотогеничен.

– Снимок пойдет в статью о руднике.

– А я и не подумал, что для модного журнала. Можно спросить одну вещь? Зачем вы здесь, ведь головная контора находится в Хельсинки? Все, кто может ответить на ваши вопросы, находятся именно там.

– Именно поэтому, – ответил я, – именно поэтому мы здесь.

Косола посмотрел на меня и сказал:

– Господа, позвольте откланяться, я вынужден покинуть вас.

Он повернулся и зашагал в сторону проходной.

– Секундочку, еще один вопрос, – крикнул я.

Он остановился и обернулся.

– На тот случай, если мы тут застрянем. Есть номер, куда можно позвонить?

– Записывай номер мобильного, – прокричал в ответ Косола и продиктовал мне цифры. Я вбил их себе в телефон. Сунул его в карман и посмотрел в ту сторону, куда только что ушел Косола. Его не было видно, не было даже следов на снегу. По какой-то причине мне опять вспомнилось предложение из того имейла.

Мы роем себе могилу.

Он стоял на углу улиц Мусеокату и Рунебергинкату и вдыхал холодный январский воздух.

Нью-Йорк пах хот-догами и выхлопными газами, Лондон – подземкой, Париж – свежим хлебом, Берлин – мазутом, а Хельсинки…

Его невинный запах был похож на запах оставленного на морозе шерстяного свитера, на который побрызгали соленой морской водой и бросили немного еловых иголок.

Он начал понимать, что истосковался по родному городу, что тоскует больше, чем может себе в этом признаться, да и знал ли он вообще, насколько сильна его тоска? Его не было здесь более тридцати лет.

Когда он уезжал, Хельсинки был на самом деле маленький городишко, серый снаружи и изнутри, а этот город был совсем другим.

Он пошел по улице Рунебергинкату подальше от центра. Ах, все эти дома и улицы выглядят такими знакомыми и совсем не изменившимися. Пришел в парк Хесперианпуйсто, увидел на краю ресторан, куда когда-то ходил обедать. Место выглядело точь-в-точь как и тогда, давным-давно: большие окна, над ними светящиеся буквы названия, в окнах то же самое, будто написанное рукой ребенка: толстая «е» и крошечная точка над «i». Зал ресторана был наполовину пуст или наполовину полон – тут как посмотреть. Это такой эксперимент из молодости, как бы он на него ответил сейчас? Пожалуй, в молодости стакан был всегда наполовину пуст и хотелось доливать и доливать, а сегодня прямо-таки приятно думать о том, что в этом чисто гипотетическом стакане что-то еще есть и, если хоть около половины стакана, значит он наполовину полон. Вот тебе и положительные стороны приближающейся старости: всего становится больше, чем достаточно, – всего, кроме времени.

Он оставил пальто в гардеробе. В это время охраны на входе не было, но казалось маловероятным, что кто-то покусится на совершенно обычное темное мужское пальто 52-го размера. Он выбрал стол около окна, зная, зачем сюда пришел. Белые скатерти, тяжелая мебель, картины по стенам, небольшая аллея за окном… Сейчас, когда все так быстро меняется, ему важно найти нечто, напоминающее о том, каким оно было когда-то.

Они ужинали то ли за этим столом, то ли за следующим – поближе к стойке бара, около другого входа. Он помнил округлое лицо Леэны, глубокое мерцание красного вина в бокале и на ее щеках, помнил, как они оба не были привыкшими ужинать в ресторанах. Он помнил ее темные, почти черные волосы, нервные и красивые руки, то, какой прекрасной была их молодость.

Он заказал себе бифштекс с луком и бутылочку минеральной воды.

В другом конце зала обедали мужчина и женщина. Они не были похожи на супругов, вряд ли были даже женаты или как-то близки, скорее всего, просто коллеги. Офисные служащие. Нижняя ступень крупной компании. Ребятки на побегушках в отделе маркетинга или продаж. Он опять подумал о том, какой могла бы быть его жизнь.

Принесли заказ. Он отрезал себе кусочек мяса, собрал сверху колечки обжаренного лука и немного сливочного соуса и попробовал на вкус – оказалось еще вкуснее, чем ему помнилось.

Кто-то сказал, что молодость – это совсем другая страна. Это была эта страна и этот город, он видел последний раз Леэну, когда им обоим было по тридцать лет.

Поев, он попросил десертное меню и сделал выбор за пять секунд.

Официант забрал тарелку и вылил остатки минералки в стакан. Что-то в двух или трех последних каплях напомнило ему о последнем заказе. Так случалось все чаще: даже самое незначительное обстоятельство, крохотная деталь – и тут же наваливается нечто, к чему он не привык.

Эти капли. Сожженный в ванне электрическим током белый и пухлый, как вата, мужчина с глазами цвета кармина.

И куда бы он ни пытался смотреть, везде пробуждалось прошлое. А еще: поднять взгляд, чтобы увидеть белые тюльпаны в черной вазе с округлыми краями на стойке бара, услышать их запах и вспомнить Малагу.

Официант принес крем-брюле.

До деревни Суомалахти добирались сначала медленно, а потом как-то сразу оказались в центре нее: дома по краям дороги было сложно соединить друг с другом, а потом, когда выяснилось, что деревня-то – вот она, стало понятно, что доехали до нее уже несколько раньше и что домики, расстояние между которыми постепенно становилось все короче, были словно нанизаны на ниточку, неизбежно ведущую в самый центр «Живой жемчужины Северной Финляндии». Так было написано на плакате. Слог «ве» в слове «Северной» отсутствовал, словно ветер сорвал буквы, как иногда вырывает из земли деревья, и унес невесть куда.

Я сказал Рантанену, что мы сделаем несколько коротких интервью и пару снимков, чтобы придать статье местного колорита. Тот вздохнул. Ехали медленно. Банк, деревенский мини-маркет, парикмахерская с массажным салоном, заправка, церковь и магазин Хювёнена по продаже мотосаней; оптика, похоронное бюро, гостиница и пиццерия «Веселая пицца» (дежурное блюдо выглядело на рекламе в окне несколько заветрившимся); магазин по продаже спортинвентаря, школа и какой-то ресторанчик. Деревня закончилась.

Я посмотрел в зеркало заднего вида: дорога была пустынной в обе стороны. Сделал полицейский разворот. Рантанен вцепился в ручку двери, но не сказал ни слова.

Вернулись в центр деревни и заехали во двор магазина Хювёнена.

Там пахло новым железом. Через секунду раздвижная дверь съехала на сторону и оттуда появился мужик моего возраста. Стрижка «ёжик», ручищи и широченная грудь под натянутым свитером, на толстой цепочке золотая подвеска в форме герба Финляндии, голубые глаза на круглой физиономии. Я представил нас с Рантаненом, он назвался фамилией, написанной на вывеске. Мы сказали, что делаем репортаж про рудник, он ответил, что местным от предприятия только хорошо.

Порасспросил его о том о сём, Хювёнен согласился сфотографироваться, но только на фоне мотосаней.

То же самое услышали в парикмахерской: рудник – всем на пользу.

Вернулись в машину. Рантанен заявил, что пора обедать. Проехали еще пару сотен метров и въехали во двор местного ресторана, где на втором этаже были квартиры, видимо, владельцев.

Здесь было так же пустынно, как и на протяжении всего сорокаминутного пути от шахты до деревни – один сплошной снег, лес, горы и прямые трассы. Ладно хоть ветер составлял компанию. Поднимаясь по ступенькам, обернулся назад: метровый снег и еще больше снега на небе.

Вошли внутрь – брякнул колокольчик на двери. Все четыре стола были пусты. Решили сесть к окну. Рантанен поставил фотоаппарат на стол, вытащил из кармана карты памяти. Было слышно, как сверху кто-то спускается по деревянным ступеням, через секунду в зал вошла женщина, выглядящая как хозяйка заведения, думаю, ее звали Майя. Мы быстро нашли с ней общий язык, перекинувшись фразами о ветре, снеге и поджарке. Майя удалилась на кухню.

Рантанен перелистывал снимки.

– Найдется парочка приличных, – пробормотал он. – Вполне нормально. Справимся.

Я сделал попытку угадать, правду ли он говорит или просто хочет поскорей уехать. Попросил его дать посмотреть: там действительно были хорошие ракурсы. Скорей всего, сверстают текст с какими-нибудь крупными графиками и поставят снимок с развевающимися флагами на переднем плане. За ними производственный корпус сверкал, как воспаленное солнце.

Майя, будем считать, что ее все-таки звали именно так, принесла поджарку и пюре, облитое коричневым соусом – он был горячим, и его было неожиданно много. Рантанен расстегнул куртку. Свитер в районе живота был уже тугим, между нитками просвечивало зеленое исподнее. Мы ели с хорошим аппетитом, решили, что я подкину Рантанена в аэропорт.

– То бишь, ты все же решил тут остаться погостить, – искренне подивился Рантанен, хотя мы эту тему обсуждали уже раньше.

– Ну, хочется немного осмотреться.

– Ты же не попадешь на территорию.

– Но рудник-то, как ни крути, здесь, и если что-то можно найти, то оно точно здесь.

– Да какая разница! Мы здесь посреди ничего.

– Нет такого места, где бы ничего не было, а здесь уж точно есть что-то. Здесь есть то, чего не хватает в других местах, – чистая природа.

Рантанен выпил минералки, его щеки надулись от беззвучной отрыжки.

– У тебя, поди-ка, задание.

– Нет у меня задания. Я просто хочу написать репортаж.

– Тогда ты из этих полоумных зеленых.

– Да нет же.

– Что тогда?

Я быстро просветил его насчет того, что успел к тому моменту выяснить, сделав несколько звонков и пошарив по Интернету. На финском руднике добывается никель. Никель нужен, к примеру, для производства стали. Сталь идет на строительство мостов и прочей разной мелочи. Рудником владеет компания «Финн Майнинг», в ее собственности еще три объекта. «Финн Майнинг» купила право собственности на рудник в Суомалахти за два евро. Стоимость была мотивирована тем, что на том этапе начало добычи было всего лишь теоретической возможностью. Все зависело от многих факторов: от концентрации металла в руде, от результатов проб, от оценки вероятного воздействия на экологию, от финансирования, еще от нескольких десятков других. И все же – два евро. Проект получил поддержку от политиков – тех, кто на уровне государственной закулисы трет свои беспардонные и жлобские делишки, и тех, кто считает, что любой проект, если он реализуется в отдаленном уголке страны и трудоустраивает хотя бы одного человека, – неважно, сколько денег туда вбухивается и какой ущерб экологии, человеку и общему благополучию он наносит, – является несравненным, фантастичным и чрезвычайно инновационным деянием. Из общего числа народных избранников в эти группы входят, по самым грубым оценкам, без двух депутатов все, ну а эти двое поддержали бы проект, если бы успели прочитать возносящий его суть и искажающий действительность отчет, составленный подкупленными чинушами.

Тут я сказал Рантанену, что отвлекся от темы, и вернулся к Суомалахти.

Еще лет семь-восемь назад казалось, что в мире ничего больше не происходит, кроме того, что все кругом только и делают, что строят. Никелевый рудник должен был стать золотым.

Рантанен не удивился каламбуру – он был слишком занят собиранием соуса на кусочки хлеба и сочным чавканьем.

Критики проекта (их не много и было-то) говорили, что местные никельсодержащие руды оставляют желать лучшего, что содержание металла в них мизерно. Защитники проекта говорят, что это неважно, потому что на руднике используется современный метод кучного бактериального выщелачивания, что измельченная руда инокулируется местными бактериями, которые выделяют металлы из породы. В довесок к экономической целесообразности, технология совершенно безопасна для окружающей среды. А еще в Суомалахти много интересного.

– Не сомневаюсь, – ответил Рантанен. Уголок его рта был запачкан чем-то коричневым.

Владелец рудника, компания «Финн Майнинг», первоначально называлась «Суомен Кайвосюхтиё». Она была основана в 1922 году и все время находилась в собственности семьи Мали. Нынешний ее президент – Матти Мали – во всех своих интервью постоянно рассказывает о том, сколь много для него значит семейный бизнес, как важно то, что управление рудником осуществляется ответственно и с прицелом на перспективы, и как он хотел бы лично выносить всякое важное решение. Он пытался произвести впечатление эдакого патрона старой закалки, человека, ценящего репутацию, для которого наследие отцов превыше всего.

– Так и что с того? – пожал плечами Рантанен, когда я закончил свою краткую вводную.

– Пока не знаю, это всего лишь справочная информация. Нам бы следовало поднять хвост и рассказать о том, что происходит на самом деле. Если там вообще что-нибудь происходит.

– Что рассказать?

– Правду.

Рантанен вытер рот.

– Тебе просто хочется заполучить жареную новость и очередной орден на шею.

Я посмотрел на улицу. Снег. Этот Рантанен говорит как моя жена.

– Подкинь меня в аэропорт, – сказал он.

Мы ехали около получаса по лунному пейзажу, пока не добрались до ярко освещенного местного аэровокзала, размером и внешним видом похожего на продуктовый магазинчик. Он был когда-то выстроен для нужд горнолыжного центра, расположенного в сорока километрах отсюда. Здание было битком: снаряжение, люди – некоторые еще после вчерашнего, в баре было не протолкнуться. Туда направился и Рантанен.

Когда я в одиночестве ехал обратно, руль казался холодней, а дорога бесконечной. Темнота сжала кулак, сама собой вспомнилась последняя ссора с Паулиной, машина заелозила на дороге, когда я начал вытаскивать – как неудобно! – телефон из месива подола куртки и ремня безопасности. Нашел ее номер среди последних звонков. Она ответила почти сразу. После приветствий наступила тишина: оба ждали инициативы от другого, чтобы другой преодолел ледяную пропасть. Холод и без того окружал меня, так что я мог вполне сделать шаг в неизвестность, в которую за последний год превратились наши отношения.

– Как дела? – спросил я, заметив, что голос звучал так, как если разговариваешь со случайным знакомым.

– На работе, – ответила Паулина. – Скоро пойду за Эллой в сад.

Паузы казались неизбежностью. Снопы света вгрызались в заснеженную дорогу.

– А я вот в Суомалахти, – продолжил я. – Кстати, ездили с Рантаненом на рудник.

– Ты не забыл заплатить за сад?

Я смотрел вперед на раскалывающийся пейзаж.

– Заплачу вечером, как доберусь до гостиницы.

– Надо было сделать это еще на той неделе.

Вот как будто я не знал об этом.

– Все сделаю.

– …как и сходить до отъезда в магазин.

Перед глазами встал пустой холодильник и записка на столе: на расстоянии восьмисот километров они казались похожими на две громадины. Прижал телефон к уху – в трубке был слышен конторский шум.

– Здорово, что мы так нужны тебе, – обронила Паулина.

– Не начинай.

– Мне и не нужно, ты сам все делаешь.

– Пришлось срочно выехать.

– Как всегда.

– Это моя работа.

– Акцент на слове моя.

– Так хоть не продался никакой корпорации.

Паулина вздохнула. Наступила тишина, точнее – не совсем. Было слышно, как разочарование с шумом пронеслось через вселенную.

– Пожалуй, я продолжу продавать себя и дальше, – сказала она, – чтобы мы могли платить за садик и покупать еды. Твой идеалистический оптимизм в этом не очень преуспевает.

Не получалось вспомнить, когда все стало вот таким. Мы встретились три года назад, Элла родилась год спустя. Сейчас мы находились в той точке, когда с трудом удается договориться о чем-либо. Даже не помнил, когда мы вместе смеялись или хотя бы по одному и тому же поводу. Паулина винила меня в том, что я отдавался целиком и полностью своей журналистской работе в ущерб всему остальному, в особенности семье. Я винил ее в том, что она поставила крест на журналистике и ушла в «оазис благоглупости» – как называют работу пиарщиков в нормальных редакциях. В основном Паулина занималась перемазыванием черного в белое и – наоборот, что, быть может, не было таким уж откровенным враньем, но использованием своего умения для манипулирования и обмана – точно. Всякий раз, когда мы ссорились, я спрашивал у нее, когда она планирует рассказать дочери, что ее мать – путана. На это Паулина отвечала, что сразу, как только отец Эллы вытащит свою башку из лицемерной задницы прошлого и поймет, что борьба за правое дело не означает всеобщего онанирования на его воображаемую идеальность и что все его якобы достижения достигнуты исключительно ради себя любимого, а не ради благородной идеи. Да, и если в первый год жизни ссоры обычно заканчивались бурным примеряющим сексом, то теперь они были похожи на черную жижу, в которой мы утопали с каждым разом все глубже.

Вернулся в Суомалахти. Проехал мимо магазина, парикмахерской и по совместительству массажного салона, мимо бара «Лоухос» к местной гостиничке. Окна ее верхнего этажа смотрели на старое кладбище. Наверное, идея тут была в утешении: если визит затягивается, то место отдохновения не так и далеко.

Не бронировал номера заранее, оказалось, что стоило. Все восемь номеров были заняты.

Вернулся в машину, запустил двигатель. Подогрев оказался мощным: если пальцы в ботинках скукожились от мороза, то пятая точка была точно на сковороде. Стрелка бензинового датчика медленно подползла к красной зоне. На капоте сгрудился снег.

На часах было без пятнадцати пять вечера, хотя, если судить по темному двору, деревянной церкви, подсвеченной красным, и пустоте вокруг, времени могло быть сколько угодно. Шеф-редактор Хутрила должен был позвонить в течение часа – это было известно и без отдельной договоренности. Он был повторно женат, родил маленького и прибирал рабочий стол, как только дело начинало двигаться к вечеру. Эта его тема раздражала редакцию. Всем казалось, что Хутрила стал себе на уме, поэтому его за спиной стали называть Хитрила, в любом случае его личные дела не улучшали положение дел в нашей редакции.

Я решил поехать со двора гостиницы. Заскрипел под колесами снег, красная лампочка датчика горела давно и не предвещала ничего хорошего. Вывернул на дорогу, показал неизвестно кому сигнал поворота, надавил на газ. Вскоре на главной улице появились освещенные окна – хоть какие-то признаки жизни.

Заправка виднелась уже издалека: две колонки под крышей и небольшое здание. Уже подъезжая к колонке, заметил, что с правой стороны здания было кафе (или бар?) – два больших окна, из которых свет выливался на неубранную сторону улицы. Заправился. Пистолет был настолько холодным, что я едва отодрал от него пальцы. Закрутил крышку бака и пошел расплачиваться.

Кафе и зона отдыха перетекали друг в друга, разве что на половине кафе было почище и не валялись вещи: здоровенный коловорот на одном столе, грязные тарелки, приборы, стаканы с измусоленными салфетками – на другом. Третий стол был пуст, но и он выглядел таким же измученным, как и остальная часть кафе со стойкой против окна, кофейником, вчерашними булками на витрине и мигающей лампой на кухне, видной в открытую дверь. Прямо передо мной напротив входной двери была дверь туалета. Черное пятно вокруг ручки говорило об ее активном использовании.

Мужик за кособоким столом поднял на меня глаза.

– Оплатишь бензин? – спросил он, почесав подбородок.

– Могу попытаться.

– Вон туда.

Я посмотрел на пустую стойку: «Ладно».

Дошел до кассы, мужик встал и, похрустев отставшей от пола плиткой, зашел за другую сторону стойки.

– Первая колонка? Сто восемь евро тридцать центов. Еще что-нибудь?

Я посмотрел на булки с кардамоном и кофейник. Пять минут. Хоть взбодрюсь. Можно будет позвонить и найти гостиницу. Оплатил заодно покупки и пошел за стол с коловоротом.

Телефон не работал – вне зоны действия. Кофе обжигал десны, булка ожидаемо оказалась сухой. Коловорот прицелился мне в живот. Снег не прекращался.

Повернулся к соседнему столику:

– Простите, не помешаю?

Сидевший там поднял глаза, как будто от газеты оторвался – стол был пустым.

– Поглядим.

– Телефон не работает. Не подскажите, где тут гостиница?

– Напротив церкви.

– Там все занято. Может, другая…

– Другой тут нет. Придется прокатиться.

– В каком направлении?

– Отсюда поедешь направо километров семь, а когда будет указатель на Койтаниеми, то свернешь и еще несколько километров, пока не окажешься в Варпайнен. Там найдешь казино.

– Казино?

– Летний отель. Просто название такое – «Казино», сейчас они заселяют и зимой. Вишь, все из-за рудника…

– Кстати, о руднике. Вообще, я журналист. Янне Вуори из газеты «Хельсингин Пяйвя».

Кочковатое лицо мужчины преобразилось: за оживлением светилось любопытство.

– Это связано с экологами?

Вероятно, мой взгляд выразил вопрос. Мужик откинулся назад угловатым движением пятидесятилетнего.

– Ну, я просто подумал. Те-то тоже были из Хельсинки. Заправились, заказали чайку, поели своей еды, хотя у меня в тот день был суп из мяса. Признаюсь, подслушал я тогда и подумал, что скоро тут начнется.

– Начнется что?

– То, чем они там заняты. Говорили о руднике. Всякое.

– Какое всякое?

Он выглянул на улицу, и я вслед за ним. Огни заправки окрашивали снег желтым.

– Ну, такое всякое, и особо не понимая, о чем говорят. Кстати, узнал одного из них – фотография была в газете. Синие волосы. Что за защитник природы и, вообще, что за мужик, если волосы у него синие?

– Когда это было?

– Неделю, может, полторы назад.

– Сколько их было?

– Женщина и трое мужчин. Не скажу, о чем я тогда подумал.

– Возраст какой?

– Под тридцатник. А ты, наверное, здесь по той же части?

Он вполне был прав: я получил наметку, шел по ней.

– Я пишу статью о руднике.

– Почему?

– А почему нет?

Он наклонил голову.

– Этим вы и кормитесь там на юге. Только и знаете, что заниматься всякой хренью. Не особенно это правильно. У тебя семья есть?

– Жена и дочка.

– Они тобой гордятся?

Предположение владельца заправки насчет семи километров оказалось справедливым. Указатель на Койтаниеми совпал с показаниями спидометра. Дальше дорога сузилась, снежные отвалы по бокам выросли почти до крыши, к счастью, встречного движения не было. Телефон по-прежнему не находил зоны. Я отключил его и снова включил.

Вспомнилась давешняя история про синеволосого эколога. Он был знаком и мне по разным репортажам. Как и тысячи других, я видел ролик на «Ютубе», где вся операция была заснята от начала до конца: разочаровавшийся в идеях Гринписа мужчина с выкрашенной синим головой по имени Сантту Лейкола рассказывает прямо на камеру о том, что он планирует делать и почему. Картинка получилась жесткой и эффектной – засвеченное лицо со впалыми щеками, торчащие в разные стороны синие волосы на фоне черной стены.

Дальше камера следовала за ним – грубоватый монтаж, – пока он собирал нужное: длинный стальной шест, складывающийся подобно подзорной трубе до размеров рюкзака, флаг четыре на восемь метров, моток веревки, сигнальные ракеты и прочую мелочь. Голос звучал фанатично, с явным возбуждением и без малейшего намека на юмор. Слов я уже не помнил, но прямота угроз и поименно названные люди – их я хорошо запомнил. Потом Лейкола закинул рюкзак за спину, и камера скакнула.

Дальше он оказывается за зданием парламента. Камера трясется, пока активисты (видимо, их было двое) лезут на крышу здания. Потом картинка опять статичная. Фоном – зимнее солнце на безоблачном небе над городом. Лейкола достает из рюкзака дрель и прикручивает шест к вентиляционной трубе здоровенными стальными саморезами. Судя по всему, он не только ловок и в хорошей физической форме, но и умеет пользоваться инструментом. Флаг взлетает вверх, начинает шлепать на ветру, а Лейкола устанавливает сигнальные ракеты.

Вдруг картинка опять меняется, мы видим его с флагом совсем под другим ракурсом. Теперь мы прямо напротив здания парламента на ступеньках Дворца музыки, на другой стороне улицы Маннерхейминтие. Над Хельсинки реет ярко-желтый флаг, взлетают, разбрызгивая кровавые искры, сигнальные ракеты. На флаге написано: «ЯДЕРНЫЕ ОТХОДЫ – ХРАНИТЬ 1 000 000 ЛЕТ». Все это происходит одновременно с процессом парламентского голосования по поводу строительства в Финляндии пятой атомной станции.

Действо получило известность, а Лейкола – штраф. Собственно, действом был сам ролик – жесткий, бьющий в самую точку и совершенно правдоподобный. Звучали и другие угрозы, а как будто мимоходом брошенный Лейкола комментарий: «Лучше двести мертвых депутатов, чем миллион безвинно убиенных» – стал мрачным девизом, который потом склоняли по поводу и без.

С тех пор прошел год.

Весь в мыслях не заметил, как доехал до места. Сначала свет фар уперся в вывеску:

ПЛЯЖ-КАЗИНО-ОТЕЛЬ

ОТДОХНИТЕ ВСЕЙ СЕМЬЕЙ

ИГРЫ, РАЗВЛЕЧЕНИЯ, ТЕМАТИЧЕСКИЙ ПАРК, МАССАЖ

Через пару минут посреди темноты вырисовались очертания самого здания. Нет, это не Лас-Вегас.

Конструкция была выстроена путем последовательного приколачивания друг к другу и крест-накрест обычного жилого дома, придорожного мотеля и пансионата – все это в разные десятилетия. Пляж, видимо, находился за всем этим архитектурным хаосом. На нижнем этаже дома, похоже, размещался ресепшен. Перед входом стояли две заснеженные машины. Я подъехал ближе, взял сумку с заднего сиденья и пошел внутрь.

На ресепшене стояла женщина под шестьдесят с таким видом, будто ждала именно меня.

– Вам повезло, – она улыбнулась, когда я спросил у нее насчет номера. – У нас как раз есть одна свободная комната.

Я только что оставил машину практически на пустой парковке.

– Правда?

– У нас в последнее время наплыв. Завтрак с шести до десяти, сауна до одиннадцати, париться можно и до двенадцати, только пар будет неважным.

– Вечером здесь можно поужинать?

– В баре. Сегодня строганина из дичи с брусникой.

Поблагодарил, забрал ключи и поднялся в крыло мотеля. Номер шестнадцать был последним в ряду дверей. Я положил ноутбук на стол рядом со старым телевизором и принялся писать. Сначала – основа, такова уж моя привычка. Перечислил всех, у кого взял интервью, перенес комментарии из записной книжки, повторил общую информацию, добавил настроения и впечатления – снегопад, деревню, расстояния. Хотя как таковой особой темы не было, знал, что позже из всего этого можно будет сделать приличную статью.

Работал полтора часа. Перечитал все написанное и задумался.

Наша газета знала времена и получше. Мы были последним в стране изданием средней величины, так что мы должны были как-то выделяться. Я сказал шеф-редактору Хутрила, что на севере вполне можно найти что-нибудь подходящее для большого материала. До этого было еще далековато.

У нас не было ресурсов, как у большого новостного агентства, поэтому мы должны были делать что-то, чего никто другой не делает. Мы должны быть первыми, вглядываться пристальней, найти свой взгляд и рыть, пока не докопаемся до самой сути либо явления, либо человека, либо обоих. Мы должны действовать быстрее, быть изобретательней, упорней и настойчивей. Я знал также, что мой подход заключается в том, чтобы обнаружить нечто находящееся прямо перед глазами. Так оно было всегда – обнаружить нечто совершенно очевидное, что, разумеется, таковым не является. Работал еще полчаса, придал тексту некое подобие статьи и выслал его Хутрила – доказательство того, что побывал здесь.

Выключил ноут и подумал, что заслужил кружечку холодного пива.

Бар был удлиненной формы с низким потолком, в другом конце было три эркера с видом на озеро. Конечно, только не в темноту и только не зимой. В слабом свете фонаря было видно, что снегопад закончился. По левую руку находилась длинная черная стойка, по правую – небольшая сцена. Я оказался одним из трех посетителей. Мужчина и женщина сидели около входа на высоких табуретках, нависнув всем телом над стойкой, было видно, что оба в изрядном подпитии и вот-вот готовы отправиться спать. Уселся в другом конце стойки, заказал пива и только собрался поднять бокал, как услышал мужской голос.

– Привет!

Обернулся ровно настолько, чтобы видеть пару. Она отклонилась сначала назад, потом вперед, он – лет сорок, одутловатое лицо, мощные руки – остановил ее где-то посередине и настроил взгляд в мою сторону.

– Ну привет, – ответил я.

– А ты разве не должен сегодня выходить в ночную?

– Я и без того в ночной, – отреагировал я и приподнял бокал.

– Да ты херов шутник, мать твою. Дерьмо оттуда само никуда не денется.

Он выглядел серьезным.

– Какое дерьмо? – спросил я максимально нейтральным голосом. – Откуда?

Тот наклонил голову, видимо, делая повторную попытку сконцентрировать взгляд на мне.

– Слышь, ты ведь не Ниеминен?!

Я поднялся и подошел: вблизи он оказался еще более пьяным, чем можно было предположить. Вгляделся ему в глаза.

– Какое дерьмо должно и куда деваться?

– Обознался, – ответил он, – все в порядке.

…Я вспомнил, о чем говорила женщина на ресепшене. Все битком забито, и мне досталась последняя комната. Но парковка все же была полупустой.

– Томи, ты будешь допивать свое пиво? – включилась его спутница. – Не можешь, так дай мне, я допью.

Я посмотрел на нее. В глазах стояла какая-то архаическая жажда. Отдал ей свой бокал.

– Пожалуйста.

Женщина схватила пиво. Мужчина сердито посмотрел на нее: скоро он будет винить ее в том, что она заговорила с незнакомцем – динамика отношений пьянствующих пар одинакова везде и во все времена. Я решил не дожидаться ссоры, уже повисшей в воздухе, и отправился к себе в номер.

Куртка, перчатки, шапка.

Снег скрипел под ногами, когда я шел к машине.

Он следил за людьми. Нет, не всегда, но это было существенной частью его работы, а значит – его жизни. Мысль об этом опять посетила его, когда он шел по посыпанному гравием тротуару, вышел на площадь Тёёлёнтори и увидел со всех четырех сторон освещенные окна.

Сколько же людских жизней, квартир, домов, дач, вилл, усадеб и номеров гостиниц ему пришлось увидеть! Он оказывался в аккуратном жилье, в таком, где, казалось, никто не жил, где ни один предмет не принадлежал никому, где ничто не говорило о том, как жильцы справляются с временами года или с потоком дней. Другая крайность была совершенно мистической – это люди, жившие в заскорузлой грязи и хламе, где на пол сваливалось все нужное и ненужное.

И чем больше он видел, тем проворнее становился.

Прихожая сообщала ему все самое необходимое: ботинки, верхняя одежда с ее лейблами, ее качество, состояние и количество; ковер и его состояние, следы на полу или их отсутствие; ароматы, запахи или зловоние. Все это за несколько секунд подготавливало его к тому, чего нужно ждать, а чего не стоит.

Люди считали дома своими крепостями.

Он понимал ошибочность этого представления. Порой он входил с людьми в подъезд, поднимался на лифте на верхние этажи и слушал, как они с кем-то разговаривают, как шарятся в телефоне, как откашливаются, усмехаются и что-то говорят о погоде или просто стоят и дышат так, что можно различить мельчайшие нюансы – оттенки усталости, дрожь нетерпения. Вместе с тем он всегда признавал потребность людей иметь свое собственное пространство, вне зависимости от его крохотности или кратковременности.

Камни площади скользкие под тонким полотном снега. Вокруг – освещенные окна, а за ними люди в своих домах. Люди бегут по улице домой. Сегодня он прошел мимо них, и это напомнило о том, чем он занимается, из чего состоит его работа и жизнь.

Он следит за людьми, а потом убивает их.

Полчаса по темной дороге, пока отсвет не начал понемногу усиливаться, пока лес наконец не расступился и все территория шахты не открылась, подобно лунному пейзажу. Я объехал ряд машин и припарковался с самого краю. Вот только заглушить двигатель, и холод сразу выстудит все внутренности, а если не глушить, то кто-то да обратит внимание. Казалось маловероятным, что проходная вдруг подобреет и выдаст пропуск, скорее – наоборот. Не вариант.

Я вернулся на дорогу. Неподалеку от выезда на шоссе была скрытая снегом отворотка на лесную дорогу в обе стороны – направо можно проехать вдоль рудника. Свернул и поехал. Дорога казалась мягкой, так что ехать приходилось медленно. Она плавно уходила вправо: деревья, сугробы по краям, наконец, открытая площадка. Я выключил фары.

По мере того как глаза привыкали к темноте, площадка разрасталась до огромной открытой вырубки – рудника, – поделенной на равные прямоугольники. Около одного из таких прямоугольников со стороны леса я заметил движение. Расстояние было приличным, так что два огромных экскаватора и десяток рабочих вокруг них казались просто копошащимися муравьишками. Через мгновение стало ясно, что прямоугольники были шламонакопителями: их поверхность замерзла, и выпавший снег практически скрыл их от глаз всякого случайного прохожего.

Чем там они заняты? И что там такое, что нужно делать именно ночью и именно в этом месте? Вряд ли из жижи добывается руда.

Дерьмо оттуда само никуда не денется.

Гудели экскаваторы, рыли землю. Прожекторы были направлены на лес. Вокруг суетились рабочие.

У меня с собой ничего подходящего не было, кроме телефона, но на нем ведь есть фотокамера. Заглушил мотор и вышел из машины – ветер тут же вцепился в одежду. До экскаваторов было несколько сот метров. Рудник был обнесен высоким забором из металлической рабицы без единого прохода, налево забор уходил в небольшой лесок.

По снежной целине идти было тяжело. Стало холодно. Когда добрался до опушки, снег набился в ботинки, штаны и под куртку, пальцы закоченели напрочь. Я нашел место, где рядом с забором лежал огромный камень. Взобрался на него и прыгнул, а приземлившись, сообразил, что даже не подумал, под напряжением ли забор. Если бы было так, то я уже лежал бы без сознания в метровом снегу. Я поднялся и медленно двинулся в сторону света и звуков. Ветер студил лицо. Я старался двигаться по полосе между хранилищами, чтобы случайно не оступиться. Знал, что еще некоторое время буду под защитой темноты. Холод начал сковывать ноги, жечь горло и легкие. Пот лился по спине, но я боялся замерзнуть.

Сквозь гул экскаваторов начал слышаться шум голосов. На самом краю площадки поверхность плавно уходила вниз – рабочие рыли какую-то канаву прямо в сторону леса. Я сделал еще несколько шагов и остановился. Снял перчатки и вытащил мобильник из кармана. Он не включался. Я попытался нагреть его дыханием: встал в снег на колени, зажал телефон в ладонях и начал дуть – экран оставался черным. Ничего нового не происходило и, послушав несколько минут гул двигателей и скрежет ковшей по мерзлой земле, я пошел назад к машине.

Обратный путь казался бесконечным. Было холодно. Услышал голос Паулины, как она однажды описала меня друзьям в завершение вечерних посиделок под выпивку: «Янне продаст свое левое яйцо, лишь бы взяли его статью, а правое, чтобы сверху была его физиономия. А на что, спрашивается, они ему? Его же дома никогда не бывает!»

Забор был выше, чем еще несколько минут назад. Залез с помощью ели рядом и, перевалившись, кувырнулся на ту сторону – опять повезло! Под снегом не было камней или торчащих веток. Не ощущая ног и рук, практически одним усилием воли завел машину и поехал обратно.

Взгляд хозяйки внимательно следил за мной, пока я проходил по вестибюлю. Добрался до номера, скинул одежду на пол ванной, выпил несколько стаканов воды и встал под горячую воду. Понемногу удалось унять дрожь. Вернулся в комнату и проверил телефон. Он был ледяной на ощупь и отказывался включаться: пожелать Элле спокойной ночи шансов не было никаких.

Я подошел к окну задернуть шторы, посмотрел на улицу в сторону парковки.

Идет снег.

Длинная тень.

Фигура мужчины.

У которого все было широким, и пожать руку ему было все равно, что ухватиться за вилку погрузчика.

Стоит там, смотрит прямо на мое окно, а через мгновение исчезает в темноте.

Я перевел взгляд с одного края парковки на другой, от темной стены леса туда, где открывается дорога в остальной мир. Заглянул в окна стоящих авто. Никого и ничего. Падающие снежинки только укрепляли ощущение неподвижности всего остального. У меня была полная уверенность в том, что я видел Косола, начальника службы безопасности шахты. Он стоял в двадцати метрах от меня и смотрел мне прямо в глаза.

Через четырнадцать часов я оставил машину на стоянке проката у вокзала в Хельсинки и пошел к остановке трамвая. Ветер трепал площадь, гнул людей или заставлял их катиться по кривой, засовывал снег им в глотки и глаза. Я послал сообщение Паулине, написал, что буду дома – самое позднее – в восемь. Не надеялся получить в ответ ничего.

Голая поясница спящего на лавочке алкаша бросала вызов времени года: он проснется либо полностью закаленным, либо от страшнейшего радикулита всех времен и народов. Забренчавший у остановки трамвай не помешал его сну, забулдыга не пошевелился, даже когда кто-то пнул его пустую бутылку из-под водки: та завертелась со звоном на асфальте – русская рулетка бедняги.

Трамвай переехал через мост Питкясилта, нырнул в толчею площади Хаканиеми. Я сошел, перебежал по скользким белым полоскам перехода. Редакция располагалась там, где нам приходилось с завидной регулярностью отстаивать свое присутствие среди офисов профсоюзов и бывшей рабочей партии. Нет, мы не размахивали красным флагом, нет, мы ничего не декларировали, переезжая из респектабельного здания в стиле югенд на улице Эерикинкату сюда, чтобы ежедневно разглядывать памятник в честь мира и сотрудничества, подаренный когда-то СССР. Нет, мы не тосковали по мертвой идее, мы были вполне жизнеспособной газетой.

Я взбежал на третий этаж. На часах еще не было пяти, так что Хутрила был у себя и восседал в редакторском кресле, сразу после пяти он поднимался на ноги и перемещался к углу стола, так что всякий, кто приходил к нему в кабинет, оставался стоять: вопросы решаются быстро, если их решать на ходу.

– Прикрой дверь, – махнул он рукой, как бы приглашая присесть.

В кабинете шефа было тихо, стрекотал только его компьютер. Хутрила был противником модных опенспейсов, да и кто, если в своем уме, может быть за? В опенспейсах могут рождаться только «опенмысли» – путанные, шумные и уже поюзанные. Уселся напротив Хутрила. Это был невысокий, светловолосый мужчина, всегда выглядевший так, как если бы он был готов вот-вот нажать на красную кнопку.

– Мне казалось, что в Суомалахти ты набрел на какую-то историю, – произнес он. – Потом прочитал высланное тобой на почту. Пока еще это пустышка.

– Я пришел поговорить об этом.

– Хочешь на этом сконцентрироваться, хочешь не отвлекаться на все остальное, хочешь полной свободы действий. На каком основании?

Я смотрел на него, смотрел в его серые глаза.

– Это может стать бомбой. Как только выяснится, что там на самом деле…

– Разумеется. Помимо всего остального. Я прочитал материал. Что там такого уникального, как сам думаешь?

– Ничего. Пока ничего.

– Согласен.

– Нужно время.

– Возьми там, где найдешь. Так поступает вся редакция. Завтра ровно в двенадцать летучка. Там и увидимся.

Кто-то еще работал. Поздоровались взмахом руки. Я прошел на свое место, достал и включил ноутбук. В окно был виден свет гостиницы напротив. Я просмотрел заметки, сделанные в поездке. Начал искать материалы, опубликованные ранее по теме другими газетами.

Раз за разом прочитывал, что компания «Финн Майнинг» выкупила права на рудник за два евро. Собственно, все это рассказывалось-пересказывалось до меня бесконечное множество раз, так что никто уже и не слышал. Хутрила не слышал. Да и я сам не слышал.

Компания и персонал едины… Клише, конечно, но, как и многие клише, оно – мучительная истина.

Нашел на сайте «Финн Майнинг» номер телефона и позвонил. Президент Мали не принимает. Ничего удивительного. Секретарь не смогла даже отдаленно сказать, когда с ним можно будет встретиться. Я высказал вслух надежду, что удастся, быть может, еще при этой власти, и положил трубку.

Затем некоторое время прокручивал страницу с портретами руководства вверх-вниз, вверх-вниз.

Марьо Харьюкангас, директор по экологии. Член совета директоров. Около сорока, длинные темные волосы на пробор. Лицо марафонца – морщины. Серьезные карие глаза. Набрал ее номер, и она ответила.

Это случилось так неожиданно, что я чуть не свалился со стула – сидел на краю, облокотившись на стол, и уже успел продвинуть локти слишком далеко вперед. Назвался, будто крякнул. От волнения даже встал из-за стола и рассказал, по какому делу. Харьюкангас не пыталась перебивать, она еще долго молчала после того, как я закончил свой монолог.

– Мне отвечать на вопросы сейчас или, может, обсудим тет-а-тет? – спросила она.

Я посмотрел на экран, закрыл одно за другим все окна, еще раз пробежал глазами статьи о компании, перескакивая с одного выделенного курсивом имени на другое: имя Харьюкангас нигде не встречалось. Интервьюировали всех: и президента, и председателя правления, и членов совета директоров по отдельности, и директора по производству, и даже водителя грузовика.

– Тет-а-тет всегда лучше, – ответил ей.

– Предлагаю завтра, подходит?

Мы договорились о встрече и закончили разговор. Я опустился на стул и сидел некоторое время, бессмысленно глядя в одну точку. В одном из окон гостиницы напротив зажегся свет – кто-то пришел откуда-то и оказался там.

Я прокрутил страницу вверх.

Суомалахти. «Финн Майнинг».

Начал обзванивать остальных членов совета директоров – безрезультатно. Оставил секретарям сообщение с просьбой по возможности связаться со мной. Начал искать информацию о директоре по развитию Ханну Валтонене, о директоре по продажам Гиорги Себрински, о директоре по экономическим и финансовым вопросам Киммо Кармио и о директоре по персоналу Алане Стилсоне. Первый – Валтонен – был единственный в компании, кто имел опыт горного дела, остальные пришли из международного бизнеса. Каждый имел свой профиль в «ЛинкедИне», кроме Валтонена. Я изучил их резюме, некоторые из компаний были даже известны, а в целом ничего особенно бросающегося в глаза. Закрыл окно и сосредоточился на заметках.

Держатель бензоколонки сообщил о приехавших из столицы защитниках природы, один из них особенно запомнился своей синей головой. Выяснил через справочную службу номер Сантту Лейкола. Он ответил почти сразу. Я представился, рассказал, по какому делу – возможная статья, и поинтересовался, найдется ли у него немного времени, чтобы ответить на несколько общих вопросов.

– Без комментариев, – тут же отреагировал Лейкола.

– Я еще ничего не спросил, – сказал я ему.

– Без комментариев, – повторил он.

– Хочу только спросить, насколько верна информация о том, что ты якобы какое-то время назад посещал Суомалахти, где находится месторождение никеля, разрабатываемое «Финн Майнинг», и преследовал ли визит какую-либо цель, связанную с деятельностью рудника?

Молчание в трубку.

Разговор окончен.

Я откинулся на спинку стула. Нашел в «Ютубе» ролик, где Лейкола со товарищи залезают на крышу здания парламента. Просмотрел минуту и нажал на паузу: Сантту Лейкола выглядел так, будто намеревается вцепиться мне в глотку.

Вернулся к сайту «Финн Майнинг».

Лицо Матти Мали выглядело крепко сколоченным ящичком: широкий, тяжелый подбородок, высокий лоб, большие голубые глаза. Ему было семьдесят три года. Либо он был не в состоянии отказаться от власти, либо у него не было никого, кому он мог бы ее передать.

Матти Мали приобрел Суомалахти в собственность своей компании семь лет назад без объявления какого-либо конкурса.

Два евро.

Я задумался о его визави. Договоры подписаны – интересно, ощущали ли они свою удачу и радость от провернутой сделки? Одна только бумага с напечатанным договором стоила больше, чем право рыть землю и начинать всю эту рискованную игру. Уж не говоря о булочках во время кофе-паузы и черных блестящих чудах германского автопрома с водителями, привезшими своих патронов на подписание документа.

Вернуться домой – больно. Улыбка Эллы, ее папуляпапуляпапуляпапулечка травили душу и успокаивали одновременно. Долго не выпускал ее из объятий. «Пусти, пусти», – смеялась она. Я любил ее голос, она всего была в этом мире два года, но успела полностью заполнить мой собственный. Это был голос, который я мог бы узнать из всех голосов мира, – он принадлежал богам. Элла убежала в гостиную, я повесил куртку и вдохнул запах духов Паулины, ее аромат.

Она была на кухне, закладывала тарелки после ужина в посудомойку. Элла уже поела, и ее место за столом было убрано. На столешнице виднелись длинные разводы от посудной тряпки.

– Я могу убрать, – сказал я ей.

– Сама справлюсь, – ответила Паулина, не оборачиваясь. – Присмотри за Эллой.

В гостиной Элла раскладывала книжки по полкам. Редко какая из них оказывалась на правильном месте или даже близко к тому. Поболтал с ней часок. Паулина не выходила из кухни. Наш обычный вечер. Сделали с Эллой все вечерние дела. Почитал сказку на ночь. Она уснула, я выключил свет и вернулся на кухню.

– Уснула? – спросила Паулина.

– Нет, я послал ее в киоск за сигаретами.

Ее взгляд был приклеен к экрану компьютера. Я поджарил хлеб, достал ливерной колбасы. Что еще? Пожалуй, немного йогурта. Уже прошло несколько часов, как я съел дежурный обед на заправке, но ощущение тяжести так меня и не покинуло.

– Кто утром отведет ее в сад? – спросила Паулина, по-прежнему не глядя в мою сторону.

– Я могу, мне в город только к половине десятого.

Эта женщина за столом выглядела точно так же, как и та, от которой я совершенно потерял голову три года назад. Кроме прочего, Паулина произвела на меня впечатление своей уравновешенностью, как говорится, она твердо стояла ногами на земле. Она была настолько разумна и справедлива, что я купился на это полностью. Позже на опыте я узнал, что эти положительные стороны означали еще и абсолютную безусловность: если она видела в ком-то или в чем-то бесчестность, то навсегда запоминала это. Нет, это не было злопамятством, скорее, душевной бухгалтерией.

Паулина стучала по клавиатуре. Может, это была работа на дом, может, еще что-то. Она редко говорила о своих делах. Очки немного отсвечивали, и мне не удавалось прочитать что-либо у нее в глазах.

– Как у тебя дела? – спросил.

– Много работы, к счастью, интересной.

Намазал на горячий хлеб ливерной колбасы: она тут же растаяла, сделав его блестящим и мокрым.

– Спасибо, что сходила в магазин.

– Ты помнишь, что к нам на выходные придет эта пара, Руусувуори?

Конечно же, я забыл.

– Разумеется, – ответил я.

– В шесть. В субботу. Будет хороший вечер.

– Я могу чего-нибудь сготовить.

Паулина подняла взгляд. Мы сидели по разные стороны стола. Крышка ноутбука была похожа на стенку в тюремной комнате свиданий (видел в кино). Ее глаза вновь ушли за отражение на стеклах очков, но по положению головы и отсутствию улыбки выражение лица можно было истолковать как серьезное.

– Откуда я могу знать, что так оно произойдет на самом деле, – сказала Паулина.

– Потому что я так говорю.

– Помнится, ты и раньше так говорил.

– Тогда все было по-другому – премьер-министр согласился дать интервью.

– Ты брал интервью у премьера, мы заказывали пиццу.

– Как я и сказал, приготовлю нам еды.

Паулина молчала. Затем:

– Как поездка?

– Не знаю, могу ли я тебе об этом рассказывать.

– Не поняла?

– Ты была журналисткой, ты знаешь.

Паулина опустила очки и посмотрела поверх них. Она была красива.

– Ты серьезно, – сказала она.

– Кроме того, ты работаешь в пиар-агентстве, оно, если я не ошибаюсь, в свое время обслуживало табачные компании и военных.

– Ну это задолго до того, как я пришла в контору. Я к тем делам не имею никакого отношения.

– Зато твои коллеги могут иметь.

– Что с того?

Я жевал хлеб. Он успел остыть. Ливерная колбаса во рту походила на масло или мясной бульон. Я все проглотил.

Паулина выключила компьютер и встала из-за стола. Было слышно, как она чистит зубы, как идет в спальню. Я сидел в гостиной с ноутом на руках и переключал каналы телевизора. Набрел на американский сериал, где дети и взрослые пытались найти общий язык. Мне потребовалось время, чтобы понять, что это комедия.

Не нужно ничего делать особенного, если хочешь испортить человеческие отношения. Ведь мы с Паулиной не причиняли друг другу боли, не делали ничего непоправимого, и тем не менее сейчас смотрели друг на друга, как смотрят на чихающего в трамвае.

Попытался поискать еще какую-нибудь информацию про горную отрасль. Сосредоточиться не получалось.

Подумал о Паулине, о том, как далеки мы друг от друга. Подумал об Элле и снова о том, как сам вырос безотцовщиной. Вспомнил все свои вопросы, как я старался понять для себя его отсутствие: есть место, где человек должен быть, но сейчас его в нем нет.

Мой отец ушел – исчез? – когда мне не исполнилось и года.

Я ничего о нем не знал.

Он сел на край кровати и крепко взялся руками за бедра. Опять тот же сон. Сон следует реальным событиям, повторяя их вновь и вновь странным образом – все, кроме концовки.

Сон разбудил его. Сердце колотилось, тело было наполнено адреналином возбужденного животного. Он поднялся, прошел на кухню и начал лить воду, пока та не стала ледяной. Он наполнил стакан, выпил и включил компьютер. Найти человека было частью его умений.

Найти сына оказалось просто. Тот был либо зарегистрирован при рождении на фамилию матери, либо взял ее позже. Занимается публичной деятельностью. Щелкнув по фотографии в правом верхнем углу статьи о развитии общественного транспорта, он вгляделся в лицо молодого мужчины. Затем прочитал статью и испытал прилив гордости.

Насчет общественного транспорта он ничего не мог сказать, но каждое слово, написанное сыном, казалось ему удивительным. Не то чтобы он восхищался их подбором или гениальностью синтаксиса, но он был рад, что его мальчик где-то в этом городе писал статьи и через это был актуален для многих.

Сын был темноволосым и с голубыми глазами; его нос – он узнал в нем свой – был удлиненным и немного крупным – самую малость. Его взгляд говорил о пышущей молодости: до глубоких морщин в уголках глаз, до утомленности и потрепанности было еще явно далеко.

Глаза его мальчика светились надеждой.

Район Мустиккамаа был покрыт снегом и от этого казался зачарованным. Было тихо, и слышался ветер в верхушках сосен. Марьо Харьюкангас запаздывала: мы договорились встретиться в десять, на часах было шесть минут одиннадцатого. Вставало солнце, горизонт на востоке был укутан бархатом с золотой кружевной оторочкой – земля обетованная выглядит именно так. Самое темное время года уже прошло, и день длился уже пять с половиной часов.

Когда она предложила это место для встречи, я согласился сразу. Мне был по вкусу этот остров в хельсинкском архипелаге, в особенности зимой. Летом здесь повсюду были любители солнечных ванн, семьи с детьми, компании и просто праздный народ, а сейчас кругом тишина. Казалось бы, по прямой до центра – всего пара километров, но единственный путь идет через районы Сёрняйнен и Кулосаари, потом через мост Хопеасалми, так что расстояние увеличивается километров на двадцать.

Появилась Харьюкангас. Вид у нее был студенческий: рюкзак за спиной, шарф, шапочка. Изящная фигура – видна привычка к активному образу жизни. Она пришла пешком от метро и извинилась за опоздание. Сняли рукавицы, пожали друг другу руки. Собственно, в жизни она выглядела так же, как и на фото: карие серьезные глаза, морщины марафонца на щеках, сейчас раскрасневшихся от мороза и прогулки. Пришла одна.

– Прогуляемся, – предложила она, показав рукой в сторону пешеходной дорожки.

Дорожка шла вокруг острова. Она поднималась и опускалась, иногда подходила к самой кромке воды. Ее холод ощущался сразу, если только ты начинал о нем думать. Заговорили о погоде, потом перешли к сути вопроса. Я узнал, что «Финн Майнинг» входит в когорту лучших компаний отрасли, в том числе и в отношении экологии; что ее деятельность основывается на базовых принципах устойчивого развития; что Марьо Харьюкангас является бывшей бегуньей на длинные дистанции, побеждавшей во многих соревнованиях благодаря своему упорству и несгибаемости; что такова ее позиция на посту директора, ответственного за вопросы экологии; что она никогда не поступится своими принципами – все это стало ясно из ее непродолжительного монолога. В этом не было ничего такого, что мне могло бы как-то пригодиться. По мере того как Харьюкангас начала бросать на меня короткие изучающие взгляды, стало понятно, о чем речь, так что ее следующий вопрос меня совсем не удивил: «А что вы скажете, если я попрошу вас выключить запись?»

Мы пришли на западную оконечность Мустиккамаа. На другой стороне возводили новый жилой район Каласатама, отчего остров Сомпасаари сейчас выглядел как куча щебенки. Показал ей телефон и нажал на красную кнопку. Она еще секунду смотрела на него, словно убеждаясь, что минуты и секунды записи остановились на самом деле. Пошли дальше. Снежинки утонули в море.

– Там на сайте ошибка, – сказала Харьюкангас. – Я больше не член правления.

Оглянулся по сторонам. Ждал.

– Признаться, ваш звонок был неожиданностью, но я узнала ваше имя и поэтому решила, что у нас могут быть общие интересы. Чем больше я думаю об этом, тем больше возможностей нахожу.

– Почему вы сразу не рассказали, что вы больше не член правления?

– Это могло повлиять на ваше желание встретиться, – ответила она. – Нет разве?

– Все зависит, конечно, от многого, но и от этого тоже.

Взгляд Харьюкангас говорил, что она не уступит ни на йоту.

– Я хотела встретиться. Как уже сказала, узнала ваше имя – вспомнила, что читала несколько хороших материалов. Особенно мне понравилась статья про теневую сторону в строительном бизнесе.

– Спасибо.

– Ведь, согласитесь, у вас был внутренний источник.

В следующих секундах было нечто таинственное: выдыхаемый воздух сплетался и исчезал тут же, и мы – в окружении снега.

– Был.

– У меня предложение.

– Слушаю.

– Я работаю на «Финн Майнинг» уже восемь лет, из них пять – в правлении. Горжусь работой и тем, чего достигла. Поверьте, не так-то просто привить горнодобывающему предприятию экологическое мышление. Одно сплошное противодействие, правда, отличная школа. Особенно много узнаешь о людях, так что я могу вполне располагать такими сведениями, которые могли бы быть вам полезны.

Мы шли. Снег был мокрым и тяжелым.

– Сейчас я должен задать один обязательный вопрос, – сказал я.

– Что я хочу от вас?

– Именно.

– Я хочу, чтобы вы написали хорошую статью, желательно лучшую за всю свою журналистскую карьеру.

Она произнесла это с крайне серьезным видом. Порой люди говорят то, что думают.

– Вы сказали, что больше не член правления.

– Меня, скажем так, ушли год назад, точнее, не то слово – меня повысили. Теперь моя официальная должность звучит как Внутренний консультант, старший эксперт по особым экологическим вопросам. Она не только звучит неопределенно, она такой и является.

– Почему же вас ушли?

– Я бы сказала: повысили. Напишите статью, она даст ответ.

– Простите, я имел в виду, почему они просто не пнули вас оттуда, разве это не было проще…

– …Чтобы показать, какого компания на самом деле мнения об экологии? Или обратить внимание населения именно на этот аспект их деятельности? Или публично признать, что вопросы окружающей среды для них все равно что пустой звук?

Она была права. Тогда я спросил:

– Так, а все эти ответственные за перестановки и повышения – остальные члены правления – они были единогласны во мнении о вашем переводе на другую должность?

– О повышении, – уточнила Харьюкангас. – Да, точнее, не знаю. Я никогда ничего не слышала о личной позиции президента, но в целом ответ – да.

– Вы сказали, что узнали многое о людях. Имели ли вы в виду конкретно совет директоров?

Мы прошли мимо моста на остров Коркеасаари, где в зоопарке печально кружили по клеткам несчастные животные. Их отделяла от нашего острова темная полоса моря.

– В совете директоров фактически не осталось никого, кроме президента, кто входил в него в тот момент, когда в компании появилась я. Все эти мужчины – женщин там нет – вы о них хоть что-то знаете?

– Вообще ничего. С удовольствием узнал бы о них поподробнее.

– Вслед за мной пришел Киммо Кармио. На место руководителя отдела экономики и финансов. Заядлый футбольный болельщик. Бывший футболист. Профессионал своего дела, педант, но человек весьма податливый.

– Подпевала, – прокомментировал я.

– Уже нет, – сказала она и посмотрела на меня.

Как будто дрогнуло что-то во взгляде и в морщинах лица.

– Киммо Кармио покинул нас некоторое время назад.

– Покинул?

– Умер. Несчастный случай дома. Какая-то печальная история. Подробнее не знаю.

Я ничего не сказал. Вряд ли Харьюкангас нуждалась в моем сочувствии.

– Следующим идет Гиорги Себрински, директор по продажам. Крайне скрытный тип. Самостоятелен в решениях, но готов продать даже маму родную, если понадобится.

– Понятно.

– Далее – Ханну Валтонен, директор по развитию. Давно работает в горной промышленности. Еще тот матерщинник. Я бы сказала, что он хороший – порой даже чересчур – директор, но сняла бы слово «развитие» как пустое.

– Властолюбец?

– Это если говорить красиво, – кивнула Харьюкангас. – Алан Стилсон – он директор по персоналу. Приятный во всех отношениях, но удивил меня своим честолюбием.

– О чем вы?

– Несколько раз мне приходила в голову мысль, что его больше интересует бизнес-составляющая компании, чем люди, в ней работающие, хотя именно они должны быть его первой заботой.

– Ну а сам патрон?

– Матти Мали? Да. Не знаю.

Я повернулся к ней.

– Имею в виду, что я его редко встречаю. Вот когда я начинала, он активно участвовал даже в самых мельчайших делах, а в последнее время он почти не появляется даже на заседаниях директората.

Дорога извивалась вдоль береговой линии. Повалил мокрый снег, скрыв противоположный берег из виду.

– Можно задать вопрос еще по одной персоне?

– Да, постараюсь ответить по мере возможностей.

– Марьо Харьюкангас. Что вы можете сказать о ней?

Она усмехнулась и на некоторое время замолчала. Потом мы поговорили о погоде – что снегу выпало, как никогда, много, и что никто из нас не припомнит, чтобы в Хельсинки когда-либо был такой белый январь.

Мы подошли к парковке, и я предложил Харьюкангас подбросить ее на такси. Она посмотрела мне прямо в глаза и сказала, что пойдет пешком.

Планерка началась ровно в двенадцать. Хутрила бегло озвучил повестку.

Бо́льшая часть вопросов не представляла собой ничего нового: сокращение государственных расходов («Представим позицию парламента и добавим мнение обычных граждан – тех, кого это затрагивает напрямую. Так, Нопанен, ты сделаешь экспресс-опрос общественного мнения в Интернете, типа “Чем вы готовы поступиться и что вас не устраивает?”. Это скучно, но люди любят, когда могут поучаствовать»); дефицит городского бюджета Хельсинки («Хельсинки дотирует всю страну, а в ответ получает только шанкры сифилитика. Об этом не будем говорить напрямую, просто пара графиков вместо слов»); обязательная колонка о жизни общества («Что у нас на сегодня: заместительная терапия, снижение доходов, детский омбудсмен, плесень в школах, мамаши-наркоманки, что еще? Ладно, возьмем терапию. Можем ли мы сказать, что этим говнюкам нужно дать бесплатные лекарства, чтобы они не крали наших великов? Шутка»); Россия («Лиевонен, Кууси. Сварганьте что-нибудь, но делайте как и раньше и как в остальных газетах: все годится, кроме правды»).

Разобрав список, Хутрила перешел к темам, «которые отличают нас от других», и окинул взглядом присутствующих. Я поднял руку. Хутрила посмотрел в мою сторону и предложил высказаться Похьянхеймо, поднявшего руку раньше меня. Это был опытный журналист, собаку съевший на экономике: он собирался писать о господдержке частного бизнеса. «Социализм для капиталистов» – такой был заголовок будущей статьи. Хутрила посоветовал ему продолжать выбранную линию.

Все высказались до меня.

Культурный обозреватель Рантапаатсо пожелал написать развернутый материал о приехавшем в Финляндию для встречи с читателями американском писателе. «Если он согласится сделать что-нибудь еще, кроме как говорить», – сказал ему Хутрила. «А что ему еще делать, – спросил Рантапаатсо, – это же писатель, нормальной статьи не получится, если он будет только писать». – «Может, какие увлечения у него есть», – сказал Хутрила. «Здесь написано, что он борец», – прочитал Рантапаатсо в пресс-релизе. «Вот иди и борись с ним», – закончил Хутрила.

Наконец дошло до меня. Вкратце изложил ситуацию. Хутрила предложил мне слиться с группой пишущих о сокращении государственных расходов, а параллельно заниматься материалом о Суомалахти. Когда я произнес вслух это название, сидевшей передо мной Похьянхеймо повернулся, посмотрел из-под черных бровей и отвернулся обратно к бумагам. Хутрила еще раз повторил то, что сказал ранее: «Сначала все остальное, а потом Суомалахти». Планерка окончилась, Хутрила исчез.

Мне начали подкидывать имена и организации, предложили общий сбор по теме через три часа. Я прошел за свой стол, включил компьютер и начал думать.

– Значит, Суомалахти?

Я развернулся.

Похьянхеймо придвинулся ко мне со стулом. На улице за его спиной посветлело и снегопад прекратился. Похьянхеймо приподнял брови.

– Вот именно, – ответил я ему. – «Финн Майнинг». Суомалахти.

У Похьянхеймо было тело двадцатилетнего и голос семидесятилетнего: велосипед и курение были любопытным сочетанием.

– Ты помнишь Кари Лехтинена?

– В некотором роде, я пришел на его место. Слышал что-то о нем.

– Надо думать, только хорошее.

– Это еще как посмотреть.

– Шутка. Лехтинен был чертовски хорошим журналистом. Эдакий упертый баран, алкаш, но смыслил в нашем деле. С ним хорошо работалось, нужно было только научиться терпеть его всезнайство, вспыльчивость, приступы бешенства и навязчивое желание быть во всем правым.

– Читал его статьи. Отличный слог.

Похьянхеймо кивнул.

– Я тут подумал, ведь у Лехтинена всегда была целая куча зацепок повсюду. В том числе и по «Финн Майнинг» и Суомалахти, да и вообще по горному делу в Финляндии. Помнится, мы как-то с ним болтали, что, мол, сделаем статью о том рудниковом проекте за два евро, но не вышло. Лехтинен был из тех, кто брался за статью исключительно после того, как убеждался в достаточном количестве материала по теме. Поэтому иногда все затягивалось, появлялись вопросы. Я в смысле расходования ресурсов. Словом, мы так и не дошли до сути, потому что время ушло на всякое прочее.

Его голубые глаза и черные, как смоль, брови гипнотизировали. Пожалуй, многие, у кого Похьянхеймо брал интервью, позже замечали, что рассказали гораздо больше, чем намеревались.

– Если ты Лехтинена не знал, то о нем могла сложиться неправильная картинка. Он приходил и уходил, когда хотел, пах перегаром или выпивкой и не одевался в соответствии с последним писком моды. Но я знал его и все понимал. Он следовал одновременно за тысячью и одной вещью, вел записи по старинке, но, прежде всего, Лехтинен знал огромное количество людей – совершенно неожиданных – и умудрялся у всех у них брать интервью.

– Ну, предположим, – ответил я. – Допустим, он делал заметки о Суомалахти и горной промышленности вообще.

Похьянхеймо посмотрел на меня.

– Я просто уверен в этом.

– Отлично. Тогда где они и можно ли на них взглянуть?

– Вот об этом я и думаю.

– Насчет взглянуть на них?

– Насчет где они сейчас. Сколько же раз мне хотелось спросить у Лехтинена его мнение по той или иной теме, над которой я работал, почитать его записи, а их была тьма-тьмущая: всякие там тетрадки, бумажки и клочки – всякое.

– Разве его стол…

– В этом-то все дело. Его стол был приведен в полный порядок. Впервые! Все было аккуратненько сложено, стопки бумаги, карандаши – все по ранжиру. Ну я, конечно, просмотрел их все, хотя это и не совсем, скажем, правильно. В конце концов, я тоже всего лишь журналист.

Я не знал, как мне толковать слова Похьянхеймо: была ли в них ирония или сарказм, да и вообще было непонятно, насколько все это важно.

– То бишь его записок там не нашлось?

– Нет. Ни одной из тех его архиважных тетрадей, кстати, с картинками, нарисованными самим Лехтиненом. Мне, откровенно говоря, до сих пор не дает покоя то, что мы с ним так и не обсудили всей этой темы, хотя я уверен: у него точно было что-то нарыто. Тут к бабке не ходи. Просто он всегда тянул с написанием статей. Так что это может быть одной из причин, почему Хутрила не особенно обрадовался твоей идее. Все, что так или иначе затрагивает темы, которыми Лехтинен много лет подряд испытывал терпение Хутрила, так ничего и не добившись, вызывают теперь у того приступы жесткой аллергии.

Похьянхеймо встал, толкнув задом стул обратно. Проделал он это точно в расчете на эффектность: прокатившись пару метров, стул остановился точно в сантиметре от стола. Он повернулся, чтобы уходить, и я спросил:

– Что с ним случилось?

– Погиб в автокатастрофе, все это знают, – ответил он, оглянувшись по сторонам.

– Слыхал, но что произошло на самом деле?

– Лехтинен был в командировке в Берлине. Он любил бывать там, говорил, что город уродлив, прекрасен и бесконечен одновременно. Естественно, любил и по барам пройтись. И тут он уже под утро вышел из бара и направился домой по одной из темных улиц – если ты бывал в Берлине, то знаешь, что с уличным освещением там все не очень хорошо, не то что в Хельсинки. Там хоть глаз выколи и по улицам приходится идти чуть ли не на ощупь. В общем, какой-то пьяный за рулем сбил его, да так, что поотрывались на фиг конечности. Опознание проводилось по зубам и ДНК – голова была в лепешку.

– Так-так, а что это значит «какой-то пьяный»?

– Нормальный водитель остановился бы, вызвал полицию, или «скорую», или и то, и другое и остался бы ждать. Но пьяница, наркоман или автомобильный вор сбегают с места преступления, поскольку знают, что могут и сами нарваться на неприятности.

– Того водителя так и не нашли?

– Нет. Не думаю, что его когда-нибудь найдут.