Часть вторая
Шпион

Час был ранний, расстояние — больше, и потому ответа ждать пришлось долго. Много позже следственная комиссия сделает выговор шефу местной жандармерии, выкатив длинный список рекомендаций, большую часть которых он просто проигнорирует, ибо в старомодной рыбацкой деревушке Одрессель меньше всего нуждаются в рекомендациях извне. Еще много месяцев ее жители будут вспоминать случившееся тем утром в самых скорбных тонах. Одна восьмидесятилетняя старушка, чья семья обитала в Одресселе, еще когда на деревню распространялась власть английской короны, назовет трагедию самой страшной с тех пор, как нацисты повесили свастику на гостинице «Де Виль». Никто не стал с ней спорить, хотя некоторые нашли замечание преувеличенным: дескать, Одрессель видывал события и похуже. Правда, стоило спросить, когда и что такого деревушка видывала, и примера никто привести не мог.

Одрессель — это коммуна площадью всего в две тысячи акров; от взрывной волны задребезжали окна во всех домах. Несколько перепуганных жителей вызвали жандармов, однако прошло долгих двадцать минут, прежде чем на небольшую песчаную парковку прибыл первый наряд. На месте жандармы застали объятый пламенем «ситроен С4», к которому из-за жара не смогли подойти ближе чем на тридцать метров. Потом еще десять минут ждали пожарных; к тому времени как погасили пламя, от машины остался почерневший остов. Один из пожарных зачем-то полез в багажник и, открыв его, тут уже упал на колени, его вырвало. Жандарм, заглянувший под крышку, среагировал ничуть не лучше. Зато его коллега — ветеран службы с двадцатилетним стажем — сумел сохранить самообладание, определив, что в багажнике — останки человека. По рации он связался с участком в районе Па-де-Кале и доложил: взрыв — это убийство, и далеко не простое.

К рассвету на месте преступления работало больше десятка детективов и экспертов-криминалистов, за которыми следило чуть не полкоммуны. Сообщить нечто полезное сумел только один человек, Леон Банвиль, владелец особняка на окраине деревушки. Так получилось, что мсье Банвиль не спал и видел, как в 5:09 мимо его дома пробежал мужчина в неприметной одежде. На ходу он кричал нечто на иностранном языке. Полиция прочесала округу и нашла на обочине дороги кожаную куртку, оставленную, предположительно, мужчиной среднего роста и телосложения. Больше ничего найти не удалось: ни брошенных в поле ключей, ни «фольксвагена». Автомобиль бесследно исчез — вместе с десятью миллионами евро.

Останки в багажнике «ситроена» сильно обгорели и пострадали, однако экспертам удалось определить, что принадлежат они молодой женщине, лет двадцати-тридцати, ростом примерно пять футов восемь дюймов. По описанию жертва отдаленно напоминала Мадлен Хэрт, пропавшую на Корсике англичанку. Жандармерия, не поднимая лишнего шуму, связалась с родственниками мисс Хэрт и уже через двое суток получила в свое распоряжение ДНК — образцом поделилась мать пропавшей. Срочная экспертиза дала совпадение с ДНК жертвы. Министр внутренних дел Франции известил лондонских коллег, прежде чем обнародовать находку на экстренной пресс-конференции в Париже: Мадлен Хэрт убита. Но кем? И за что?

Похороны прошли в церкви Святого Андрея в Бейзилдоне, неподалеку от муниципального дома, в котором и выросла Мадлен. Премьер-министр Джонатан Ланкастер на церемонию не явился — не позволил график (по крайней мере, так заявил его пресс-атташе Саймон Хьюитт). Зато пришел штаб Партии в полном составе. Даже Джереми Фэллон открыто рыдал над могилой, отчего один из репортеров после сделал замечание: дескать, у Фэллона все же есть сердце. После похорон Фэллон поговорил с родственниками Мадлен, которые среди лондонской элиты смотрелись как-то неуместно.

— Простите, — сказал он. — Мне так жаль.

И вновь правительственные корреспонденты отметили взлет популярности Ланкастера, правда, на сей раз никто не посмел связать его с именем Мадлен. Премьер-министр объявил о предстоящей политической чистке, призванной повысить эффективность правительства, и улетел в Москву на широко освещаемую в СМИ встречу, где пообещал скорый приход новой эры в отношениях России и Великобритании. Особенно в сферах борьбы с терроризмом, финансов и энергетики. Горстка консервативно настроенных обозревателей слегка попеняли Ланкастеру за то, что он не встретился с лидерами российского продемократического движения, тогда как почти вся британская пресса встретила такой ход с восторгом. Они писали: пока экономика страны в коматозном состоянии, холодная война с Россией нужна меньше всего.

Когда Ланкастер вернулся в Лондон, его буквально на каждом шагу пытали вопросом: созовет ли он досрочные выборы? Десять дней премьер-министр держал прессу в томительном ожидании, тогда как Саймон Хьюитт дозированно сливал информацию, намеки на то, что заявление вскоре последует. И вот, когда Ланкастер выступил в палате общин и заявил, что намерен добиваться нового мандата, это ни для кого не стало откровением. Впрочем, куда больше всех удивила новость о том, что Джереми Фэллон намерен оставить высокий пост на Даунинг-стрит и занять обеспеченное место в парламенте. Одна за другой в газетах стали появляться непроверенные версии: будто если Ланкастер добьется переизбрания, то Фэллона назначат следующим канцлером казначейства. Фэллон резко опроверг слухи, ограничившись заверениями, якобы они с Ланкастером не обсуждали его, Фэллона, будущее. Никто из корреспондентов ему не поверил.

Октябрь сменился ноябрем, кампания развернулась в полную силу, и общественность вновь забыла о Мадлен Хэрт… к немалому облегчению жандармерии. Французы получили шанс расследовать убийство спокойно, британская пресса не стояла у них над душой. Самым многообещающим следом для них стали четыре трупа на уединенной вилле в Любероне. Все четверо оказались небезызвестными членами жестокой марсельской банды; троих застрелили профессионально, в голову, четвертого — точнее четвертую, женщину, — дважды ранили в грудь. Куда больше, впрочем, обнадежила переоборудованная под камеру кладовая в подвале: жандармы сразу поняли, что в ней достаточно долго держали Мадлен. Возможно, ее даже насиловали, хотя вряд ли — учитывая послужные списки ее тюремщиков. Они не были сексуальными маньяками, они были профессиональными преступниками, которых интересовали только деньги. Все это навело жандармов на мысль: Мадлен Хэрт похитили ради выкупа — о чем никто властям не сообщал.

Вот только зачем похищать девушку, дочь представителей среднего класса, выросшую в муниципальном доме в Эссексе? И кто перебил ее похитителей? Это были далеко не все вопросы, на которые жандармерия не нашла ответов спустя месяц после страшной смерти Мадлен Хэрт. Не сумели они и установить личность человека, пробежавшего мимо одрессельского особняка за минуту до взрыва. Впрочем, у одного бывалого детектива имелась догадка.

— Тот бедолага вез выкуп, — уверенно поделился он мыслью с коллегами. — Просто где-то напортачил, и девушка погибла за его грехи.

Но где его искать? Скорей всего он залег на дно и зализывает раны, пытается сообразить, что пошло не так. Сами того не ведая, жандармы почти раскрыли дело.

Однако даже в самых страшных мыслях не смогли бы они вообразить, что таинственный бегун — это Габриель Аллон, легендарный израильский шпион и ликвидатор, безнаказанно действующий на французской земле с возраста аж двадцати двух лет. Или что человек, доставивший Габриеля после взрыва в безопасное место, не кто иной, как Кристофер Келлер, корсиканский наемный убийца, сплетни о котором полиция слышала годами. Или что они — некогда злейшие враги — вдвоем отправились на явку близ Шербура. Келлер пробыл в убежище всего несколько часов и после скрытно вернулся на Корсику. Габриель же остался в доме с Кьярой на неделю, пока не зажили порезы на лице. В день похорон Мадлен Хэрт Аллоны отправились в аэропорт Шарль де Голль и улетели в Тель-Авив рейсом авиакомпании «Эль Аль». К ночи они уже вернулись в квартиру на улице Наркис.

Пока Габриеля не было, Кьяра перенесла полотно и инструменты в мастерскую. Правда, стоило ей следующим утром отправиться на работу в музей, и Габриель быстренько перетащил все обратно в гостиную. Три дня он провел у мольберта: работал с раннего утра и до вечера, когда возвращалась Кьяра. Габриель пытался сдерживать воспоминания о трагедии, но девушка на холсте не позволяла отвлечься от них. Мадлен занимала все его мысли, особенно в четвертый день, когда Габриель приступил к реставрации сильно поврежденных рук Сусанны. Тут он убедился: картина и правда блестящая работа Бассано. Габриель скопировал ее настолько безупречно, что никто не отличил бы его мазки от оригинальных. По скромному мнению самого Габриеля, местами он даже превзошел маэстро. Хотел бы он поставить это в заслугу себе, однако его вдохновляла Мадлен.

Габриель заставлял себя прерываться на обед в середине дня и всякий раз присаживался с едой за компьютер: искал в Сети новости о подвижках в расследовании смерти Мадлен. История была еще далека от завершения, и вместе с тем Габриель понимал: жандармы о его участии не догадываются. Не нашел он и в британской прессе упоминаний об участии в деле Джонатана Ланкастера. Похоже, Ланкастеру и Фэллону удалось невозможное, и теперь они приближаются к абсолютной победе на выборах. Само собой, ни один из них не удосужился связаться с Габриелем. Грэм Сеймур и тот выждал три долгих недели, потом позвонил с таксофона на станции Паддингтон.

— Наилучшие пожелания от нашего общего друга, — осторожно произнес безопасник. — Он спрашивает: может, тебе что-нибудь нужно?

— Новая кожаная куртка не помешала бы, — неожиданно для себя самого пошутил Габриель.

— Размер?

— Средний, — ответил Габриель. — И чтобы куртка была с потайным карманом для поддельных паспортов и оружия.

— Расскажешь как-нибудь, как тебе удалось улизнуть от полиции?

— Как-нибудь, может, и расскажу, Грэм.

Сеймур подождал, пока объявят посадку на поезд до Оксфорда и продолжил:

— Он благодарен тебе. Понимает, что ты сделал все возможное.

— Этого не хватило.

— Ты не думал, что ее вообще не собирались отпускать?

— Думал, — признался Габриель. — Но, провалиться мне, не пойму: чего ради?

— Передать еще что-нибудь нашему другу?

— Напомни, что запись признания все еще у похитителей.

— Нет девушки — нет компромата.

Если Сеймур хотел этим звонком ободрить Габриеля, то потерпел фиаско. В следующие дни настроение только ухудшилось. Габриелю снились кошмары: он бежал к машине, которая с каждым шагом все отдалялась. Во сне он видел кровь и огонь. Подсознательно Габриель уже не различал Мадлен и Лиа, они стали одним целым, эти две женщины, одну из которых он любил, другую поклялся спасти, — и обеих пожрал огонь. Габриеля угнетало горе, но больше того — чувство поражения. Он обещал Мадлен спасение, а она погибла страшной смертью, связанная, в огненном саркофаге. Оставалось надеяться, что в багажник ее положили, предварительно усыпив, что она не успела ничего понять, почувствовать страх и боль.

Зачем ее убили? Неужели Габриель где-то ошибся, и эта ошибка стоила Мадлен жизни? Или же похитители с самого начала собирались ее погубить на глазах у Габриеля? Так и сказала Кьяра в один вечер, когда они прогуливались по улице Бен-Йехуда. Габриель в ответ рассказал о видении синьядоры: о том, что в магической смеси воды и масла она увидела давнего врага. Врага не Келлера, но Габриеля.

— Не знала, что у тебя есть враги среди марсельских бандитов.

— Их и нет, — сказал Габриель. — По крайней мере, я о них не знаю. Впрочем, марсельцы могли действовать по поручению кого-то другого.

— Например?

— Например, того, кто хотел наказать меня за прошлое. Унизить.

— Синьядора больше ничего не говорила? Ты ничего не забыл?

— Правда, — повторил слова гадалки Габриель, — откроется только с ее смертью.

Домой они вернулись к девяти, и Габриель решил провести остаток времени перед сном за мольбертом. Он вставил диск с «Богемой» в запачканный краской переносной CD-плейер, убавил звук до еле слышного и приступил к работе с ясной головой, целеустремленно — чего ему не удавалось после возвращения в Иерусалим. Габриель и не заметил, как опера подошла к концу, а небо у него за спиной посветлело. Наконец он отложил кисть и встал перед холстом, одной рукой поглаживая подбородок, чуть склонив голову набок.

— Готово? — спросила Кьяра, пристально глядя на мужа.

— Нет, — не оборачиваясь, ответил Габриель. — Все только начинается.