Катя Пицык
Сотрясение

© Катя Пицык, 2014

Один раз я попросила маму рассказать, как она полюбила папу. Мама рассказала: никак. Просто дверь в библиотечный зал отворилась, вошел мужчина, мама посмотрела на него и поняла: это муж. Мама обладала способностью узнавать людей из будущего. И эта способность передалась мне по наследству. Как-то я свернула с Невского на Литейный. Навстречу мне бежал человек. Вернее, он бежал навстречу многим идущим со мною в одном направлении прохожим. Но, взглянув на бегущего человека, я еще за сто метров до поняла: это ко мне. Через десяток секунд он ударился в меня всем телом. Я упала затылком в асфальт. Человек упал на меня. Пробил мне перстнем подбородок. Сказал: прости, сестренка. Вскочил на ноги и побежал дальше. А милиция, гнавшаяся за ним, (ибо, как выяснилось, был он преступник, уходящий от погони), споткнулась о мое тело и упала рядом. Прямо как в шоу Бенни Хилла.

Я лежала спиной к Литейному, смотрела в небо и думала, что иногда они приходят не для того, чтобы разбить сердце. А для того, чтобы просто – голову. По-быстрому. Никакого разъедания своей спермой, своими сигаретами и своими словами нескольких лет головного мозга. А сразу очень больно. Дырка. И прости, сестренка.

Люди помогли мне привстать. Собрали рассыпавшуюся сумку. Они жестикулировали, менялись в лицах. Но звук отсутствовал. Пальто было мокрым. Асфальт – красным. Милиция подняла меня на руки и занесла в ближайшую аптеку. В аптеке мне дали пачку ваты. Я разорвала обертку и приложила моток к подбородку. Так началась самая счастливая пора в моей жизни.

В больнице не приходилось думать. Вообще ни о чем. Утром медсестра клала на тумбочку маленькую записку: 8.00 – прием лекарств таких-то; 8.30 – завтрак; 9.00 – обход; 10.00 – капельница; 11.30 – МРТ головного мозга и т. д. Вплоть до 21.00. Полная свобода от принятия решений. Сартр бы умер от зависти. Рай на земле.

– Ну! В вашем полку прибыло! – сказал доктор, вводя меня в палату. – Прошу любить и жаловать. Отличная вам новая подружка.

Я осмотрелась. Два окна. Три кровати. Три тумбочки. Два стула (для гостей). Стены – бледно-зеленые. Штор нет. Белье в голубой цветочек. Носки в батареях. Йогурты, детективы, яблоки. Больные – Света и Ася. Света сидела на корточках, опираясь о серый пол обеими руками. Ася – в белом спортивном костюме, лежала на койке, заложив руки за голову.

– Ну? – спросил доктор. – Берете к себе девочку? Сотрясение мозга.

– Светк! – обратилась Ася к Свете. – Сотрясение мозга! Это то, о чем ты мечтала.

Все, кроме меня, рассмеялись. Я посмотрела на гладко застеленную кровать. Тумбочка рядом пуста. Это мое место. Как долго? Медсестра помогла мне раздеться. Наступила ночь.

На рассвете Света и Ася беседовали вполголоса. (Они думали, что я еще сплю.)

– И че она? – Спросила Ася.

– Теперь ей, видите ли, понадобилось двести долларов.

– Нафига?

– На новый холодильник. Прикинь… Я предложила ей иначе истратить эти деньги, ну, например, заменить сантехнику.

– И че она?

– Но вот нет, уперлась, и все. Новый холодильник хочет. Говорит, пусть, типа, после нее хоть что-то останется.

– Вот сука, – отрезала Ася и засмеялась.

– Угу, – подтвердила Света. – Знаешь, всю жизнь задаюсь вопросом: почему нет анекдотов про свекровь? А только про тещу… Ты понимаешь? Просто, врубись, он мою маму видит раз в полгода. И то – при мне. Даже говорить ничего не надо, посидеть за столом, ну час. А анекдоты почему-то про тещу.

– Ха, малыш. Вы еще спрашиваете, Света. Потому что когда у тебя дети, работа, кастрюли и старая пиздливая сука под боком со своими рамсами, то времени сочинять анекдоты не остается.

Посетители приезжали, набрасывали халаты, опускали на пол пакеты, стояли посреди больничной палаты, заложа руки за спину, задумывались, осиянные отраженным от стен свадебно-хлористым светом. Самое вкусное из самого вкусного мы съедали со Светой и Асей. Остальное раздавали. Мои мужчины откормили этаж народу.

Чаще других приезжала Оля Николаевна. Расправляла простынку, присаживалась на край и говорила:

– Бог есть, Бог любит тебя, не думай, что Он про тебя забыл.

Звонили больные по «коридорному». Один аппарат на травматологию. Круглые сутки стояли очереди. Прямо над телефоном к стене клеился скотчем тетрадный листок:

Однажды стоявший за мною дедушка в гипсе сказал:

– Главное, чтобы все понимали: можно делать только один звонок. Только один.

– Может быть, за то время, за которое кто-то делает один звонок, я могу сделать пять, – сказала я.

– Но… Видите ли… – возразил дедушка, взволнованно поглаживая завоевавшийся с грязью бинтик. – Поймите, существует этика.

Так или иначе, я всегда соблюдала правила.

– Как ты? – спрашивал Ден.

– Отлично.

– Что тебе привезти? Чего тебе хочется?

– Мне хочется бегать и прыгать.

– Так я и знал.

Я клала трубку. И шла стоять вторую очередь.

– Что тебе привезти? – спрашивал Саша.

– Чайную ложку.

В палате лежали по трое. Каждые две палаты объединялись в бокс: шесть койко-мест. На шестерых – один душ и один туалет; с больницей мне повезло. У Аси болел позвоночник. В сорок три года она перестала ходить. Врачи боролись полгода. Ася поднялась на ноги за две недели до моего появления. У Светы кружилась голова.

– Свекровь мутит воду, – жаловалась Света.

– В глаз ей просто надо, – советовала Ася.

– Если что-то случится… – рассуждала Света. – Муж меня бросит.

– Ты еще молодая, – отвечала Ася. – Впереди вся жизнь.

– Ага, – соглашалась Света. – Но, понимаешь, мужиков-то мало. А среди мужиков, которые есть, нормальных – очень мало. А среди них уже совсем мало тех, кому нужна парализованная женщина с двумя детьми.

– Не заморачивайся на детей, – парировала Ася. – Тебе их после инсульта все равно никто не отдаст. А в доме инвалидов найдешь себе парня. Хорошего. На колясочке.

Как-то у нас перегорела переносная прикроватная лампа.

– Ей без лампы нельзя, – сказала Ася обо мне. И пошла в соседнюю палату бокса. Там лежали три женщины, за шестьдесят. Ася пнула их дверь и приветствовала: – Салют, девчонки! Дайте лампу настольную. Наша перегорела. А у нас девочка – пишет. Ей без лампы – никак.

– Нам тоже никак, – отвертелись девчонки.

– Я читаю, например, – уточнила одна.

– Что, и после одиннадцати тоже читаете? – поинтересовалась Ася.

– Это наше личное дело вообще-то, – ответили ей.

– Ладно, – сказала Ася. И хлопнула дверью.

Вечером мы ели сухофрукты с орехами и обсуждали мужчин.

Неожиданно Ася перебила беседу, подмигнув:

– Ща. Бабы, сори, одну сек.

Мы замолчали. Ася несколько раз грубо ударила в стену кулаком.

– Слышь, ты, сука?! – крикнула Ася. Так громко, чтобы через стену все было понятно. – Чего спишь-то? Читай давай!

Оля Николаевна привезла нам Библию.

– Выпишешься, а книгу оставь, – сказала Ася. – Я ее сохраню на память об этих днях.

– Че за книга? – спросила Света. (Иногда она не могла вращать головой, и часть происходившего оставалась для нее за кадром.)

– Во! – Ася подняла Библию так, чтобы Свете было видно. – Я лично здесь фигурирую под фамилией Иисус.

– Господи, Ась… – вздохнула Света. – Какой в наше время Иисус?

Голова у Светы кружилась третий год подряд. Каждый день. За это Свету разлюбил муж.

– Ну? – спросила Ася. – О чем сегодня будем разговаривать? – Она прошлась по палате. Толкнула дверь плечом. Встала в проеме и ораторски прокашлялась. – Светлана… Скажи-ка мне, любезная подруга, сколько оргазмов ты можешь испытать подряд? – спросила Ася чуть через плечо – так, чтобы зрелым дамам в соседней палате было слышно.

– Ну… – Света задумалась. – Во-первых, у нас на кухне всегда сидит бабушка…

– Так, с вами все ясно, – оборвала Ася. – А ты?

– А я вообще испытываю оргазм только с Ленчиком, – сказала я.

– Это который все время привозит гранатовый сок?

– Да.

– Поддонок, – отметила Ася. – Слушай, давно хотела спросить. Вот ты все время спишь с подонками. А что ж Библия? Не защищает?

В больнице наступила весна. Мы приноровились спать при открытой форточке. На улице стаивали снега. Блестела льдистая грязь. Лаяли собаки. В темноте можно было представить, что за окном – деревня. Завтра утром бабушка испечет блины.

Мужчины начали привозить не только продукты, но и цветы. Мы убирали розами палату, сестринскую и вестибюль. Когда мое состояние улучшилось, я стала принимать гостей и в вестибюле. Там было красиво. Автомат с горячими напитками. Столик. Диван. На нем отлично смотрелась Уля. По тем временам она работала штатной проституткой в самой дорогой гостинице Петербурга.

– Откуда у тебя эта ложечка? – спросила Уля.

– Саша привез, – ответила я.

– Ха-ха-ха. – Уля запрокинула голову. – Это ж наша. С лобби бара. Спиздил ложечку. Русский! Через магазин – лень. А смотри-ка, ходит, значит, к нам. Трахает наших девочек.

– Может быть, он у вас проводит деловые переговоры.

– Может, – кивнула Уля. – Может быть, проводит.

Как-то раз в травматологию пришли практиканты из мединститута. Меня пригласили в комнату. Посадили на стул. Практиканты показали мне квадратик цветной бумаги.

– Скажите, какой это цвет? – спросили молодые студенты.

– Если без вспышки, то при диафрагме 3,5 и выдержке 0,7 он будет желтым с зеленцой, – ответила я.

– Это ваше второе сотрясение. Когда было первое? – спросили они.

– Давно. В восьмом классе, – ответила я.

– Как это произошло?

– Меня ударили головой о камень.

– И что было дальше?

– Я перестала ходить на улицу.

– И?

– И начала пить.

– Не выходя на улицу?

Взрослые врачи курили на лестнице. Некому было сказать: дети, вы ведете себя безобразно.

Ася подслушивала под дверью. Когда я вышла от практикантов, она сказала:

– Слышь, давай ты запишешь эту сцену и Задорнову отправим?!

Как-то Саша оставил пачку денег. Потратить их было не на что. Ася сказала мне:

– Вот лежишь ты здесь… А в городе – пять часов. В мариинском буфете ломтики семги укладывают на хлеб. Шампанское в лед. Гримеры открывают коробку с пудрой. В костюмерной пар от утюгов! Балетные затягивают на щиколотках ленты… Обидно?!

Я кивнула.

– Ниче. Ниче, – сказала Ася подбадривающе. – Зато мы можем сто долларов засунуть в кофемашину. И не раз.

– Ох… – вздохнула Света, входя в палату. – Вы все о мужиках.

Света качнула головой в сторону стены, за которой наши подружки пенсионерки вязали носки, и добавила:

– А они все про кабачки.

– Кстати, о кабачках. Что в твоем представлении есть идеальный мужчина? – спросила меня Ася.

– Ну… – Я замялась. – Саша… Наверное.

– Боже. – Ася закрыла лицо руками. – Какая убогость.

Она спрыгнула с кровати и подошла к моей тумбочке.

– Светка! – крикнула она, подняв в воздух мои тетрадки. – Вся фантазия сюда ушла, все в тетрадки! Для себя ни-че-го не осталось.

Ася начала листать мои записи:

– Выдуманные бабочки… Бочка дыма и ныне в… Он выеб даму и бычка… Вы мудак, а он – не бич… вы… бы… б… ы… ы… Эт че за хрень?! Чего это за палочки? И скобочки.

– Это упражнения. Для развития речи. И фантазии, – сказала я.

– Саша. Вот предел твоей фантазии.

– Ну… – возразила я. – Хорошо. А что? А у тебя какой идеал мужчины? Приведи свой пример.

– Дон Кихот, конечно, – ответила Ася. – Ламанчский. Скоро он придет за мой! – крикнула Ася в открытое окно. И добавила приватно: – Только надо, чтобы он на меня надел свой шлем с забралом. А то я его покусаю.

Как-то дежурным медсестрам подарили ящик шампанского. Они смеялись до половины первого ночи. Я не могла уснуть. Затем сестричек вырубило. Все стихло. В три часа кто-то придавил пальцем кнопку экстренного вызова и не отпускал в течение пятнадцати минут. Гудок тревоги пронзал «до центра мозга». На этаже не осталось спящих, за исключением тех самых дежурных сестер. Ася бросилась в коридор и вламывалась во все палаты подряд, пока не нашла очаг тревоги. Оказалось, в шестнадцатой умирал дедушка. Ася сняла его палец с кнопки и кинулась в процедурный. Ударила ногой в дверь. Дверь резко отлетела на 180 градусов и разбила стеклянный шкафчик с пузыречками. Звон битого стекла ниспроверг наши души до животного дна. Медсестры спали на банкетке, прижавшись друг к дружке нейлоновыми чепчиками. Как мотыльки в ущелье скал, застигнутые снегом по дороге к югу.

– Блядво! – крикнула Ася. – Харе спать. У вас в шестнадцатой покойник.

Однажды в больницу приехали артисты. Давать концерт ко Дню космонавтики. В программе заявлены были Бах, Скарлатти и Астор Пьяцола. Мы с Асей спустились в актовый зал и обнаружили, что вместе с нами на концерт пришло семь человек. Ряды красных кресел кричали о невостребованности искусства.

– Успеем? – спросила Ася.

– Попробуем, – ответила я. И мы побежали по этажам.

На площадках черной лестницы курили больные. В пролет, сквозь полоски света и тени, медленно падал пепел, как через час после взрыва. Миленькие, просили мы, ну пожалуйста, пойдемте, музыка – это красиво. Двести незанятых мест. Скарлатти переворачивается в гробу. Пожалейте артистов!

– Девочки, у нас все порезаны на куски. Какой Скарлатти? – пояснили раковые больные. – Сбегайте в гинекологию.

Это было самое сильное впечатление за все проведенные в больнице недели. Я шла по коридору гинекологии, и мне казалось, что время замедлилось, снизив темп до скорости пепла, спускающегося в границах лестничных маршей. Открытые клизменные. Камеры для мытья суден. Резиновый пол. Каталки со стопками белья, плывущие во мраке бесшумно, как в телевизоре с отключенным звуком. Потоки желтого и бурого света из приоткрытых дверей палат. Влажный дымок, отслаивающийся от сушащихся под лампами пеленок. Женщины лежали с книгами при задернутых шторах. В операционной продолжались аборты. Со стен осыпались кусочки. Некоторые девушки в теплых халатах стояли у зеркал и красили губы. И все молчали. Как будто им запретили.

– Боже… – прошептала я, беря Асю за руку. – Почему они не открывают окон?

– Потому что им страшно смотреть на улицу. Дохлый номер. Пойдем отсюда.

Обратной дорогой нам все же удалось заневолить кучку бедолаг. В зал мы пригнали человек двадцать. Оркестранты играли танго. А мы сидели на первом ряду, свесив ноги в белых носках.