Глава 27. Один
В ту ночь – мою последнюю ночь – мы похоронили Уилму Арментерос.
Аббат спросил Элиана, каковы будут ег о пожелания, даже отвел его мимо посадочного индуктора, через вершину холма к могилам (и заодно нас с Да Ся – мы не хотели, чтобы Элиан смотрел на все это один).
Сколько лет я провела в обители, сколько пережила смертей, но никогда не задавалась вопросом о могилах.
Они начинались, если отойти чуть подальше в прерию, где уже нет беспорядочно разбросанных валунов холма. Могилы этого года еще были заметными, покрытые неровной голой землей, и первые травы – лебеда, крохотные, неуверенные усики вьюнка (некоторые его называют «утреннее сияние») – начинали пробиваться сквозь жесткую почву, раскрывая белые цветы. Под одним из этих холмиков должен лежать Сидней Карлоу. И еще где-то – Витор. И Бин, которая умела приручать птиц. От нее, наверное, осталась только маленькая кочка.
Прошлогодние могилы можно было определить по бурной растительности: лен и донник приходили, опережая траву. Более старые могилы заросли, осели и чуть ввалились. Погребения располагались не точками – не каждое по отдельности, – а рядами. Едва заметно повторяющиеся неровности, будто следы волн. Их были десятки. Может быть, сотни.
– Нет, – выдавил Элиан помертвевшим от ужаса голосом. – Нет!
Аббат тяжело опирался на мою руку. Я почувствовала вибрации от его диафрагм, когда он стал нагнетать воздух, чтобы заставить себя слегка кивнуть.
– Она не из моих детей. И по здравом размышлении, ты, Элиан, – тоже. Мне не подобает распоряжаться ее телом. Как не следовало распоряжаться и твоей жизнью.
– Хм… – Элиан покачнулся – возможно, от тяжести такого признания. – Вот как. Ясно.
– Выбор за тобой. Что бы ты хотел сделать?
Элиан не ответил, не в состоянии был отвечать. Повисло молчание, наполненное шорохом травы.
– Мы могли бы сжечь ее, – сказала Зи самым мягким своим тоном. – Так поступают с героями.
Элиан нервно кивнул и обхватил себя руками, словно внутри у него что-то разбилось.
Атта встретил нас, когда мы спускались обратно по холму, мы трое, полные страха и неуверенности. Он широко развел руки, и Да Ся пошла к нему, – но обнял он Элиана.
Элиан был высоким, а Атта – огромным и мускулистым, здоровенным, как бык. Он спрятал Элиана в объятия, как отец прячет в объятиях сына, и когда отпустил, тот больше не дрожал.
– Нам надо похоронить тело, – тихо сказала Зи.
– Элиан… – начал Атта, держа руку у него на плече. Его долго молчавший голос сорвался, Атта закашлялся и сглотнул. – Элиан, тут у тебя нет священника.
– Раввина, – поправил Элиан, внимательно глядя на него. – То есть она не… не была… но я… – Он умолк и пожал плечами, не в силах вместить все разом: непростую ситуацию в своей семье, свою потерю, свой ужас. – Да. У меня здесь нет священника.
– Давай я. – У Атты опять сел голос. – Помогу тебе.
Элиан, верный самому себе, хохотнул – но смех прозвучал высоко, на грани истерики.
– Ты что, получается, как Зи? Тоже бог?
– Пророк. – Голос Атты выравнивался, становясь таким же огромным, как и он сам, таким же глубоким. – Принц, прямой потомок пророка. Так считается у моего народа.
– Ну давай, – согласился Элиан.
– Кремация – это не в традиции твоего народа. И не в традициях моего. Но мы можем превратить его в священную церемонию.
– Ты разговариваешь. Одно чудо уже есть.
– Элиан, послушай меня. – Голос Атты теперь звенел, как медная поющая чаша. – Мы можем провести его как священную церемонию.
– Можем? – ответил Элиан, сама колкость и язвительность.
А потом, откуда ни возьмись, у него на глазах выступили слезы. Не от гнева, не от ужаса, но от горя. И он едва слышно ответил:
– Можем.
– Можем, – словно благословляя, заключила Да Ся.
– Я еще никогда не сжигал тело, – тихо сказал Элиан. – Что надо делать?
Выходит, что церемониал возникает из осознанного и тщательного исполнения действий. Мы завернули тело Уилмы Арментерос в саван из рваной марли и положили на носилки, сделанные из разбитой шпалеры для тыкв. Но все равно было ощущение церемонии. Хан и Тэнди, Атта и Зи, Элиан и я – мы принесли носилки к яблочному прессу и поставили на каменное основание.
Пока мы работали, наступил вечер, а я вдруг поймала себя на том, что наблюдаю за моими друзьями и удивляюсь. Да Ся и Тэнди, которые могли друг друга только подкалывать, сидели бок о бок, сплетали стебли полыни и бросали в будущий костер. Хан, который, как мне казалось, ничего не знает о реальном мире, стоял щуплый, маленький и весь в себе, но и он словно вырос после своей потери.
Атта, которого я считала молчуном, пел.
Он склонился над телом, его белые одежды сверкали, ко жа отливала старой медью. А на внутренней стороне запяс тий и на ладонях выглядела шлифованным золотом. Когда он поворачивал ладони вверх, чтобы наложить благословение, казалось, что он держит в руках закатное солнце.
«Вы сделали из нас орудия», – сказала Талису Да Ся. Но она ошибалась. Эти люди не были ничьим орудием.
Ничьим.
Вдруг что-то кольнуло в затылке. Я обернулась – позади стоял Талис.
Дробильный камень для яблочного пресса мы сохранили – вот вам жутковатый пример практичности, которая приобретается в обители, – на этот камень и присел Талис. Он прислонился спиной к стене, поставил локти на колени и опустил на руки подбородок, сам напоминая задумавшегося ребенка. Он перехватил мой взгляд и в ответ поднял брови. Я не знала, насколько он в состоянии читать мои мысли, и раз в жизни мне захотелось, чтобы читал достаточно отчетливо. «Ничьи орудия, Талис». Я отвернулась.
Под телом мы сложили погребальный костер из полыни и креозотового куста, принесли из сада веток яблони. Тэнди подожгла косичку, сплетенную из травы и полыни. Элиан принял ее и провел тлеющим «фитилем» сверху донизу по завернутому в белое телу.
Солнце садилось за посадочным индуктором. Шпиль сверкал, как полоска серебра. А потом, когда свет потонул в темноте, – как полоска черного. Тонкая, как чернильная линия, разделяющая прошлое и будущее.
Запал из травы догорел.
Атта зажег факел и вручил его Элиану.
Тот стоял и молча держал его.
Благодаря инфракрасному видению, которое Талис добавил к моему зрению, я различала, как у Элиана по шее взбирается жар от сильного переживания, скапливаясь у рта, откуда не в состоянии были выйти слова.
– Да черт побери, – прошептал он и сунул факел в костер.
Огонь трещал и плевался, утихал и вздымался вновь. Я чувствовала на лице его жар – он становился сильнее и сильнее. Даже Элиану пришлось сделать шаг назад. Пошел запах, описывать который у меня нет никакого желания. Время шло. Темнота сгущалась и поднималась от земли все выше. Только много позже, когда искры спиралями уносились вверх, в чистое темное небо, только тогда Элиан снова заговорил, на сей раз – на языке, которого я не знала. Тихие слова, почти как дыхание, и обращенные не ко мне. Они летели вверх вместе с искрами.
И во мне впервые стало проявляться знание, которое я не приобрела, не заучила. Что-то пересаженное, что-то из базы данных. Это было не такое вспоминание, которое всплывает, как кит из моря. И не понимание, которое соединяет воедино кусочки, чтобы составить новую картину, как звезды, объединяющиеся в созвездие. Это был щелчок, нечто механическое, словно у меня в мозг были вставлены новые разъемы, готовые к подсоединению знания. Мозг включился. Сводило зубы. И внезапно я поняла: Элиан читает кадиш.
«Да будет благословенно великое имя Его всегда и во веки веков…»
Кадиш оказался прошит во мне. Я могла бы произносить его вместе с Элианом, по-еврейски, или как там надо. Но не стала. По крайней мере, настолько я еще оставалась человеком. Человеческую сущность терять не хотелось; я не хотела меняться. Но уже скатывалась к переменам. И мне это было по силам. Я могла нас спасти.
«Да будет благословляемо, и восхваляемо, и прославляемо, и возвеличиваемо, и превозносимо, и почитаемо имя…»
«Да будут дарованы нам с Небес прочный мир и счастливая жизнь…»
Мы все ждали вместе с Элианом. Погребальный огонь пожрал и тело, и сам себя. Последним занялся пресс. Прочный, как железо, дуб подпорок основания почернел и потрескался от жара, и в трещинах засиял огонь. Язычки пламени, как паучьи ноги, обхватили рукоятки приводов. Дым змеился вверх по пазам, где ходили большие деревянные винты. В центре огонь ревел. Я мельком заметила сияющие белизной кости. От этого зрелища горло перехватило спазмом, оно сузилось, как флейта, так что я даже слышала нотки собственного дыхания.
Элиан с трудом продолжал кадиш, шепча слова восхваления за то, что за пределами восхвалений.
«Помоги мне, – думала я, обращаясь к тому, что снизойдет услышать эти слова. – Я могу это сделать. И не могу. Помоги мне».
Время шло. Сияние костей угасло. Белый саван Уилмы давно исчез. Она была черной, золой среди золы, одна оболочка.
Наконец одна ножка громко треснула, развалилась надвое и упала обеими частями в костер. И тогда весь пресс застонал и покачнулся. Зола и прогоревшие угли полетели наружу. Костер, который уже умирал, снова на мгновение взвился. И когда это мгновение исчезло в прошлом, исчезло и тело Уилмы Арментерос.
Огонь угас, превратившись в угли. Я чувствовала, как с вращением Земли проходит ночь. Одни часы сменяли другие. Подбирался рассвет; над излучиной реки небо посвет лело. И наконец-то, наконец-то Элиан обернулся. Я взяла его за руку, Зи взяла за руку меня, и Атта, Тэнди и Хан тоже обнялись, и мы все вместе пошли к обители. Здание мрачным монолитом вырисовывалось на фоне светящегося неба.
А глубоко в тени так и остался сидеть Талис. Он завернулся в плащ и был почти неразличим на фоне покрытых росой камней. Он просидел там всю ночь, наблюдая, и никто не обращал на него внимания. Я очень устала, и он, должно быть, тоже: я знала, что спать он умеет, и, наверное, спать ему надо, как любому существу во плоти. И то, что он не спал, превращало все происходящее в бдение над телом.
«Дарованы нам с Небес прочный мир и счастливая жизнь…»
«Устанавливающий мир в Своих высотах, Он пошлет мир нам…»
Талис улыбнулся, ласково на меня глядя. В инфракрасном спектре на нем лежал глубокий холод.
– Не забудь волосы обрезать, – сказал Талис.
Волосы.
Когда мы вернулись в нашу келью, я попросила Да Ся ме ня остричь. И объяснила почему: рассказала про Лю Лиэнь, которая вертелась, когда в череп ей ввинчивали болты.
Лицо у Зи стало неподвижным.
– Грета…
– Может быть, это меня убьет. – Я взяла ее за руку. – Но… может, и нет. – Наверное, пора уже учиться надеяться. Я взяла с переплетного станка аббата ножницы, маленькие и острые, и протянула их Зи. – Я не могу… Зи, не могу справиться без тебя.
«Помоги мне, – снова мысленно взмолилась я. – Пожалуйста, помоги».
Зи решила скрыться за маской невозмутимого юмора.
– Некоторые полагают, что в первой жизни Талис был парикмахером.
Предположение был настолько нереальным, что чуть не лишило момент серьезности. Но я удержала ее.
– Да Ся, я не это имела в виду.
И она дотронулась до моего лица, так же как раньше, когда я замкнулась от надвигающейся угрозы пытки. Дотронулась за секунду до того, как я поцеловала ее.
– Я знаю. – Она забрала у меня ножницы.
Чтобы обрезать волосы, потребовалось немало времени. Маленькие ножницы. Тяжелые пряди. Руки Зи аккуратно продвигались к поверхности головы, поднимая за один раз по одному локону. Каскадом. По одному локону зараз, я стекала вниз с каждой ступенькой, раскрывалась и становилась свободнее, дыхание делалось глубже, теплее. Работая ножницами, Зи медленно обходила меня по кругу, ее одежда касалась моей, талия оказалась на уровне моего плеча, а грудь – около уха. Моя кожа ожила от близости ее кожи – так барабан начинает подрагивать от звука уда ров другого барабана. Ни одна из нас не произносила ни слова.
Когда Да Ся закончила и отступила назад, свет уже в полную силу запестрел на полу пятнами теней от бумажных журавликов. Зи оглядела меня. Когда она заговорила, голос ее был хрипловат – все-таки молчали все утро.
– Ну вот. Готово.
Я подняла руки, ощутила легкость, дотронулась до непривычных обстриженных кончиков, колющихся, но мягко, словно она превратила мои волосы в бархат.
– Я похожа на мальчика, – сказала я, с удивлением чувствуя свое преображение.
– Нисколько, – все так же хрипловато произнесла Да Ся.
Своим новым ви́дением я по теплу замечала, как движется ее кровь – приливает к горлу, к губам, к грудям. Это было возбуждение. Она не скрывала его – никогда не скрывала, – но и не говорила о нем. А я, столько лет я умела читать по-гречески, а этого заметить не могла?!
– Зи…
Мне захотелось отключить имплантированные сенсоры, но я не знала, как это сделать. Я хотела видеть ее своими настоящими глазами. Ее всю.
– Ли Да Ся…
Я встала. И поцеловала ее.
«Пребывая в пучине жизни, мы уже пребываем в смерти». Позже, размышляя, я вдруг поняла, что верно и обратное утверждение: пребывая в пучине смерти, мы пребываем в жизни. Если, как Уилме, мне предстоит оборвать свою жизнь – я хочу проститься с ней. Хочу пожалеть о ней, неистово, яростно. Может, серая комната убьет меня, может, нет, но так или иначе она меня преобразит, и жизнь, в ее нынешнем виде, будет закончена. Прежде чем это случится, я хочу побыть живой и хочу, чтобы смерть страшила меня, а не пришла тихонько, как долгожданный гость.
Я поцеловала Зи – и она меня. Мы рыдали и целовались. А потом больше чем целовались. И весь остаток утра… Больше я ничего не скажу. Буду хранить это молча, в сокровенных тайниках сердца.
Потом мы спали. Шел мой последний день – а мы его проспали, переплетясь и вместе ворочаясь на узкой кровати Зи, и руки богини были сложены у меня на животе, а ее дыхание шевелило волоски у меня на шее.
Но как было не проспать? Я так устала, что словно уже входила в другой мир. Да и что нам оставалось сказать друг другу, что сделать? У нас были годы. То, что я упустила их безвозвратно, терзало мне сердце, но сейчас уже не вернешь. Даже Талис не поможет.
Кажется, меня разбудил голод – по крайней мере, я про снулась голодной. Мое новое, подчиненное логике тело подсчитало время с последнего приема пищи и порекомендовало ввести углеводов и белка. Но вместо того чтобы отправиться искать себе углеводы и белок, я осталась тихонько лежать. Дыхание Зи шевелилось у меня на спине. Я позволила себе раствориться в тепле раскрывающегося и смыкающегося пространства между нашими телами.
Всю свою жизнь я жила под угрозой смерти – моей, моих друзей. Я была пешкой в планах о высшем благе и не выпускала себя из дремоты, чтобы выжить. Теперь я пробудилась. И нашла… любовь, которая царила вокруг. Там, где я никогда не ожидала ее найти. Зи.
Зи, и не только она. Элиан. Атта. Грего и Хан. Любовь. Она была повсюду. И теперь я собиралась ее покинуть. Ради высшего блага. Одно дело – отказаться от нее в неведении, как я и жила долгие годы. И совсем другое – держать любовь в руках, а потом выпустить.
У меня сдавило дыхание. Над ухом раздался сонный голос Зи:
– Грета…
Я перевернулась на другой бок, чтобы лечь к ней лицом. Кончиком пальца она провела мне по скулам, по длинному, как у собаки, носу. Каждый волосок на моей коже потянулся ей навстречу. Она расплела свои маленькие косички, и волосы были везде и, словно рисуя тонкими кисточками, щекотали мне шею. Снова поднялся ветер, он сдувал с яблонь желтые листья и разбрасывал их, как монетки, по стеклянной крыше. Я слышала, как они падают – тише, чем капли дождя.
– Я родилась под цветущими вишнями, – сказала Зи. – Весной мне исполнится восемнадцать.
– И ты поедешь домой.
Ли Да Ся предстояло жить.
– В горы, – поправила она.
Я понимала, что она чувствует: открытое небо прерий – оно всегда останется домом, не важно, где я родилась и какой землей мне суждено править.
– Надо написать письмо. Напомнить матери, чтобы вычеркнула меня из линии наследования.
Произнеся это, я сама поняла, что напоминать ни к чему. Об этом позаботятся. Панполяры никогда не согласятся, чтобы ими правил ВЛ.
Зи согласно мурлыкнула, без усилия следуя за движением моей мысли.
– Отец прислал письмо. Монахи нашли мне жениха. Полагаю, у него безупречное происхождение.
– Жаль… – невольно вырвалось у меня шепотом. Я желала невозможного. У нас никогда не будет сказки. Не бывает сказок про двух принцесс. – До цветения вишен шесть месяцев. Жаль, что их у меня нет.
В ответ Зи нежно поцеловала меня.
– Достаточно, что у меня были глаза.
«Мой брак будет династическим, но пока у меня есть глаза». Жаль, что…
– Как ты думаешь, машины, то есть ВЛ, любят друг друга? – спросила я.
Ее тело горело в моих руках. Интересно, каково это будет – не иметь тела?
– Сохрани себя, – сказала она. – Грета, прошу тебя. Сохрани себя. Старайся изо всех сил.
И она обняла меня рукой за голову – прижавшись ладонью к колючим волосам – и придвинула свои жадные губы к моим.
Мы еще лежали переплетясь, когда дверь скользнула в сторону.
Я потянула на себя простыню.
Конечно, это был Талис. Он держал руки в карманах, и плащ у него покачивался в ритме биений сердца. Я покраснела, думая, что он ухмыльнется и станет насмехаться. Моя только что открывшаяся душа была для этого еще слишком нежной. Я знала, что не смогу защититься.
Но к моему удивлению, он даже не улыбнулся. Его бледные глаза пробежали по каждому дюйму наших тел, но это не выглядело похотью. Это выглядело сожалением.
– Мы готовы, – объявил он.