ГЛАВА 42

Майк уже направлялся домой, когда его вдруг охватило необъяснимое желание немедленно заехать на кладбище. Не раздумывая, он повернул в обратную сторону и сейчас стоял словно завороженный, глядя на могилу Джоуны. Фанг остался в грузовичке — пес слишком устал, чтобы идти куда-то.

В то утро, когда он сорвался, разговаривая по телефону с Джесс, — он плакал о Саре, но так и не смог отпустить ее. И даже позже, слушая Меррика, который чуть ли не открыто признал, что Сара мертва, какая-то часть его души отказывалась хоронить последнюю надежду. Когда он упаковал вещи в ее комнате, в сердце прозвучал крик надежды, и он понял, что поторопился. И вот сейчас, стоя у могилы, он осознал, что надежда так и не умерла, что она все еще подгоняет его и не дает опустить руки.

«Я не собираюсь сдаваться. И знаете что? Вам меня не заставить!»

Может быть, Билл и прав. Может быть, то, что он раскопал всю эту грязь, было всего лишь попыткой обмануть самого себя.

Джоуна лежал на глубине шести футов, в заколоченном гробу, полном бальзамирующей жидкости. Трава совсем недавно была скошена. Майк заметил, что травинки прилипли к его ботинкам, и вспомнил, как любила бегать по свежескошенной траве Сара, как она возвращалась домой с зелеными пятками, роняя травинки на ковер, чем приводила Джесс в неистовство. Он вспомнил, как она любила объедать сыр с пиццы — «Папочка, это же такая вкуснятина!» — и как закатывала истерику, если ей не разрешали самой выбрать, во что одеться, или положить столько черники на блинчик, сколько она хотела, или добавить шоколадные чипсы в кексы, которые они с Джесс пекли вместе. Когда он думал о Саре, то всегда вспоминал именно такие моменты проявления ее характера, когда она пыталась контролировать окружающий мир, доказать свою правоту и независимость, — и да поможет вам Господь, если вы осмеливались перечить ей! Эти воспоминания о Саре — об ее отчаянном упрямстве, с которым она шла по жизни, — тоже были своего рода отдушиной для него. Быть может, он просто боялся представить, как она охотно уходит с Джоуной, доверчиво держа его за руку.

«Почему ты не кричала и не вырывалась, Сара, когда Джоуна уводил тебя? Почему ты не закатила ему истерику? Я бы услышал тебя. Почему ты просто ушла с ним и оставила меня одного?»

В гробу у его ног лежало не одно тело, а четыре. И это уже навсегда — разве что он захочет устроить отдельную поминальную службу для Сары и, быть может, похоронить ее зимнюю куртку и брюки, когда полиция вернет их ему. Вот только хоронят не вещи, а людей. Вы готовите их к путешествию под землю и к тому, что их там ждет. И с курткой нельзя попрощаться. Он, во всяком случае, не мог.

Как можно сказать «до свидания» тому, чего даже не знаешь? И когда наступает подходящее время для того, чтобы проститься с людьми, которых вы любили?

Майк повернулся и окинул взглядом Эвергрин-стрит. Двое мальчишек яростно сражались на деревянных мечах, а их мать или няня восседала на крыльце на пластиковом стуле, перелистывая журнал, лежавший на коленях.

Может, если он закажет какую-нибудь службу, то друзья поймут, что он наконец смирился с тем, что Сары больше нет. «Я люблю тебя, Сара. Прощай. А теперь, черт бы вас всех подрал, оставьте меня в покое!»

Немного погодя он достал телефон и набрал номер Сэм.

— У тебя уши не горят? — поинтересовалась она. — Я только что о тебе говорила.

— В самом деле? И с кем?

— С Нэнси. Буквально минуту назад. Она позвонила, чтобы рассказать мне о «свидании вслепую», что состоялось у нее вчера вечером.

Майк представил, как Нэнси в своей сокрушительной манере общается с каким-нибудь парнем. Бедный малый.

Сэм спросила:

— Как прошла твоя поездка в Нью-Йорк?

— Как тебе сказать… Хочешь, составлю тебе компанию?

— Конечно. Ты уже ужинал?

— Еще нет. Как ты относишься к собакам?

— Когда-то у меня был терьер.

— А к большим собакам, которые пускают слюни?

— У меня есть лишние полотенца.

— И последний вопрос. Если Нэнси не занята, я могу пригласить ее к тебе? Ненадолго?

— Разумеется. Что происходит, кстати?

Майк перевел взгляд на могилу Джоуны.

— Объясню, когда приеду.

За ужином Майк посвятил Сэм в подробности своей поездки в Нью-Йорк и разговора с Мерриком и Биллом.

— Так что теперь ты, наверное, уже сама догадалась, для чего я пригласил Нэнси, — сказал он.

— Что ж, в этом есть смысл.

— И что ты мне скажешь?

— Не имеет значения, что думаю об этом я. Если ты полагаешь, что нужно покопаться в этих вещах, значит, копайся. Причем настолько глубоко, насколько считаешь нужным, а если решишь, что стоит остановиться, — останавливайся. В таких делах не бывает правильных ответов. Какая, к черту, разница, что говорят или думают другие?

— Ты всегда умела докопаться до сути, Сэм.

— Это лучше, чем жить в утомительной серой зоне.

Они помолчали. Майк первым нарушил молчание.

— Тот вечер мне очень понравился.

— Канноли и впрямь были очень вкусными.

— Я имел в виду твое общество.

Сэм улыбнулась.

— Я догадалась.

Им было хорошо вдвоем. Вечер получился приятным и легким. Никто не заставлял их вести себя строго определенным образом. К ним вернулся прежний уютный ритм, и он не хотел разрушать его.

— В моей жизни недостает порядка.

— Как и у всех, Салли.

В дверь внизу позвонили, и Фанг, лежавший на полу, сонно приподнял голову. Сэм впустила Нэнси, и, когда она вошла в столовую со своим привычным «привет-как-поживаете?», пес поднялся и подошел к ней, виляя хвостом, а потом принялся радостно обнюхивать ее.

— Хотите, я заберу его? — предложил Майк.

— Вы шутите? Это самый ласковый прием, который устроил мне мужчина за последние несколько недель. — Фанг потрусил за Нэнси, когда та направилась к столу и села. — Итак, — обратилась она к Майку, — о чем вам не терпелось поговорить со мной?

Майк принялся рассказывать. Когда он закончил, Нэнси помолчала, обдумывая услышанное. Окна были открыты, и по квартире гулял теплый весенний ветерок, принося в комнату отзвуки автомобильных гудков и голоса людей.

— Ладно, — заговорила Нэнси. — Значит, Маргарет Кларксон не призналась, что сделала аборт.

— Нет, не призналась, — подтвердил Майк, — но я понял, что вопрос попал в самую точку.

— Ты можешь узнать, действительно ли она проходила эту процедуру? — поинтересовалась Сэм у Нэнси.

— Раньше бы я не задумываясь сказала «да», — ответила Нэнси. — Но сейчас по счетам платят медицинские страховые компании. И все данные хранятся в МИБе.

— Что такое МИБ? — спросил Майк.

— Медицинское информационное бюро, — пояснила Нэнси. — Это нечто вроде компьютерной сети, в которой хранятся все истории болезни и тому подобное. Обычно ею пользуются только страховые компании.

— А я полагал, что история болезни неприкосновенна.

— Добро пожаловать в век цифровых технологий. Забудьте о МИБе. Сомневаюсь, что там можно добыть нужные нам сведения. Маргарет Кларксон где-нибудь около семидесяти, верно?

— Шестьдесят шесть, — ответил Майк. В последней статье в «Глоуб» упомянули ее возраст.

— Выходит, Каролину она родила, когда ей было двадцать семь, — очень поздно по тогдашним меркам. Можно предположить, что аборт она сделала, ну, не знаю, лет в двадцать, то есть где-то в пятидесятые годы. Отцы тогда носили шерстяные кардиганы и курили трубки, а матери были просто счастливы, изображая домохозяйку Сьюзи. В те времена слово «аборт» и произнести-то было немыслимо, не то что сделать его.

Сэм добавила:

— Даже если она и сделала его, то наверняка подпольно.

— И, будем надеяться, врачом, который ничего не испортил, — подхватила Нэнси. — Платишь ему деньги, он делает свое дело, и остается только молиться, чтобы все было в порядке. Что и говорить, время тогда было совсем другое. Никаких объявлений на желтых страницах, никакой рекламы в защиту жизни на телевидении. До семьдесят седьмого года аборты считались незаконными.

— И компьютеров тогда тоже не было, — сказала Сэм. — По крайней мере, персональных компьютеров. В те времена все данные хранились в бумажном виде.

— Получается, никаких записей об операции не осталось, — заключил Майк.

— У Кларксон? Почти наверняка. Держу пари, даже когда аборт делала Роза Жиро, это тоже было в тайне, — сказала Нэнси. — Многие женщины предпочитали пользоваться вымышленными именами и платили наличными. Никаких медицинских записей. А если медицинская карточка и существует, что почти невозможно, но все-таки предположим, что она где-то хранится, то я могу получить к ней доступ только одним способом — подкупив кого-нибудь из тех, кто работает в этой клинике. На мой взгляд, мы зашли в тупик. Рискну заявить, что в те времена, когда Маргарет Кларксон делала операцию, этого заведения в Нью-Гэмпшире еще и в помине не было.

— Другими словами, вы хотите сказать, что у нас нет ни малейших шансов узнать что-нибудь, — пробормотал Майк, уже предчувствуя горечь поражения.

— В данном случае наилучший способ добиться хоть какого-нибудь результата — задать прямой вопрос, что вы уже сделали. Если Меррик позвонит ей, я почти уверена, что она ни в чем не признается. Копы, как правило, не имеют привычки наводить справки по телефону. Они являются в гости без приглашения, суют под нос свои значки и заставляют говорить, пока не получат то, что им нужно. Что, кстати, ответил вам Меррик?

— Он сказал, что займется проверкой.

— И вы ему не поверили, — заметила Нэнси, — и поэтому я здесь.

— В самую точку.

— Я могу говорить откровенно?

— А разве у вас бывает по-другому? — поинтересовался Майк.

Уголки губ Нэнси дрогнули в улыбке.

— Мои источники сообщают, что полиция уже нашла в доме Джоуны личные вещи всех трех девочек. Они были спрятаны под полом в его спальне. Кроме того, нам известно о крови на внутренней стороне капюшона, и еще мы знаем, что Джоуна совершил самоубийство.

Майк глубоко вздохнул.

— Прошу прощения, — сказала Нэнси. — Просто я не понимаю смысла расследовать то, что ни к чему не приведет и лишь продлит ваши страдания.

— Неужели только мне одному подобные совпадения кажутся странными?

— Женщины делают аборт. Не все, конечно, но уж если женщина решилась на операцию, она не станет рассказывать об этом всем и каждому. Может, она и признается лучшей подруге или даже двум, но по большей части они предпочитают хранить молчание и жить дальше, пытаясь убедить себя в том, что ничего не произошло.

— Плавно переходим ко второму пункту моих рассуждений, — продолжала Нэнси. — Вы — католик. Будучи вашей пламенной сестрой по вере, могу заявить, исходя из собственного опыта, что мы, католики, неважно, практикующие или нет, одержимы чувством стыда и вины. Я не собираюсь изображать здесь записного мозгоправа, но вам никогда не приходило в голову, что ваше желание продолжать расследование, несмотря на очевидные факты, вызвано стремлением исправить то, что случилось в тот вечер на Холме?

— А что, если все это как-то связано с Джоуной?

— Например?

— Ну, не знаю, — признался Майк. — Но это же не означает, что такой связи не существует.

— Мне неприятно говорить вам это, — сказала Нэнси, — но я думаю, что вы хватаетесь за соломинку.

— Значит, вы не готовы рассматривать даже теоретическую возможность?

— Я беру сто двадцать долларов в час плюс расходы. Если вы хотите, чтобы я начала копать, пожалуйста. Это ваши деньги.

— Думаю, последние события заслуживают расследования.

— Договорились, — согласилась Нэнси. — Я официально принимаюсь за дело. Сейчас только возьму свой блокнот, и мы начнем.