Кэти
Август
Мы шли около часа. Маркус нес рюкзак со снаряжением и еду для пикника. Я несла в заплечном рюкзачке Билли. По дороге мы видели полуразрушенное здание рудничной подъемной машины, о котором говорила Дженни. Когда здесь добывали оловянную руду и сбрасывали отходы в море, вода краснела. Здание было из светло-желтого кирпича, в отличие от деревенских домов, однообразно-серых; они даже стоят как-то нахохлившись, словно ждут, что вот-вот на них обрушится непогода.
Денек выдался отличный. Ярко светило солнце, и его лучи золотили прибрежный пейзаж. Мы пересекли большую, без единого дерева, пустошь, окруженную кустарником, совершенно бесформенным от постоянного воздействия ветров. Почва здесь сланцевая, кое-где на поверхности выступали слои гранита. Изжелта-зеленую траву усеивали лиловые цветы. Справа пенилось под гранитными утесами море.
Бóльшая часть пути пролегала по ровной местности, пока не начался крутой спуск к тому самому месту, куда мы держали путь. Идти с Билли на спине я побаивалась; Маркус прошел вперед и помог мне спуститься. Перед нами открылось плато, поросшее цветущим вереском. Оно кончалось крутым утесом. Ступенчатый гранит переходил в рифы, которые смыкались вокруг естественного бассейна. Море, поднимаясь во время прилива, наполняло эту чашу водой – такой прозрачной, что трудно было понять, насколько там глубоко.
– Просто фантастика! – восхитился Маркус.
Мы разложили вещи и расстелили одеяло подальше от обрыва.
– Пойду прямо сейчас.
– Ты поесть не хочешь?
– Нет, попозже. В эту воду так и тянет.
Он достал комбинезон. Я посадила Билли на одеяло, помогла Маркусу одеться. Его мощные плечи еле влезали в рукава. Я поцеловала его в затылок; он повернулся и тоже меня поцеловал.
– А не опасно нырять одному?
– Нисколько. Я ведь не погружаюсь, просто поплаваю с трубкой.
Он сложил в заплечный мешок маску, трубку и ласты, перекинул его через плечо и стал быстро спускаться к воде. Нет, с Билли на спине я бы там точно не прошла. Внизу он сел, надел ласты, в радостном нетерпении помахал рукой и прыгнул в воду. Я вернулась к Билли и укачивала его на руках, пока он не уснул. Тогда я уложила его, примостив рядом рюкзак для снаряжения, чтобы давал тень, и пошла посмотреть на Маркуса. Он плавал и нырял, только ласты мелькали над водой. Пловец он отличный, сильный и был тут совершенно в своей стихии.
Я легла рядом с Билли и смотрела, как кружат в небе чайки. Мир и покой… Легкий бриз чуть шевелил заросли вереска, и воздух благоухал. Кто-то мне говорил, что вереск пахнет, только когда светит солнце, и вот сегодня мне удалось вдохнуть его аромат.
Потом я решила приготовить все для пикника. Перекатилась на живот, чтобы встать, и заметила в прозрачном кармашке на рюкзаке бирку. На ней энергичным почерком Маркуса было написано его имя и адрес. Я присмотрелась: адрес точно хельсинкский. Бирка покосилась, и я вынула ее, чтобы вставить как следует. В кармашке обнаружилась фотография, обрезанная по размеру бирки. Я взяла ее в руки: Маркус, совсем молодой, в белой футболке и шортах хаки сидел на пристани. Он обнимал за худенькие плечи женщину. Женщина, загорелая, была одета в пляжный бирюзового цвета сарафан; лицо обрамляли светлые волосы. Она утопала в объятиях Маркуса, вполоборота глядя на него. Он казался очень счастливым, а она просто сияла красотой. И женщина эта была – Хейя.
Я перевернула фотографию и прочла надпись: «Однажды ты найдешь ее и вспомнишь, как мы были счастливы».
Я содрогнулась. Меня вдруг затошнило. Мне почудилось, что парящие в небе чайки выкрикивают и выкрикивают эти слова:
…как мы были счастливы…
…как мы были счастливы…
От ужаса и боли я опустилась на колени и обхватила руками голову, раскачиваясь из стороны в сторону. Меня мучила физическая боль, словно кто-то бил меня. Помимо боли я чувствовала бесконечное унижение: столько месяцев мне лгали. Мой строгий, правдивый, безупречный Маркус оказался лжецом. Он лгал мне все время, не пускал в свою жизнь, давал мне понять, какая я недалекая, раз хочу знать о его прошлом. И хуже всего – она-то все знала. Знала, что он мне лжет. Я вспомнила ее лицо, вспомнила, как она иногда поглядывала на меня издали, с любопытством и презрением.
Ни минуты не могла я там оставаться. Не могла заставить себя взглянуть в его лживые глаза. Я схватила Билли и стала усаживать его в рюкзачок. От резкого пробуждения он расплакался. С собой я взяла только фотографию и бутылку воды, остальное бросила там.
Взбираться на холм с Билли на спине было нелегко. Я поскальзывалась, обдирала ноги. Бросив бутылку, я стала карабкаться, помогая себе обеими руками. По груди катился пот, кожу на ладонях саднило, лямки рюкзака натирали спину. Однако все это было ничто по сравнению с охватившими меня горем и гневом.
Кое-как я добралась до деревни с уродливыми покосившимися домишками и только тогда достала телефон и вызвала такси, чтобы проехать две мили до гостиницы. В этой деревушке таксопарка, конечно, не было, и ждать машину пришлось долго. С Билли на спине я ходила туда и обратно по главной улице и боялась, что Маркус нас догонит. Наконец такси прибыло. Водитель очень удивился, что его вызвали в Боталлак.
– Неблизко от Сент-Ива, да еще с ребенком. Неужели пешком шли?
– Нет, – слабо сказала я.
– Автобус тут редко ходит.
– Немного не рассчитала. – Мне хотелось, чтобы он поскорее отвязался.
В гостинице я почти бегом кинулась в наш номер, торопливо сложила вещи – свои и сына. От злости и ревности кровь стучала в висках. Присев к столу, я написала записку:
* * *
Этот снимок я нашла в твоем мешке. Вы с Хейей были любовниками и, возможно, до сих пор любовники. Ты мне лгал. Я спрашивала у тебя про нее, а ты мне – лгал. Ты выставлял меня дурой, но я чувствовала: что-то здесь не так. Во мне все болит от твоей чудовищной лжи.