Кэти
Июль
Маркус выиграл конкурс, и я за него просто счастлива!
Правда, теперь он не сможет поехать со мной в сентябре в Испанию. Ну и пусть. Гораздо важнее его победа: он получил самый важный проект за всю карьеру. Больше всего Маркуса радовало, что оценили его новаторские идеи. Его здание станет лицом современного Дарема. Я решила устроить особый португальский обед в честь своих друзей из Глазго – Фионы и Дугласа, – и заодно отметить успех Маркуса. Приготовлю треску в сливочном соусе по маминому рецепту.
* * *
Когда мне было одиннадцать, родители отдали меня в католическую школу, а все мои сверстники учились в обычных. Меня это сильно расстроило, и новую школу я заранее возненавидела. В первый же день меня посадили с девочкой-шотландкой по имени Фиона. У нее были светло-рыжие волосы, которые она собирала в два хвостика над ушами. Мы сразу друг другу не понравились, и моя неприязнь ко всему, связанному со школой, сконцентрировалось именно на ней. Фиона тоже терпеть не могла школу – прежде всего потому, что не привыкла к Лондону и скучала по друзьям в Глазго. Меня она считала слишком шумной и «слишком лондонской»; эта взаимная неприязнь хоть как-то разнообразила нашу жизнь.
Вернувшись в школу после рождественских каникул, я встретила Фиону в коридоре. Она подстриглась, сделала каре. Мы обе остановились и рассмеялись. Я вдруг поняла, что рада ее видеть. Оказывается, я по ней соскучилась! С той минуты мы стали лучшими подругами, все делали вместе, болтали обо всем на свете, делились секретами. После школы Фиона решила вернуться в свой любимый Глазго. Там она доучивалась и там теперь и живет – вместе с Дугласом. Они собрались на выходные в Лондон, и сегодня я их познакомлю с Маркусом; приехать на нашу свадьбу они не смогли.
* * *
Чтобы успеть по делам в разные места и еще купить продукты на вечер, я взяла у Маркуса машину. В девять утра уже стояла жара. Сначала я поехала в Майл-Энд, в нашу типографию, чтобы договориться о печати путеводителя. Потом в сторону Айлингтона – обедать с рекламодателем, которого нашла Виктория. Пробки были ужасные; солнце пекло сквозь пелену выхлопов.
Виктория заказала столик в модном ливанском ресторане, и там, слава богу, было прохладно. Еду подавала высокая эффектная арабка в белой свободной блузе, заправленной в черные атласные шаровары. Ее бедра охватывала золотая цепь.
Рекламодатель был тот еще ловелас – так и раздевал ее глазами, когда заказывал нам арак. Виктория предложила взять мезе и выбрала набор из девяти закусок – фалафель, киббех, табуле, печеные баклажаны, ливанский салат с сухариками. Все было очень красиво и вкусно. Официантка неизменно забирала тарелки, как только мы доедали очередную порцию – ей словно хотелось, чтобы мы поскорее ушли. Наш гость ее явно раздражал.
Я, как и просила Виктория, расписывала наш путеводитель яркими красками. Упомянула самые шикарные места, о которых он расскажет, напирала на отличные фотографии и большие тиражи. Будет еще и специальный веб-сайт, где тоже можно давать рекламу.
Оставив сотрапезников пить кофе, я ушла: предстояло еще закупать продукты для праздничного обеда. Да, Виктории не позавидуешь – вон каким типам ей приходится угождать.
Время на парковочном счетчике уже истекло, а рядом, как на грех, топтался инспектор. Он вспотел и измучился в своей форме, и я боялась, что он меня оштрафует. Однако он не стал выписывать квитанцию, и я, уже сидя в машине, поблагодарил свою удачу.
Я отправилась в Хайбери – там есть хорошая рыбная лавка и магазин, где продают португальские сыры. Я купила и треску, и разных сыров для закуски. Сложив покупки в багажник, поехала на Примроуз-Хилл. По-прежнему пекло; на стоянке мои каблуки едва не увязли в гудронном покрытии. Я побоялась, что на такой жаре в багажнике испортится и рыба, и сыр, и, захватив это все с собой, попросила секретаршу в приемной положить продукты в холодильник для напитков.
Следующие два часа я лихорадочно работала. Хотелось уйти пораньше, чтобы успеть все приготовить. Я уже убирала со стола документы, когда Филип попросил зайти к нему – рассказать, как дела с путеводителем, укладываемся ли мы в сроки. Продержал меня больше сорока минут, допрашивал – кто о каких зданиях пишет, во что все это обойдется журналу. Такой вот стиль руководства – нагрянуть с вопросами как снег на голову. Предупреди он меня заранее, я бы приготовила все данные. Из его кабинета я вышла взволнованная и рассерженная.
На стоянке прямо передо мной в машину садилась Хейя. У нее красивый зеленый кабриолет, и сейчас она опустила верх. Теперь понятно, откуда у нее такая роскошная машина. Наверное, осталась с тех пор, как она работала на телевидении; на наше жалованье такую машину не купишь. Выглядела Хейя, как всегда, безупречно – на блузке ни складочки, волосы аккуратно заплетены во французскую косу. Я ей помахала и следом выехала со стоянки. Потом она свернула в одну сторону, я – в другую. Нужно было купить петрушки, и я поехала на уличный рынок.
Он уже закрывался. В коробках у дороги лежали кучки вялых фруктов и овощей, в них рылся в поисках еды человек в грязных брюках. Потом он перешел к урнам, вытащил из одной половинку багета и сразу начал есть.
Наконец я поехала домой. На Парк-стрит ремонтировали дорогу, и пробка в направлении Бейкер-стрит образовалась больше, чем обычно. Я стояла на своей полосе, проклиная задержку. Слева подъехала маленькая красная машина – водитель пытался вклиниться передо мной. Нагло махнул, чтобы я подала назад. Но сзади места не было, машины стояли плотно. Я лишь пожала плечами и осталась на месте, глядя вперед, на светофор. Из-за жары стекла у меня были опущены. Водитель красной машины начал возмущаться. Я повернулась к нему: бритоголовый, вытянутое лицо, перекошенное от негодования. Рядом с ним сидела женщина, а на заднем сиденье девочка-подросток. У обеих волосы были собраны на макушке в хвост, и обе недовольно таращились на меня.
Я опять пожала плечами: не могу пропустить, – но это его еще больше разозлило. Загорелся зеленый, машины медленно двинулись вперед, и бритоголовый все-таки попытался влезть. Раздался щелчок: маленькое зеркало на красной машине сложилось, зацепившись за здоровенное зеркало «Сааба» Маркуса.
Водитель закричал:
– Ты что натворила! Сломала мне зеркало, дура!
Я быстро подняла стекла и заблокировала двери. Загорелся желтый; мне нужно было свернуть направо. Теперь я остановилась и пропустила его вперед. Он, газанув, перестроился, потом резко затормозил, выскочил из машины и стал разглядывать зеркало. Маленький такой, жилистый, в джинсах и футболке. Устроил целый спектакль, хотя зеркало ничуть не пострадало – оно благополучно встало на место. Загорелся красный, и мне пришлось стоять на месте. Коротышка что-то сказал женщине на пассажирском сиденье, а она в ответ покачала головой. Он повернулся ко мне. Я смотрела в сторону и думала: «Господи, пусть это все поскорее кончится». В машине было так жарко, что у меня вспотели руки и лицо.
Наконец загорелся зеленый. Бритоголовый сел за руль, свернул и остановился прямо на углу. Я проехала мимо, но скоро опять затормозила у светофора; оказывается, я с такой силой вцепилась в руль, что на нем остались влажные следы от рук. Ослабив хватку, я глубоко вздохнула и уже хотела открыть окно, но бритоголовый был тут как тут. Почти прижавшись лицом к моему окну, он завопил:
– Открой, зараза! Ты мне зеркало сломала!
Я знала: если посмотрю на него, будет только хуже, и даже не повернула головы. Он стал лупить кулаками по крыше «Сааба». Бил с такой силой, что вся машина тряслась.
– Стой, останови машину, черт тебя побери!
Загорелся зеленый. Я нажала на газ и рванула вперед. Бритоголовый отскочил на тротуар и понесся к своей машине. Собрался меня догонять! Я свернула за угол – не в сторону дома, а туда, где дорога была свободней, – мне хотелось поскорее от него оторваться. Я все время поглядывала в зеркало заднего вида, ожидая увидеть красную машину. Мне стало нехорошо, я никак не могла перевести дух. Несколько раз свернув налево, я остановилась. Подождала. Сердце стучало, как сумасшедшее. Оторвалась!
* * *
– Люди стали очень злые. Сами не понимают, отчего так дико злятся, – сказал Дуглас.
– Жизнь трудная, – заметил Маркус, – вот они и бросаются друг на друга.
– Понимаете, у меня и так выдался скверный день, – пояснила я. – Такие ситуации как раз и происходят, когда вы и без того расстроены. Может, зря я не уступила…
– Ой, да повод всегда найдется, – возразила Фиона. – Из-за чего он так разошелся? Ну встал бы за тобой, какая разница?
Мы сидели у нас в кухне. Bacalhau com natas – несколько слоев трески, лук, жареные овощи и сливочный соус – уже доели. Обычно готовка меня успокаивает, однако сегодня меня все еще бросало в жар и болела голова. Я встала собрать тарелки, Фиона принялась мне помогать. В детской заплакал Билли.
– Возьму-ка я его сюда, – сказала я Маркусу. – Что-то он раскраснелся, наверное, опять зубки режутся.
Я принесла Билли на кухню, и малыш немедленно потянулся к отцу. Маркус усадил его на колени.
– Не хочет пропустить вечеринку, – улыбнулась Фиона.
Я подала салат и сыр.
– Три лучших португальских сыра!
– Чудесно! – похвалила Фиона. – Где ты только все это находишь?
– В Хайбери есть отличное местечко… у них там самое лучшее оливковое масло.
Маркус передал Фионе салатницу. Заправку делал он и положил столько чеснока, что было почти невозможно есть.
– Красота! – Фиона накладывала себе смесь итальянского цикория, кресс-салата и рукколы, вязкую из-за заправки Маркуса.
Дуглас, намазав крекер толстым слоем масла, украсил его сверху кусочками сыра.
– Дуглас, ну куда тебе с сыром еще и масло, – простонала Фиона.
– Мне так нравится. Люблю вкус сыра с маслом.
– А холестерин?
Я дала Билли пожевать корочку.
– А я как-то был по делам в Финляндии, – сказал Дуглас. – Мы там проводили исследования. В основном в Хельсинки, и мне там понравилось. А еще ездил на побережье, в местные деревушки. Там тоже попадается нервный народ.
– Злой, недалекий и мелочный, – согласно кивнул Маркус.
– А ты давно там был? – спросила я Дугласа.
– Года четыре назад.
– Одна моя сотрудница раньше работала диктором на финском телевидении – Хейя Ванхейнен.
Маркус поднялся и сказал Фионе:
– Возьми Билли, я открою еще вина.
– Наконец-то доверил. – Она взяла Билли и стала легонько его подбрасывать.
Маркус положил пустую бутылку в мусорный бак.
– А как она выглядит? – спросил Дуглас.
– Светловолосая, высокие скулы…
Маркус достал бутылку и начал снимать с горлышка фольгу.
– В холодильнике же есть, – подсказала я.
Он кивнул и открыл холодильник. Я не поняла, почему он вдруг помрачнел.
Когда гости ушли, я стала убирать посуду, выкладывать остатки еды с тарелок на старую газету, чтобы выбросить в бак для пищевых отходов. Голова у меня гудела от жары и усталости. Я смотрела на расплывающийся по газете жир, и меня переполняли отвращение и тоска.
* * *
Утром позвонила Фиона.
– Спасибо за чудный вечер. Накормила нас изумительно.
– Я так рада была повидаться, и Маркус от вас в восторге. Жаль только, я перенервничала…
– Все отлично. Понятно, почему ты влюбилась в Маркуса. Он просто чудо!
– Симпатичный, правда?
– А почему ты даже не упоминала, какая он знаменитость?
– Как понять – знаменитость?
– Дуглас сказал, что весь вечер никак не мог вспомнить, почему лицо Маркуса кажется ему знакомым. А сегодня вспомнил: Маркус был в Финляндии очень известным радикалом.
– Нет!
– Да! У них там была какая-то студенческая акция протеста, и Маркус организовал в Хельсинки демонстрацию. Его арестовали. Тогда сотни студентов собрались у полицейского участка и потребовали его освободить.
– Ушам не верю.
– Не сомневайся, ты же знаешь – Дуглас и политика… Твой Маркус был примером подражания для тысяч студентов!
– Невероятно. Я понятия не имела…
– Так расспроси его.
– Даже не знаю… Он не любит рассказывать о своем прошлом. Я боюсь поднимать эту тему.
– Соберись с силами.
– Да, но… Понимаешь Фиона, не так уж у нас все хорошо. Маркус порой очень замкнут. Его холодность меня иногда просто убивает.
– Плохо…
– Думаю, нам требуется время. Мы оба только привыкаем друг к другу. Мне лишь нужно, чтобы он был со мной откровеннее.
– Зря ты мне не позвонила.
– Тут еще Эдди на днях объявился.
– Кэти, ты же не…
– Нет-нет, он просто явился без предупреждения.
– Помню, как ты мучилась из-за его пьянства.
* * *
После нашего разговора я сделала то, что раньше мне и в голову не приходило: поискала сведения о Маркусе в Интернете. Набирая слова «Маркус Хартман Финляндия», я чувствовала себя виноватой, как будто шпионила за кем-то. Что же я сейчас увижу?
На экране появились фотографии юного Маркуса. Три снимка изображали, видимо, демонстрацию – толпы людей, лозунги; он шагал на переднем плане. Текст был финский – выдержки из новостей, и я мало что смогла оттуда почерпнуть, лишь даты; речь шла о событиях многолетней давности. На двух других снимках был только Маркус. Один снимок – головной портрет, на другом он стоит на фоне какого-то здания. И здесь все не по-английски; непонятно даже, когда их сделали.
Выходит, Дуглас не ошибся: Маркус участвовал в студенческом политическом движении и даже его возглавлял. Так вот он что скрывает? Но чего здесь стыдиться? Или есть другая причина не говорить о своей жизни в Хельсинки? Со снимков на меня смотрел Маркус – такой молодой, пылкий, такой красивый… Нет, не стану спрашивать.
Заодно я решила посмотреть и про Хейю. На этот раз фотографий было множество. Целая серия эффектных снимков, где она за дикторским столом, несколько фото с официальных мероприятий. На одном снимке она брала интервью у какого-то мужчины, кажется, политика. Попадалось кое-что и на английском – о ее работе на телевидении и о рейтинге программ. Похоже, она была одной из лучших ведущих на новостном канале. Но все это касалось лишь работы: новостей, которые она освещала, людей, у которых брала интервью.
Никакой личной информации я не нашла – ни в Фейсбуке, ни в Твиттере. Чего и следовало ожидать. Хейя не из тех, кто станет рассказывать о себе в социальных сетях. Она даже с коллегами, с которыми проводит целый день, ничем не делится. Я так и не поняла, почему она ушла с такой престижной работы. Ведь она еще молода, у нее впереди были годы и годы успешной карьеры. Ушла, чтобы писать для журнала статьи об архитектуре? Странно.