18

Кэтрин сидела одна у камина в гостиной — видела уже больше часа, глубоко задумавшись. Поведение тети Лавинии представлялось ей неразумным и вызывающим, и, ясно понимая это, вынося миссис Пенимен этот суровый приговор, Кэтрин чувствовала себя взрослой и мудрой. Обвинение в нерешительности не обидело Кэтрин; оно ее даже не задело: девушка не знала за собой нерешительности и не расстроилась оттого, что тетя в ней разочаровалась. Отца она боготворила, и огорчить его — значило бы совершить преступление, почти как богохульствовать в храме. Однако намерения Кэтрин окрепли, и она верила, что своими молитвами очистила их от зла. Стемнело, лампа едва мерцала, но Кэтрин не замечала этого: внимание ее сосредоточилось на ее мучительном замысле. Она знала, что отец занимается в кабинете. Он провел там весь вечер, и время от времени Кэтрин прислушивалась — не выходит ли он. Она надеялась, что отец, по обыкновению, заглянет в гостиную. Наконец пробило одиннадцать, и дом погрузился в тишину. Слуги легли спать. Кэтрин встала, медленно подошла к дверям кабинета и замерла, выжидая. Затем постучала и снова замерла. Отец отозвался, но у нее не хватало мужества отворить дверь. Кэтрин сказала правду — она действительно боялась отца. А что она не знала за собой нерешительности — так это значило лишь, что себя самое она не боится. Она услышала, как отец поднялся; и вот он подошел и отворил дверь.

— Что такое? — спросил доктор. — Отчего ты стоишь тут, будто привидение?

Кэтрин ступила в комнату, но высказать то, из-за чего она пришла, ей удалось очень нескоро. Весь вечер доктор — в халате и шлепанцах — работал за своим письменным столом, и теперь он некоторое время выжидательно глядел на нее, а потом вернулся к столу и снова склонился над бумагами. Она видела лишь его спину и слышала скрип пера. Стоя у двери, она чувствовала, как колотится у нее сердце, и была даже рада, что отец не смотрит на нее, — она чувствовала, что ей будет легче заговорить, глядя ему в спину. Наконец, не сводя глаз с отцовской спины, она приступила:

— Ты мне сказал, что если я захочу опять поговорить с тобой о мистере Таунзенде, ты меня с удовольствием выслушаешь.

— Ну разумеется, дорогая, — ответил доктор, не оборачиваясь, но перестав писать.

Кэтрин предпочла бы, чтобы перо его не останавливалось; однако она продолжала:

— Я пришла тебе сказать, что я его не видела с тех пор, но теперь хотела бы с ним встретиться.

— Чтобы попрощаться? — спросил доктор.

— Он никуда не уезжает, — сказала девушка, немного помолчав.

Доктор неторопливо обернулся, укоризненной улыбкой отвечая на ее шутку. Часто мы острим, когда нам вовсе не до смеха; вот и Кэтрин совсем не намеревалась шутить.

— Стало быть, для чего-то другого? — спросил доктор.

— Да, отец, для другого, — ответила девушка и повторила: — Я его не видала с тех пор, но теперь хотела бы с ним встретиться.

Доктор медленно почесал подбородок кончиком гусиного пера.

— Ты ему писала?

— Да, четыре раза.

— Значит, ты ему не отказала. На это хватило бы и одного письма.

— Нет, — сказала Кэтрин, — я просила… я просила его подождать.

Отец продолжал смотреть на нее, и она испугалась, что он сейчас разгневается, — глаза его горели холодным огнем.

— Ты прекрасная, верная дочь, — сказал он наконец. — Подойди ко мне, и он встал и протянул к ней руки.

Слова его были неожиданны, и Кэтрин почувствовала себя на верху блаженства. Она подошла к отцу, и он нежно обнял дочь, утешая ее, а потом поцеловал. И сказал:

— Ты бы хотела сделать меня счастливым?

— Конечно, очень, — ответила Кэтрин, — но я, наверное, не сумею.

— Сумеешь, если захочешь. Нужно только желание.

— То есть нужно отказать мистеру Таунзенду? — спросила Кэтрин.

— Да, нужно отказать мистеру Таунзенду.

Он с прежней нежностью обнимал дочь, глядя ей прямо в лицо, пытаясь заглянуть ей в глаза; но она отвела взор.

Они долго молчали. Это объятие начало тяготить Кэтрин.

— Ты счастливее меня, отец, — сказала она наконец.

— Я знаю, что ты сейчас очень страдаешь. Но лучше потерпеть три месяца, чем страдать много лет, всю жизнь.

— Конечно; но я бы не страдала с ним.

— Ты ошибаешься. Я в этом уверен.

Кэтрин не ответила, и доктор продолжал:

— Неужели ты сомневаешься в моем знании жизни, в моей любви к тебе, в моей заботе о твоем будущем?

— Ах, отец! — прошептала девушка.

— Пойми: я знаю людей, знаю их пороки, их безрассудство, их лживость.

Она высвободилась из объятий отца и запальчиво воскликнула:

— У него нет пороков, и он не лживый!

Отец не сводил с нее своих ясных, пронзительных глаз.

— Так ты сомневаешься в моей правоте?

— Я не верю, что он такой!

— Об этом я и не прошу тебя; поверь лишь, что я не ошибаюсь.

Кэтрин, конечно, не подумала, что это лишь ловкий ораторский прием; и все же призыв отца она восприняла враждебно:

— Да что ж он сделал? Что ты о нем знаешь?

— То-то и оно, что он за всю свою жизнь ничего не сделал — он бездельник и эгоист.

— Ах, отец, прошу тебя, не надо его ругать, — взмолилась Кэтрин.

— Я и не намерен его ругать. Это было бы ошибкой с моей стороны, сказал доктор и, отвернувшись, добавил: — Ты можешь поступать, как тебе заблагорассудится.

— Значит, мне можно увидеться с ним?

— Как тебе заблагорассудится.

— И ты меня простишь?

— Никоим образом.

— Всего один раз!

— Не понимаю, что значит "всего один раз". Если ты ему не откажешь, ваше знакомство будет продолжаться.

— Я хочу ему объяснить… я хочу попросить его, чтобы он подождал.

— Чего подождал?

— Подождал, пока ты не узнаешь его получше… пока ты не согласишься.

— Незачем морочить ему голову. Я знаю его достаточно и никогда не соглашусь на этот брак.

— Но мы можем ждать очень долго, — сказала Кэтрин тоном, который сама она считала смиренным и примирительным; однако доктор, будучи раздражен, воспринял ее замечание как бестактную настойчивость.

Ответил он, впрочем, достаточно невозмутимо:

— Если тебе угодно, ты, конечно, можешь ждать; рано или поздно я умру.

Кэтрин испуганно вскрикнула.

— Помолвка подействует на тебя интереснейшим образом: тебе захочется, чтобы это случилось как можно скорее.

Кэтрин со страхом глядела на отца. Доктор был чрезвычайно доволен своим аргументом, поразившим девушку авторитетностью или, точнее, смутной весомостью логической аксиомы, которую она не в состоянии была подвергнуть критике; и все же, хотя вывод отца казался научной истиной, Кэтрин отказывалась его принять.

— Лучше вообще замуж не выходить, чем ждать твоей смерти, — сказала она.

— Так докажи мне это. Если ты не расторгнешь помолвку с Морисом Таунзендом, ты, несомненно, станешь ждать моей смерти.

Кэтрин отвернулась, чувствуя, что ей становится худо. А доктор продолжал:

— И когда даже _тебе_ захочется, чтобы я умер поскорее, вообрази, с каким нетерпением будет дожидаться этого _он_!

Кэтрин попыталась вообразить нечто подобное (слова отца имели такую власть над ней, что даже ее мысли подчинялись им), но своим нетвердым умом поняла лишь, сколь отвратителен силлогизм доктора. Внезапно на нее снизошло вдохновение — она и сама определила бы это как вдохновение.

— Если я не выйду замуж, пока ты жив, то не выйду и после твоей смерти, — сказала она.

Отцу, надо признаться, ее замечание показалось не более чем еще одной попыткой сострить. И поскольку упрямый и не слишком развитый ум редко прибегает к подобной форме ведения беседы, доктор был крайне удивлен.

— Это ты нарочно говоришь? Чтобы только мне противоречить? — спросил он, прекрасно понимая, что тонкостью его вопрос не отличается.

— Нарочно? Ах, отец, в каких ужасных вещах ты меня все время обвиняешь!

— Если ты не собираешься ждать моей смерти, то к чему вообще откладывать ваш брак? Чего еще вам ждать?

Некоторое время Кэтрин не отвечала, затем сказала:

— Может быть, Морису понемногу удастся… тебя уговорить.

— Я не намерен с ним разговаривать. Он мне чрезвычайно неприятен.

Кэтрин вздохнула — удрученно, но не слишком громко; она постаралась подавить вздох, ибо считала, что не должна выставлять напоказ свои переживания и пытаться влиять на отца при помощи сомнительных средств взывая к его сочувствию, например. Она даже считала, что ей вообще не следует играть на его чувствах, — по ее мнению, это было бы жестоко. Ее роль должна была сводиться к мягкому и постепенному воздействию на его ум, на его понимание характера милого Мориса. Но как оказать на отца такое воздействие, Кэтрин не знала и потому чувствовала себя несчастной и беспомощной. Свой запас аргументов и возражений она исчерпала и могла теперь надеяться только на то, что отец сжалится над ней; ему действительно было жаль дочь, но в своей правоте он был уверен.

— Когда ты снова увидишься с мистером Таунзендом, — сказал он, передай ему, что если ты выйдешь замуж без моего согласия, я не оставлю тебе в наследство ни гроша. Эта новость произведет на него большое впечатление — большее, чем все, что ты добавишь от себя.

— Но это только справедливо, — заметила Кэтрин. — Если я выйду замуж без твоего согласия, я и не должна наследовать твои деньги.

— Дитя мое, — усмехнулся доктор, — твое простодушие воистину умиляет. Повтори мистеру Таунзенду то, что ты сейчас сказала, — тем же тоном и с тем же выражением лица, — и послушай, как он тебе ответит. Во всяком случае, не вежливо; скорее раздраженно. Мне это будет только приятно ведь таким образом он подтвердит мою правоту; впрочем, и ты, наверное, не обидишься на него за грубость — допускаю, что она тебе даже импонирует.

— Он не скажет мне грубости, — мягко возразила Кэтрин.

— Все же передай ему мои слова.

Кэтрин посмотрела на отца, и ее кроткие глаза наполнились слезами.

— Значит, мне надо увидеться с ним, — несмело проговорила она.

— Как тебе заблагорассудится!

И, подойдя к двери, доктор распахнул ее перед дочерью. Жест этот привел девушку в трепет — отец указывал ей на дверь!

Помедлив, она добавила:

— Всего только раз, один раз.

— Как тебе заблагорассудится, — повторил он, по-прежнему придерживая дверь. — Мое мнение тебе известно. Встречаясь с ним, ты выказываешь свою неблагодарность и жестокость по отношению к отцу и причиняешь ему величайшее огорчение.

Этого бедняжка не вынесла — она залилась слезами и с жалобным возгласом кинулась к своему непреклонному родителю. Она умоляюще протянула к нему руки, но он не принял ее мольбы: вместо того чтобы дать дочери выплакаться у него на груди, он сурово взял ее за локоть, вывел за порог и осторожно, но решительно закрыл дверь. Затем он прислушался. Было тихо, и он знал, что Кэтрин стоит за дверью. Как я уже сказал, ему было жаль ее, но он был так уверен в своей правоте! Наконец он услышал, что она пошла прочь; потом шаги ее легонько заскрипели на лестнице.

Держа руки в карманах, доктор прошелся по кабинету; глаза его блестели — возможно, от гнева, но отчасти также и от удовольствия. "Клянусь небом, она не отступится, — сказал он себе, — не отступится!" То, что Кэтрин "не отступится", казалось ему почти комичным и обещало небезынтересные события. Доктор решил непременно «досмотреть», как он про себя выразился, эту комедию до конца.