ГЛАВА LIV
ПОСЛЕ УДАРА
Выйдя на большую дорогу, Болдвуд повернул в сторону Кэстербриджа. Он шел ровным, твердым шагом, перебрался через Иелберийский холм, миновал безлюдную равнину, поднялся на Меллстокский холм и между одиннадцатью и двенадцатью часами пересек поросшее вереском поле и вошел в город. В этот час улицы были почти безлюдны, и в колеблющемся свете фонарей виднелись лишь ряды серых ставней на окнах лавок да белела полоса тротуара, на плитах гулко отдавались его шаги. Он свернул направо и, подойдя к тяжелому каменному зданию, остановился у сводчатых, окованных железом ворот. То был вход в тюрьму. Над воротами висел фонарь, при его свете злополучный путник разглядел ручку звонка.
Наконец отворилась дверца, и появился привратник. Болдвуд шагнул вперед и глухо проговорил несколько слов. Через некоторое время пришел еще один человек. Болдвуд вошел во двор, дверца захлопнулась за ним, и он простился со свободой.
Весть об ужасном событии, завершившем празднество Болдвуда, уже распространилась по всей округе, вызывая смятение среди жителей Уэзербери. Из тех, кто не был в доме, Оук едва ли не первым услыхал о катастрофе; минут через пять после ухода Болдвуда он вошел в холл и увидел поистине страшную картину. Все гости женского пола сбились в кучу и жались к стенам, как овцы в бурю, а мужчины растерянно топтались, не зная, что предпринять. Между тем в Батшебе произошла резкая перемена; теперь она сидела на полу возле тела Троя, положив его голову себе на колени. Одной рукой она прижимала носовой платок к его груди, прикрывая рану, откуда не вытекло ни капли крови, а другой крепко сжимала его руку. Всеобщее смятение привело ее в себя. Временное оцепенение прошло, и проснулась энергия, как только явилась необходимость действовать. В повседневности редко можно встретить проявления душевной стойкости, которую восхваляют философы, и все были поражены мужеством Батшебы, - сейчас она проводила в жизнь свою философию, да она и всегда осуществляла то, что находила нужным. У нее в жилах текла та же кровь, что и у женщин, которые становились матерями великих людей. Такие, как она, способны породить на свет замечательных представителей рода человеческого, которых недолюбливают на званых обедах, побаиваются в учреждениях и превозносят в критические моменты истории. Трой, покоившийся на коленях у жены, теперь был центром картины.
- Габриэль, - сказала она каким-то мертвым голосом, когда он вошел, и повернула к нему лицо, которое почти нельзя было узнать - так оно осунулось и побледнело, - сейчас же поезжайте в Кэстербридж за врачом. Кажется, это бесполезно, но все-таки поезжайте. Мистер Болдвуд застрелил моего мужа.
Она рассказала о происшедшем простыми, спокойными словами, но они были сильнее любой трагической декламации и как-то отрезвили всех присутствующих. Еще ни в чем не разобравшись, уловив лишь общий смысл события, Оук выбежал из дому, оседлал коня и поскакал. Он проехал уже больше мили, когда ему пришло в голову, что лучше было бы послать с этим поручением кого-нибудь другого, а самому остаться дома. Куда девался Болдвуд? За ним нужно было следить. Уж не помешался ли он? Или произошла ссора? Как попал Трой в Уэзербери? Откуда он явился? Чем объяснить удивительное возвращение этого человека, которого многие считали утонувшим? Он был отчасти подготовлен к встрече с Троем, так как чуть ли не у самого дома Болдвуда услыхал о его возвращении; но не успел он обдумать это известие, как его оглушила катастрофа. Во всяком случае, теперь было поздно посылать другого гонца; он продолжал скакать, поглощенный этими волнующими мыслями, и даже не заметил, как милях в трех от Кэстербриджа обогнал широкоплечего пешехода, шагавшего вдоль темной изгороди в том же направлении, куда спешил и он.
До Уэзербери было не так близко, к тому же ехать приходилось в поздний час, в темноте, и прошло более трех часов после выстрела, когда врач, мистер Олдрич, переступил порог дома Болдвуда. Оуку пришлось еще задержаться в Кэстербридже, так как необходимо было оповестить представителей власти о печальном событии; тут он узнал, что Болдвуд явился в город и сам отдал себя в руки правосудия.
Войдя в безлюдный холл, врач очутился в полной темноте. Он прошел дальше и обнаружил в кухне старика, которого и начал расспрашивать.
- Она взяла его к себе в дом, сэр, - отвечал слуга.
- Кто взял? - спросил доктор.
- Миссис Трой. Он был уже мертвый, сэр. Это сообщение ошеломило врача.
- Она не имела права так поступать, - заявил он. - Будет произведено следствие, и она должна была с этим подождать.
- Да, сэр. Ей так и сказывали, что лучше бы подождать, покуда все сделают, как положено по закону. А она и говорит, ей, мол, нету дела до закона и до всех следователей на свете, и она не позволит, чтобы тело ее любимого мужа валялось на полу и люди глазели на него.
Мистер Олдрич тотчас же поднялся на холм к особняку Батшебы. Прежде всего он увидел жалкую фигурку Лидди, она вся как-то съежилась и стала еще меньше за несколько часов.
- Что тут сделали? - спросил доктор.
- Не знаю, сэр, - отвечала она, всхлипывая. - Моя хозяйка все делала сама.
- Где она?
- Наверху. С ним, сэр. Когда его внесли в дом, она сказала, что ей больше не нужна помощь мужчин. А потом кликнула меня и наказала налить воды в ванну и велела мне: ложись спать, потому как у тебя совсем больной вид. Тут она заперлась в комнате одна с ним и никого из нас не пустила к себе. Но мне подумалось: подожду-ка я в соседней комнате, может, я ей понадоблюсь. Я слышала, как она больше часу ходила взад и вперед по комнате; только один раз она вышла и спросила свечей, потому как они догорели у нее до самых подсвечников. Она велела сказать ей, когда придете вы, сэр, либо мистер Сэрдли.
Тут вошел Оук с пастором; вслед за Лидди Смолбери трое мужчин поднялись по лестнице и остановились на площадке; кругом было тихо, как в могиле. Лидди постучала, и они услышали шелест платья Батшебы, ключ повернулся в замке, и дверь отворилась. Лицо у нее было спокойное и немного суровое; она напоминала ожившую статую Мельпомены.
- Ах, мистер Олдрич, наконец-то вы приехали, - произнесла она одними губами и широко распахнула дверь. - А вот и мистер Сэрдлн. Все уже сделано, и теперь кто угодно может его видеть.
Она прошла мимо них через площадку и исчезла в другой двери.
Заглянув в комнату, где царила смерть, они увидели при свете свечей, горевших на комоде, лежащую в глубине спальни длинную прямую фигуру, закутанную в белое. Все вокруг было в полном порядке. Доктор вошел и через несколько минут вернулся на площадку, где его поджидали Оук и пастор.
- В самом деле, все сделано, как она сказала, - проговорил мистер Олдрич. - Покойник переодет и лежит, как полагается, в саване. Боже милостивый! Такая девочка! Да у нее, должно быть, душа стоика!
- Всего лишь сердце жены, - прошелестело у них за спиной. Все трое обернулись, перед ними стояла Батшеба. И тут же, словно доказывая, что до сих пор она держалась лишь силой воли, она молча опустилась на пол к их ногам. Казалось, на полу темнел лишь неясный ворох одежды. Стоило ей осознать, что больше не требуется нечеловеческого напряжения, и силы ее окончательно покинули.
Ее отнесли в смежную комнату, и медицинская помощь, уже бесполезная для Троя, оказалась весьма нужной для Батшебы, которая то и дело теряла сознание; некоторое время ее здоровье внушало серьезные опасения. Больную уложили в постель. Узнав от доктора, что она уже вне опасности, Оук удалился. Лидди дежурила в комнате Батшебы и в долгие, томительные часы этой злополучной ночи слышала, как стонала ее хозяйка и глухо шептала:
- Ах, это я во всем виновата!.. Разве я могу жить?.. О боже, разве я могу жить?..
