ОТПОР
— Это не Ванька едет, — определила Ирина, — легковая какая-то.
Неожиданно ритм мотора изменился.
— Притормозили, — отметил Иван Петрович, — вхолостую работает.
Донесся отдаленный стук.
— Высадили кого-то… — прокомментировал старик. — Опять поехали…
Свет фар двинулся по забору, тени лопухов, изгородей, строений побежали в световых пятнах.
— Не наша машина… — заметил дед.
— Ой Господи! — взвыла Ирка. — Да это ж они, те, что днем приезжали! Точно!
«Ниссан» подкатил прямо к калитке Лехиного дома.
— Свет! — прошипел Иван Петрович. — Свет гаси!
Но гости уже заметили, что дома кто-то есть. Из автомобиля вышли четверо в серых куртках, двое сразу же отбежали куда-то в стороны, а двое остались и не торопясь пошли к дому.
— Хозяин! — громко, но достаточно миролюбиво позвал один из них. — Выйди на часок, разговор есть.
— Они, точно они! — пролепетала Ирка. — Чего делать-то?
— Не боись! — сказал Иван Петрович. — Наше дело правое, враг будет разбит, победа будет за нами…
И, выдернув затворную рукоятку немецкого автомата из выреза в крышке ствольной коробки, привел оружие в боевое положение.
— Ребятки! — позвал он таким голосом, каким пожилой учитель умоляет детей не шалить. — Хозяина дома нету. Ехали бы вы отсюда.
— А ты кто ему будешь, дедушка? — удивились во дворе. — Не папаша, случайно?
— Вроде того. Я говорю, ехали бы вы, нету его. Гуляет.
— Понятно. Только ты, дедуля, не говори, что он на танцах. Мы только-только оттуда приехали.
— Уж и не знаю тогда где. Он человек молодой, мог и к девушке уйти.
— Но к утру-то вернется?
— Не знаю. Ничего не знаю, сынки, идите, спать не мешайте.
— Какой ты, дедун, негостеприимный! Мы твоего сына сто лет не видели, можно сказать, в кои-то веки в гости приехали, а ты не пускаешь. Может, он и сам где прячется, а?
— Никто тут, сынки, не прячется. Приезжайте в другой раз, когда светло будет.
— В другой раз, дедуля, нам некогда будет. У нас как в Америке, время — деньги. Сам откроешь или помочь немного?
— Я колхоз подниму! — пообещал старик, придав голосу твердость. — Все деревню на ноги поставлю!
— Старичок, — хихикнули со двора. — Колхоз с того света не поднимешь. Ты лучше открой. Мы тебе ничего не сделаем, честное слово. Если мы твоего Лешу не найдем, то тихо и мирно уедем. А любимая деревня будет спать спокойно, засунув голову под подушку. И видеть сны, и зеленеть среди весны. Даже если мы в тебя немножко постреляем.
— Сынки, — еще раз, но уже очень грозно произнес дед. — С вами разговаривает гвардии капитан Рабоче-Крестьянской Красной Армии. Если вы, дерьмо собачье, не уберетесь через пять минут, то буду считать вас власовцами и врагами народа!
Со двора откровенно заржали и заметили с укоризной:
Дедуль, не волнуйся ты, ради Бога! Ты ж так рассыпаться можешь, до инфаркта не дожить…
— Предупредительный! — громко объявил Иван Петрович, но тут Галина заорала:
— Сзади! Они через кухню лезут!
— В угол! — крикнул старик, с неожиданной силой толкнув локтем Ирку в сторону от дверного проема. — На пол!
И сразу после этого почти кромешная тьма, стоявшая в комнате, озарилась вспышками, ночную тишину разорвал кашляющий треск «МП-38», а затем — отчаянный, истошный вопль ужаленного пулями человека. В ответ раскатисто, по-молодому, загрохотал «Калашников», зазвенели выбитые стекла, пуля, ударившись в печку — в-ввяу! — пошла носиться по комнатке.
— Ой, мама-а-а! — взвыла Ирка, забиваясь под Лехину кровать. А Галина, подтянув к себе сумку, выдернула из нее пистолет, доставшийся от Мосла. Втиснулась в промежуток между кроватью и комодом, на котором стоял Лехин телевизор, вцепившись в оружие двумя руками, выставила ствол перед собой, туда, где чуть менее темными прямоугольниками на фоне мрака выделялись окна.
Со двора донеслась ругань и суматошные вопли:
— У него «шмайссер», блин!
— Бутылку кидай, падла!
— К стене прижмись, уродище! Срежет!
— Прикрой! Окно держи! Поджигай!
Галина увидела, как в окнах, выходивших на улицу — их было два, — стало заметно светлее. Что-то подожгли, мелькнуло оранжевое пламя, осветившее чью-то руку и зелень еще не увядших кустов за окошком. Митрохина, не целясь, даже зажмурясь, нажала спуск. От грохота выстрела у нее зазвенело в ушах, что-то тенькнуло, пламя вспыхнуло много ярче, и тут же послышался такой истошный, безумный вой, что Галине захотелось заткнуть уши:
— У-у-о-а-а-я-а-а!
Это горел человек. Тот, который других собирался сжечь или выгнать бензиновым пламенем под пули. Но именно ему, облитому горящим бензином из бутылки, что разбилась от попадания пули, пришлось на земле изведать адские муки.
— Стас! — заорали за окном, когда объятая пламенем черная тень пронеслась куда-то из палисадника во двор. — Стой, дурак! Сгоришь! Падай! В лужу падай!
Очередь из «Калашникова» стегнула по окнам, живой факел выбежал за калитку, освещая собой темную улицу, к ней с двух сторон подбежали темные фигуры, срывая куртки. Принялись было хлопать ими корчащегося на земле товарища, сбивая с него пламя.
Но через несколько секунд злорадно, со старческим ехидством, закхекал немецкий автомат. Трассеры полоснули и по тому, что горел, и по тем, кто спасал. Вопль оборвался, и пламя теперь только моталось под ветерком, но уже не носилось на двух ногах. Что-то шипело и противно потрескивало…
— Убивают! — прорезал тишину отдаленный бабий голос. — Милиция!
— Уходим! — истошнее бабы завопил тот самый голос, который всего минут пять назад, может, чуть больше, рекомендовал деду не рассыпаться… Затопотали шаги, еще одна очередь ударила по окнам, лихорадочно залязгали дверцы «Ниссана», закряхтел стартер.
— Мужики! — застонал кто-то с улицы. — Помогите! Не бросайте же, с-суки!
Не заводился мотор. То ли Иван Петрович его случайно зацепил очередью, то ли просто от неловкости и спешки напуганного водилы. Кряхтел, тужился стартер — и ни фига. А в комнате в это время дед Кусков, уже перебравшись в другой простенок, прикладывался…
Старый «немец» в руках «старого русского» разразился длиннющей очередью, похожей на туберкулезный кашель. Но самурайскому авто от этого поплохело куда больше. Ночь разорвалась ослепительной вспышкой и гулким звеняще-металлическим грохотом взрыва. Костерчик, пожиравший Стаса, показался малым светлячком по сравнению с факелом, вспыхнувшим на улице перед домом Лехи. Гудение его разом погасило голоса тех, кто так и не успел выскочить…
И тут, словно бы понимая, что стрельба уже кончилась, с разных сторон деревни загомонили:
— Пожар! Пожар! — Кто-то задолдонил в рельс, затем гулко грохнул выстрел из охотничьего ружья. Где-то на задах Лехиного или Севкиного огорода сразу несколько мужиков заорали:
— Стой, падла! Бросай ствол!
— Бля буду — бросил! Мужики! Сдаюсь же! Бросил же! Бросил! Там и патронов нету! Не бейте, мужики-и! Убьете же! Милиция!
Сквозь мат и вопли того, кого метелили, долетали хрясткие удары кольев. Били всерьез, от души…
— А ты говорил — не подниму! — сказал Иван Петрович, словно бы продолжая беседу с тем, кто сейчас обугливался во взорванном «Ниссане». — Поднял! Мы еще себя покажем!
На улице кто-то зашипел огнетушителем на пылающий остов автомобиля, какой-то орел уже командовал:
— Песку давай! В цепочку стали, к колодцу! Смотри, чтоб забор не занялся, скатывай!
— Леха! — это Ванька Ерохин орал, не решаясь войти во двор. — Ты живой?
— Граждане! — зычный голос участкового Пономарева прорезался вовсю. — Ничего не трогать! Сейчас группа с района приедет. Все разберет. А ну давай, давай от автомата! Оставишь отпечаток — на тебя запишу!
Откуда-то со стороны огорода затопали шаги, загомонили голоса. В окне, при свете горящей машины, мелькнули фигуры нескольких мужиков, которые волокли кого-то, награждая пинками в зад и ударами по спине. Видно было, как его уложили ничком на землю и участковый с важным видом защелкнул наручники на запястьях пойманного. Рядом ворочали обгорелого Стаса, судя по всему, неживого, а также пытались сделать перевязку еще одному корчившемуся с подогнутыми к животу ногами.
Ванька Ерохин и еще какой-то мужик взошли на крыльцо, тряхнули висячий замок. Из кухни послышался сдавленный стон.
— Э, кто там? — Ерохин и его товарищ на всякий случай отскочили от двери. — Ломать надо… Монтировка есть?
— Через подклеть лезьте, — посоветовал в окошко Иван Петрович, — ключ-то Леха с собой забрал, а ломать не надо.
— Там живой кто-то…
— Если умный, так стрелять не будет, — нарочито громко проговорил гвардии капитан в отставке. С автоматом у бедра, старик осторожно заглянул в кухню. Там, на полу, жадно хватая воздух, дергался тот, что попал под первую очередь.
— Забирайте, тут раненый, — дед на всякий пожарный случай подальше оттолкнул ногой «ТТ», уроненный нападавшим.
Из подклета вылезли Ерохин с напарником, вытянули раненого, потащили на улицу. Следом за ними вышел, пошатываясь, Кусков. У него, после нервного напряжения, что-то не ладилось в организме.
А к дому уже бежал в одних трусах Санька Буркин.
— Мамка-а! Мамку не видели?
В комнате дружно ревели Ирина и Галина… Обе чуяли, что добром это дело не кончится.
