Летний день шел к концу. Солнце скатывалось за леса, золотило подстриженную травку, окружавшую бассейн, молодило лица тех, кто возлежал в шезлонгах. подставив тела закатным лучам. Как уверял Михалыч Максимыча — самым полезным.

— Благодать… — вздохнул Максимыч. — Пора бросать все эти дела. Хватит. Неужели нам еще чего-то не хватает?

— Да-а… — протянул Михалыч. — День к закату идет, а лето к осени.

— Никуда не денешься. Но все-таки решать что-то надо. После того, что днем получилось, времени почти нет. Я знаю, что ты будешь тянуть время, мямлить, что надо еще подумать.

— А разве хорошо подумать — это вредно?

— Раньше надо было думать, раньше. Теперь уже некогда.

— Думать нужно даже тогда, когда некогда.

— Правильно. Только быстро думать.

— Сколько нам времени дали?

— Времени, можно сказать, совсем ни шиша. Геша, сукин сын, все отдал ни за понюх табаку. И не спросишь с него.

— Стало быть, не можешь никакого выхода найти?

— Один выход, единственный… Написал Иванцов докладную?

— Пишет…

— Ничего пока не знает?

— Ровным счетом.

— И не догадывается?

— В душу не заглянешь. Но я так думаю, что он сам себя не тронет. Придется помогать.

— Поможем. Нет проблем. Другая проблема встает. С той недвижимостью…

— Вот тут, Максимыч, надо выбирать… Это уж твоя проблема. Вы документы на Иванцова оформили? Оформили. А мое дело — сторона. Я ничего не знаю, моя хата с краю.

— Верно. Но только теперь все в один узел связалось. Даже не узел, а краеугольный камень Дерни — и всю конструкцию завалишь.

— Вот как?.. Тогда, Максимыч, придется тебе со мной пооткровеннее беседовать. А то втемную плохо получается.

— Откровеннее, конечно, можно. Но время-то уж больно скользкое и гадское. Все друг другу пакостят.

Протянешь руку, доверишься, а тебе ее р-раз! — и отхватят.

— Это ты обо мне, что ли? Ну, не ждал…

— Это я вообще. Тебе лично я, допустим, верю. Но ведь тебе, если что, придется кого-то и о чем-то информировать. Верно? А вот за тех людей, которых я, может быть, никогда не знал и не узнаю, можешь ты поручиться?

— Покамест сам ничего не узнаю, никаких ручательств давать не буду. Если тебе спокойнее ничего не говорить, то и мне спокойнее ничего не знать. Иванцов мой кадр, это верно. Но уйдет он — и все. Никто мне спать спокойно не помешает. Даже ты сам, извини уж за откровенность.

— «Ничего не вижу, ничего не слышу, ничего никому не скажу…» Хорошая песенка была. Ладно, придется тебе кое-что поведать. Не боишься сон свой ухудшить?

— Пока ничего такого не услышал, чтоб ухудшить.

— Тогда слушай, напрягай мозги, соображай. Начнем издали, с той самой иконки. Сама по себе она, конечно, дорогая. И антиквариат XIV века, и оклад из чистого золота со 132 бриллиантами. Но есть и еще одно обстоятельство, которое ее, мягко говоря, удорожает. Дело в том, что есть на свете человек, который считает, что эта самая икона принадлежит ему по праву наследства. И человек этот готов за нее три миллиона долларов выложить. Вот отсюда и цена такая.

— Что за человек?

— Некто Рудольф фон Воронцофф. Правнук генерал-майора Воронцова, который эту самую икону подарил Ново-Никольскому монастырю в 1912 году.

— Прадед подарил, а правнук забрать хочет? Бога не боится?

— Тут дело сложнее. Во время революции эту самую икону реквизировали, а монастырь упразднили. Потом икона была похищена бандой при налете на поезд. Как выяснилось, в той банде был некий Самборский, который после того, как банду ликвидировали, сумел бежать и вывез икону в Польшу. У генерала Воронцова, которого Чека расстреляла за участие в заговоре, был сын Михаил. Он у Деникина до полковника дослужился, потом где-то в Берлине устроился. Умер рано, в 1926 году. Отцу Рудольфа тогда семнадцать лет было. Он быстро приспособился, онемечился, с фашистами сдружился. После прихода Гитлера к власти работал в спецслужбах, обеспечивал контакты с русскими белоэмигрантами. В том числе и в Польше. Самборского он обнаружил в 1939 году и то ли сам, то ли еще как, но ликвидировал. А икона после этого оказалась у него. Находилась при нем до 1945 года, до тех пор, пока его не поймали наши и не шлепнули. Но шлепнули его только после того, как он выложил одну очень важную информашку. Оказывается, икона эта была контейнером для ключей от сейфа в одном из швейцарских банков.

— Вот оно что… — заинтересованно произнес Михалыч.

— Наши Воронцова сцапали в Магдебурге. Если помнишь, этот город сперва американцы заняли, и Воронцов, чудак, думал, что открутился. Но тут демаркацию провели, и Магдебург нашим отошел. Правда, семейство свое, Рудольфа и его мать Гертруду, Воронцов успел отправить. А сам задержался. Тут-то его и повязали. На улице. Пока то да се, пока разбирались и выясняли, кто да что, квартиру, где проживал Воронцов, грабанули. Икону не тронули, а оклад сперли. Наши же, родные, советские барахольщики. «Смершевцы» с обыском заявились позже, икону нашли. Когда Воронцов раскололся, из иконы вынули ключик. Но второго-то нет! Сперва сгоряча интенсивно искали оклад, потом маленько поостыл и, а лет через десять совсем устали — и забыли. Икону сдали в музей, ключ подшили в дело, а дело спроводили в архив. Подняли его только после августа. Тогда много чего поторопились открыть, но это дело, слава Богу, в надежные руки попало. Икону в том же, 1991-м вернули церкви и увезли в Ново-Ни Кольский монастырь. При этом через газеты так это дело разрекламировали: мол, XIV век, чернец Иоакинф, школа Рублева и так далее, что кое-кому очень захотелось эту икону себе прибрать. Но самое интересное, что в одном из интервью некий краевед вспомнил о той, что был еще и оклад со 132 бриллиантами. Конечно, прошелся при этом по нашему брату: мол, сволочи-чекисты увели. А на самом деле оклад в это время спокойно лежал себе в сейфе у гражданина Чернова по кличке Черный.

— Это в области у Иванцова?

— Именно там. Конечно, Черный был человек молодой и сам лично оклад не крал. Он его взял в уплату долга от одного барыги, а как к тому оклад приплыл, история умалчивает. Причем тайничок с ключом в этом окладе так и не нашли. Ни Черный, ни барыга, ни все прочие прежние владельцы. Черный даже сомневался насчет того, что бриллианты в окладе настоящие, а золото — пробы 985. Но, когда узнал все подробности, решил икону, говоря по-нашему, экспроприировать. Вышли его ребята на монастырского послушника Репкина и каким-то способом заставили его совершить кражу. Могли бы и сами, наверно, вытащить, потому что икона даже на сигнализацию не была поставлена. Но так оказалось проще, тем более что заплатили они Репкину тремя ударами ножа. Икону воссоединили с окладом, а затем решили найти покупателя за бугром. Покупателя искали члены группировки Черного — Кузаков и Коваленко. Они-то и вышли в конце концов на Домициану. А Домициану, между прочим, был связан с одной конторкой под названием «Джемини-Брендан», о которой ты, Михалыч, больше моего знаешь…

— Понятненько. Значит, Сноукрофт и Резник сюда именно за этой штукой пожаловали?

— Именно не именно, но и за ней в той числе. Вообще-то они очень разносторонние ребята. Сноукрофта в первую голову оборонный завод интересовал, там же, у Иванцова в области. Точнее, одна технология, «не имеющая аналогов в мире». Резник очень хотел попутно продать Курбаши автоматическую линию для разлива водки в пластиковые бутылки — маленький гешефт. Курбаши там что, виноделием занимался, что ли?

— Да он, сукин сын, хотел наладить производство фальсифицированной водки на основе гидролизного этилового спирта. А разливать в фирменные бутылки с американским товарным знаком:

— Понятно. В общем, первый раз они с Черным пытались дело обделать. Ключ они сумели достать у того самого умного человека, который нашел старое дело…

— У тебя, что ли? — в упор спросил Михалыч.

— Не комментирую, — усмехнулся Максимыч. — Достали, и все. Но вот с иконой вышел прокол. Когда Коваленко повез икону в Москву, ее у него украли. И три года о ней ни слуху ни духу не было. А потом Иванцов ее собрался прикарманить и напрямую, без всяких там Черных, добраться до покупателей. Хотя ничего про ключ не знал…

— Вот что, Максимыч, — Михалыч перебил старого товарища довольно бесцеремонно, — что-то мне в твоей рассказке не очень нравится. Икона — контейнер для ключей… Уж очень это смахивает на стрельбу из пушек по воробьям. Опять же непонятно, от какого такого сейфа в банке эти ключики и что в нем может лежать? Давай-ка если уж начал, то говори все как есть. А то плетешь, плетешь, мозги только пудришь.

— Хорошо. Скажу еще: икона — сама по себе пароль. Если ее не предъявить в банке и если эксперт не признает ее подлинной, то никакие ключи не помогут и к сейфу никого не допустят. А вот о том, что в сейфе, я не знаю.

— Вот это, Максимыч, похоже на дело. Теперь я уже помаленьку понимать начинаю.

— Добро, коли так. Тогда, в девяносто втором, все удалось утрясти. Резник сумел договориться с Всронцоффым, а Черный через Домициану выплатил Резнику неустойку. В этот раз все гораздо сложнее Воронцофф, по данным из СВР, влетел на очень крупную сумму. Причем совершенно легально. Он задолжал, по некоторым данным, более полсотни миллионов долларов. Тем не менее он через подставного берет еще пять миллионов в кредит. И авансирует Сноукрофта с Резником. Стало быть, в том самом балке, который открывается иконой, кое-что лежит.

— Ясно… Значит, последний шанс?

— Да, но есть еще нюансик. Должок Воронцоффа может больно резануть того самого хорошего мальчика, о котором мы вчера говорили. Как именно — это я тебе даже на плахе не скажу, и так уже наболтал много. Мальчик вообще должен быть ни при чем. Для этого нужно было, чтоб все оказалось записано на дурака, то есть на Иванцова. Нет дурака, нет и проблемы…

— Ну да, а теперь, поскольку бумажки на Иванцова попали в руки Цезаря, проблем стало больше.

— Не то слово… Цезарь — это ведь пешечка, за ним ой сколько фигур крупнее! Там ухватятся!

— Да-а… Резонанс получится серьезный! Ты кого-то из действующих ставил в известность?

— Конечно, там обещали во всем помочь. У них тоже не во всем ажур, они нам услуг немало оказали. Взяли на себя посредничество с теми, кого представляет Цезарь. Я думаю, смогут договориться. Но расходы будут большие. Выторговывать компромат такого уровня — копейками не отделаешься. И иконку, само собой, придется забыть.

— От меня что требуется? — по-деловому спросил

Михалыч.

— Обрубить Клыка и Авдееву. Я бы на месте Цезаря и его хозяев таких свидетелей приберег. Но в нынешнем торге они совсем лишние. Но учти, сделать это-надо не сразу. Только после того, как выкупим подлинники документов, ведущих от Иванцова в нашу сторону. По докладной предстоящего покойника можно будет четко определить, что и как. А вот супруга Иванцова должна пораньше уйти. Как можно скорее…

— Как всегда, небольшие услуги… — усмехнулся Михалыч, ничуть не скрывая сарказма.

Старики распрощались, даже расцеловались. Максимыч, залезая в черную «Волгу», вздохнул:

— Хорошо, когда есть на кого опереться в трудную минуту. Скоро уж не останется таких людей. Спасибо, Михалыч!

— Да что уж там, рано еще благодарить…

«Волга» выехала за ворота, покатила по закрытому поселку, вынеслась за внешнюю ограду мимо отдавшего честь постового.

В это время Михалыч уже входил в дальнюю комнатку своей скромной, но просторной дачки, где его дожидался Цезарь.

— Хорошо посидели? — спросил он у Михалыча.

— Нормально, — вздохнул тот. — Все слышал?

— Естественно. Клевый микрофончик у тебя в креслице стоит! Прямо как рядышком с вамп побыл. Казенный небось заиграл?

— Тебе не все равно?

— Если по делу, то до фени. И что теперь светит старичку?

— Ничего особенного. До дому живой доедет. А к ночи сердце схватит. Пожилой человек, что сделаешь…

— Однако… — подивился Цезарь. — Как же это так бывает?

— А не интересуйся, сынок. Зачем такими подробностями голову забивать? Ну, допустим, пока мы с ним у бассейна загорали, один парнишка ему одежду немного попрыскал аэрозолем, вроде к ж от тараканов, но чуточку покрепче и без запаха. Зачем тебе такую пакость в уме держать?

— Да так, из любви к искусству… А то ты и меня, того гляди, куда-нибудь спровадишь.

— Не беспокойся. С тобой у нас вроде бы все обговорено. С Резником тоже как-то все обштопали. Максимычу, вишь ты, действующие люди помочь обещались, но с нами-то, думаю, тоже столкуются.

Цезарь затянулся «Кентом» и спросил:

— А не жалко тебе его?

— Жалко — у пчелки. Если б ты не ко мне пришел, а к нему, он бы тоже не постеснялся. Он в 1956 году на своего родного начальника, который его в люди вывел и на хороший пост подсадил, докладную написал. Мол, так и так, участник репрессий времен культа личности, тайный последыш английского шпиона Берии. Время, конечно, было другое, исключать и сажать сразу, как в 1937-м, не стали. Руководство этого начальника вызвало, попросило объяснительную по — этапам, а мужик не выдержал, разнервничался и бабахнул себя из личного оружия. Вот Максимыч и сел на его место…

— Паскуды там у вас работали, — сказал Цезарь безапелляционно.

— Может быть, — согласился Михалыч, — только не паскудней нашего получились. Мы хоть красивыми баснями прикрывались, стыдобушку берегли, а вы внаглую…

— Это не мы такие, это жизнь такая, — кивнул Цезарь. — Теперь надо о другом думать. Начальство мне поручило вывезти Клыка и его девушку за рубеж. Вместе с компроматом. Поможешь?

— Что они у вас там делать будут?

— Жить. Нормально и спокойно. Чтобы вы с Иванцовым тоже спокойно и благополучно жили. Вы ж с Максимычем небось думали, что мы люди злые и нехорошие, только режем да убиваем. А мы, представь себе, лишних жертв не хотим. Зачем? Если Иванцов будет отдан под суд, посажен, а то и шлепнут, то пользы от этого никому не будет. И если, как вы с Максимычем планировали, хватил бы Иванцова во цвете лет инфаркт, какая от этого польза? Тоже никакой. Ну свалили бы на него чужие грехи, записали бы на него чужие деньги, долги и убытки, половина из которых состряпана исключительно для отмаза от полного налогообложения какого-то там приличного мальчика. Да зачем такие сложности? Пусть себе живет и работает товарищ Иванцов в родной области, только тихо, спокойно и без отсебятин разных. И тебе, дедуня, надо не мельтешиться, не лезть в игры для молодых мужчин, а знать свое дело глухо: кефир, клистир и теплый сортир. Глядишь, еще и до ста лет доживешь. Будешь почетным консультантом. А по нечетным — рыбку удить, как говорил товарищ чукча, когда его в почетные академики выдвинули. Иконку мы тихо и мирно реализуем, то есть тряханем гражданина фон Воронцоффа как следует. Вот видишь, какие мы простые… По рукам?

— Ладно, — сказал Михалыч, — по рукам так по рукам.

— Поехал я, — объявил Цезарь. — До скорого!

Когда неприметная «восьмерка» Цезаря выкатила за ворота, Михалыч снял телефонную трубку.

— Сережа? Здравствуй, дорогой. Михалыч говорит. Как там Соня поживает? Ну и ладно, приятно слышать. Ты скажи ей, чтоб она зашла сегодня к Олегу. Очень он по ней соскучился. Прямо жаждет чего-то ей сказать. Хе-хе! Наверно, наверно, о любви. Ну, привет семье.

Едва Михалыч опустил трубку, как телефон зазвонил. Глянув украдкой на часы, пенсионер отозвался:

— Алё! Слушаю. Здрасте, Анна Матвевна, здрас-те… Да нет, не пили ничего. Ну, по рюмашке, по чуть-чуть. Нет, Боже упаси! Нет, не врет. Загорали только вечером. Да успокойтесь, успокойтесь! И у меня побаливает. Что сделаешь, барахлят моторчики, старость не радость. Но врача-то вызовите, конечно, поберечься надо. Ладно, звоните, если что. Привет Максимычу…