Часть третья МНОГОБОРЬЕ СМЕРТНИКА

Вообще-то Клык учил в школе немецкий, но, как и все его одноклассники, конечно, не выучил. Но зато он знал, что в каком-то фрицевском концлагере, не то в Освенциме, не то в Бухенвальде, были металлические ворота с надписью-девизом: «Jedem das Seine» — «Каждому свое». Конечно, в «замке» у Курбаши было куда комфортнее, чем в Бухенвальде и даже чем на простой советской зоне, не говоря уже о крытке, но чем дольше Клык находился в своем приятном заточении, тем больше понимал, что этот девиз вполне применим к имевшей место ситуации.

Прошла неделя с того дня, как Курбаши привез к себе гостей. Ничего не скажешь — за тридцать четыре года жизни Клыку еще не доводилось сидеть в таком приятном заключении. Да и на воле ему не доводилось жить так шикарно, тем более целую неделю. Пару раз после удачных «дел» он сумел скатать на юга, но отдыхал, естественно, не в номерах люкс, а в частно-дикарском секторе, где никто не интересовался паспортами, но и особого сервиса обеспечить не мог. Койка в тесной комнате, где жили еще три-четыре мужика, шашлычок на бульваре, стакан винишка из автомата, море и солнце на диком пляже, танцы при каком-нибудь санатории или доме отдыха, какая-нибудь шибко озабоченная курортница — вот весь набор прелестей отдыха, о которых Клык вспоминал на зонах как о райском блаженстве.

Здесь, у Курбаши, от одной жратвы можно было прийти в восторг. Утром, едва продрав глаза, по первому нажиму кнопки — завтрак. Все, что с вечера пометил в меню — хоть черная икра! — будет на столе. И бесплатно! Сок, чай, кофе с молоком или с коньяком — пожалуйста! Кашу — хоть гурьевскую с абрикосами. Масла — хоть килограмм проси, хоть французского, хоть вологодского. Котлеты, отбивные, шашлыки — обожрись. Сплошная свежатина. Позавтракал — хоть снова спать ложись, хоть иди прогуливайся для лучшего пищеварения. Правда, только во внутреннем дворике, вокруг бассейна, но и там ведь свежий воздух, солнце или прохлада — что хочешь выбирай.

Первые три дня Клык ходил помаленьку, с костыликом, потом еще пару дней — с клюшкой, как дед-ветеран, а последние два дня шлепал самостоятельно, без подпорок. Рана затянулась, как на собаке, и — тьфу-тьфу! — никаких осложнений у Клыка не предвиделось, во всяком случае по медицинской части. Правда, купаться в бассейне ему пока не советовали, но загорать не запрещали. Конечно, заботливые «няньки» — так Клык прозвал Катю и Настю — все беспокоились, чтоб он не пережарился и не перегрелся, и нежно так звали его на всякие общеукрепляющие и реабилитационные процедуры. Массаж они делали просто прекрасно, и Клык с удовольствием отдавал себя в их лапки. Наверно, можно было бы и самому их помассировать, хоть снаружи, хоть изнутри, хоть по одной, хоть обеих вместе, но Клык отчего-то не то стеснялся, не то ленился это сделать. Он и сам не очень понимал, почему, вдоволь напостившись вроде бы, не уделяет должного внимания всяким там аппетитным предметам, круглящимся на расстоянии вытянутой руки. Вообще-то Курбаши был прав на все сто процентов — тут этого добра хватало. Всего через стенку от него — пять шагов от двери до двери — обитали Вера и Надя. Среди здешнего персонала было еще штук пять симпатяжек от двадцати до тридцати, которые периодически мелькали вокруг и с которыми при других обстоятельствах Клык обязательно постарался бы познакомиться. Но обстоятельства были именно «те», а никакие не другие. При всем общем кайфе от пребывания в гостях Клык не забывал и о том, что Курбаши не филантроп-благотворитель. Тут и ежу ясно, что если старый друг решил надавить на Иванцова, то ему, Клыку, уготована роль товара. Курбаши уже на следующий день после душевного разговора с Клыком куда-то исчез, и никто из здешнего персонала то ли не знал, куда именно, то ли не имел права об этом говорить. Его не было всю неделю, и Клык подозревал, что товарищ Курбатов, или товарищ Титов, — хрен его знает, на какое имя у Курбаши паспорт! — уже ведет торг с гражданином прокурором. Что уж там ему надо — неизвестно, но прокурору-то нужен Клык. И ясно, что, пока Курбаши не продаст ему по договорной цене Клыка со всеми потрохами, Иванцов ни на какие уступки не пойдет.

Стало быть, в один прекрасный день, вечер, ночь или утро вся эта райская жизнь может попросту кончиться. И кончится она для Клыка либо здесь же, на месте, где-нибудь в подземном гараже, либо чуть позже в тюремном коридорчике, там, где и положено по штату. Впрочем, это уже детали. Ясно лишь одно — Иванцову живой Клык не нужен ни под каким видом. Пока ему не покажут труп, он не успокоится.

С другой стороны — тут Клык позволил себе поразмышлять за Курбаши, — отдав труп, гражданин Курбатов дробь Титов, какие бы гарантии ни дал ему Иванцов, сразу потеряет в весе. А заподлянка с Клыком прокурором будет оценена по достоинству. Тут уж игра пойдет не на то, кто кого пересидит, а на то, кто кого переживет. И шансов пережить прокурора у Курбаши будет поменьше.

По ходу дела Клык прикинул и то, как может повести себя прокурор, ежели Курбаши начнет заламывать слишком высокую цену или, например, вообще откажется отдавать Клыка, сообразив, что это такой рычажок, который поможет в любое время поворачивать Иванцова в нужном направлении. Казалось бы, чего проще: выписать постановление об аресте, отследить Курбаши и взять его за шкирман. Даже если придраться будет не к чему, можно будет оформить ему задержание на тридцать суток и как следует по-мурыжить. Если Курбаши действительно убрал Черного, то ему в камеру можно подсадить кого-нибудь из близких друзей и знакомых покойного, которые не откажут себе в удовольствии организовать ему там культурный отдых. Впрочем, это вряд ли. В отсутствие Вовы его ребятки не станут рисковать так сильно. Им бы сейчас самим как-нибудь выжить, не то что другим мешать.

В общем, сгоряча и сдуру прокурор может пойти ва-банк и арестовать Курбаши. Но тогда Клык моментом окажется у Грекова вместе с нычкой, и прокурору Иванцову придется поискать себе хорошего и очень дорогого адвоката, чтоб отмазать его хотя бы от 170-й статьи, части второй за злоупотребление властью или служебным положением, вызвавшим тяжкие последствия. Если считать, что убийство Клыком трех охранников после своей юридической смерти не есть тяжкие последствия, так же, как и гибель еще четверых, посланных отлавливать Клыка без каких-либо на то законных полномочий, то что же тогда тяжкие? По этой 170-2 Иванцову светит до восьми, но ежели Греков хорошо раскрутит дело против своего соседского коллеги, то может пришить ему и 171-2 «Превышение власти или служебных полномочий, если это сопровождалось насилием, применением оружия или мучительными и оскорбляющими личное достоинство потерпевшего действиями». Что, разве Клыка погнали за нычкой не под стволом? Нет, именно под автоматом. В наручниках таскали, не имея на это законных полномочий. Не имел прокурор никакого права привлекать каких-то козлов, не служащих в ментуре, к поискам нычки и отлову беглого Клыка, как и содержать его в своем частном подвале вместо законной камеры смертников. А 171-2 — до десяти лет, вполне хватит для полного счастья.

Поэтому брать Курбаши и сажать — себе дороже. Наверно, проще грохнуть, но обязательно вместе с Клыком. То есть явиться сюда, к Курбаши, и перестрелять тут всех подряд. Так, попросту, по-рабочему. Только загвоздочка есть — тут область не иванцовская, а грековская. И в этом здании, по официальному его статусу — это Клык между делом от тети Маши узнал, — центр отдыха АОЗТ «Секундант». А у «Секунданта» заключен договор на охрану этого здания с областным УВД. Поэтому внешнюю охрану здания, по периметру забора и на воротах, несут, как это ни удивительно, самые настоящие менты с автоматами и в бронежилетах. Целый караул из восьми человек. Но есть еще и внутренняя служба безопасности «Секунданта» — восемнадцать крепко подготовленных жлобов, вооруженных, если говорить официально, «Макаровыми» с ослабленными патронами, а на самом деле имеющими на вооружении даже пулеметы «ПК» и гранатометы «муха». Наверняка Греков знал об этом небольшом несоответствии с законом о частной охранной деятельности, но не замечал его за недостатком времени.

Так что Иванцову надо было крепко подумать, прежде чем соваться сюда. Мимо Грекова он не сумел бы проехать, даже притащив сюда весь личный состав «своего» УВД во главе с Найденовым. Слишком уж шумная получилась бы операция. Во всяком случае так казалось Клыку.

Думай не думай, а сделать Клык пока ничего не мог. Он даже не имел возможности поглядеть в окна, выходившие на внешний двор «центра отдыха». Посты внутренней охраны не пускали его через переходные коридоры на ту сторону здания. И во внутреннем дворе для него была открыта только одна дверь, через которую он мог попасть в «малую прихожую», а оттуда — на второй этаж, в свои апартаменты, которые Клык по привычке именовал «камерой». Часть дверей была просто закрыта, у других стояли вежливые, но мощные мальчики, которые, даже ни слова не говоря, давали понять, что проход закрыт. И не только ему, но и Вере с Надеждой.

Вера всю эту неделю проработала. Она даже забыла о том, что вообще-то находится в отпуске. В родной редакции она никогда так не упиралась, как сейчас. Если раньше она только слышала о том, будто у журналистов бывает такое явление, как «творческий подъем», но никогда его не испытывала по-настоящему, то теперь этот самый подъем заставлял ее торчать за рабочим столом с раннего утра до поздней ночи. Если бы можно было не есть, не спать и не исправлять иные естественные надобности, она работала бы и вовсе круглые сутки.

Для работы Курбаши выделил ей кабинет с компьютером, магнитофоном, видеодвойкой и несколько папок с документами. В кабинет, кроме Веры, никого не пускали — ни Клыка, ни Надежду, ни обслугу. Он запирался на кодовый замок, шифр которого был известен только одному охраннику. Наскоро позавтракав, Вера отправлялась к двери кабинета. Охранник, сидевший где-то перед телеэкраном, разглядев Веру через телекамеру, набирал код на пульте дистанционного управления, после чего дверь открывалась, но только одна, внешняя. Была еще и вторая, которую можно было открыть лишь после того, как закроется внешняя. Убедившись, что после закрытия внешней двери, кроме Веры, в пространстве между двумя дверями никого нет, охранник открывал внутреннюю, и Вера заходила в кабинет. Когда Вере требовалось выйти, надо было нажать кнопку звонка. Охранник открывал внутреннюю дверь, пропускал Веру в «предбанник», закрывал ее за ней, убеждался, что она выходит одна и ничего не выносит.

Все эти меры предосторожности Вера вполне понимала. У нее не было теперь ни малейшего сомнения, что она находится в некоем спецзаведении ФСБ и получила допуск к некой оперативной информации. Действительно, в ее руках оказалось немалое число копий, каким-то образом отксеренных с документов иванцовской прокуратуры, несколько подлинников из числа высланных прокуратурой в разные адреса, пара дискет с записями файлов, очевидно, похищенных из компьютеров прокуратуры, аудиокассеты с записями телефонных переговоров, в том числе самого Иванцова с Найденовым, Черным и иными разнообразными абонентами, наконец, видеокассеты, на которых скрытая камера запечатлела кое-какие моменты из жизни Иванцова. Конечно, ничего такого, что говорило бы о Клыке в его подлинном виде и об истории иконы с бриллиантами, в руки Веры не попало. Точно так же, как не попало ни одного намека на контакты Иванцова с Курбаши. Вообще о Курбаши нигде ни слова не говорилось. Будь Вера поопытней и знай она о существовании такого товарища, как Курбаши, она наверняка бы хоть что-то да заподозрила. Но Вера еще ничего не знала. Все, что ей удалось накопать прежде, за период работы в газеты, касалось лишь жалоб на злоупотребления милиции, которые, попадая в прокуратуру, куда-то исчезали или не рассматривались многие месяцы, странных опротестований по судебным решениям, которые вроде бы выглядели вполне законно, выдач каких-то не шибко мотивированных постановлений об аресте в одних случаях и столь же немотивированных освобождений из-под стражи под подписку о невыезде — в других.

Чтобы во всем разобраться и выстроить сырой документальный материал в нечто удобочитаемое, Вере, конечно, пришлось попыхтеть, и немало. Но работалось в охотку, и она не ощущала ни утомления, ни скуки от возни с сотнями довольно скучных бумажек, не говоря уже об аудио- и видеозаписях, которые казались ей в миллион раз увлекательнее какой-нибудь «Санта-Барбары» или «Тропиканки».

Пожалуй, самой серьезной проблемой, которая немного портила ей самочувствие, был вопрос о том, не работает ли она на мусорную корзинку? То, что ее прямой начальник Николай Михайлович Слуев не рискнет заявить что-либо похожее в номер, было совершенно ясно. Главный редактор «Губернских вестей», если бы Вера рискнула сунуться к нему через голову Слуева, в самом лучшем случае сказал бы, чтоб она оставила ему материал на просмотр, продержал бы его месяц или два, так и не удосужившись взглянуть, а затем вернул бы, заявив, что эта вещь потеряла актуальность. В худшем же случае он даже и брать материал не стал бы, а сказал бы, чтоб они свои творческие конфликты решали непосредственно в отделе и не мешали работать главному. Ни выпускающий, ни ответсек тоже не стали бы с ней разговаривать и уж, конечно, не стали бы ставить на полосу материал, не подписанный Слуевым.

Конечно, обо всем этом она сообщила «подполковнику Титову» еще в тот самый первый день, когда тот предложил ей поработать с документами. «Геннадий Михайлович» сказал, чтоб она не беспокоилась и спокойно работала, мол, все заботы по «проводке» материала на страницы прессы он возьмет на себя.

Вера чекистов не обожала. Это будет самое точное определение того, как она к ним относилась. Считая себя ярой демократкой, она не могла обожать ведомство, чья родословная начиналась от «железного Феликса». С другой стороны, она все-таки воспитываюсь в свое время на подвигах Штирлица и майора Вихря, а потому имела в душе какое-то подсознательное уважение к людям из секретной службы. Она считала, что честные работники есть во всех ведомствах, так же, как, впрочем, и коррупционеры тоже. «Откровения» Клыка, то бишь «капитана Гладышева», и его поведение в течение тех двух дней, что он прятался у нее в доме, еще больше укрепили ее в этом убеждении. Наконец, высокое доверие «подполковника Титова», поручившего ей предать гласности материалы о мерзопакостных деяниях прокурора Иванцова, солидно подняло в Вериных глазах престиж ФСБ, а заодно заставило подумать и о себе самой как о значимой фигуре. Тем более что «Геннадий Михайлович» заявил, что деятельностью Иванцова чекисты заинтересовались после прочтения некоторых публикаций в «Губернских вестях», прошедших за подписью «В. Авдеева». Причем «Титов» даже процитировал кое-что из ее творчества, показав, что он действительно читал ее опусы, до безбожия почирканные Слуевым, но сумел прочесть все что надо между строк.

Но все-таки в том, что сенсационные разоблачения дойдут до читателей, Вера сомневалась. «Подполковник» — чин не маленький, хотя о том, какую должность занимает товарищ «Титов», Вера представления не имела. Правда, они с Гладышевым, судя по заявлениям последнего, подчинялись не здешнему УФСБ во главе с Рындиным, а непосредственно Лубянке, но кто знает, нет ли у Иванцова знакомых на «верхних этажах»? И может так случиться, что обитатели этих «этажей» сведут на нет всю героическую и самоотверженную работу честных работников «щита и меча», ликвидируют их самих при автомобильной или авиационной катастрофе, а все документики и сочинения Веры, написанные на этом материале, попросту спалят, не допустив их оглашения. И Веру, которая теперь знает совсем уж много, тоже найдут и уничтожат. Мороз по коже пробегал, когда она об этом думала.

Иногда она даже завидовала Надежде, чья голова была совсем свободна от всяких сложных проблем.

Жить с Надеждой в одной комнате смогла бы далеко не каждая женщина. Вера сильно сомневалась, что, попадись Наде другая соседка, дело не кончилось бы руганью, скандалом или даже дракой. Если в деревне Надежда могла надоесть Вере только своей говорливостью и привычкой к авантюрам, то здесь, на общей территории, имелось еще десяток поводов для раздражения. Например, хотя тетя Маша выдала нм два комплекта всяких бытовых и туалетных принадлежностей, причем специально, чтоб не путали, — разной расцветки, Надежде ничего не стоило вытереться Вериным личным полотенцем и перемазать его своей тушью или помадой, влезть в Верин халат и украсить его своими волосами, наконец, почистить себе зубы Вериной щеткой или воспользоваться ее бритвой. Кроме того, у Надежды была привычка густо душиться, благо здесь ни в парфюмерии, ни в косметике отказа не было, и при этом несколькими сортами духов в течение дня. Получался иной раз очень резкий неприятный запах, особенно в смеси с потом. Этим «букетом» пропахла вся комната, несмотря на то, что Вера почти не закрывала окна, пытаясь выветрить удушливое амбре. Наконец, поскольку здесь и со спиртным было все в порядке, Надежда редкий день не принимала по энному количеству граммов, а к вечеру иногда просто лыка не вязала. Курить в комнате и бросать бычки в кофейные чашки или стаканы для сока для нее было в порядке вещей, разбрасывать по комнате нестираные трусики — тоже.

Если от драки спасала разница в весовых категориях, то от словесной перепалки — исключительно Верино терпение и миролюбие. Наверно, можно было бы попроситься в отдельную комнату, но отчего-то Вера так и не смогла на это решиться. То ли ночевать одной было страшно, то ли привыкла к Надеждиному трепу и не могла без него заснуть.

Надежда все время выворачивала душу наизнанку < одновременно страдала почти патологическим любопытством. В первый день, как только сошел с нее хмельной кураж, Надежда начала всего бояться. Сначала того, что их с Верой изнасилуют или возьмут в наложницы, а потом, после использования, зарежут и закопают в лесу. Опасалась она и того, что их продадут в Чечню или в Турцию. Хотя Курбаши — «подполковник Титов», при черной бороде и загаре, мог сойти и за кавказца, и за турка, Вера все-таки считала, что для экспорта в страны ближнего, а тем более дальнего зарубежья они не годятся. Кроме того, узнав, какую задачу поставил перед ней «Титов», Вера боялась совсем других вещей.

Дня через два Надежда поверила, что попала в приличное место и что ее никуда не собираются продавать. Теперь она стала волноваться из-за своего огорода, беспокоиться, не ограбят ли ее дом в Марфутках, а пуще всего опасаться, что в Марфутки заявится ее законный супруг и, не найдя родной жены, пустится с горя во все тяжкие. При этом Надежда принялась перечислять возможных претенденток на роль злодейки-совратительницы, сообщать данные об их врожденных уродствах и перенесенных ими венерических заболеваниях. В этом списке фигурировало так много имен, что Вера, у которой голова была и так перегружена различной информацией, даже не пыталась хоть что-нибудь запомнить, хотя, как всегда, делала вид, будто слушает внимательно и все это ей ужасно интересно. Вести себя по-другому не следовало, так как в противном случае Надежда начала бы сама задавать вопросы Вере и настырно просить ее рассказать, чем она занимается. А «товарищ подполковник», между прочим, прежде чем усадить Веру за работу, по всей форме взял с нее подписку о том, что она не будет ничего разглашать до тех пор, пока статья не будет готова и сдана в печать.

Конечно, вопросы с Надеждиной стороны все-таки последовали, но не с той интенсивностью, какая могла ожидаться. Дело в том, что, привыкнув к здешнему ничегонеделанию, мадам Авдохина начала вздыхать по поводу того, что ей здесь скучно и нечем заняться. Сначала ее досуг поглощали видик и купание в бассейне, но затем это стало приедаться. Читать Надежда не любила и меломанкой не была, поэтому ни книги, ни звукозаписи ее внимания не привлекали. Самое время было завести роман. Именно такая трезвая мысль пришла Надежде в голову, когда она, пропустив несколько рюмочек, в одиночестве валялась на диване после обеда. Решив не откладывать на завтра то, что можно сделать сегодня, Надежда стала прогуливаться по дому и приглядываться к мужикам. Однако практически все мужики в тех помещениях, куда Надежде дозволялось заходить, были охранниками, находились на службе и на попытки пострелять глазками не реагировали. Причем вовсе не потому, что Надеждины формы не производили на них впечатления, а потому, что все они знали, какой суровый человек Курбаши и как строго он спрашивает за халатное отношение к работе. Тем более что в Надеждином поведении мог быть и подвох, поскольку охранники были выставлены специально для того, чтобы «гости» Курбаши бродили только в специально выделенной для них зоне и не вылезали за ее пределы. Никому из бойцов не хотелось расслабиться и на этой почве пропустить Надежду в ту часть здания, куда ей заходить не полагалось, и уж совсем не хотелось, чтоб она каким-нибудь образом оказалась во внешнем дворе или ушмыгнула за ворота. Им их личные шкуры были значительно дороже, чем Надеждино право на свободу передвижения. Поэтому охранники, проявляя корректность, вежливо заворачивали Надежду от всех закрытых для нее дверей, не вступали в разговоры и в ответ на все подмигивания и улыбки сохраняли каменные лица. Убедившись в том, что все охранники службу знают, обозвав их мысленно "истуканами", Надежда вечером поведала о своих разочарованиях Вере. Вера, как обычно, все выслушала, изредка поддакивая и выражая сочувствие, а затем пояснила Надежде, что от чекистов ничего другого и ожидать не следует. Вот тут-то и последовали вопросы относительно того, чем занимается Вера. Однако Вера очень ловко отвела эти вопросы одним-единственным замечанием насчет того, что если она хоть что-нибудь Наде расскажет, то их обеих посадят. А когда Надя принялась уверять, что она «никому ни гу-гу», Вера намекнула на то, что в комнате может быть установлено подслушивающее устройство, а то и скрытая видеокамера. После этого Надежда с испугу замолкла и два дня боялась рот открыть, даже выпивши. Правда, к концу недели она опять осмелела и начала расспрашивать, откуда Вера знает «капитана» и что у них было. Когда Вера рассказала ей чистую правду, то есть о том, что Клыка она до этого не видела и не знала и никаких отношений с ним, кроме чисто гуманитарных, не имела, Надежда не поверила. Тем не менее она решила присмотреться к раненому «чекисту». В отмытом, причесанном и чисто выбритом виде Клык выглядел вполне привлекательно. Правда, Надежда никак не могла улучить время для задушевной беседы, так как «капитана» плотно опекали Катя и Настя. Разумеется, буйная фантазия мадам Авдохиной, подкрепленная эротическими фильмами, просмотренными по видаку, уже нарисовала ей картинку секса по схеме «один + две», и, не желая оставаться «четвертой лишней», она старалась найти к «Петеньке» какой-нибудь сепаратный подход.

Вот так, под лозунгом Бухенвальда «Каждому свое» прошла эта относительно спокойная неделя, в течение которой, выражаясь языком Совинформбюро, «ничего существенного не произошло». Во всяком случае, на территории центра отдыха АОЗТ «Секундант». О событиях в стране и мире его обитатели получали информацию из «Времени» ОРТ и «Вестей» РТВ — никакого третьего канала в этой области не ловилось, — а вот о том, что творится в ближайшей округе, понятие они имели смутное.