— Пора потолковать, верно? — спросил гостеприимный хозяин.

— Может быть, — сказал Клык, садясь в кресло, — ты тут, правда, кофе с коньяком обещал, но пока я его еще не видел.

— Сейчас прикатят. Сигаретой могу уже сейчас угостить. А в принципе могу тебе хоть сто блоков сюда выдать. Бесплатно.

Как раз в это время появилась девица в розовом платье и белом передничке и прикатила сервировочный столик с кофейником, бутылкой со множеством звездочек, тонко нарезанным лимоном и целой коробкой швейцарских шоколадных конфет.

— Почувствуй себя человеком, — предложил Курбаши, выкладывая на стол пачку «Мальборо». — По рюмочке за встречу?

— Не откажусь. — Клык взял за ножку рюмочку объемом в двадцать пять граммов и вдохнул коньячный аромат.

— Между прочим, двадцать пять лет выдержки, — сообщил Курбаши. — Раньше такой не во всяком обкоме пробовали. Специально «Молдвинпром» для Политбюро делал. А у них еще и херес, и мускат были чудесные. Теперь и у меня есть.

— Зато у Политбюро нету, потому как оно само отсутствует, — хмыкнул Клык.

— Того, что было, может, и нет, — прищурился Курбаши. — Но Политбюро и теперь есть. Просто по-другому называется… Ну, со свиданием! Только не спеши сразу хлопать. Не денатурат. Прочувствуй.

— Нормально, — сказал Клык, ощущая приятное тепло, искорками пробежавшее по жилам.

— Лимон, а потом шоколадку… Клево?

Клык усмехнулся.

— Разнежился ты тут, «товарищ подполковник». Сладкоежкой стал, гурманом, понимаешь ли… Баланда уже не снится?

— Абсолютно. Не светит она мне. Гороскоп не тот.

— Счастливый, однако, как говорят товарищи чукчи.

— Может быть, хотя сдается мне, что ты, Клыку-ша, моего счастливей.

— Это ты насчет чемодана?

— Никак нет, насчет жизни вообще…

Клык насторожился. Не нравилось ему, когда его вдруг ни с того ни с сего начинали считать счастливым. Особенно вообще насчет жизни. Она, эта самая жизнь, Клыку казалась до ужаса дурной и уж никак не счастливей той, что досталась Курбаши.

— Хм… А что ты, гражданин Курбаши, знаешь про мою жизнь?

— Считай, что все. И что ты под вышку залетел, и что икону увел у Черного, и что из-за этой иконы прокурор тебя оформил липовым актом, и про то, что ты троих порешил, а икону все-таки прибрал. Разве это не счастье, а?

— Издеваешься, корефан?

— Серьезно говорю. У тебя же не жизнь, а сплошная везуха. Ты много видал людей, которым удавалось из-под вышки выскочить, если помиловка проехала? Я лично тебя такого первого встречаю. Если б не знал, кто ты такой, не поверил бы. А уж в то, что можно одному так ловко троих уделать, и сейчас не верю.

— А это я придумал, — сказал Клык, — от скуки.

— Ну да, только вот мне не рассказал. Узнаю, видишь ли, от тех, что тебя ловить приехали. Да и то, сукины дети, говорить не хотели. А если серьезно, то тебе столько раз везло, что аж завидно. Такие карты не каждый раз приходят, а ты все время при козырях.

— Но в этот раз ты все схапал.

— Понимаешь, не так все просто. Я, прежде чем все это заполучил, — Курбаши обвел руками некий всеохватывающий полукруг, — многие месяцы голову ломал, просчитывал и рассчитывал, крутил и вертел, путал и распутывал. Срывалось — заново, не складывалось — перебирал по винтику. Настоящий бандитизм — это тяжелый и опасный труд. Это не то что у тебя: высмотрел кассу, снял и ушел. Потом пропил и попался.

— Да, — мелкопакостным тоном посочувствовал Клык, — очень это тяжко — все время не попадаться.

— Не смейся. Это дело очень неприятное. Перестаешь понимать в натуре, что можешь, а что нет. Привыкаешь, что можно все или почти все, начинаешь замахиваться на то, что уж очень стремно. Сейчас в этой области, где прокурором товарищ Греков, я могу левой ногой открыть дверь почти любого кабинета и сказать: «Господа, мне надо то-то и то-то оформить, сделайте по-быстрому». И сделают, и оформят, и ждать не заставят. Сам здешний губернатор, конечно, может чуть-чуть поломаться, но только для вида. Он сам ко мне придет деньги просить, если надо. Уже приходил, и не раз. Хотел он в прошлом году 700-летие своего облцентра отметить. Подбил бабки — десяти миллиардов не хватает. Конечно, спонсоров надо, а у нас банкиры прижимистые, у них не то что халявные деньги — снега зимой не выпросишь, если навару не будет. Или если, как в моем случае, они за свою башку беспокоиться не будут. Чем бы их наш глава ни приманивал, ни на что не клевали. И не заставишь ничем — времена не те. Опять же я, конечно, кое-какую работу провел. Мол, узнаю, что кто-то губернатору без моего ведома сколько-нибудь на этот праздник отстегнул — будут неприятности. Один козел попался с гонором, решил прогнуться перед властью, выписал сто лимонов. «Но разведка доложила точно…» И уже на следующий день с банкиром неприятность вышла. Среди бела дня прямо перед дверями его родной фирмы какой-то нехороший человек из проезжей машины засветил ему промеж лопаток небольшую очередь. А другие сразу вспомнили, кто в доме хозяин.

Уже через день меня Греков пригласил на рыбалку. Объяснил мне, что им с губернатором нужно, я ему рассказал, какие у меня хозяйственные планы и чего я хочу взамен за эти банкирские десять миллиардов. Через два дня мне все что нужно оформили, а когда все бумажки со всеми подписями оказались у меня в сейфе, банкиры аж наперебой бросились предлагать свою спонсорскую поддержку. Потому что я лично, в аккурат как первый секретарь райкома, определил, кто и сколько должен дать на празднование юбилея родного города. Мне, правда, он не родной, но тем не менее. Понял фокус? Ни одной копеечки своей власти не дал, а она меня уважила.

— Силен! — порадовался Клык, правда, не без иронии.

— Какой есть… Ты пойми, я не хвастаюсь. Конечно, прежде чем до таких приколов дело дошло, у меня расходы были немалые. Надо было хороших людей подбирать, закручивать их, чтоб знали, как жить, а главное, подводить к пониманию, что без меня им хана. А потом, когда они это поняли, все уже проще. Сами ко мне тянутся. Хочу — поощряю, хочу — наказываю. Уловил?

— Как всегда, в общем и целом, — кивнул Клык.

— По второй? — предложил Курбаши, наполняя рюмки.

— За то, чтоб ничего не бояться! — Тост, произнесенный Клыком, Курбаши одобрил кивком, и рюмки соприкоснулись. Выпив, Курбаши сказал:

— Вроде бы можно и не бояться ничего, и борзеть от души, но… Все-таки страшно. Я когда вышел после той ходки, сказал: «Больше ни ногой!» Но повело. Потому что тогда, в восемьдесят девятом, очень многое стало можно, а в дерьме сидеть не хотелось. Сначала ведь, самое смешное, работать устроился, в ПМК. На бульдозер. Честно пахать хотел, наивняк. Месяца три ни к чему противозаконному отношения не имел. Потом появился один друг, который тоже после срока к нам слесарем устроился. Из здешних, хорошо шпану знал. Тогда же кооперативщиков развелось — хренова туча. И рэкет пошел. Вот этот слесарь-умелец и предложил попробовать. У нас тут штук полета разных конторок дела вертели. Долги вышибали, пенки снимали, разбирались между собой. Весело было — обалдеть! На разборки вначале с цепями от монтажных поясов и монтировками ездили. Сейчас смешно вспоминать! А тогда, когда по нас первый раз палить начали, я думал: «Стоило из Афгана живым приезжать и на зоне от Флегонта отделываться, чтоб тут, на воле, из-за какой-то вшивой и вонючей палатки, которая под нашу крышу встала, трупом ложиться?!» С той разборки еле ушли, два трупа отдали. Но потом мы их сделали, всех. Не сразу, постепенно, но сделали. За четыре годика вся область стала наша.

— Так чего ж ты боишься?

— Друзей. Своей команды боюсь. Понимаешь, место мое уж очень соблазнительное. Опять же пришлые появляются регулярно. В области стало тесно. Начал соседнюю прибирать. С Черным все стало ясно. Есть еще Штангист. Пока с ним вась-вась, но и ему, и мне ясно, что ненадолго. Он местный, а я — хрен с горы. Прокурор ваш, Иванцов, что неприятно, сам хочет все держать, законничек! Черный, дуролом, считал, что скорешился с ним, а повязать как следует не мог, больше на понт брал. Тот вроде и верил, но на самом деле лучше Черного знал, что и как. У меня с Грековым совсем не тот расклад. Он так прикручен, что дернуться не может. И деньги, и недвижимость, и всякие там служебные делишки, тянущие на всякие неприятные статьи от халатности до злупотребления служебным положением, — все это у меня под контролем. Конечно, он был бы рад, наверно, если б я завтра загнулся, но ведь ему от меня и кое-какая оплата идет… Жалко, как говорится, резать курочку, которая золотые яйца несет. А потом — кому в нашей области меня заказать можно, чтоб я об этом не узнал?

— А в нашей можно? — скромно поинтересовался Клык.

— Греков и Иванцов друг друга на дух не переносят. Они, говорят, даже на московских совещаниях и то в противоположные концы садятся, чтоб друг друга не нюхать. Поэтому мы тут небольшой финт провели с Грековым. Пустили слухи, будто горшок об горшок, разошлись, как в море корабли, и так далее. В газетах, конечно, не объявляли, но те, кто считает себя шибко умным, информацию не из газет берут. Иванцов — тьфу-тьфу! — похоже, клюнул. То, что меня в область пустил, — это факт подтверждающий. То, что решил Черного мне отдать, — тоже. А вот то, что они с Черным городского прокурора замочили, — неприятненько. Его, этого самого Балыбина, Греков своим человеком считал. И мне он тоже казался парнем небесполезным. Поэтому сейчас мне, друг дорогой, очень важны ты лично в живом и здоровом виде, а также твоя родная крутая нычка с иконой и бриллиантами. Это я не к тому говорю, чтоб ты себе цену знал, а к тому, чтоб не очень беспокоился. Давай, что ли, рванем по третьей?

— С нашим удовольствием. Наливай.

Курбаши налил, чокнулись, выпили. Клыку показалось, что он начинает понемногу хмелеть. Отхлебнул кофе, съел шоколадку, кусочек лимона, ощущение прошло. А вообще-то слабоват он сейчас, чтоб хлебать помногу. Бог троицу любит, на этом и закончить надо. А то Курбаши разогрелся, наговорит много, а потом вспомнит, что Клыку этого знать не надо.

— Интересно, конечно, получается, — вздохнул Клык. — Ты мне тут столько выложил, что у меня аж башка вспухла. Стало быть, в один прекрасный миг, когда ты Иванцова приберешь к рукам и перестанет он волновать твой нежный организм, мои мозги становятся лишним грузом. Пора их будет немножко вышибить, чтобы случайно чего-нибудь на язык не попало.

— Недоверчивый ты, Петя, «и это правильно», как говорил Михаил Сергеевич. Но недоверчивость, как и все вообще в нашем мире, пропитанном диалектическим материализмом, бывает умная и дурная. От умной недоверчивости люди живут припеваючи, а от дурной чаще всего копыта отбрасывают. Поясняю для тугодумов: если ты будешь по-умному себя вести, то есть, не маясь дурью, проживать здесь, у меня под крышей, и не рваться на волю в пампасы, то, мягко говоря, не пожалеешь.

— Вот тут-то я и сомневаюсь, гражданин начальник, — сказал Клык, скривив рот. — Вы ж меня с Иванцовым на торговлю не позовете. У нас товар — я с иконкой, у них купец — гражданин прокурор. А в торговых делах условия бывают всякие. Например, предложит товарищ Иванцов в обмен на выгодные условия вашего контракта одну маленькую, но очень гордую птичку. То есть Гладышева Петра Петровича, желательно в разобранном виде.

— Ты меня за дурака считаешь? — улыбнулся Курбаши. — Вот прямо так побегу к Иванцову, как к нему Вова Черный бегал, в охотничий клуб? Нет. Твоя новая подруга — журналистка, верно? Очень полезное приобретение. Ты для нее кто? Чекист, боец невидимого фронта. А я — твой непосредственный начальник. У меня по долгу службы могут находиться кое-какие материалы, которые прольют свет на гнусно-похабную деятельность гражданина Иванцова. И я, естественно, могу организовать выступление в прессе для предания гласности всех этих мерзких фактов и разоблачения этого оборотня и изверга как врага нашего трудового капиталистического народа. И девушка, которая очень много и долго писала на эту тему, но никак не могла напечатать того, что хотела, порадуется, увидев свой самый жесткий и разоблачительный материал на первой полосе «Губернских вестей». Правда, он будет как бы неполным, не выворачивающим все наизнанку, но с большими и тонкими намеками на очень толстые и прискорбные для товарища Иванцова обстоятельства.

— А когда сторгуетесь, ты Верке несчастный случай устроишь? — спросил Клык мрачно. — И не западло?

— Я тебе еще раз говорю, Клычок, не будь ты таким подозрительным. Будете играть по моим правилам — жить не помешаю. Начнете отсебятничать — пожалею, но прикончу. Знаешь ведь, что я иногда бываю очень крутой. Нервы играют и все прочее. Пойми, корешок, я ведь тебе не зря полчаса объяснял, какой ты счастливый и везучий человек. Любой другой еще несколько дней назад в могиле лежал бы, а ты здесь сидишь со мной, мирно беседуешь, торгуешься неизвестно из-за чего. Иванцов там уже с вертолета тебя разыскивает, как я понял. Вот до чего дошло! И ведь разыскивает только ради того, чтоб тебя привести в тот вид, каким ты числишься согласно документам. То есть в трупный. — Курбаши говорил заметно жестче, чем до этого, и Клык ощутил, что особо фамильярничать с бывшим однокашником не стоит. В конце концов, теперь они были в разных весах, и то, что Курбаши был радушен, вежлив и позволял Клыку говорить разные нелицеприятные вещи, было с его стороны всего лишь проявлением великодушия.

— Не обижайся, — улыбнулся Клык, — я ж понимаю, что деваться мне от тебя некуда. Буду играть, как скажешь.

— Ты только, главное, не бегай, — посоветовал Курбаши настоятельно. — Недельку полежишь, нога болеть перестанет, захочется воли, смены впечатлений и так далее… Пересиливай себя, ладно? Лучше бабами займись. Тут их дополна, и новому человеку они всегда рады. Да и с собой ты неплохих привез. Вполне логично, если ты с Веркой романчик завернешь. Я уж, так и быть, аморалку тебе по службе не засчитаю. Лишь бы ты только сидел здесь и дальше внутреннего дворика не совался. И нычка твоя полежит у меня в сейфе. Все равно ведь продать ее ты не сумеешь. Цены не знаешь.

— Да мне, если по правде, — сознался Клык, — много не надо.

— Тебе не надо, а мне надо. Получишь по справедливости — половину. Это может быть столько, что тебе и не снилось.

— Благодарствую…

— Не за что. Это не благотворительность, когда можешь взять все, а делишься по принципу «фифти-фифти». Это глупость. А за глупости не благодарят. Тем не менее я эту глупость сделаю. И ты будешь жить здесь, как в хорошей гостинице за сто долларов в сутки, которые я с тебя не возьму.

— Да, — заметил Клык, — этот домишко тебе дорого обходится небось… Прямо поместье. И давно ты его сварганил?

— О, это, брат, целая история! — Курбаши с охотой ухватился за эту тему, чтобы не говорить Клыку неприятные вещи. — Вообще-то, если честно, я его не строил. Его купец первой гильдии Асекрит Анем-падистович Кулебякин начал строить в 1913 году. Крупнейший коммерсант и фабрикант в губернии был. Льном торговал, имел целый речной флот, прядильные и ткацкие фабрики, еще что-то.

В общем, крутой бизнесмен. У него в нескольких городах были дома, а тут он выкупил имение какого-то пропившегося барина. Хотел себе уединенную обитель соорудить, вдалеке от дорог, деревень и так далее. Но через год после начала строительства помер. Сыновей у купца было четверо. Само собой, что в том же, 1914 году они провели раздел наследства, и вот эта земля с недостройкой досталась младшему сыну Андрею Асекритовичу. Он поначалу хотел эту землю продать, но тут началась война. Соответственно Кулебякин-младший подсуетился и решил при помощи Союза городов соорудить здесь санаторий для больных и раненых воинов. Строили медленно, того не было, другого, опять же тогда инфляция разгулялась, деньги обесценивались, до семнадцатого года успели только коробку соорудить без стекол и отделки. А после бросили. Кулебякина за какой-то заговор против красных шлепнули, имущество еще раньше национализировали. Одним словом, все, как положено при революции. Пустое здание без крыши, да еще вдали от населенных пунктов — кому оно нужно? Забыли про него. Даже в инвентарные описи перестали включать. Так и простояло семьдесят лет. Ничье. А в девяносто первом мы на него набрели. Навел справки, что, чего, как, в облархиве побывал, в краеведческом музее, а потом приобрел, смешно теперь сказать, за пятьдесят тыщ. И участочек в полтора гектара приватизировал. Дорога сюда была не лучше тех просек, по которым мы сегодня ехали. А мы четыре километра асфальта положили, заборчик поставили, начали ремонт. Крепко было построено, местами только пришлось кирпичи менять. На начинку, конечно, потратиться пришлось, газ, электричество, кондиционеры, вентиляцию устанавливать. Водопровод артезианский с американской системой очистки устроили. Парк ухоженный сделали, в подвале гараж оборудовали, автомастерские для текущего ремонта. В общем, конфетка получилась.

— Да, — сказал Клык, — прилично сэкономил небось.

— Конечно, на одной кладке не меньше двух миллиардов. Кирпич нынче дорог — полторы тыщи штука у вас в области, а у нас — на сто рублей дороже. Так что мне пришлось волей-неволей у вас закупаться, в Сидорове. Там кирпичный завод неплохой, не хуже, чем в Бугровске, а везти ближе и на каждой тысяче кирпичей по сто тысяч экономишь. Но если б я все стены и своды клал, то, пожалуй, не потянул бы.

— Да, ты теперь настоящий деляга стал, — заметил Клык. — Все считаешь, вычисляешь, небось даже на компьютере.

— А как же! Нынче без этого нельзя. Я ж тебе говорил, что современный бандитизм — это упорный, нелегкий и опасный труд. Которым, если хочешь знать, без ума заниматься невозможно. А ты все продмаги потрошишь. Смотри, скоро эта лафа кончится.

Когда все точки под хорошие крыши спрячутся, ты без работы останешься. А сунешься — по стене размажут. Вообще всю эту неорганизованную суету пора кончать. «Украл, выпил, в тюрьму…» Кому это нужно? В подъездах резать из-за десяти тысяч на бутылку, квартирки ломать, в которых почти ни шиша не найдешь, сберкассы, куда бабки деньги на похороны откладывают… Погоди, вот я еще чуть подкормлюсь и начну тут в области порядок наводить.

— Что, в губернаторы изберешься? — улыбнулся Клык.

— Зачем? Это мне не к спеху. Начну помаленьку брать под охрану районы, создам что-нибудь типа дружин, под каким-нибудь общественным соусом. Всяких там шпану, бомжей, гопстопников, домушников вымету. Я ведь не буду долго говорить, как нехорошо брать чужое. Просто придавлю с десяток — и все поймут. В ментуре можно блат заиметь, отстегивать участковым, а у меня — шиш. Я уже от трех дачных поселков бомжей отвадил. А хозяева платят всего ничего, по лимону с дачи, — они ребята богатые, им в месяц лимон отдать ничего не стоит. Уж во всяком случае проще, чем потом новую дачу строить. В поселках примерно по сто домов, вот триста лимонов с ходу. Дал их в краткосрочный под двадцать пять — плюсуешь через месяц еще семьдесят пять, а с учетом инфляции и все девяносто. Десяток ребят на один поселок приспособил, десяток на другой, десяток на третий… Четыре лимончика на зарплату каждому минус сто двадцать. Ну, еще где-то на всякие дополнительные расходы тридцать. Остальное — навар. И опять же на пользу народу.

— Понятно. Значит, раньше было: «Смерть легавым, жизнь блатным!», а теперь «Долой неорганизованную преступность!» Так получается? Очень клево. Но ведь некоторые тебя не поймут. Даже обидеться могут.

— А мне это по фигу. На меня за последние шесть

лет много кто обижался. Ничего, кто хотел жить простил.

— Суровый, однако.

— Такой уродился. По четвертой?

— Не, я пас. Не в коня корм. И так уже почти косой. Отвык.

— Ладно, отдыхай. Через часик примерно обед будет. Как тебе, сюда принести или в столовую поедешь на коляске?

— Да уж лучше сюда.

— Понял. Коньяк оставляю, остальные прибамбасы тоже. Пойду потолкую с твоей знакомой прессой…