Книга: Приговоренный
Назад: МЕЖДУ НЕБОМ И ЗЕМЛЕЙ
Дальше: СОМНЕНИЯ

БАБУШКИН СУНДУЧОК

Нечего сказать, веселую ночь провела Вера Авдеева. Все ее медицинское образование состояло из подготовки, полученной в вузе, где ее на случай возможного столкновения с мировым империализмом обучали как «медсестру гражданской обороны». Перевязки она до сих пор делала только учебные, то есть при которых ни крови, ни гноя на глаза не попадается и запаха их не чуешь. К тому же на занятиях студентки обматывали бинтами друг друга, то есть веселых, хихикающих и кривляющихся девчонок, у которых, конечно же, ничего по-настоящему не болело. Мужиков, вывалянных в болотной грязи, бредящих, дергающихся и матерящихся, Вере ни перевязывать, ни подвергать санобработке не приходилось.
Впрочем, где умом, где инстинктом ей удалось почти все сделать правильно. Кроме того, она догадалась перетащить Клыка из горницы в маленькую комнатку, куда вела отдельная дверь из кухни. Этой комнатой в ней раньше была спальня бабушки Тони Вера почти не пользовалась и держала ее запертой. Там была хорошая кровать с матрасом и пуховыми подушками, которые достались бабе Тоне от все того же бывшего хозяина-благодетеля, а также стоял шкаф с постельным бельем. Белье это, хоть и пролежало несколько лет отстиранным и выглаженным, немного отсырело, и Вера наскоро прогладила простыни и наволочки горячим утюгом, прежде чем постелить под Клыка.
Сделала она это перемещение по одной простой причине. Утром могла заявиться соскучившаяся по общению Надежда, и объяснить ей, почему в горнице, на Вериной постели валяется бредящий мужик, было бы сложно. В маленькую комнату Надежда обычно не совалась и, как надеялась Вера, сейчас тоже не стала бы этого делать.
Много проблем создали принесенные Клыком вещи, то есть автомат, пистолеты, нож и «дипломат», запаянный в полиэтиленовый пакет. Само собой, что укладывать оружие рядышком с почти невменяемым пациентом Вера не собиралась. Она нашла где-то за печкой старую дерматиновую кошелку объемистых размеров, уложила туда весь арсенал и «дипломат», а затем сунула кошелку на прежнее место.
В горнице она постаралась прибраться таким образом, чтобы Надежда ничего не заметила. Даже рогульку, с которой Клык притопал с болота, спрятала в поленницу. Само собой, вымела и вымыла коридор, кухню, сени и крыльцо, убрав грязищу, которую Клык натащил с болота.
Судя по следам от рогульки, гражданин, назвавшийся чекистом, пришел в дом с огорода. Его вряд ли кто-нибудь мог увидеть, кроме как из дома напротив, и то только в тот момент, когда он влезал на крыльцо и открывал дверь. Но дом напротив принадлежал Надежде, которая в это время гуляла вместе с Верой и ничего видеть не могла. Правда, ее внимание, по идее, должен был привлечь свет в окне, который горел в доме Веры довольно долго. Через занавески на окнах она ничего толком разглядеть не сумела бы, а потому если б уж очень хотела узнать, отчего Вера не спит так долго, то не постеснялась бы сбегать и посмотреть, хотя бы в окошко. Поскольку она этого не сделала, Вера могла быть спокойна: Надежда ничего подозрительного в этом не нашла. Может быть, — потому, что, припав перед оном, утешительную дозу из своих «чрезвычайных запасов», разморилась и заснула.
Впрочем, на долгие раздумья у Веры времени не оставалось. Лишь часам к четырем утра она сумела закончить все основные хлопоты и чуть-чуть перевести дух, присев на стул около беспокойно спящего Клыка. Как раз в это время ему мерещилось, будто он пытается выстрелить из автомата в мертвецов, вылезающих из болота.
Ни одного понятного слова, кроме матерных, Вера не услышала. Да она и особо не прислушивалась. Во-первых, она ощущала полную усталость и разбитость, а во-вторых — пыталась понять, что она, собственно, делает и почему не бежит немедленно в Лутохино, к участковому, хотя уже почти рассвело.
Вроде бы ей во всех случаях ничего не грозило. Если гражданин Гладышев действительно капитан ФСБ, раненный бандитами, то сообщить о нем властям — ее гражданский долг. Если он просто бандит, которого покалечили в перестрелке милиционеры или другие бандиты, — то же самое. А вот не сообщая милиции о том, что у нее находится человек с пулевым ранением, явившийся к ней в дом с целым арсеналом огнестрельного и холодного оружия, она могла невзначай угодить под действие статей УК РСФСР. То есть тех, что предусматривают ответственность за укрывательство преступников. Как-никак, работая в отделе криминальной хроники, ей пришлось проштудировать Уголовный кодекс.
Верила она или не верила тому заявлению, которое сделал Клык, впадая в беспамятство? Пожалуй, однозначного ответа на этот вопрос у нее не находилось. С одной стороны, внешне «капитан» был больше, чем нужно, похож на бандита, да и татуировки на нем были явно блатные. В голосе у него тоже слышалось что-то уголовничье. Но ведь если он, допустим, был заслан в какую-нибудь банду под видом бывалого рецидивиста, то ему могли придать соответствующую внешность. И ясно, что удостоверение ФСБ на такое задание ему брать не следовало.
Но как это человек, подвергающийся смертельной опасности, мог так вот запросто ей, незнакомой и посторонней, открыться? Да еще и предложить посмотреть в «дипломат», из-за которого, может быть, сам получил рану и кого-нибудь убил?
Незнакомой? Но он явно был знаком с ее бабушкой, раз назвал ее «тетей Тоней». И может быть, даже помнил, что у Антонины Петровны была внучка Вера, раз сразу же об этом спросил. А раз так, то мог знать, что эта самая внучка работает в областной газете, в отделе криминальной хроники.
Вор, бандит не стал бы говорить: «Если помру, то доставь этот чемоданчик на Лубянку!» И навряд ли побеспокоился бы сообщить, что «прокурор Иванцов куплен», перед тем как потерять сознание.
В том, что прокурор действительно куплен, Вера и сама не сомневалась. Но доказательств у нее было ноль без палочки. Одни только подозрения, письма читателей, большая часть которых была подписана честными и благородными анонимами, слухи, сплетни «агентства OBS» («одна баба сказала»), но ни одного документа, ни одного свидетеля, который бы не побоялся выступить в суде и хоть чего-то вякнуть против областного прокурора. Такое дело могла бы завести только Генпрокуратура РФ, но шансов на это было очень мало…
Трудно было шевелить мозгами после бессонной ночи. Глаза у Веры сами собой закрывались, веки слипались. Еще немного — и она бы задремала прямо на стуле, а возможно, и свалилась бы на пол. Но как раз в этот момент очнулся Клык.
— Пить… — попросил он, и, встрепенувшись, Вера принесла ему кружку воды. Клык жадно, не отрываясь, выпил и сообщил: — Трясет меня, жар, наверно…
— Сейчас градусник найду.
Померили температуру — 37,6.
— По-моему, — сказала Вера, — надо врача вызывать. А то рана грязная была, может сепсис начаться, заражение… В больницу надо.
— Нельзя, — мрачно пробормотал Клык, — врач меня сразу же заложит. Там меня и уроют, в больнице. Ты пойми, девушка, я с мафией дело имею, а не с детишками. Тебе, кстати, после того, что ты узнала, уже не жить, если они нас достанут. Много знаешь. Убьют — и на меня спишут. Понимаешь?
Вере стало страшно. Ей-то не понять! Она всего три дня назад сочиняла статью, посвященную убийству Балыбина. А именно от Балыбина она узнала кое-что о разделе области между преступными группировками. Может быть, если б Слуев решился напечатать ее статью полностью, ни в какой отпуск, кроме вечного, она бы не ушла…
— Что же делать? — спросила она нетвердым голосом. — Если вам не помочь, вы можете умереть. Безо всяких бандитов.
— Хрен с ним! — произнес Клык. Несмотря на то что ему было действительно плохо, он чуточку играл. Наверно, если б не судьба-индейка, ему б удалось хорошим актером стать. Он четко помнил, как назвался капитаном Гладышевым, и теперь внутренне вживался в эту роль. Ему доводилось видеть немало советских фильмов, в которых разные там разведчики, чекисты или подпольщики героически помирали от ран на руках у симпатичных девушек, напоследок требуя, чтоб они не плакали, а передали командованию или там партизанам что-то важное и срочное. Еще с малолетских времен его такие сцены брали за душу, как крокодил за ногу. Даже слезу иногда пускал. И злился в такие минуты на самого себя, на свое дурацкое время, на подлую и тошную судьбу, заставившую родиться слишком поздно, жить подонком вместо того, чтоб совершать подвиги в боях за правое дело и красиво при этом умереть. Сейчас ему представилась возможность почти всерьез сыграть героя-разведчика.
— Мне неважно, что со мной будет, — сказал «капитан Гладышев», — важно, чтоб в Москве узнали, что Иванцов — куплен. И чтобы мой «дипломат» попал на Лубянку…
Только тут Клык огляделся и обнаружил, что нычка исчезла.
— Где он? — прошипел Клык. — Где «дипломат», зараза?
— Здесь, здесь, и оружие тут, — взялась успокаивать Вера.
— Покажь! Быстро!
— Сейчас, сейчас… Успокойтесь! — Вера сходила за кошелкой и, распахнув ее, продемонстрировала Клыку, что все на месте.
Товарищ Гладышев успокоился, но сказал:
— Клади под кровать. И не трогай больше. Спрятать все равно не спрячешь по-нормальному, а меня разоружишь. Если придут, то живыми брать не будут.
— Кто придет?
— Кто угодно. Могут в штатском, могут в форме. Важно, что придут вот за этим, — и Клык хлопнул ладонью по «дипломату». — Знаешь, что тут? Смотрела?
— Нет, — ответила Вера, — видите ведь: как было запаяно, так и осталось.
Клык вытащил из кошелки складной ножичек с драконом, доставшийся от Правого, то есть от Кузьмина, и вспорол полиэтилен. «Дипломат» со сломанным замком сам собой распахнулся.
— Видишь? — сказал Клык. — Художественная ценность!
— Господи! — воскликнула Вера. — Это ж миллионы стоит!
— Это, — наставительно произнес Клык, — цены не имеет. Потому что — народное достояние. А его некоторые бессовестные люди намылились загнать американцам за валюту. И сейчас эти же самые люди будут ее искать, чтобы реализовать свои преступные замыслы.
Выговорив все это, «капитан» оценил произведенное впечатление.
Вера действительно была ошеломлена. Не тем, что Клык произнес некие традиционные слова, которые она и сама могла бы сказать лет десять назад на комсомольском собрании. Она была ошеломлена тем, что увидела.
Свет упал на лик Богородицы таким образом, что заставил его светиться каким-то таинственным внутренним сиянием. А вмонтированные в оклад ограненные кристаллики — может, стекло, может, хрусталь, а может, и бриллианты — создали некий призрачный, радужный ореол, который как бы окутал образ неземным, потусторонним флером.
Клык повернул икону, изменив освещение, — и красота исчезла.
— Поглядела, и будет, — сказал «капитан», заворачивая икону в старые газеты и укладывая в «дипломат». Затем он закрыл чемоданчик, вытащил из кошелки зажигалку и вновь заплавил полиэтиленовый чехол.
— Дай еще водички, — прошептал Клык. У него пересохло во рту и начало знобить. — Тяжело что-то.
— Вы поесть не хотите? — спросила Вера. — Вам есть надо, кровь восстанавливать.
— Можно. Но воды все-таки дай.
Клык выпил еще кружку. Сухость во рту прошла, но сердце колотилось сильнее, ему надо было побыстрее куда-то спешить, должно быть, прогнать сквозь всякие там очистные системы типа печени и почек попорченную кровь. «Все равно сдохну, — обреченно подумал Клык. — Но хоть на воле. Может, не успеет сюда Иванцов добраться. Странно, конечно, что он еще не прислал сюда своих людей».
Вера решила сварить Клыку бульон из кубиков. Быстро и силы укрепляет. А потом — тушенки с молодой картошкой.
Когда все было готово, Клык мелкими глотками выпил кружку бульона и через силу с ложечки съел немного второго. Стало получше и немного теплее. Но озноб не проходил. Голове было жарко, а ноги ощущали холод.
«Застрелюсь, — решил Клык про себя. — Говорят, от заражения мучаются здорово. А тут — хлоп! — и нету».
Обидно стало и тошно. Стоило все затевать, чтоб самому сделать то, что суд прописал. Пули можно было дождаться и там, в тюряге. Чего без толку маялся? Но и дожидаться, пока изжарит изнутри какая-нибудь инфекция, не хотелось.
— Вот что, девушка, — сказал Клык. — Вытащить ты меня все равно не вытащишь. Ты не доктор, чем лечить — не знаешь. Бабка твоя, говорят, умела, но раз ее нет — ни шиша не выйдет. Бери этот «дипломат», положи в большой чемодан, чтоб не маячил, и садись в Сидорове на московский поезд. Привезешь в Москву — иди на Лубянку, в приемную, на Кузнецкий мост. Покажешь икону и расскажешь, что Иванцов Виктор Семенович, областной прокурор, на мафию работает. Бандит Чернов по кличке Черный — его друг-портянка. Там разберутся. Больше ничего тебе сказать не могу. Вижу, что ты хорошая и добрая. Ты в газете пишешь?
— А вы откуда знаете?
— Бабка твоя рассказала. Это ведь мой дом был раньше, я его тете Тоне продал, когда у нее пожар случился.
— Надо же! — У Веры исчезли всякие сомнения насчет искренности «капитана Гладышева». Она не раз спрашивала бабушку, как же звали того благодетеля, что взял с нее за дом, стоивший по тем временам уже тысяч триста, всего двести рублей. А бабушка все отмалчивалась, говорила просто: «Добрый человек продал, какая тебе разница, как его звали?» Небось знала что-нибудь, но молчала.
— Ты не ахай, — Клык боялся, что опять потеряет сознание и, может, даже насовсем, — ты слушай. Тебе написать надо будет. Чтоб всех их уделать. Собирайся и езжай сейчас же!
Вера растерялась.
— Вы же можете… — слово «умереть» она произнести не решилась, но Клык и так все правильно понял.
— Все могут. Если ты тут проторчишь, то тоже сможешь. Живой не оставят. Пропадешь ни за что ни
про что и мне не поможешь. А мне обидно будет, если эта штука опять к ним вернется.
— До вечера автобуса все равно не будет, — вспомнила Вера. — На утренний я уже опоздала. Не успею дойти до Лутохина.
— Ладно, жди до вечера. Смотри только за улицей. Если подъедет какая-нибудь машина, бери «дипломат» и беги куда-нибудь прячься. А я еще постреляю немного…
Вера поглядела на Клыка, пытаясь уловить, бредит он или находится в здравом уме. Определить это было трудно.
Клык был вменяем, но уж больно хреново себя чувствовал. Температура явно поднималась, башка болела и трясло всего мелкой дрожью. Так чуть-чуть еще помаешься и, пожалуй, застрелиться не сумеешь…
Он откинулся на подушку и еще раз повторил:
— Была бы твоя бабка жива, помогла бы. Она травы знала, у нее их когда-то много было насушено.
— Знаете, — вдруг вспомнила Вера, — а ведь от нее сундучок оставался. Там были тетрадки какие-то, баночки… Он на чердаке стоит.
— Брось ты, — отмахнулся Клык, — не разберешься все равно…
Но Вера уже побежала в сени и по приставной лестнице взобралась на чердак.
Там было полно всякого хлама. Какие-то изгрызенные молью пальто и пиджаки, ломаные лавки и стулья, чемоданы с продавленными боками. Среди всех этих завалов Вере не сразу удалось обнаружить не очень большой, но тяжелый сундучок. Когда в прошлом году они с Надеждой перетаскивали его на чердак, то немало попыхтели.
Крышка открылась с лязгом, в нос полезла пылища, Вера раза три чихнула. Да, тот самый. Почти единственная вещь, которую бабушка смогла спасти из горящего дома. Как она его вытащила? Одна или кто-то помог? И зачем она старалась спасти его в первую очередь, ведь вряд ли сундучок был самой необходимой вещью?
В сундучке обнаружилась небольшая пачка тетрадок, перевязанная шпагатом, стопка писем, стянутых резинкой, несколько плотных конвертов, в которых шуршали сушеные травы, а также с десяток баночек, скляночек и пузырьков с какими-то растворами или настоями. На каждом из них была наклеена аккуратно вырезанная квадратная бумажка с номерком. Были номерки и на конвертах с сушеными травами. Все как в аптеке.
Когда-то давно, еще в те времена, когда отец с матерью не разошлись, бабушка предлагала Верочке обучиться всем этим травяным секретам. Но Верочке было неохота этим заниматься. Она не собиралась становиться врачом и не любила даже вспоминать о болезнях, тем более что была вполне здоровой девицей и презирала всех баб, которые любят лечиться или интересоваться всякими лекарствами. Кто ж знал, что это может понадобиться?
Убедившись, что внучка под всеми предлогами отказывается обучаться народной медицине, баба Тоня только повздыхала и сказала:
— Ладно. Видно, дура ты еще. Придется мне записать все, чтоб, ежели понадобится, могла разобрать, что и как.
И позже Вера не раз видела, как бабушка записывает что-то в черную 96-листовую общую тетрадь. «Бабушка у нас чернокнижница!» — пошучивал отец, а Антонина Петровна на полном серьезе возражала, что она черной магией не занимается, а пользуется только травами, которые и настоящей медициной признаны лечебными. Правда, составляет из них особые комбинации, смешивая их в определенных опытным путем пропорциях.
В пачке, перевязанной шпагатом, были три коричневые и четыре черные тетради. Развязав ее, Вера взялась просматривать их…
Клык в это время лежал пластом, сунув под подушку руку с заряженным «Макаровым». Несколько раз, когда боль в ране и жар становились нестерпимыми, ему хотелось выстрелить в себя. Он даже пытался приставить ствол к виску или ко лбу, но едва холодная вороненая сталь касалась кожи, его охватывала злая, инстинктивная жажда жизни, страх перед пустотой и тьмой… Не мог — не так-то просто себя убить.
Назад: МЕЖДУ НЕБОМ И ЗЕМЛЕЙ
Дальше: СОМНЕНИЯ