БОЛОТО — ДЛЯ БЛАТНЫХ!
Второй час Клык вел по болоту своих «друганов». Тот самый спокойный участок, который при желании можно было за десять минут пройти по прямой, он крутил так долго, как только мог. Такие зигзаги и повороты выделывал, что сам удивлялся. И что удивительно — особой усталости не чуял. Это Клык еще в армии заметил: когда гонит взвод на марш-броске сержант или лейтенант, то все время ощущаешь усталость, подавленность, тяжесть какую-то. А вот когда сам командуешь, то вроде и нет ее, усталости этой. Так и в этот раз. Конвоиры в своих болотных сапожищах упрели. У них в эти сапоги полведра пота набежало. А Клык, которому рано утром пришлось ноги в кроссовках холодной водой пропитать, вроде бы притерпелся. Да и вода прогрелась помаленьку.
Не ошибся Клык. После того как Сеня Левый провалился, и Трепло, и Правый ни шагу в сторону не делали. Топали исключительно за Клыком, куда бы он ни шел. А поскольку от частой смены направлений у них постепенно терялась ориентировка, то все чаще Клык, оборачиваясь, видел на лице Трепла озабоченное, даже испуганное выражение. И хотя Трепло молчал или ругался, но никак не делился с Клыком своими мыслями, Клык хорошо понимал, какие это мысли. А думал Трепло, по прикидке Клыка, исключительно над тем, как выйти из болота, если на обратном пути не будет проводника. Может, конечно, он и загодя об этом размышлял, но вот нынче, на местности, уловил, насколько это сложно. Может быть, если б не провалился Левый, то Трепло так не волновался бы. Не увидев воочию, что опасность реальна, в нее не поверишь. А тут всего полшага в сторону, р-раз! — и по пояс. Хорошо, что не с головой, и хорошо, что Правый успел подсуетиться.
Но, так или иначе, теперь у Юшка было раз в пять больше шансов осуществить задуманное. Не зря он прошлую ночь без сна промучился. Зато сегодня все — тьфу-тьфу — идет как надо.
Клык вышел на большую кочку, заросшую травой и кустиками, росла тут и пара-другая корявых березок. Здесь заканчивался тот самый простой участок пути, который гражданин Гладышев превратил в сложный. Дальше начинался на самом деле трудный участок, но вот об этом Клык сообщать не собирался. Напротив, он счастливо улыбнулся и сказал выбиравшемуся на кочку Треплу:
— Перекурим, гражданин начальник. Самое трудное место прошли.
— Далеко еще? — спросил Трепло.
— Метров двести, но это уж так, семечки.
Подошли Правый и Левый. Клык исподволь оценил физическое состояние молодцов и сделал вывод: сдохли. А по тому, как они с беспокойством и даже, можно сказать, с настоящим страхом смотрели назад, силясь вспомнить дорогу, стало яснее ясного, что им сейчас очень не хочется убивать Клыка сразу после обнаружения нычки. И взгляды, которыми Правый и Левый обменивались с Треплом, говорили о том же. Пусть, мол, сукин сын, выведет нас отсюда, а уж потом можно и замочить…
Отчего-то Клыку захотелось узнать, были у этих мордастых мамы и папы, откуда они родом, сидели или нет, женаты или так обходятся, есть ли дети, хотя бы незаконные. Конечно, спрашивать вслух об этом он не собирался, но интерес такой появился. Отчего? Да потому что отсюда, с этого болота, кому-то дороги не было. Или им, или Клыку. Они-то пока еще считают, будто им солнце светит, а Клык последние километры по земле дохаживает. Как будто они, заразы, имеют право жить и воздух нюхать, а Клык его отродясь не имел. Будто Клык не человек, а железка какая-то, робот-кибер вроде Терминатора, которого благое дело — либо под пресс, как в первой части, либо в переплавку, как во второй. А потому они, которым жить не запрещено, своей властью решают, когда Клыку засветить в затылок: сразу, как только нычку достанет — так начальство приказало, — или после того, как он, дурачок, их из болота выведет и нычку им отдаст.
Сам Клык уже не раз отрицательно решал вопрос о чужом существовании. Может, они, те люди, тоже жить хотели и на какую-то удачу в этой жизни нацеливались, но попали Клыку поперек дороги. Двух баб, которые в долю просились и пытались его шантажировать, алчных, жадных, продажных лярв, он жалел меньше всего. Ни детей у них не было, ни добрых рук, ни ума, ни сердца, ни теплоты. Обманывали, подличали, на халяву прожить собирались. Но все-таки и по ним у Клыка иногда на душе скребло. Вроде бы он и каяться в этом не собирался, но почему-то думал, что, может, и не стоило этих дур мочить. Не очень жалел он и охранника, которого застрелил в том злополучном магазине. Там надо было выбирать, чей «макар» быстрее. Кто ж знал, что тот мужик вместо того, чтоб спокойно к стене повернуться, начнет рыпаться? Молодой парень, небось думал, что раньше успеет. Но ведь и Клыку жить хотелось. Не меньше, чем сейчас. На зоне Клык одного уделал ложкой в глаз и тоже о том жалеть не имел привычки. Там все было просто: или быть удавленным, или как-то открутиться. Может, тогда придавили бы, так теперь не страдал бы? И не изведал бы, что такое камера смертников, и не прожил бы столько дней полуживым-полумертвым, и не ждал бы сейчас, в очередной раз, пика пойдет или черва. Если кого из убиенных Клык и вспоминал с досадой на себя, так это был старик сторож, которого уложил ударом монтировки. Самое страшное, так это то, что в милицейском досье на Клыка этого факта не было. И взял-то он на том деле, в сельмаге, всего ничего — две тыщи рублей с копейками. Правда, старых, еще советских, но все одно за такие деньги старика мочить западло. Одно утешение: тогда уже работал один, сам по себе, и никто не мог ему это поставить в укор.
Клык обнаружил, что курево у него кончилось. Почти всю суточную пачку «Беломора» он высмолил вчера, пару-тройку оставшихся папирос добил сегодня, во время предыдущих перекуров. Получалось, что надо стрелять табачок у конвоя.
— Гражданин начальник, — вежливо попросил Клык, — не угостите сигареткой особо опасного рецидивиста?
— Хрен, завернутый в газетку, заменяет сигаретку, — проворчал Правый.
— Если хочешь закурить, вон на стенке член висить! — хмыкнул Левый.
Во гады, а? Жлобы позорные! Но не будем рыпаться, надо вести себя тихо, смирно и даже глазами на них не зыркать, время еще не пришло. После попомнят!
— Дай ему, — разрешил Трепло, и Левый подал Клыку «LM». Слабовата Америка, но для такого расклада ништяк. Горела сигаретка быстро, Клык глотал сладкий дымок по-мелкому, не разрешая себе ее скурить в три затяжки, что его пока еще здоровые легкие вполне позволяли.
Нет, Клык не успокоился. Они его что, за сявку держат? Порадовались, видно, что «самое трудное» место прошли. Думают, что Клык им поверил и жизнь себе выслуживает? Ну-ну, посмотрим…
Они держались от него метрах в трех. Присели на сухое, но поглядывают. У Трепла опять предохранитель на автомате снят. Нет, они службу знают, устали, немного напугались, но вовсе не расслабились. По-прежнему ждут от Клыка рывка. Но фиг угадают. Все подкрадется незаметно. А жалеть их нечего. Таким падлам жизни нет. Самое главное теперь — продолжать в том же духе, не нервничать и не дергаться, если будут подкалывать, как по сигаретному вопросу.
Вот и все. Сгорели «элэмки» у конвоя, а у Клыка еще держалась.
— Все, — сказал Трепло, вставая на ноги, — завязывай курить, пошли дальше.
«Ну, — собираясь с духом, подумал Клык, — как говорили товарищи большевики, «это есть наш последний и решительный бой». Лучше, конечно, чтобы их последний, а мой — решительный».
Вдавив остаток бычка в сырую траву, Клык встал и взял жердь. Надо продумать еще раз, на ходу, хотя уж столько раз все перепродумано и увидено как бы воочию. Что может вмешаться и помешать? Только случай. Обидно, если не повезет в последний момент, но сам выбирал, никто не заставлял светиться с этой нычкой. Мог бы спокойно досидеть до своей пули.
Даже прожил бы подольше, может быть. Но все-таки помереть уж лучше здесь, под солнышком, на свежем воздухе. И лучше быть в болоте утопленным после смерти, чем сожженным. Как подумаешь, что кто-то твое тело будет в печку пихать, а потом кости кочергой перешуровывать, так жуть берет. В болоте прохладно, глядишь, прорастешь травой, водорослями, мхом. По весне зеленеть будешь, под осень — жухнуть. Тьфу! Если загодя думать, что помрешь, так лучше и не начинать. Нет, граждане начальнички, еще не чуете вы, какие тут у Клыка нычки есть! Топайте, топайте след в след! И пушечки держите покрепче, чтоб в болоте не утопить, и жерди не забывайте, а то не дай Бог раньше времени сами утопнете…
И впрямь, для человека непосвященного, не знающего болотных тайн, то, что лежало сразу за кочкой, выглядело намного приятнее, чем то, что осталось позади.
Кочки с деревцами и кустами здесь стояли намного гуще, а потому при взгляде вперед было впечатление, будто болото кончается. На самом же деле топких мест между этими кочками было куда больше, чем позади. Клык это знал, а Трепло с дружками — нет. На этом и надо было играть.
Клык постарался ничего не изображать: ни волнения, ни беспечности. И то и другое, если б заметили, насторожило бы Трепло энд компани. Он шел спокойно, не забывая проверять прочность почвы жердью. Трепло вновь поднял предохранитель на автомате и держал в руках только жердь — оружие висело за спиной. Держался он, как и прежде, на той самой дистанции, которую сам определил, — три метра. А вот Левый и Правый заметно подтянулись, приблизились к своему основному. Это не больно здорово, с одной стороны, но с другой… А вдруг все трое сами по себе провалятся?
Вот эти дурацкие надежды надо было гнать от себя поганой метлой. Начнешь убеждать себя, что, мол, само образуется или Бог поможет, — не сможешь решиться на то, что придумал. Потому что там надо будет рисковать. И если духу не хватит, пропадешь.
Все ближе, ближе то самое место, которое когда-то — всего несколько дней назад вообще-то — привиделось Клыку в камере смертников. Он ведь сон тогда увидел, будто идет с дедом покойным по болоту. И маленьким себя ощутил, вот что удивительно. Совсем еще чистым и добрым, не порченым и не траченым. Сон тот был коротким и сладким, только вот проснувшись, Клык слезу пустил. Тихую, злую. Не орал, как маньяк, что сидел напротив. И потому, что деда любил много больше, чем отца и мать, и потому, что до ужаса отчетливо понял, куда его жизнь привела. И то, что не бывать ему никогда на Черном болоте наяву, ни с дедом, ни одному, пришло в голову. А потом уж про нычку вспомнилось и так далее.
С каждым шагом, который приближал его к ТОМУ месту, Клык ощущал, как напрягаются, готовясь к работе, отощавшие за долгое время мышцы, как кровь быстрее начинает скользить по жилам, потому что моторчик в груди прибавил обороты…
Вот оно. Три кочки, обросшие кустами каких-то «волчьих ягод» и бузины, кажутся отсюда одной большой. Между ними едва прикрытая ровным, но тонким слоем мха и торфа топь. А если не знать, выглядит просто как проплешина в кустах. Пять на пять метров, не больше. Здесь, по рассказам деда, не один раз проваливались даже опытные, не раз ходившие по болоту люди. Потому что совсем недалеко, только чуть правее и метров на сто дальше, есть похожее местечко — болотный островок, на котором зарыта нычка. Очень похоже, только пенька перед кустами нет. Там бузина росла, в рядке с другими. Ее дед срубил, чтоб заметку сделать. И Клыку показал заметку эту. Для того чтоб не ходил туда. Только вот сейчас именно туда надо идти. И рисковать.
Здесь у пенька грунт твердый. И дальше шесть-семь шагов через заросли будут спокойными. За этими зарослями спина Клыка не будет видна Треплу. Что он сделает? Подойдет ближе или побоится? Шаги Трепла чавкали будто бы поближе, чем раньше, но оборачиваться не стоило. Мог, гад, по роже разглядеть, что у Клыка на уме. Сейчас уже трудно сдерживаться и за выражением лица следить.
Если Трепло приблизится — один расклад, если нет — другой. На оба случая своя задумка. Осталось ждать шелеста кустов за спиной. Через три секунды после этого все станет ясно.
Зашелестели. Ветки хрустнули — ногой наступил. Нет, не приблизился, идет на том же расстоянии. Теперь главное, чтоб шел так же, не сворачивая, и не заметил, что Клык смещается в сторону…
— Стой! — хрипло крикнул Трепло. — Не отрывайся!
И хруст, и шелест пошли чаще и громче — побежал бегом через кусты догонять. Точно по тропке, волоча за собой жердину, стукающуюся о корни, стволы и ветви. Стало быть, за автомат держится одной рукой. Следом топочут Правый и Левый, почти следом. Значит, времени на все про все — не больше трех-четырех секунд.
Клык, не торопясь, вышел на край кочки, туда, где кончались кусты и начиналась якобы полянка. Отошел чуть в сторону от тропки, взял на изготовку свою жердину и еще пару секунд слушал пыхтение набегающего Трепла, шелест листьев и треск сучьев. Только бы угадать точно, только б не промахнуться.
Трепло выскочил из кустов ровно в метре левее того места, где поджидал Клык. Левой рукой волок за собой жердину, правой держал автомат за пистолетную рукоятку, и это было как раз то, что надо.
Клык с разворота, собрав все силы, ударил торцом жердины, как солдат штыком. Удар упругой, косо срезанной на конце палки пришелся Треплу прямо в кадык. Он шатнулся, оторопело глянул помутневшими и выпучившимися глазами на Клыка, который, не теряя времени, бросил жердину, ухватился сбоку за автомат и со всей силы врезал Треплу коленом в пах. Рывок — и автомат оказался у Клыка, а Трепло, нечленораздельно прохрипев что-то, согнулся и стал заваливаться вперед, держась за живот. Прикладом по затылку — н-на!
Тут из кустов выскочил Правый с пистолетом в руке, но раньше на спуск нажал Клык.
— Уй-я-а-а! — оглушительно прогрохотавшая очередь не перекрыла истошного вопля, выбитого пулями, вонзившимися Правому в грудь и живот. Его аж подбросило на полметра и швырнуло спиной в кусты под ноги набегающему Левому. Тот нырнул вниз, и пули, которые прописал ему от всех скорбей Клык, прошли выше. Отрывисто жахнул «Макаров», Клык ощутил острую боль, будто по левому бедру раскаленным стальным прутком чиркнули, прыжком отлетел в сторону и наугад стреканул очередью туда, по кустам, а потом, чтоб обидно не было, — по корчившемуся в трех шагах от него Треплу. С Треплом все стало ясно сразу же: одна из пуль клюнула его в голову повыше уха, брызнули какие-то ошметки, Трепло охнул, выгнулся, судорожно дернув руками и ногами, а затем шлепнулся лицом в мох и застыл намертво. А из кустов, там, где был Сеня Левый, послышался неясный стон, хруст и что-то вроде рыгания. Клык даже не успел подумать, что бы это значило, когда Сеня — он был единственным, чье имя Клык сумел узнать, — вышел из кустов. Скорее он не вышел, а вывалился. Уже почти неживой, с белым лицом и перекошенным ртом, из которого выливалась какая-то густая ало-бурая масса, на полусогнутых, шатаясь влево и вправо, он словно бы не видел Клыка, хотя прошел от него в паре метров. Пистолета у Сени в руках не было, обе руки он прижал к груди, между пальцами ручейком лилась кровь, а из утробы доносилось не то мычание, не то стон. Ноги сами вели его — похоже, голова у Левого уже отключилась. Не пройдя и двух с половиной метров, он споткнулся о ногу Трепла, ничком рухнул наземь и, цапнув руками мох, забился в мелких судорогах. Неизвестно, что он сейчас чувствовал, только Клык ему не завидовал, потому что глухое мычание, испускаемое Сеней, было не похоже на то, которое издают от блаженства. Затем что-то хлюпнуло у Сени внутри, он приподнял голову, открыл рот, и оттуда вывернулся целый поток какой-то кровавой смеси. Левый обмяк и уронил лицо в образовавшуюся лужу. Больше он не шевелился. Стало тихо и жутко.
С минуту или больше Клык лежал, вслушиваясь в тишину, поглядывая на торчащие из кустов сапоги и окровавленные штаны Правого, на Трепло и Левого, распластавшихся рядом. Птицы, напуганные выстрелами, молчали, но ветер шевелил листву, качал верхушки деревьев, гроздочки краснеющей бузины, неторопливо влек по лазоревым небесам белые, с перламутрово радужным отливом, пухлые облака. Мир продолжал существовать, болото — жить своей жизнью, но уже без Трепла, без Правого и Левого.
Странно, но в первые полторы минуты Клык ничему не верил, даже глазам и ушам. Ему даже казалось, будто все это — страшный сон, в котором главным кошмаром будет пробуждение. Недолго, но казалось. Вдруг вот сейчас вся картинка исчезнет, и окажется, что все это ему привиделось там, в камере смертников. Опять поползет в ноздри и в душу тоскливо душный тюремный запах, опять все эти вертухайские гулкие шаги, лязг замков и решеток, бряканье ключей и бессильное, мучительное ожидание последнего вывода…
И лишь после того, как эти полторы минуты истекли, до него дошло: нет, не сон это — явь! Это в натуре все, получилось! То, о чем только мог мечтать, и даже то, о чем мечтать не мог. Воля! Волюшка родненькая, мать твою за ногу! Падлы, холуи прокурорские, не дышат, а он — дышит. Они думали его по-быстрому спровадить, а это он их спровадил. Один — троих, безоружный — вооруженных… С ума сойти! Безуха!
Клык порывисто вскочил и тут же, охнув, сел. Бедро, которое зацепил своей единственной ответной пулей Сеня Левый и о котором Клык на пару минут забыл, само о себе напомнило. На продырявленных джинсах, которые были выданы ныне покойными гадами, расползалось все шире багровое мокрое пятно. Клык расстегнул штаны, спустил их до колен, глянул.
Навылет прошла. Кость не зацепила, но мяса немало выворотила. И кровь ручьем. Клык слыхивал, будто есть на бедре такая жила, через которую за несколько минут можно кровью истечь. Неужто эту и ковырнули? Неужто придется сдохнуть после того, как все получилось? После того, как вырвался? Нет, еще рано, Клык еще жить хочет.
Свою рубашку рвать Клык пожалел. Дополз до Трепла, выдернул у него из-за пояса тот самый здоровенный нож, которым тот вырубал жерди. Распорол на трупе рубаху, смотал в жгут полотняную полоску, отрубил кусок жерди, расколол пополам, обстругал одну из половинок. Привязал к палочке концы жгута, туго закрутил вокруг бедра повыше раны. Чтоб жгут не раскрутился, примотал его к ноге еще одной полоской ткани. Кровь стала течь слабее, и Клык попробовал забинтовать рану. На обе пробитые пулей дырки пристроил два оставшихся лоскута от рубахи Трепла, сложив их в несколько раз и превратив в подобие подушечек. Для дезинфекции помочился на них, благо было чем, а сверху примотал рукавами от той же рубахи. Может, и выдержат, не промокнут пока. Пощипало, даже подергало, но вроде стало полегче. Правда, нога стала неметь. Ладно, хрен с ней, может, совсем не отвалится.
Покончив с медициной, Клык на двух руках и на здоровой ноге добрался до Правого. Вывернул карманы. Нашлась пушка, которой Правый так и не попользовался, при трех обоймах, небольшой китайский ножик с драконом на пластмассовой ручке, открывавшийся так, как обычный перочинный, но с фиксатором, удерживавшим остренькое, колкое лезвие. Была еще пачка сигарет «LM», правда, на три четверти пустая, и зажигалка из красного оргстекла. Бумажник Клык прибрал, но покамест решил не рассматривать. Успеется поглядеть, если жить будем. Там же, в кустах, нашел пушку, оброненную Левым. Именно из нее Клык получил свою пулю навылет. Странно было на нее глядеть, тепленькую и порохом воняющую. Если б Клыку не повезло, шмальнул бы его Левый тут, на открытом месте. Видать, очень нужно было, чтоб наугад посланные маслинки проросли в этом дурном индивиде.
Когда Клык взялся шмонать Левого, то чуть не блеванул в натуре. Сеню этого вывернуло с кровью из двух концов, и кислый духан от него так и плыл под синим небом. И все же из него удалось достать две запасные обоймы к «макару», кнопочную выкидуху, пачку все того же «LM» с пятью сигаретами, расческу и раскупоренную упаковку какой-то жвачки с тремя пластинками. Бумажника у него не было, лишь кошелек на поясе. Этот кошелечек был поувесистей, но подводить итоги было еще рано.
От Трепла, кроме автомата, пары магазинов к нему и охотничьего ножа, Клык разжился очень ценной вещью — плоской металлической фляжечкой, в которой плескался коньячок. У него же была непочатая шоколадка «Сникерс», прихваченная, как видно, на закуску. По дороге сюда он вроде бы ни фляжечки, ни «Сникерса» не доставал. Небось берег до того времени, когда они все дело сделают, чтоб отметить. У него нашлось аж две пачки «LM», одна — с двумя сигаретами, другая — непочатая. У него, единственного из троих, были часы, дешевые какие-то, тайваньские, но ходячие. И еще бумажник.
Сначала Клык подбил бабки. Наличности оказалось почти лимон в «дереве» и триста баксов. За такие деньги люди на заводах по два-три месяца горбатятся, а эти при себе носят, как на мелкие расходы.
Потом стал разглядывать ксивы. Паспортов ни у кого из троих не было. Только удостоверения. Трепло оказался по жизни Ворожцовым Павлом Николаевичем, Правый — Кузьминым Анатолием Ивановичем, а Левый — Дерюгиным Семеном Алексеевичем. Удостоверения были выписаны от охранной службы фирмы «Русский вепрь», и на них стояла закорючка генерального директора — О. М. Иванцовой. Клык хмыкнул: муж да жена — одна сатана. «Макары» у них числились служебным оружием, а автомат нигде вписан не был. Как они его стали бы объяснять, если б кто в погонах их остановил, — черт знает! Может, соврали бы, что нашли или у злостного бандита Клыка отбили. Все равно не задержались бы надолго у ментов, прокурор бы их в два счета вытянул.
Коньяк Клык пригубил и «Сникерс» попробовал. Как-никак его ведь со вчерашнего вечера не кормили, а от вытекшей из ноги крови сил не прибывало. Покурил, собрав все «элэмки» в одну пачку, а затем решил слегка прибраться. То есть сбросить по одному своих бывших конвоиров в топь. Как он это сделал на полутора ногах (потому как раненую больше чем за половину посчитать было невозможно) — сам удивился. Пришлось жердью доковыряться до воды, а после еще упереться в жмуров шестом, чтоб вдавить их в болото. Сапоги болотные помогли. Когда их вода заполнила, утопили своих хозяев за милую душу. Осталась на поверхности пузырящаяся, как квас, коричневая жижа, а этих мордастых, здоровых бугаев, по девяносто килограммов каждый, будто и не бывало. Кровь еще кое-где осталась, но ее первый дождик смоет, а сюда не скоро доберутся. Трупы, если б остались, могли бы с вертолета разглядеть, если, конечно, есть у здешних начальников такая техника. Удостоверения всех троих Клык без долгих проволочек спалил. зажигалке. Пока они горели, водяное зеркальце над могилой граждан Ворожцова, Дерюгина и Кузьмина закрылось. Концы в воду — ищи свищи.
Распихав все, что добыл, по карманам и повесив автомат на шею, Клык еще разок покурил, чтоб отогнать комаров, потревоженных его похоронными делами. Конечно, американский дым на них не больно подействовал, но все же. Не так уж нынче много крови у Клыка, чтоб ею еще и комаров подкармливать. Самому бы хватило.
Чтоб не мучить пробитую ногу, Клык вырубил из осины рогульку и подставил под левую подмышку.
— Не больно здорово, но куда денешься? Надо куда-то идти.
Куда именно, Клык еще не знал. Затевая свой побег, он не глядел так далеко, потому что не больно верил, будто удастся. На чудо, конечно, надеялся, но уж никак не думал, что все сбудется.
Ноги — своя и деревянная — по знакомой тропке повели Клыка на тот самый заветный островок. К нычке.
Нелегкая вышла дорожка, хоть и шел туда Клык всего полтораста метров. А под самый финиш, можно сказать, совсем рядышком с родным дедовским островком, едва не нырнул навеки.
Получилось все оттого, что Клык поторопился. Перенес тяжесть на костыль-рогульку, здоровую, но ставшую ногу поставил чуть правее, чем нужно. А она возьми да и скользни. Клык по привычке хотел левой опереться, а она — ни в дугу. Ахнуть не успел, как по пояс влетел. И медленно, но уверенно стал оседать в топь.
Не так страшно, как обидно было. Ведь он своим конвоирам такой смерти желал. Надеялся их заманить на эдакое место. А с ними получилось по-другому. Зато самому себе приключение организовал.
Хорошо еще, что не психанул, не задергался, а то пропал бы как дурак. И совсем уж здорово, что на рогульке, на противоположном от раздвоенного конце, оказался крепкий сучок-крючок. Этим сучком-крючком Клык сумел дотянуться до корня какого-то деревца, росшего на островке, зацепиться за него и, перехватываясь, добраться до сухого места. Всех неприятностей было на три минуты, но когда выбрался — дрожь била.
Выбрался и лег трупом. Мокрый и грязный по грудь, с онемелой ногой и одновременно тупо саднящей раной. Сделал глоток коньяку, не помянув добром Трепло, съел кусочек «Сникерса». Дрожь унялась, стало поуютнее, но зато потянуло в сон. А спать было нельзя. Этак можно при таком раскладе и не проснуться.
Со скрипом, но все-таки Клык заставил себя встать. И с тем же зубовным скрежетом он смог проковылять на рогульке еще с десяток метров.
Место он узнал сразу. Специально выбирал три года назад, чтоб не ошибиться. Точно посередине небольшой площадочки между трех деревьев — довольно высоких березок — и старого полусгнившего пня. На этот пень он присел, закурил и задумался.
Брать или не брать нычку? На фиг она теперь нужна? И вообще, куда теперь деваться? Деньги, конечно, кое-какие есть, но ксивы, хотя бы самой дешевой липы, — нет. А без нее в этом году и в поезд не сядешь, и билет не продадут. И куда с раненой ногой деться? Пулевая рана — тут же приберут. Можно, конечно, остаться здесь пожить малость, как дикарь. Но ведь прокурор сюда рано или поздно явится. До завтра, может, и потерпит, но потом, если у него еще остались мальчики вроде тех, что с Клыком ходили, уже с утра прочешет болото от и до. А может, и не вытерпит, прямо сейчас команду пригонит. Если уже не погнал. Кто его знает. Если у Иванцова есть хорошие знакомства, так у него и вертолет появится. Теперь ему терять нечего и денег жалеть не приходится. Сам в болото полезет, если что. В общем, здесь покою не будет, это надо усвоить наглухо.
В родные Марфутки податься, что ли? Десять верст пешочком в доброе старое время Клык проходил за два часа, не больше. Но сейчас, если раньше не помрет, то дойдет только к вечеру. И к кому там стучаться? К участковому, который небось весь прошлый приезд Клыка на родину запротоколировал и отослал по начальству? В свой старый дом, к бабке Аверьяновой? Примет, поди-ка, если жива еще. Только туда-то прокурор небось уже сейчас людей послал. Ждут-с.
Выходит, все опять без толку? Вроде и на воле, а опять в тюрьме. И вышка никуда не делась, по-прежнему приходится сидеть и ждать, когда придут и убьют.
Впрочем, можно и не ждать. Три пушки под рукой, хоть сейчас мозги себе вышибай. Простенько и со вкусом. Пожил два часа на воле — и хватит. Клык даже ухмыльнулся, правда, зло и криво. Кажется, теперь было даже похуже, чем в тюряге. Там только и жил этой мечтой о воле, а теперь вот она, воля, — и никакого выхода… Ну, нет! Клыка эти падлы еще не знают. У него нынче, граждане начальники, до хрена патронов. Можно еще пострелять, отвести душу. Приходите и берите, если хотите, только завещание составить не забудьте.
А нычка? Так и будет тут сто лет лежать? Ни хрена подобного! Если прокурор пришлет сюда своих, то весь островок перекопает, а нычку вытащит. И сорвет банчишко начисто. Даже Черного, наверно, не побоится… Стоп! Черный-то ведь ни фига не знает. Конечно, ему ж ничего не говорили. Прятали от него Клыка и даже кликухи его вслух не произносили. А вот если б Клык принес нычку Черному и покаялся бы, да открыл бы ему глазки на другана-прокурора, то Черный, может, и простил бы… Хотя вряд ли. Скажет эдак: «Спасибо за информацию!», а потом в асфальт закатает. Или будет держать где-нибудь в подвале, чтоб прокурора свидетелем припугивать. Ни того ни другого Клыку не хотелось.
Опять ерунда: оставить нычку означает отдать ее прокурору, а если забрать с собой, то куда с ней деться?
Голова болеть начинала, тело — слабеть. Подташнивало. Должно быть, кровушки вытекло немало, да и сейчас помаленьку сочится небось. Еще чуть-чуть подумать, поломать башку — и с места не сдвинешься. Чем без толку думать, сидеть и дожидаться, надо топать. Так оно по-русски. А идти надо туда, куда сердце тянет.
Оно потянуло Клыка к дому, в Марфутки…