Агенство Лимека находилась в старом, довоенной постройки, обветшалом здании с толстыми стенами из красного кирпича. В этом районе, на восточной окраине делового центра, было много таких домов, уцелевших, но так толком и не отреставрированных после бомбежек. Первые этажи в них отводили под аптеки и писчебумажные магазины, а выше размещались офисы нотариусов и адвокатов, бухгалтерские конторы и аудиторские компании, курсы для секретарей-машинисток, бюро переводов и прочие фирмы и фирмочки, выброшенные на мель волнами большого бизнеса с Маймон-авеню.

По заплеванной деревянной лестнице — лифт, как всегда, не работал — Лимек поднялся на пятый этаж и, миновав «Айру Гринберга, консультации по налогам» и «Мадам Зору, психотерапевта и медиума», толкнул дверь с надписью «Детективное агентство А.Лимека».

— Добрый день, шеф, — сухо приветствовала сыщика Абигайл Фешт, его секретарша, бухгалтер и глас рассудка в одном лице. — Могу я поинтересоваться, где вы были в первой половине дня?

— Привет, Абби, — рассеянно кивнул Лимек, бросив шляпу на вешалку и выпутываясь из пальто. — Конечно, можешь.

Абигайл неодобрительно поджала губы — у нее постоянно было такое выражение лица, будто она вот-вот чихнет. Ей не было еще и тридцати, но Абби искренне считала себя старой девой и старалась держаться соответствующе. Любую фамильярность она расценивала как вызов добропорядочности. А еще Абби красилась хной.

— Есть что-то новенькое? — спросил Лимек, пригладив волосы пятерней.

— Звонил господин Якоби, интересовался ходом расследования. И пришел счет за отопление. Восемьдесят два талера. Это уже за два месяца.

— Так-так... — сказал Лимек. — Передай Якоби, что его супруга чиста, как первый снег, и выставь счет за... ну, скажем, двенадцать часов слежки. По семь талеров в час. И посчитай, сколько я тебе задолжал.

— Шеф, вы собрались дать мне расчет? — скептически уточнила Абби.

— Вот еще! — ухмыльнулся Лимек. — Так легко ты от меня не отделаешься.

— Тогда в чем же дело?

— Вот что, Абби... Не принимай больше новых заказов, хорошо? Я буду плотно занят ближайшие недельки две. А может, и все три...

— О нет! — притворно ужаснулась Абигайл. — И как я все это время буду сдерживать орды клиентов, которые каждый день ломятся в нашу дверь? И что я скажу Якоби, который не сегодня-завтра застукает свою благоверную в постели с мясником?

Ум Абби напоминал арифмометр — такой же точный и холодный; в смысле сексапильности она вызывала у Лимека те же ассоциации, а вот ее попытки острить наводили на мысли об избытке желчи в организме.

— Очень смешно, Абби, — сказал Лимек. — На сегодня ты свободна, можешь идти домой.

Абигайл обиженно фыркнула. Задержавшись уже на выходе, она сообщила:

— Вы должны мне сто семьдесят два талера и сверхурочные за прошлую субботу, — после чего хлопнула дверью. Из коридора донеслось гневное стаккато ее каблуков.

Заперев дверь на ключ, Лимек подхватил портфель и прошел в кабинет. Портфель он положил на стол, устало рухнул в кресло и, закрыв на минутку глаза, помассировал пальцами виски. У него начинала болеть голова. Развернув кресло к окну, Лимек дернул за шнурок и раскрыл жалюзи.

Небо над Авадоном затянуло тучами, обещавшими ночной снегопад. На город опустились сумерки, подсвеченные белым заревом Фабрики и буйством неоновых вывесок Ашмедая. «Белые воротнички» из Маймона постепенно заполняли улицы, устремляясь на другую сторону Фабричного проспекта, в крошечные, но уютные квартирки в высотных домах Левиафании. Это надо было сделать поскорей, до того, как Фабрика изрыгнет из своего чрева дневную смену рабочих — грязных, усталых и злых, и эта серая масса устремится в трущобы Вааль-Зее, а навстречу ей двинется вечерняя смена, в таких же серых спецовках, с одуревшими от недосыпа глазами, забиваясь в вагоны надземки и свешиваясь с подножек трамваев... Авадон готовился к кошмару вечернего часа пик, и из первой пробки уже доносилось раздраженное кряканье клаксонов.

Лимек закрыл жалюзи и зажег настольную лампу. Из портфеля он вытащил сегодняшнюю добычу: свернутый вчетверо «Авадонский вестник» и пухлую картонную папку с копиями личного дела инженера Персиваля Петерсена и учетной карточки мастера-наладчика Ганса Мёллера.

(Магда, подружка Залески, оказалась мышеподобным «синим чулком». На Эдека она смотрела с обожанием и просьбу его выполнила беспрекословно, только хлопнув разок ресницами, такими длинными, что они задевали толстые линзы очков. Пока Магда делала копии, Лимек даже попытался представить, что получится, если ее миниатюрную фигурку вытащить из бесформенного платья, снять очки и распустить волосы, предварительно их хорошенько вымыв; могло получиться очень даже неплохо).

Сперва Лимек взялся за карточку Мёллера. Он не работал в Политехникуме, а только занимался обслуживанием экспериментального оборудования, и сведений в карточке было немного. Август Мёллер, пятьдесят шесть лет, не женат, не судим, на производстве работает с восемнадцати лет. Проживает по адресу: Вааль-Зее, улица Прощенных, 23, квартира 6, комната 5. Значит, коммуналка.

Лимек попытался представить себе Мёллера: две трети жизни у станка, начинал простым рабочим, выбился в бригадиры, побыл (но недолго) начальником смены, повидал семь завпроизводством и трех директоров цеха, выучился (заочно) на мастера-наладчика, а в награду получил комнату в коммуналке и перспективу одинокой старости. Отупение от монотонной работы и жуткая обида на фабричное начальство. Этого визиткой Ксавье не возьмешь. Этому надо давить на самолюбие и профессиональную гордость.

А теперь самое интересное... Лимек подвинул к себе досье Петерсена.

Покойному П.Петерсену было сорок четыре года. В семнадцать он окончил гимназию и потерял обоих родителей при инциденте в Сатаносе. Оказавшись в буквальном смысле на улице в разгар экономической депрессии и накануне войны, юный Персиваль умудрился избежать призыва в армию и поступил в Политехникум, став стипендиатом фонда Кирхера. На третьем курсе он женился на Марианне Унтерслак, секретарше профессора Фоста, которая была на шесть лет старше его. Через год у них родилась дочь, ребенка назвали Альбиной. В двадцать два Петерсен защитил диплом магистра и, чтобы прокормить семью, устроился технологом на Продкомбинат, а полгода спустя (по протекции профессора Фоста) — инженером-связистом в Алхимическую лабораторию. К двадцати пяти годам он нашел работу по специальности, и тут в его биографии возникла лакуна в восемь лет: инженера взяли в закрытое конструкторское бюро при Фабрике.

Лимек сделал паузу и закурил, откинувшись на спинку кресла и глубоко затянувшись сигаретой.

Про закрытые КБ он кое-что знал. Научно-исследовательские центры тюремного типа, занятые разработкой секретных проектов Министерства Обороны. Спинной мозг Фабрики. Камеры-кельи, двухэтажные нары, решетки на окнах, надзиратели, подписки о неразглашении, двенадцатичасовой рабочий день, усиленный паек и разрешение на выход за фабричные стены на Пасху и Рождество. Поговаривали, что эти компоненты для успешного мозгового штурма придумал лично канцлер Куртц. Так ли оно было на самом деле — никто не знал; во всяком случае, система работала, на деле доказав эффективность.

Ученые и инженеры обычно попадали в закрытые КБ через подвалы «Трискелиона»: арестованные за неблагонадежность, они оказывались перед выбором между тюремным сроком или искуплением вины через аскезу самоотверженного научного поиска. Но Петерсен завербовался по контракту — добровольно.

Лимек покачал головой и вернулся к чтению.

В тридцать три года Петерсен вернулся в альма-матер и, неведомо за какие заслуги, получил собственную лабораторию. С этого момента карьера Петерсена ровно и гладко пошла вверх. Инженер начал читать курс кибернетики и приступил к кандидатской диссертации о волновых процессах в человеческом мозге, выбрав научным руководителем профессора Фоста. Выбил грант на исследования для Алхимической лаборатории. Купил домик в Бельфегоре...

Четыре года спустя, во время Большого Шторма 46-го года, погибла Марианна Петерсен. Семнадцатилетняя Альбина попала в Азилум, где провела три года, ни с кем не разговаривая и глядя в обитую войлоком стену палаты. В досье были копии счетов из клиники и закладной на дом (Петерсену дорого встали консультации ведущих светил психиатрии) и даже копия медицинской карточки его дочери. Некий доктор К.Меерс вывел Альбину из транса. Чтобы рассчитаться с долгами, Петерсен вновь заключил контракт с Фабрикой — на сей раз на внештатную разработку и производство нового оборудования для башни Сарториуса.

Что именно разрабатывал Петерсен, в контракте не упоминалось. Лишь один раз в служебной записке мелькнуло упоминание об «аппарате Петерсена»: тестированием модели занимался мастер-наладчик Мёллер. И всё.

Лимек поднялся и с хрустом потянулся. От долгого чтения у него болели глаза и покалывало в затылке. Подойдя к бару, он плеснул в стакан джина из квадратной бутылки. За окном в зимних сумерках падал снег. Сегодня ветер дул со стороны Люциума, и поэтому снег походил на мелкую бурую пыль. Все окна в доме напротив были темными, снег ложился на пустую улицу мягким ковриком, в рыжем свете фонарей напоминающим плесень.

Лимек сделал большой глоток, и по всему телу разлилось живое тепло. Только внизу живота остался холодный скользкий комок льда...

В сорок шестом погибли многие. Нет, не так: многие ушли, не выдержав шторма. Оставшиеся потом говорили, что ушли те, кого никто не держал на этом свете. Предрасположенные к суициду. Лимек в это не верил. Это была чепуха — оставшиеся завидовали ушедшим. Позже газетчики окрестили ту ночь сорок шестого года Ночью Белого Пепла...

Кстати, о газетчиках. Лимек присел на край стола, взял телефон и набрал номер.

— Это Лимек. Завтра, в полпервого на бульваре Фокалор, возле моста короля Матиаса. И захвати камеру.

Он повесил трубку и залпом прикончил джин.