Глава двадцать девятая

Я сел на травку, откинул капюшон жреческого балахона, подставив лицо жарким лучам полуденного солнца. Отвязал меч и положил рядом. Вургр не последовал моему примеру. Он продолжал торчать сбоку и чуть поодаль серым огородным пугалом, раскорячив тощие руки. Словно ждал подвоха. Например, что я вдруг ни с того ни с сего наброшусь.

— Очень нужно… — пробормотал я.

— Зачем мы здесь? — осторожно спросил вургр.

— Свежий воздух. Зелёная травка. Полное успокоение для души.

— Разве у ниллганов есть душа? — хмыкнул он.

— Конечно же, нет. Я пошутил.

Вургр осторожно подобрал под себя ноги и угнездился на почтительном расстоянии. Это он в гончарне, при Оанууг, мог хорохориться. Оставаться наедине со мной было ему не по сердцу.

— Я не люблю всего этого, — сказал он. — От свежего воздуха у меня кружится голова. Отвык, наверное. Раньше мог спать на голой земле, укрывшись какой-нибудь шкурой. Теперь мне спокойнее зарыться в звериную нору. Я открою тебе секрет. Запомни, ещё пригодится — ведь я у тебя не последний вургр… Ночью мы беспомощны, как дети. Чтобы найти жертву, нам нужно вылезть из норы, войти в город, долго рыскать по его улицам. И всё это время — на открытом воздухе. От этого разламывается голова, плавятся и каплют из ушей остатки мозгов. Если бы дозорные не трусили, ни один человек не погиб бы от рук вургра… И солнце я ненавижу. От его света у меня чешется тело.

Я покосился на его тусклое лицо в обрамлении добротной, ухоженной бороды. И в самом деле, по меньшей мере полгода этой кожи не касались прямые солнечные лучи.

— Извини, — сказал я. — Хотелось сделать тебе приятное.

— Ты измучил меня, ниллган. Мой слабый разум когда-нибудь лопнет от твоих загадок… Зачем тебе делать мне приятное? Жаль, что той ночью ты не прикончил меня. Это было бы приятно всем. И твоей женщине, которая ночами не спит от страха передо мной, что бы мы оба ей ни толковали, ибо слова мужчины всегда недоступны пониманию женщины. Она трясётся, как жёлтый лист на умирающем дереве, и шлёт молитвы первоматери Эрдаадд, чтобы та наутро привела тебя к её порогу. Было бы приятно и тебе, которому претит добывать для меня свежую человеческую кровь в подземельях Эйолудзугга. И твоему хозяину Луолруйгюнру, который надеется, что я оставил его в покое…

— Разве ты не отступился от своего?

— Это невозможно, ниллган. Подумай сам: что мне ещё нужно от жизни? Здоровье? Его я утратил навек, едва только вауу сомкнул свои жвалы на моей шее. Богатство? Оно никогда не значило много для меня. Всё, что нужно, я и так возьму у этих рабов на рыночной площади. Обмотаю шею тряпкой и возьму… Дети? Открою тебе второй секрет: вургру не интересны утехи с женщинами. Поэтому я никогда не посягну на лоно твоей горшечницы.

— Я не так страшусь за её лоно…

— Выслушай тогда секрет третий: сытый вургр никому не страшен. В нём пробуждается человек, ему противно даже думать о своём промысле. И вдолби эту мысль горшечнице. Я принесу тебе подходящую палку, если она не разумеет человеческих слов… Что же тогда мне остаётся? Только одно — власть.

— Престол империи?!

— Он самый, ниллган. Но если ты думаешь, что я сколько-нибудь серьёзно способен домогаться самой большой кровати в Эйолияме, то ты и вправду безмозгл. Даже если произойдёт чудо, Солнцеликий издохнет, а я опережу всех… того же Одуйн-Донгре… Я не проживу и дня, как меня загрызут юруйаги. Они — те же вургры, только их алчность не зависит от голоса желудка. Эта свора выпьет кровь из всякого, кто окажется на престоле. Пока все они согнаны в одну казарму Эйолудзугга — они заодно. Но каждый, кто возвысится над ними, обречён отныне быть их добычей. Ты, должно быть, не знаешь, что Элмайенруд даже во сне не расстаётся с мечом. Он потому и удержался во главе своры, что умеет спать с открытыми глазами и стрелять из арбалета на любой шорох прежде, чем разглядеть, кто же там шуршит. Последний верный пёс Луолруйгюнра…

— Разве он и вправду безразличен к власти и так предан Солнцеликому, как не устаёт повторять?

— Зигганы обычно не лгут. Ты уже довольно давно среди живых людей и должен был бы это уяснить. Элмайенруд действительно предан Луолруйгюнру с потрохами. И он действительно не жаждет власти. Он безнадёжно болен.

— По нему не скажешь!

— Мы все больны, кто-то меньше, кто-то сильнее. В этом мире безупречно здоровы только мертвецы… и ниллганы. Эта болезнь неизлечима и следует за нами от колыбели до могилы. Жрецы из рода Дзеоллов называют её «оюназуу» — «след призрака». Мы помним, кем были раньше, или кем были в другом отпечатке этого же мира, или кем будем после того, как умрём.

— Что это значит?!

— Я не жрец и вряд ли смогу объяснить. Дело в том, что этот наш мир — не первый. Он уже существовал здесь, и не раз. И все мы уже топтали эту землю когда-то. Но были в тех мирах — другими.

— Переселение душ?

— Не так, ниллган. Наши души всегда привязаны к нашим телам, и то, что они могут путешествовать — байка для несведущих. Если бы душа зиггана поселилась в теле смрадного козла, тот не стал бы колотить рогами в ограду, а обсуждал бы с хозяином цены на выделанные шкуры… Когда-то здесь был Первомир.

— Ты хочешь сказать — Прежний Мир, откуда пришёл Мбиргг?

— Нет, другое. Первомир — это истинный мир, который существовал, пока боги не затеяли свою странную игру. И все мы в нём были — те, кто сейчас юйрзеогр, и те, кто сейчас раб. А потом Первомир исчез. Всё заканчивается — и он закончился тоже. Но боги не насладились игрой и заново расставили фигурки. И мы снова появились на той же земле и зажили новой жизнью. И снова исчезли. Но боги продолжили игру. Не спрашивай, зачем — быть может, они хотят создать мир, который будет лучшим из всех миров. А скорее всего, просто увлеклись… И так много-много раз. Мы все — лишь тени Первомира, о котором забыли даже боги, затеявшие игру. Но мы помним, что было с нами в предыдущем мире, что было с нами две пясти миров тому назад, а некоторые помнят и Первомир. Кто-то помнит весьма неплохо, а кто-то смутно и даже не понимает, что за кошмары мучают его по ночам. Отчего, по-твоему, плачут дети, покидая утробу женщины? Они помнят все свои жизни и не желают новой…

— И что же Элмайенруд?

— Никто не знает, что же такое он помнит, но он помнит это очень хорошо. Элмайенруд изнурён приступами «оюназуу». И его тошнит об одной мысли о власти. Он потому и караулит Луолруйгюнра, чтобы тот как можно дольше удержал престол под своей задницей, потому что сам, будучи первым в очереди юруйагов, не хочет на него садиться. А ему придётся, рано или поздно придётся! Говорят, ты странный ниллган, но очень хороший… может быть, как раз потому, что странный… Но даже ты не совершенен, и когда-нибудь Бюйузуо доберётся до шеи Луолруйгюнра, и наступит черёд Элмайенруда нацепить на себя агзау, эрлмиэ и югдмид… либо умереть. Кто там следующий по очереди? Лумвуймадз, кажется; этот будет не прочь. Покрасит патлы в белый цвет, натрёт извёсткой харю — и готов юйрзеогр Лумвуймадз Луннобрылый… Помнишь, я говорил тебе, что жрецы вызывают ниллганов из праха своими заклинаниями. Но и нас тоже кто-то вновь и вновь поднимает из могил.

— Кто же?

— Если бы я знал, ниллган, если бы я знал… — Он оскалился и мерзко причмокнул. — Может быть, Дзеоллы. Может быть, всё же боги. Боги любят пошутить над людьми. Боги любят играть людьми. Но до них мне не добраться, увы… О! Кажется, я придумал, что могло быть мне особенно приятно.

— Что же? — полюбопытствовал я.

— Давай захватим дворец Эйолияме!

Я расхохотался.

— Как это?

Серые губы вургра тоже дрогнули в слабой улыбке.

— Чего проще! Как это у вас, у ниллганов, говорится: в задницу Лумвуймадза! Ты берёшь на себя юруйагов, прежде указав мне дорогу в покои Солнцеликого. Поверь, мне даже меч не понадобится: Луолруйгюнр от страха захлебнётся в собственном жидком говне, когда увидит перед собой живого вургра… И престол будет моим. Ты повергнешь свой меч к моим ногам. У нас хорошо получится.

— Хорошо — для кого?

— Для меня. Мне не нужно будет жить среди рабов, самому прикидываться рабом, чтобы сохранить мою драгоценную жизнь. Ведь я — тоже сын юйрзеогра! Потом — для тебя. Что ты теряешь? Бездарного, слабовольного сумасброда, обуреваемого причудами и капризами. А что обретаешь? Мудрого и сильного вождя. К тому же, я сделаю тебя не просто ниллганом, но и верховным жрецом.

— И сбудется мечта идиота, — фыркнул я.

— Что? — не понял вургр.

— Так, ерунда… А ещё для кого это будет хорошо?

— Разве мало?! Я не помню случая, чтобы юруйаг, домогаясь трона, думал о ком-то помимо себя.

— Я тоже… Хорошо, что дальше?

— Дальше? — Он смутился, почесал бороду. — Дальше я ещё не придумал.

— Дальше вот что, — сказал я. — Все наёмные убийцы со всех сторон света сговорятся и накинутся на тебя. Это сейчас каждый прорубает дорогу к престолу только для своего повелителя. Но когда на престоле окажется вургр, сначала они захотят очистить святое место от скверны. А уж потом станут разбираться между собой… Узнав о смерти Луолруйгюнра, на дворец приступом пойдёт войско во главе с Эойзембеа-Беспалым, потому что никого другого над собой этот убийца не признает. Во всяком случае, пока ему не отсыплют больше, чем покойный. У тебя есть чем вознаградить Беспалого? И, между прочим, всех его сотников?.. Одновременно с запада и востока сюда ринутся бешеные племена буммзигганов, потому что некому будет стеречь рубежи, а в мутной воде можно выловить крупную рыбу, и вожди этих людоедов не так глупы, чтобы того не понять. А ведь я ни слова ещё не сказал о верховном жреце Дзеолл-Гуадзе…

Вургр нагрёб в пригоршню земли вместе с травой, поднёс к лицу.

— Странно, — промолвил он задумчиво. — Это не вино, не мускус, не драгоценный камень. Всего лишь чья-то невесть когда перегнившая плоть. Что в ней особенного? Отчего все рвутся обладать ею? Ведь одному только жадному никчёмному сорняку есть корысть в том обладании… Ты задал мне задачу, ниллган. Трудную задачу. Но поверь, скоро я сообщу тебе решение.

— О чём ты? — спросил я рассеянно.

— О приятном, — помедлив, ответил вургр.