Глава восемнадцатая
… Спецсеминар по единоборствам. Самый оживлённый и многолюдный. Место действия — просторный, ослепительный зал площадью никак не меньше гектара, который горделиво именуется «Палестра». Его охотно посещают не только «ланспасады», но и просто сотрудники Центра. Впрочем, «ланспасады» обучаются в сторонке. Хотя бы по той причине, что для них это не игра, не времяпровождение, а будущая работа. Да и гипнопедическая подготовка у нас, очевидно, не в пример более жёсткая. Нужно ли какому-нибудь программисту или бухгалтеру знать, что «этот же захват, но проведённый более энергично, с давлением большого пальца левой руки на артерию, приводит к потере сознания противником, а будучи выполнен с коротким, но сильным ударом большого или среднего пальца правой руки в технике «атэми» в точку «инсё», гарантированно повлечёт за собой мгновенную смерть оппонента»?..
Мастера сменяют друг друга. Мы постигаем искусство традиционного японского фехтования на мечах — кэндо, на алебардах — нагината, на изострённых копьях — яри. С иронией примериваемся к сельскохозяйственным орудиям…
— Если у вас в руках меч, а у нищего крестьянина — то, чем он убирает свой скудный урожай, — усмехается мастер Цхай, — шансов у него будет немного… против таких могучих бойцов, как любой из стоящих передо мной!
В руках у него два маленьких серпа-кама. Он жестом приглашает всех желающих атаковать его. У меня особой охоты нет, зато есть у Кентавра и Апостола. Оба крутят мечами, как вертолёты несущими винтами, орут для устрашения… получают по глубокой царапине и, шипя от боли, отступают. Мастер Цхай отбрасывает серпы и поднимает с пола цеп-кусари.
— Ты! — показывает он на меня.
Я делаю вид, что не понимаю обращённых ко мне слов. Ланспасады, злорадно хихикая, выталкивают меня вперёд. Каждый должен нести свой крест в одиночку… Я собираюсь с духом, аккумулирую все внутренние резервы, глубоко дышу, превозмогаю дрожь в коленях, обливаюсь холодным потом, словом — изо всех сил прикидываюсь бесстрашным истребителем оборзевших колхозников. Исторгаю из груди боевой клич — нечто среднее между мяуканьем котёнка и криком роженицы. Все лежат. Мастер Цхай морщится, словно ему поднесли стакан неразбавленного одеколона, и обречённо разводит руками. Дал же бог ученичка…
Хороший момент для атаки! Я тычу остриём меча в незащищённую грудь наставника и… остаюсь без оружия. Да ещё получаю вполне реальной цепурой по ногам. Спасибо, что не по башке.
Всё равно больно! Очень больно, мать вашу!..
Я корчусь на дощатом полу «Палестры», надо мной стоит зверь-мастер, угнездив свою вонючую потную ступню на моей шее, и объясняет, какие ошибки допустил этот поверженный засранец. Это я — поверженный засранец. А как ещё меня назвать?
Зачем мне это надо? Зачем, Господи? Ведь любопытство не входит в число семи наказуемых Тобой смертных грехов! Или я что-то прозевал?
Не надо мне ваших приключений. Ничего не надо. Просто отпустите меня домой. Маришка, я хочу к тебе!
Мой меч валяется на полу. Ничего не стоит вытянуть руку и подхватить его.
И что я буду делать с ним дальше? Зарежусь на глазах у гогочущей публики?
Тварь я дрожащая или право, блин, имею?!
Лучше умереть стоя, чем жить в коленно-локтевой позе!..
И прочая хрень.
Хватаю меч, змеёй выворачиваюсь из-под ноги мастера и вонзаю оружие ему в задницу.
Ланспасады, сволочи, делают общий выдох.
Мастер с неподобающим его статусу криком «ы-ы-ыыы!!!» бегает вокруг меня, держась за афедрон.
Ну, в общем, меч не такой уж и острый…
Я сижу, подобрав под себя ноги. Как говорил Михал Михалыч, который Зощенко — держусь индифферентно, валяю ваньку.
— Никогда, никогда, — и в этой ситуации умудряется поучать аудиторию мастер Цхай, перемежая свои рацеи всё там же низменным «ы-ыы…», — никогда не оставляйте в живых поверженного засранца… в особенности когда он такой засранец! Чтобы не получить мечом в жопу… ы-ы-ыыы!!!
Самое приятное происходит, когда свербёж в его пораненной заднице немного отступает.
Мастер Цхай поднимает всех на ноги. Величественным жестом приглашает меня выйти из строя. «Убьёт, — мелькает в моей голове. — Или, что во стократ страшнее, заставит двести раз отжаться!»
Вместо наказания мастер низко кланяется мне.
— Благодарю за науку, господин Змиулан, — говорит он. — Гордыня — один из семи христианских смертных грехов…
Ну, ты, Господи, шутник. Оказывается, ты его хотел наказать, а не меня…
Я вершу ответный поклон, ощущая себя воздушным шариком, который сейчас лопнет от вышеупомянутого смертного греха.
Далее следуют: явара — искусство наносить повреждения голыми руками, ногами и головой; набившее оскомину каратэ — то же самое, но без захватов и бросков; более экзотическое айкидо — мне нравится; и совсем уж диковинная капоэйра — мне активно не нравится, никогда не любил акробатику…
— Выполняй! — приказывает мастер Аминов.
Передо мной — дюймовая доска. Нормальное, гладко оструганное дерево. Я различаю каждый слой, каждую заусеницу, каждый сучок. Я не должен ненавидеть эту доску, не должен воспринимать её как своего злейшего врага. Я должен просто разбить её. Левым кулаком.
Зачем мне всё это… впрочем, я уже задавал себе этот вопрос и не получил вразумительного ответа.
Кулак медленно, преодолевая сопротивление воздуха, который делается вдруг упругим и вязким, как вода, борясь с сопротивлением отстающих от движения костей и мышц руки, идёт вперёд. Как баллистическая ракета из шахты.
Я не чувствую боли. Я не чувствую доски. Я не чувствую ничего.
Кулак проходит сквозь дерево, как сквозь тугой воздух, и останавливается, когда руке больше некуда тянуться.
Я только что разнёс вдребезги кусок добротного дерева левым кулаком.
— Следующий! — слышу я голос мастера Аминова.
Отхожу в сторону, как сомнамбула.
Это сделал не я… не совсем я.
Мне не дают опомниться и как следует осмыслить происходящее.
Чтобы закрепить во мне веру в собственные силы, мастер Аминов приглашает учеников из числа сотрудников Центра напасть на меня. По двое, по трое. Вдесятером. Пересмеиваясь, делая воинственные жесты и корча зверские гримасы, на меня надвигается толпа программистов и бухгалтеров. Ничего нет проще, как сражаться с толпой. Им нечего мне противопоставить, кроме дебета-кредита и кобола-фортрана. Они больше мешают друг другу, чем угрожают мне. Едва начинается схватка, я сразу же угадываю наперёд их намерения и вижу, как мне с ними совладать. Я выдёргиваю из оравы одного за другим и укладываю наземь, как снопы. От переломов, даже от синяков моих противников оберегает лишь то, что я сдерживаю свои контратаки. Честно говоря, не знаю пределов этой пробудившейся во мне силы. Ни разу ещё не бил в полную руку. Здесь нужна злость. Откуда её почерпнуть? Нет у меня злости на незнакомых, ничего дурного мне не сделавших моих потомков. Да и вообще, трудно это — бить человека. Не умею.
— Рожу, рожу опять забыл! — сетует мастер. — Ну кто же с такой душевной, интеллигентской рожей даёт сдачи? Кто поверит, что у тебя есть боевые навыки и намерение дать агрессивный отпор?! Рожа, запомни, Змиулан, запомните все, должна быть самоуверенной и наглой! Никакой доброты, никакого гуманизма, никакого человеколюбия… никаких иллюзий у противника! Наглая, безобразно наглая харя — вот что должно у вас быть, вместо ваших девичьих мордашек!..
Что ещё? Дзё дзюцу — фехтование на ошипованных дубинках. Хасами-дзюцу — употребление ножниц и прочих маникюрных принадлежностей для причинения ущерба здоровью противника. Камисори-ваза — фехтование бритвой… Положительно, эти японцы готовы убивать всем, что под руку попадёт!
На заднем дворе «Палестры» мы изучаем луки и арбалеты. У японцев и на это есть своё решение: сягэи — скоростная стрельба из лука. Настоящий боевой лук — не игрушка, никому не удалось совладать с ним с первого раза. Ноют отбитые тетивой пальцы. Стрелы летят куда угодно, только не в мишень.
— Плохо, — говорит мастер Янушкевич. — Никуда не годится. Один выстрел в минуту — показатель для умирающей старухи, а не для классного лучника. Хороший стрелок-самурай мог выпустить девять стрел в минуту, а эльф — и все пятнадцать!
— Эльфов не бывает, — ворчит коллега Терминатор, растирая багровый кровоподтёк на запястье.
— Много ты знаешь, — бросает через плечо наш отличник, коллега Апостол.
Мастер Янушкевич поднимает кем-то брошенный лук. Поправляет заплечный колчан. Щурится, глядя на тающую в лучах бьющего ему прямо в глаза бешеного солнца.
— Прошу считать, — командует он.
И со страшной скоростью начинает палить из лука, как ковбой из винчестера. Нет, даже быстрее.
— Двенадцать! — шепчет потрясённый Терминатор. — Двенадцать в минуту, и всё в самую тютельку. Ни хрена себе! Эх, нам бы такого киллера, я бы здесь не парился…
— Неплохо, — выставляет сам себе оценку мастер Янушкевич. — Если вы научитесь хотя бы азам этого древнейшего искусства — я буду потрясён. Но на самом деле моя главная задача — научить вас не стрелять из лука, а отражать стрелы мечом и руками. В реальной обстановке в вас непременно хотя бы раз выстрелят из лука или арбалета. И вы должны знать, что делать. Мы изучим основы ядомэ — японского искусства отбивать стрелы. Надеюсь, это поможет вам выжить. Хотя статистика неутешительна. Против зигганского арбалетного болта ядомэ помогает слабо…
И снова кэндо.
У нас новый мастер. Надеюсь, не потому, что прежний получил рану в задницу.
— Вспоминаем самурайский удар «паучьи лапы»! — командует мастер Семибратов.
И мы вспоминаем. Наши бритвенно-острые мечи рубят собачьи головы воображаемых врагов.
— А теперь — «муадалбейм», излюбленный удар Кухулина!
В арсенале Кухулина, если верить сагам, была чёртова уйма боевых приёмов. Практически все они нам известны. Но мне кажется, что из семинаристов лишь я один знаю, кто такой был этот Кухулин…
— Положить мечи!
Выполняем приказ. В «Палестре» непривычно пусто, остались одни только ланспасады.
— С этого момента мы прекращаем работать с японскими мечами дайто и утигана. Перед вами — большой зигганский меч «гузуаг». Это не менее опасное и изысканное оружие, намного опередившее своё время. Вы уже слыхали поговорку про сакраментальную пушинку на лету. Так вот: гузуаг рубит всё. Дерево, железо, пушинку, голову… Коллега Апостол, раздайте мечи. Осторожно, они боевые, можно порезаться… Каждый из вас должен сродниться со своим гузуагом. Вы будете спать с ним, есть с ним, посещать с ним туалет. Ваши руки должны полюбить этот меч. Обе — что правая, что левая. Потому что в бою вы можете лишиться руки, но не можете лишиться меча. Это ваше первое, лучшее и единственное средство не умереть сразу…
