Глава тринадцатая

— Умывать Солнцеликого!

Император нагишом сидел на трёхногом табурете, дремал, прикрыв глаза, клевал носом и временами пытался почесать яйца. Я стоял за его спиной, с гузуагом на плече — бдил. А вокруг творили своё священнодействие постельники, умывальщики и брадобреи. Пока один извлекал из серебряного таза с тёплой водичкой одну ногу императора, другой уже стоял наготове с полотенцем, а третий лелеял тонкую шерстяную ленту, чтобы обмотать вокруг царственных ступни и икр. Временами какой-нибудь мойдодыр плескал в рожу императору ароматической жидкостью — тот фыркал, жмурился и вяло порывался наотмашь съездить докучавшему по сусалам. Улучив момент, набегал чесальщик и проводил костяным гребнем по седому колтуну. Император сипло взрявкивал: «Чего ждёшь, ниллган? Убей этого злодея!» Я не шевелился. Император всего лишь мрачно подшучивал. Да и убивать по чесальщику за утро — бессмысленное занятие. Всех не изведёшь…

— Одевать Солнцеликого!

Кряхтя, морщась и жалуясь на судьбу, Луол поднимался с табурета, который немедля уносили с глаз долой. И то — нечего императору рассиживать, когда за утро накопилось столько государственных дел!.. Первый постельник ловко натягивал на царственные чресла расшитую сакральными орнаментами гимру, прилаживал кожаный передник «оорамд»… ядовитые на язык юруйаги, я слышал, называли его «оорамр», что переводилось как «последний страж спереди»… опоясывал широким, в две ладони, шёлковым поясом и тут же отскакивал, чтобы уступить место другому, с декоративным панцирем наперевес. Ну, декоративный-то он декоративный, а ни стрелой, ни кинжалом эту дублёную по особой технологии, обшитую бронзовыми бляхами кожу белого носорога из долины Лэраддир не пробить… На шею Луолу надевали «агзау» — нашейный обруч из витого золота, какой в традиционной археологии принято называть гривной; затем «эрлмиэ» — знак богоподобной власти, какой-то тёмно-зелёный драгоценный камень, огранённый в форме паука, на тяжёлой плоской цепи; на голову водружали «югдмид» — что-то вроде простецкой короны, медная спираль с тремя полураспустившимися крылышками. Уже совершенно готовому к выходу в свет императору вручался «орлгэг-огьямул» — скипетр в форме молота, символизировавший власть над Древними Пауками, и самым последним, обозрев Солнцеликого с ног до головы и не обнаружив изъяна, к нему подходил Дзеолл-Гуадз и подавал меч.

— Сопровождать Солнцеликого!

Луол сообщал своему лицу выражение державной значимости и делал первый шаг по направлению к выходу из спальни. Я следовал за ним, не отставая ни на шаг. А с боков в зловещем молчании выстраивались юруйаги… Я с ненавистью следил за ними, они — за мной, а бедолага Элмайенруд косыми от усердия глазами — и за братцами, и за мной. И только императора, похоже, всё это забавляло…

Да, я не мог отойти от Луола ни на шаг. Я был связан по рукам и ногам необходимостью защищать императора. Хотя никто ещё в моём присутствии не посягнул на его драгоценную жизнь…

Но сегодня я, кажется, придумал, как увеличить себе количество степеней свободы.

Какие государственные дела ожидали нынче Солнцеликого? А вот какие.

Была казнь. Присутствовали император и весь двор. Казнили разбойников, самых отпетых и самых отмороженных, и казнили страшно. Приводилась в исполнение отвратительная процедура медленного раздавливания. Приговорённого распинали на земле между кольями и неторопливо, на протяжении примерно получаса, накатывали на него тяжкую каменную болванку, на манер асфальтового катка. Начиная с ног… Обречённый вопил до срыва голосовых связок первые десять минут. Молил о пощаде, изрыгал проклятия, сулил награбленные сокровища из всех потаённых мест. Когда каток доходил до таза, крик достигал апогея и обрывался. Дальше из глотки вместе с кровью выхлёстывал один лишь хрип… Слабонервные зрители блевали, где стояли, но уходить с почётных мест в партере не смели. Травил и я — по первости. Император криво улыбался. «Ну и ниллган же мне достался», — читалось в его ироническом взоре.

Полуголые зверовидные палачи уже отскребли от брусчатки останки первой жертвы. Из деревянной клетки на происходящее тупо взирал следующий по очереди душегуб. Типичный зигган — невысокий, светлый шатен, со скошенными книзу внешними уголками глаз. Что его отличало от членов свиты императора — так это нагота, грязь и неряшливая татуировка где ни попадя. От палачей же он был практически неотличим.

Я вмешался. Подавил тошноту и потребовал:

— Пусть Солнцеликий отдаст мне этих людей.

— Какую казнь придумал для них ниллган? — усмехаясь, осведомился верховный жрец Дзеолл-Гуадз.

Я не удостоил его ответом. Придав своему взгляду твёрдости, нагло вперился в скучавшего императора. Ждал решения.

— Пусть будет так, — лениво махнул тот царственной дланью. — Сегодня мой слух утомлён производимым шумом. В подземелье их…

Палачи, низко приседая в знак покорности, суковатыми палками шуганули пятерых разбойников из клетки. Гортанными окриками, как скот, погнали к разверстой пасти лабиринта.

— Что ты задумал? — спросил Луолруйгюнр.

Император изнемогал от зевоты. Эту ночь он провёл в играх с тремя наложницами сразу, что хотя бы на время отринуло от него мысли о вургре. Я же, как лицо особо приближённое, принуждён был стоять в изголовье с факелом и мечом. Вящей пытки нельзя и выдумать. Я тоже хотел спать. Вдобавок, у меня ныло в паху — пожалуй, впервые со школьных времён возмужания… А теперь ещё и позывало поблевать от всей души.

— Пусть юйрзеогр последует за мной, — сказал я, морщась. Уловил суетливое колебание в стане всей свиты жрецов, гадателей и юруйагов. — Один.

Разбойники сгрудились возле сырой каменной стены подземелья, куда их согнали палачи. Молча стояли плечом к плечу, не отойдя ещё от предсмертного ужаса. Я ткнул факелом в бородатую рожу ближнего. Тот встрепенулся, часто заморгал. Потом вдруг растопырил клешнястые пятерни и, словно во сне, пошёл на нас. Император попятился. Стиснув зубы, я свалил злодея себе под ноги коротким ударом под дых. Пнул по разрисованным рёбрам. Перешагнул через него и не разворачиваясь вмазал другому, третьему… (Видели бы меня коллеги по институтской кафедре! Видела бы меня Маришка! Видела бы меня моя первая любовь из восьмого «а», для которой я как был, так, наверное, и остался сентиментальным нюней-размазнёй!..)

— Хорошо, — сказал Луолруйгюнр. — Мне нравится. А теперь то же самое, но гузуагом…

Злодеи очнулись. Медленно поднимались, хлюпая разбитыми носами. Готовы были воспринимать обращённую к ним речь.

— Вы, шакальи ублюдки, паучья кровь, — сказал я противным голосом. — Ещё немного, и каждый из вас обратился бы в размазню из говна и крови.

— Это так, — пробухтел первый, выжидательно сверля меня серыми глазками-огоньками.

— Но вы живы. И проживёте ровно столько, сколько достанет милости к вам у Солнцеликого.

— Разве у Солнцеликого ещё есть милость к таким, как мы?

— Да, есть, — подтвердил я, покосившись на Луолруйгюнра. Тот вскинул острый подбородок, однако смолчал. — Но вы должны заплатить за неё.

— Какую цену? У нас ничего не осталось. Если только жизнь… но кто нам вернёт эту безделицу? Мы — почти что мертвецы.

— Верно. Вы и останетесь мертвецами. Потому что души ваши отныне принадлежат юйрзеогру. И любой из вас должен не задумываясь подставить своё тело под меч или стрелу, что нацелены в Солнцеликого.

Примитивная психология. Зигганы придумали шёлк, добывали злато-серебро, ковали булатное оружие, но не доросли ещё до измены и клятвопреступничества на бытовом уровне. Хотя в высших сферах, по слухам, уже были предприняты действенные попытки интриганства, даже юруйаги предпочитали устраивать свои мятежи прямо и открыто — хранили верность императору, хранили, а потом вдруг раз — и перестали… а уж в низах слово с делом и вовсе не расходилось.

— Пусть будет так, — захрипели они. — Чего уж… лучше смерть от гузуага, чем под давилкой…

— Вы будете хранить юйрзеогра днём и ночью, — продолжал я. — И загрызёте всякого, кто приблизится к нему без моего ведома.

Головорезы размякли. Повалились наземь. Обливаясь горючими слезами, поклялись лапами Мбиргга, что клыками и когтями оборонят Солнцеликого, положат за него свою жизнь, ибо насрать им на эту жизнь, всё едино она досталась им по случаю, истрачена попусту и ни хрена не стоит, но терять эту дрянь всё ж таки жаль, и лучше с ней, чем без неё…

— Вы поклянётесь своей кровью, — добавил я, и пожалел о своих словах.

Тот, что лежал ближе всех ко мне, с хрустом вгрызся в собственное запястье.

Я немедленно блеванул.

Луолруйгюнр взирал на пресмыкающихся у его ног архаровцев с подобающей гадливостью. Да и моя нутряная слабость оптимизма в нём тоже не будила. И он не видел в моём поступке ни малейшего резона.

И напрасно.

У него появилась альтернативная охрана — эмбонглы, «живые мертвецы». Эти негодяи, воспылавшие воистину животной преданностью к императору, стерегли его как зеницу ока. Истории были… ещё будут известны такие случаи. Но прецедент, кажется, создал именно я… Не прошло и трёх дней, как на глазах оцепеневшей челяди они буквально растоптали наёмного убийцу, пусть неумелого, но всё же сумевшего обвести вокруг пальца юруйагов. Если только те сами не подослали его, чтобы испытать новый защитный контур на прочность… Я даже не успел вынуть меч из-за пояса. Я и не торопился. Честно говоря, всё это время я стоял и блевал. Луолруйгюнр не произнёс ни слова. Но я понял, что теперь-то он оценил мою дальновидность.

Я обрёл наконец возможность отлучаться из дворца. Мне дозарезу нужно было в город. Хотя бы потому, что я до сей поры не удосужился воочию поглядеть на него — подлинный, живой город двадцать пятого века до нашей эры.

А ещё меня занимал вургр.