За тяжелой дверью, возле которой маялся долговязый стражник, начиналась узкая лестница в глубокий подвал мертвецкой. В нос ударило запахом той же дряни, которой пахло от несчастного Цая. Гаота нащупала рукоять материнского меча, словно он должен был придать ей смелости, и двинулась вслед за ключником ратуши и Юайсом по черным ступеням в темноту, поскольку тусклый огонек лампы в руках седого старика освещал только его самого.

– Там будет поярче, – обернулся и прошамкал беззубым ртом ключник, навеяв на Гаоту еще больший ужас. На мгновение ей показалось, что в гости к мертвецам ее ведет такой же мертвец. К счастью, широкая спина Юайса внушала хоть какое-то спокойствие. К тому же неприятное приключение скрашивалось неожиданным исчезновением головной боли. Она ушла, словно ее и не было, едва парочка ступила на первые ступени, но объяснением тому, кажется, служили развешанные на стенах амулеты и обереги.

– Всё бургомистр, всё господин Скот, – шамкал ключник, громыхая замками у нижней двери. – И здесь, и внизу – все заговорено и обережено по его указанию.

– Боится, что мертвецы разбегутся? – спросил Юайс.

– А чего им разбегаться? – толкнул тяжелую дверь ключник. – Мертвецы – они мертвецы и есть. Им надлежит лежать и ожидать собственной участи.

– В самом деле?

Гаота вслед за Юайсом зашла под своды подземелья, поежилась еще и от холода и снова уцепилась за рукоять меча, ожидая, когда тьма рассеется, потому что ключник стал бродить между колонн и зажигать жестяные лампы.

– А разве они не собственными ногами пришли к дверям мертвецкой? – спросил Юайс.

– А кто это видел? – захихикал ключник. – Нашли их у входа. Может, это зверь их и принес? А след-то… Мало ли следов на улицах? Пройдешь по Молочной улице порой поздней осенью, так кровавых следов полно будет, время скотину резать придет. Так и здесь. Мажь кровью башмаки да топай.

– Шуточки, выходит? – спросил Юайс.

– Может, и шуточки, – зевнул ключник. – А ты думал, что мертвецы на кладбище собственными ногами отправляются? Смотри. Вот они, родимые, в целости и сохранности.

Тела лежали в больших деревянных ящиках, наполненных льдом до половины высоты, поэтому, чтобы увидеть несчастных, Гаоте пришлось вслед за Юайсом, хлюпая холодной водой, стоявшей лужами на полу подвала, подойти ближе. Шесть тел в шести ящиках. В отдалении высился еще штабель подобной тары, а в противоположном углу была устроена выгородка, лед за которой поднимался под самые своды. Шесть тел были уложены на спины, походя друг на друга, но только тело Цая было изуродовано. У всех прочих – и у двоих парней в исподнем, и у седобородого старика, и у широкоплечего мужчины, и у довольно молодой женщины – была вырвана гортань. Между собой мертвецы были соединены цепями, прихваченными кольцами на лодыжках.

– Все-таки боитесь, что убегут, – заметил Юайс.

– То не мое дело, – буркнул старик. – Может, их украсть кто захочет?

Юайс сдвинул рукав на руке женщины. На белой коже отчетливо выделялся темный рубец, прихваченный несколькими стежками суровой нитки.

– А это что? – спросил он ключника.

– А я почем знаю? – удивился тот. – Я и об их шеях ничего сказать не могу, а ты меня в какие-то разрезы да швы тычешь. Мало ли…

– Ты хочешь сказать, что здесь, в этом подвале, никто этого сделать не мог? – уточнил Юайс.

– А кому это надо? – не понял старик. – Ключи только у меня, да и запускал я за этот месяц сюда лишь самого бургомистра, мастера стражи да четверку его стражников, чтобы помогли перетащить кого куда, льда насыпать да уложить на место. А тех стражников так от моего хозяйства воротило, что уж точно не их это работа.

– Чья же тогда? – словно сам себя спросил Юайс, переходя к трупу седобородого, и окликнул Гаоту, уже наклонившись к следующему рукаву. – А ты не скучай, Гао, не скучай. Представь, что эта шестерка жива. Приглядись к ним, приглядись. Что за чары на них или лежали, или все еще и лежат?

– Их кто-то вел… – прошептала Гаота.

Юайс продолжал возиться с трупами, старик взял жестяную лопату и принялся сгонять воду с пола в устроенное в углу отверстие, а она попробовала прислушаться к линиям и цветам. Впрочем, повторить то, что ей легко удавалось в обители, здесь не получалось. И не потому, что многочисленные обереги и в самом деле, словно плотные занавеси, закутывали подвал. И не потому, что лезли в голову мысли, что имни, тем более дикие, не убивают просто так. Уходят в лес, а убив, непременно раздирают тушу, все делают так же, как обычное зверье. Нет. Разбирать приходилось не наложенные заклинания, которые Гаоте всегда казались чем-то вроде прикрытых ладонями ламп, тихого гуденья с сомкнутыми губами или мельтешения линий и цветов, а их след. Мертвый след. Холодный след. Отвратительный до рвоты след. Исчезающий след.

– Что ты говоришь? – спросил Юайс, отходя к выгородке со льдом, чтобы подхватить ледяной кашицы и очистить ею руки. – Их кто-то вел?

– Что было в Цае, когда ты снимал с него заклинание? – ответила она вопросом.

– Заклинание и было, – вытер руки платком Юайс. – Оно и сейчас в моем мече. Ты его еще не знаешь. Это очень опасное заклинание. Для того чтобы заставить мертвеца двигаться, его нужно оживить. А это невозможно; конечно, если ты не творец-Вседержатель, но, мнится мне, даже он этим не занимается. Однако существует магия, которую еще не изучали в нашей обители. А также та, которую и не будут изучать.

– Есть что-то, что нельзя изучать? – не поняла Гаота.

– Есть, – кивнул Юайс. – Все, что связано с призывом в этот мир всякой нечисти, изучать нельзя. Точнее, это наука, которая должна быть доступна только тем, кто сам собой представляет несокрушимый бастион.

– Как ты? – с обидой спросила Гаота.

– Перестань, – улыбнулся Юайс. – Я ведь не просто так тебя с собой вожу. Ты и в самом деле видишь лучше меня. Вот сейчас я понял только одно: в каждом из этих тел есть след магии, но определить ее мне сложно.

– Она словно паутина… – прошептала, морщась от скрежета лопаты старика, Гаота. – Истлевающая паутина. Сгусток в сердце и нити, которые тянутся в руки и ноги. В Цае она была живой?

– Вот это точно, – помрачнел Юайс. – В Цае она была живой. И эту науку изучать тебе еще предстоит.

– Я хочу изучать все, – твердо сказала Гаота.

– Может, и будешь, – задумался Юайс. – Но сейчас – вот об этих мертвецах. Для того чтобы заставить их идти, не нужно их оживлять или, точнее, призывать всякую мерзость, чтобы дать ей в забаву или в услужение мертвые тела. Хотя случается и такое. Здесь же все и проще, и сложнее. Достаточно взять частицу самого себя, не часть тела, а часть того, что наставник Гран называет в своих поучениях духом или силой, и вот это поместить внутрь еще живого человека. Это важно. Еще живого. Тогда в тот миг, когда человек умрет, у колдуна будет несколько минут, чтобы заставить его идти. Он не может приказать мертвецу, приказать – это из раздела невозможной, самой опасной магии, но сам управлять мертвым телом, смотреть его глазами – вполне.

– А если он все-таки приказал? – спросила Гаота.

– Я бы почувствовал, – помотал головой Юайс. – И ты бы почувствовала. Сила такого колдуна была бы так велика, что от его заклинаний земля бы дрожала у нас под ногами. Впрочем, ты могла бы подобрать и другое сравнение. Однако и то, что совершено, тоже великое колдовство.

– Но зачем? – не поняла Гаота. – Зачем это все? Хорошо, я не знаю, что такое это ваше явление, я уже понимаю, что этот зверь тоже управляется колдуном, разве только с Цаем, наверное, вырвался из повиновения – может быть, его забыли накормить, но зачем заставлять мертвецов собираться у мертвецкой? Чтобы напугать людей?

– Чтобы напугать людей, не нужно столько ухищрений… – пробормотал Юайс. – Не знаю зачем. Пока – не знаю. Уверен, что не просто так. Но одно могу сказать точно: для того, чтобы явление случилось, здесь должно быть восемь трупов. Ты слышишь, ключник? – обернулся к старику Юайс.

– Что такое? – выпрямился и отставил лопату старик.

– Готовь еще два ящика, – сказал защитник. – Скоро здесь появятся еще два трупа. Или больше.

День перевалил через середину, но Юайс словно и не думал об обеде. И даже дивные запахи, которыми была полна Пекарская улица, его не смущали. Впрочем, Гаота и сама не могла думать о еде, запах подземелья никак не соглашался покидать ее ноздри. А защитник посматривал по сторонам, вглядывался во встречных, которые спешили к главной площади города, верно, всякому хотелось взглянуть на след настоящего драконьего пламени, и казался гораздо более разговорчивым, чем обычно.

– Это была магия, – повторял Юайс Гаоте уже в третий раз, отчего ей казалось, что он говорит сам с собой. – Я сейчас не о мертвецах, а о том, что случилось в храмовом дворе. И с драконом – какая-то магия, и с поганым колдуном, что тебе почудился. Кажется, он весьма силен, может быть, даже способен и на управление мертвецами. Хотя обманка, которую он запустил, чтобы ускользнуть от твоего взора, проста. Ты сама легко обучишься подобному. Но почувствовать эту ворожбу ты можешь уже теперь.

– У меня голова раскалывалась в храмовом дворе! – воскликнула Гаота.

– А сейчас? – поинтересовался Юайс.

– Сейчас меньше болит, – призналась Гаота. – Но сколько прошли от площади? Три сотни шагов? Когда шли вдоль стены храмового двора, ломило виски. Потом стало полегче. Потом опять ударило в затылок. Почему я должна это терпеть?

– А ты уверена, что сможешь чувствовать эту ворожбу, не испытывая боль? – спросил Юайс.

– Я могла бы попробовать, – надула губы Гаота.

– Попробуешь, – задумался Юайс. – Надеюсь, я смогу тебя научить чувствовать магию, не впуская ее в себя. Но пока придется потерпеть, тем более что внутри трактира Транка эта магия не чувствуется.

– Почему? – спросила Гаота.

– Пока для меня это тоже загадка, – заметил Юайс. – Но ты научишься. Когда-то мне потребовалась на это неделя. Правда, я учился сам, некому было подсказать. Но сейчас… Сейчас мне нужно, чтобы ты чувствовала эту боль, изучала ее…

– Отчего ты не научил меня этому раньше? – спросила Гаота.

– Это далекий шаг, – признался Юайс. – Мастерство постигается шаг за шагом. Если ты хочешь прыгнуть на два десятка, даже на две сотни, две тысячи шагов вперед, будь готова возвращаться, потому что непройденное обращается в пропасть. А возвращаться трудно. Труднее, чем идти вперед.

– Юайс! – попросила Гаота. – Давай обойдемся без красивых фраз. Хватит с меня, что я кисну, слушая наставления Бейда или Гантанаса.

– Гантанас очень мудр, – остановился Юайс. – Запомни это. Что бы ни случилось в твоей жизни, запомни: Гантанас очень мудр.

– И очень аккуратен, вычерчивая руны на пергаменте, – поджала губы Гаота. – История и хронология, как будто между ними есть разница. Каллиграфия, словно я собираюсь становиться писцом. Языки! Зачем мне диргский язык? А снокский? Сноки говорят на арданском! Если только в дальних деревнях…

– Вспомни, – улыбнулся Юайс. – Не ты ли жаловалась мне год назад, что прекрасная Деора заставляет школяров зубрить списки расчета веса и размеров дракона по их следам, пламени и экскрементам?

– Кто же мог подумать, что в тихом королевстве появится дракон? – вспыхнула Гаота.

– А кто бы мог подумать, что мне придется разговаривать со слайбами? – сдвинул брови Юайс. – Тем более что в Сиуин занесет слайбов с той стороны Черной Гряды, чей говор с трудом понимают даже риннские слайбы? Но я был готов к этому.

– А есть хоть что-то, к чему ты не готов? – прикусила губу Гаота.

– К появлению дракона я не был готов, – признался Юайс. – Хотя мог бы рассчитать его размеры не хуже тебя. Но я все еще не могу понять, откуда он взялся, хотя то, что он связан со слайбами, очевидно. И я учусь. И тебе еще учиться и учиться. Я почувствовал мгновенную ворожбу, когда мы подходили к арке, несмотря на то что тут все пропитано магией, с чем мы и пытаемся разбираться, кстати. И дракон ведь не главная беда, твоя головная боль – главная. Смерти несчастных, которых убил неведомый зверь, – тоже главная. А дракон, если он есть, он лишь часть этого. Так же, как часть этого тот, кто испугал тебя. И то, что ты увидела старого знакомца, очень хорошо. Плохо другое. То, что он в этом городе, и то, что он видел тебя. Если ты не ошиблась, то мне самое время запереть тебя в комнате и выставить у ее дверей охрану. Во всяком случае, Буил пообещал стражников не только для прогулок по Граброку.

Гаота, дувшая губы от самой площади, оглянулась. Выделенные Буилом четыре стражника, которые следовали за ней и Юайсом в десяти шагах, сейчас замерли на таком же расстоянии и, увидев обращенное на них внимание, тут же принялись крутить головами с самым равнодушным видом.

– Они рассматривали меня! – прошипела Гаота.

– А ты чего хотела? – удивился Юайс. – Это для меня ты ребенок, а для них – набухший бутон прекрасного цветка, аромат которого способен лишить рассудка молодого парня. Успокойся, они просты, но не испорчены. Толку от них чуть, но вот так – среди белого дня, рядом со стражей Граброка – вряд ли кто нападет на нас. Вряд ли кто решится убивать нас днем.

– Убивать? – не поняла Гаота. – Кто должен напасть на нас? Мы в Сиуине, а не где-то у Черной Гряды! И я не в диком лесу, а во втором городе королевства! Брайдем говорил, что каждый воспитанник Приюта Окаянных находится под покровительством Священного Двора, короля Сиуина и короля Тэра!

– Не только, – улыбнулся Юайс, – еще королей Снокиса и Айэйса, и отмечен благосклонностью других королевств Арданы и еще кое-чьей добротой, хотя этого тебе знать пока не нужно. Но разбойники и черные колдуны не подчиняются королям. Поверь мне, после того, как мы столкнулись с тем колдуном, я не буду спокоен за тебя даже в Стеблях.

– Там неприступные стены! – воскликнула Гаота. – Там восемь опытных воинов в надвратном бастионе! Каждый из которых, как говорила Пайсина, способен в одиночку удерживать оборону Стеблей! Кроме этого там восемь наставников, которые не уступят этим стражникам! И восемь слуг, почти каждый из которых мне кажется равным воину или наставнику. И немало воспитанников, которые тоже кое-что могут!

– Это серьезно, – положил руку на плечо Гаоты и предложил ей продолжить прогулку Юайс. – Однако поверь мне, Гао, – есть такие умельцы, которым не смогут противостоять даже наши доблестные стражники. Поэтому я не запру тебя в комнате и не выставлю возле нее охрану. А если и выставлю, то в комнате тебя не будет.

– Почему же? – не поняла Гаота.

– Потому что единственное более или менее безопасное место для тебя – это рядом со мной, – вздохнул Юайс. – Я бы еще мог доверить тебя Глуме, но боюсь, что у нее хватает и собственных забот.

– Почему ты перестал быть черным егерем? – спросила Гаота. – Почему ты окаменел вчера во дворе, когда увидел ее коня? Она что-то значит для тебя? Но ты почти три года был в Приюте и никуда не отлучался! Почему?

– Почему я не отлучался три года? – задумался Юайс. – Понимаешь, те, кто убил твою семью, не хотели ее убивать. Или, скажем так, им было на это наплевать. Они могли просто отнять тебя. Если бы не твоя мать. Она была… необычным человеком. Она бы не дала тебя отнять. Поэтому ее и остальных убили. Правда, заплатили дорогую цену. Я так понимаю, что такого урона этим… имни не наносили много лет. А потом они наткнулись на нас. Дальнейшее тебе известно. Как ты думаешь, они оставили мысли о том, чтобы похитить тебя?

– Кто это «они»?.. – прошептала Гаота. – И почему ты решил, что моя мать была необычным… человеком? Ты же не видел ее? И о той схватке я рассказала тебе только год назад. Ты вообще не любопытный. Ты меня ни о чем не спрашиваешь!

– Ты сама все рассказала мне, – не согласился Юайс. – В первые же дни после того как мы отбили тебя.

– Это еще как? – не поняла Гаота.

– Кричала и разговаривала во сне, – пожал плечами Юайс. – Плакала, просила прощения у своих близких. У матери.

– Почему ты не рассказал мне об этом? – вновь остановилась, захлопала глазами Гаота. – Почему?

– Послушай. – Он наклонился к ней. – Если бы ты знала, сколько я еще тебе всего не рассказал, умерла бы от любопытства. А я этого не хочу. Кстати, мы уже пришли.

– Куда? – спросила Гаота, оглядывая низкую глинобитную ограду, из-за которой торчала кровля крохотного домишки. – Это уже край города. Кто здесь живет?

– Последний городской колдун, – объяснил Юайс и повернулся к замершим в отдалении стражникам. – Друзья мои, вам придется подождать здесь какое-то время. Надеюсь, вы не будете скучать?

– Надеюсь, что будете! – показала язык раздосадованным стражникам Гаота.

Дворик дома был сплошь устлан сухими листьями. Над желто-красным ковром «трудились» два клена, которые росли справа и слева от крыльца. Листья хрустели под ногами.

– Мечтаю о таком… – прошептал Юайс, подходя к ступеням. – Стану старичком – поселюсь в таком доме и буду жить себе… Конечно, хотелось бы, чтобы море плескалось где-нибудь поблизости, но… тихо.

Защитник замер, потом шагнул к висящему у двери шнуру и потянул за него. Гаота прислушалась: в глубине дома раздался тихий звон.

– Что скажешь? – спросил Юайс.

– Голова совсем не болит… – прошептала Гаота. – Стоило пройти через воротца, и…

– Да, – кивнул Юайс. – Этот домик прикрыт от магии. И это еще интереснее. Спрячься за меня.

– Зачем? – не поняла Гаота.

– Никогда не спрашивай!.. – процедил сквозь зубы Юайс. – Мы идем не к старому другу. Говорю «спрячься» – прячься. Поняла?

Гаота снова надула губы, но обидеться не успела. Дверь открылась. Распахнулась, словно сквозняк подул или кто-то невидимый толкнул ее изнутри, но в длинном коридоре никого не было.

– Магия? – осторожно предположила Гаота.

– Ты ее почувствовала? – шагнул внутрь Юайс.

– Нет, – с недоумением выпятила губу Гаота.

– Смею надеяться на то, что однажды ты по-настоящему оценишь свои способности и поймешь… – Юайс присмотрелся к натянутому вдоль низкого потолка шнуру, который уходил в глубь дома, – что, если магии не чувствуется, ее, скорее всего, нет. Хотя…

Юайс осторожно прикрыл дверь, которая была подперта упругой пружиной. Поднятая шнуром защелка упала в предназначенный для нее паз, и дверь снова закрылась.

– Заходи, защитник, – донесся слабый голос из глубины дома. – Кто с тобой? Я не разглядел…

В небольшой комнате у камина, угли в котором уже подернулись пеплом, сидел в плетеном кресле, кутаясь в плед, седой старик. Волосы топорщились на его яйцеобразной голове редким пухом, глаза слезились, руки дрожали, но слабый голос звучал весело.

– Два защитника, – закивал он сам себе, выпуская зажатый в руке конец шнура. – Но мантии новые, хотя уже пропахли какой-то дрянью. Как вас величать?

– Меня зовут Юайс, – опустился на такой же старый, как и хозяин дома, табурет защитник и удовлетворенно кивнул спутнице, которая тут же присела у камина и начала оживлять в нем огонь. – А это моя… ученица. Гаота.

– Хорошая ученица, – вздохнул старик. – Эх, если бы я скинул лет так шестьдесят-семьдесят, записался бы в наставники только ради таких учениц. Но что истлело, то истлело. Хотя, если смочить, вылепить да высушить… то все равно никакого толку. Прорицатель Крафти к вашим услугам. Впрочем, бывший прорицатель.

– Бывший? – поднял брови Юайс. – Разве ты не проявил чудо прорицания только что?

– Брось, защитник, – махнул трясущейся рукой старик и закатился сухим щелкающим хохотком. – Вон мое прорицание. Видишь дверь? Кухонька там. В кухоньке окно. У окна зеркальце прилеплено. Не слишком большое, все-таки не под мой возраст монетами разбрасываться. Но щелкнуть пальцами, чтобы разглядеть в том зеркальце, кто на моем крыльце толчется, я пока еще могу. Пустяшный фокус, а добавляет уважения, добавляет. Веры больше. А больше веры – больше денег. Ты бы подвинул табурет, защитник. Хоть на пару локтей от окна подвинул. Или возьми подушку в углу да сядь на нее, на пол, как твоя ученица. Спасибо, кстати, за огонь, спасибо. За мной тут ходит одна добрая женщина, но сегодня что-то припозднилась, ну так у нее хлопот много; ничего, прибежит еще. Или дочь пришлет. Дочь у нее красавица: не такая, как твоя ученица, защитник, но тоже хороша. Я млею, можно сказать, когда она приходит. Хотя по мне, и ее мамаша хороша. Ничего, что я разболтался? Один да один…

– Ноги? – спросил Юайс.

– Они самые, – пробурчал старик. – Дело такое, семьдесят лет уже, не мальчик вроде, но видел я дедков и в девяносто, что прыгали как мальчики. Застудил я ноги как-то по молодости, а вот беда от той стужи на шесть десятков лет и запоздала. Запоздала, да не разминулась.

– Можно? – спросила Гаота, подвинувшись к старику вместе с подушкой.

– Что можно? – не понял старик. – Поближе сесть?

– У меня отец был прорицатель, – прошептала Гаота, касаясь толстых вязаных носков деда. – Только он прорицал человека частями. Ощупывал, иногда мял, порой натирал, мазал чем-нибудь; глядишь, все части тела снова начинали работать. Или уж во всяком случае советовал, какой травкой воспользоваться, чтобы хворь верх над человеком не взяла.

– Брось, красавица, – захлюпал носом старик. – Я, конечно, дедок не подзаборный, но… Это твои лапки надо ощупывать да целовать, а не мои. Ну что ты будешь делать… Тут ни один лекарь не справится. Не лечится старость, милая моя, не лечится…

– Почему табурет нужно подвинуть? – спросил Юайс.

– Плохое место, – поморщился, прижал к глазам тряпицу старик. – Я, конечно, не чистый колдун, когда и обмануть приходилось, но что это место плохое – всегда видел. И объяснить не могу, а чувствую.

– Что за окном? – спросил Юайс, поднимаясь с табурета.

– Ничего нет, – махнул рукой старик. – Пустырь. Пять шагов от дома до ограды, а потом пустырь. Раньше был сад, но я его продал. Как ноги стали ныть, так и продал. А в том году зима была морозной. Половина деревьев вымерзла, так новый хозяин их вовсе бросил. За садом болотце, кусты. Частокол-то – у соседнего дома. Так что, считай, мой домик-то частью в Граброке, а частью в дикое поле смотрит.

– Что творится в городе, Крафти? – спросил Юайс, снова усаживаясь на табурет.

– Я так понимаю, что вы не за мудростью моей пришли, а потому что прийти больше не к кому было? – вздохнул старик.

– Буил сказал, что только ты остался, – кивнул Юайс. – Ни одного колдуна в городе. Даже лекарей нет. А старичок-прорицатель, говорит, и рад бы уйти, да ходилки ему отказали.

– Буил – хороший, – кивнул старик, опустив голову. – На то, чтобы это понять, меня еще хватает. И вы хорошие. Сейчас же просто если мертвечиной не отдает, то хорошие. Гадости не творишь – считай, что ты уже медонос. Легко.

– А есть те, от кого мертвечиной отдает? – насторожился Юайс.

– От всех в этом городе, – понизил голос старик. – Вот от доброй женщины, что помогает мне. От доченьки ее славной. От всех мертвечиной отдает. Кто убежал-то? Думаешь, головная боль – главное? Ерунда это. Даже такая немощь, как я, в два щелчка прикрыл от этой боли и себя, и весь дом. И ты сможешь. Я ж вижу. Нет, другое тут. Добром дело не кончится. Когда сель с горы сходит, плотинку строить – гиблое дело. Унесет вместе с плотинкой. Городские колдуны ко мне приходили перед отъездом. Предлагали помощь. Только я свой дом не брошу. Смоет меня, так вместе с домом. Ты лучше скажи, добрый человек, чем я помочь тебе могу?

– Что ты делал, Крафти, когда ноги твои слушались тебя? – поинтересовался Юайс.

– Разное, – хитро усмехнулся старик.

– Тогда все же скажи: что делается в городе? – повторил вопрос Юайс.

– Да, – кивнул старик. – Это главное. Не кем делается, а что делается.

– Гар? – подсказал Юайс. – Пятнадцать лет назад? Ты сейчас о нем подумал?

– О Нечи, – усмехнулся старик. – Полторы тысячи лет назад… Да, было дело, я интересовался. Даже как-то помогал прошлому бургомистру разбираться с манускриптами в ратуше… Только не это главное.

– Не это? – не понял Юайс. – А что же тогда? Гнет этот над городом? Зверь? Дракон, есть он или нет? Что главное?

– Ты же и сам знаешь ответ, – развел руками Крафти. – Все от гнета. И колдуны ушли от гнета. И те, кто хоть каплю крови имни в себе несут, хоть и не знают об этом, тоже от гнета головой мучаются. И злость от гнета. И зверь гнетом разбужен, хотя я уж не знаю, управляется ли он кем или нет. И дракон твой, который выдумка, скорее всего, он тоже от гнета. Так скажи мне, какой самый главный вопрос нужно себе задать?

– Кто гнетет? – прищурился Юайс. – Или, если мы верим в это самое явление, кто через себя впустит в этот мир погань?

– Нет, – покачал головой старик. – Через кого погань придет – не угадаешь, потому как и убей несчастного, придет через его соседа. Не это. Другое. Почему именно этот город?

– Пустое, – махнул рукой Юайс. – Прошлая беда на Гар накатила, а явление случилось в Тимпале. При чем тут город?

– Нет, защитник, – погрозил ему пальцем старик. – При всем. И прошлая беда в Гаре плодоносила, а уж где орешек треснул, то не важно. Но я бы не стал все вязать на погань, что силу теперь в Граброке берет. Ты знаешь, почему ко мне шли люди? Почему я домик этот построил да и до сих пор с голоду не пухну?

– Хорошо прорицал? – предположил Юайс.

– Обычно я прорицал, – рассмеялся старик. – Я чувствовал тоньше других. Что им мое прорицание? Добрый совет да сочувствие лучше любого прорицания. А чтобы сочувствовать, самому чувствовать надо. Я каждого как детскую ручку насквозь видел. Всякую болячку сердечную на вкус пробовал. Так что я знаю, о чем говорю. Не по грязи грязь мерить надо и не по мерзости мерзость, а по чистоте и добру.

– Что ты хочешь сказать? – не понял Юайс.

– Светлое что-то было в Граброке, – прошептал старик. – Было и есть. Настоящее. Доброе. Я чувствовал. И вот чтобы это светлое замазать, уничтожить, появляется то, что появляется. Кровь, грязь, боль. И вот уже светлого почти не слышно. Или вовсе не слышно. Порча над всем городом. Малую да среднюю порчу я хорошо могу снимать, а вот такую, чтобы на весь город… Если только частями… Да силы уже не те…

– А что же было светлого пятнадцать лет назад в Гаре? – не понял Юайс.

– Ах, если бы я знал, – всплеснул руками старик. – Но было, наверное, что-нибудь?

– Мне нужно обдумать это… – сказал Юайс и вдруг резко отклонился назад. Зазвенело стекло, и стальная стрела, пролетев там, где только что была голова защитника, вонзилась в стену.

– Не шевелиться! – прошипел Юайс, прильнув к простенку между окнами.

– Ты смотри, – крякнул старик. – Угадал! За двадцать лет угадал. Точно, место оказалось проклятым. А ведь я на что-то когда-то был годен. А ты разве тоже провидец?

– Ушел, – разочарованно махнул рукой Юайс. – Странно… Почему без щелчка?

Гаота поднялась, подошла к стене, с немалым трудом выдернула из него стрелу. Протянула ее Юайсу.

– С оказией еще заглянем, – поклонился Юайс. – Ты не будешь против?

– Если с такой спутницей, то буду очень рад, – испытующе следил взглядом за Юайсом старик. – Буду нужен, кликай. Чем могу, – и вдруг соединил руки на груди, положив одну ладонь на другую, и прошептал: – Храни – и сохранишься на сохраненном.

– Сохраняю и сохраняюсь, – ответил тем же самым жестом Юайс.

– Вот и славно, – просиял Крафти. – А то уж я думал, что угасну в непроглядности. Низкий поклон.

– Тогда прости за разбитое стекло, – поклонился старику Юайс. – Пора нам, Крафти.

– Что же, – весело прищурился старик. – Не смею задерживать. Тем более что, кажется, моя благодетельница пришла. Спасибо за беседу и внимание. И за стекло тоже. Забавно, забавно…

Они столкнулись с женщиной в коридоре. Та подняла глаза, увидела Юайса и замерла, окаменела, лишилась голоса, только прохрипела чуть слышно:

– Галайн!.. Ты совсем не изменился…

– Юайс, – взяв ее голову в руки, произнес чуть слышно защитник. – Запомни. Юайс.

– Юайджа! – раздался голос из комнаты. – Ты посмотри! Ты посмотри, что сделали добрые люди! Ноги опять слушаются меня. Святой Нэйф! Этого не может быть…

– Она обозналась? – спросила Гаота Юайса уже за порогом.

– Нет, – ответил он.

– Так ты не Юайс? – прошептала Гаота.

– Я перед тобой, – ответил он.

– Но кто ты? – замотала она головой.

– А кто ты? – спросил ее Юайс. Глаза его были мутны.