Судья Клокс слишком хорошо помнил то, что случилось пятнадцать лет назад. Поэтому он почувствовал неладное еще тогда, когда увидел частокол на окраине Граброка. Устами трактирщика неладное подало голос. Уже знакомой головной болью неладное стиснуло виски. А когда соединилось все вместе – и частокол, и дурные вести, и кони черных егерей, о которых Клокс мог и сам сказать не меньше, чем Дойтен, и гибель пьянчуги Цая, и полуночное нытье рожка над королевским замком, и последующие стоны неведомой мерзости со стороны реки, – неладное встало во весь рост. Сердце в груди забилось, голова стала раскалываться, к горлу подступила тошнота. Среди ночи Клокс выудил из-под подушки прибранную туда фляжку с ашарским, лучшей перегонки, пойлом, хлебнул и еще хлебнул, но все равно проваливался в сон урывками и ненадолго. Потому и лежал, притворяясь спящим, когда с еле различимым шорохом поднялись Юайс и Гаота, когда громыхал и откашливался Дойтен. Но сам встал только тогда, когда в дверь постучался белобрысый сын трактирщика и в ответ на раздраженное «ну?» всунул в проем голову и проблеял, что прибежал посыльный из храма. Ночью явился дракон, кого-то сожрал и сжег самого сэгата.

– Где Юайс? – рявкнул судья.

– Так отбыл уже в храм… – пролепетал сын трактирщика. – Недавно.

– Пошлите кого-нибудь вдогонку! – принялся натягивать порты судья. – Пусть никуда не сворачивает, не отвлекается и вообще поспешит с разбирательством! Где Дойтен?

– Ушел с братом в город.

– Демона ему в спину! Как придет, сразу ко мне, куда бы я ни двинулся! Ясно?

– Ясно! – испуганно хлопнул дверью мальчишка, а судья вдруг понял, что сил у него совсем нет. А ведь тогда, пятнадцать лет назад, когда ему еще было пятьдесят, казалось, что им не будет конца.

Той осенью они выехали позже, но добирались до Гара всего неделю. Гнали лошадей, меняли их на каждом дозоре, пролетели Граброк, не останавливаясь, и все равно опоздали. Впрочем, они опоздали уже в день выезда. Число трупов в городе не поддавалось подсчету. Трое имни, что попались тэрской страже на улицах, висели распятыми на стенах ратуши, но список пропавших все еще превышал список найденных тел. Горожане тряслись от ужаса и от непонятной злобы одновременно, бросаясь друг на друга из-за сущих мелочей. Тэрский воевода метался по улицам, готовый порубить каждого, но рубить было некого. Всякий, кто убивал ближнего, убивал тут же и себя, затем поднимался и, заливая улицы города кровью, уже мертвым вместе со своей жертвой брел к свежей, сложенной из сырых бревен часовне. Кого-то удавалось схватить, связать, однако безумие от трепыхающихся в путах мертвецов только прибывало. Но главные смерти, те, что погрузили город в пелену ужаса, случились до прибытия храмовых старателей, и их следы были сохранены. Уже в первый день троица Священного Двора бродила под осенним дождем по проклятому холму, что высился в полулиге от западных ворот города. На его лысой вершине была вычерчена октограмма. Восемь лучей, восемь обугленных изнутри и обрызганных кровью снаружи дорожек сходились в центре, но если на их исходах лежали головы восьми горожан, пропавших первыми, то в центре круга темнел силуэт, словно там был сожжен человек целиком. Или странный зверь, потому как и тени конечностей были изогнуты не по-человечески, и туловище несло на себе уродливый горб или сложенные крылья, и что-то вроде хвоста имелось тоже.

– Почему они ничего не строили на этом холме? – спросил, зажимая нос, Клокс. – Рядом с городом, высокое место. Лучшего для замка или дозора и не придумаешь.

– Проклятое место, – буркнул высокий и жилистый, словно оплетенная канатами мачта сеолской лодки, Мадр. – Или могильник, или городище древних.

Он ковырнул сапогом изъеденный временем камень, в котором еще проглядывали просверленные для какой-то надобности отверстия, но камень оказался длинным, от толчка зашевелилась земля под одним из лучей, и усмиритель замер, стоя на одной ноге. Судья Эгрич, который стал бледен подобно снежным вершинам Рэмхайна еще при подъезде к Гару, посмотрел на Мадра, на Клокса, вздохнул, словно вонь от разлагающейся плоти не выворачивала его наизнанку, прошептал так тихо, что осенний ветер едва не заглушил его слова:

– Что воевода?..

Мадр обернулся. За его спиной, в отдалении мок под дождем тэрский дозор. Воевода ждал решения судьи.

– Ждет, – вымолвил Мадр.

– Скажи ему, что нового колдовства не будет, – поднял воротник котто Эгрич. – Уходим отсюда. Здесь можно все убирать. Испоганенную землю лучше срыть и сжечь. Но стражу в городе придется держать, убийства могут продолжиться. Старое колдовство не завершилось.

Мадр кивнул и двинулся к дозору.

– Не завершилось? – не понял Клокс.

– У тебя прошла головная боль? – нахмурился Эгрич, перешагивая через гарь и тлен.

– Нет, но знаки, которые были вычерчены в траве, найдены, – поежился, закутываясь в мокрый плащ, Клокс. – Все найдены, по всему городу. Их перекапывают. Боль ослабла. Колдунов в городе нет. Те, кто вызывал подозрение, боялся погромов – ушли. Убийств не было уже несколько дней. Горожане вроде бы начинают успокаиваться. К приходу шествия все наладится. Наверное.

– Наладится? – остановился Эгрич и, к удивлению Клокса, вдруг размазал по щекам слезы. Или и это тоже были капли дождя? – Друг мой, ты читал «Наставление о происшедшем»?

– Конечно, – кивнул Клокс.

– Что произошло в Нечи почти полторы тысячи лет назад? Да-да, за двести двадцать лет до восхождения Нэйфа!

– Точно никому неизвестно, – нахмурился Клокс, – но в наставлении сказано, что была попытка явления. Якобы прислужники Проклятого пытались вернуть одного из его верховных слуг. Явить его. Или одну из его теней. Но нет никакой ясности, чем там все завершилось. С учетом того, что нигде и никогда больше никаких явлений не происходило, я бы не полагался на древние домыслы. К тому же на месте обряда в Нечи не было восьми лучей. Да, восемь или десять жертв, и последней жертвой – высший имни, но они…

– Они были свалены в кучу, – кивнул Эгрич. – По той простой причине, что тогда еще не было священного колеса, да и Священного Двора Вседержателя не было. Или же… они учились? Поверь мне, и здесь все тела могли быть свалены в кучу. Может быть, им нужно, чтобы мы тряслись от ужаса? Или они хотят осквернить священное колесо?

– Они? – не понял Клокс.

– Их много, – махнул рукой Эгрич. – Не теперь… Это все, что ты помнишь?

– В «Наставлении о происшедшем» о явлении в Нечи всего несколько строк, – стал спускаться с мокрого холма вслед за судьей Клокс. – Небо гнулось над городом, и кровь лилась на его улицах две недели после обряда и могла литься еще дольше. До тех пор, пока не был бы развязан узел. И вот это как раз понять сложно…

– Легко, – отмахнулся Эгрич. – «Небо гнулось» значит только одно – точно так же, как и у тебя, голова раскалывалась у всех колдунов, имни и у всякого, кто видит и чувствует чуть больше прочих. Прочие же – зверели, хватались за ножи и топоры, не вполне понимая причину своей ярости. Как и здесь, в Гаре. Ты хоть понимаешь, что вряд ли хоть одна здешняя смерть на совести тех троих распятых? Не могу поручиться за этого зверя, – судья мотнул головой за спину, – но прочие – вряд ли. А вот узел… Узел нам нужно отыскать.

– И развязать? – не понял Клокс.

– Развязать? – переспросил Эгрич. – Как раз этого я не знаю. Я вообще не знаю, о каком узле идет речь. Но если увижу, то вряд ли ринусь его распускать, не разглядев. Или ты хочешь, чтобы кто-то, обладающий немалой силой, явился к нам?

– Полторы тысячи лет назад никто не явился! – воскликнул Клокс.

– Да ну? – остановился Эгрич. – Только через пару лет в ордене Корни появился некто Мэйлас, которого сочли обратившимся к Присутствию маола или эсала, поскольку он обладал завидным долголетием. Он постепенно завладел Корнями, потом стал старшим над всеми семью орденами, всеми семью оплотами. Прекрасный, мудрый, всезнающий Мэйлас. Тот, который потом изгонял и убивал всех прочих учителей. При котором само слово «эсала» стало приговором. Тот, который разрушал твердыни. Тот, кто распечатал полвека кровавой смуты и начал двухсотлетнюю войну. Тот, который сидел в Черной Башне! Наконец, тот, который приказал истязать Нэйфа и убил его!

– И сам погиб в руинах Черной Башни… – пролепетал Клокс. – Но верховных слуг Проклятого звали иначе – Олс, Паена и Лобхад! Кто из них Мэйлас? И неужели ты веришь тому, что написано в древних книгах?

– Боюсь, что у нас будет возможность проверить… – вымолвил бледными губами Эгрич.

Они перерыли весь город, не зная того, что ищут, но искомый узел был найден там, где его никто не искал. Найден случайно, хотя могло ли объясняться случаем хоть что-то происходившее тогда в Гаре? Но узел был найден и рассечен. И в самый миг рассечения Клокс понял, что колдовство завершилось. Не прекратилось, не развеялось, но достигло полноты и распустилось всеми нужными лепестками. Завязалось, созрело, упало и изошло семенем. И он также понял, что иного и быть не могло, не может брошенное замереть в воздухе. И пролитое не может высохнуть, не смачивая то, на что оно пролито. И выставленное на огонь рано или поздно сгорит или покроется копотью и отвердеет. Но сначала он не понимал ничего.

Рассечение узла произошло в богатой гарской гостинице, под визг вызванной Мадром горничной, вой монашек из мутного Храма Очищения и скрип зубов Эгрича. Он один устоял на ногах, когда, выбив дверь, из-за которой раздавался беспрерывный вой и шипение, троица ввалилась вроде бы в крохотную келью, но оказалась в огромном зале, стены, пол и потолок которого были окутаны непроницаемой тьмой. И только впереди, шагах в ста, что-то светилось. Это «что-то» напоминало личинку огромного жука. Ее хитиновые кольца подрагивали, пасть с одной ее стороны медленно всасывала, пережевывала нечто человеческое: бьющееся, хрипящее, исходящее визгом; а голова обычной женщины с другого конца личинки, судя по платку – монашки, что-то шептала. Кажется, она произносила слово «смерть». Она молила о смерти. Но Клокс и сам молил о смерти. Он поднялся на ноги, но накативший ужас снова ударил его по коленям. Собственное тело показалось Клоксу хитиновым пузырем. Он тоже вместе с этой несчастной пожирал других несчастных. И сам Проклятый словно стоял над ним и подталкивал его обожженной палкой, как шевелит бродяга в углях запекаемых им древесных личинок. И неустрашимый Мадр ползал по полу рядом и молил о пощаде, клялся в верности Проклятому. И Клокс, опорожнившись от страха в собственные порты, не клялся в том же зловещей тени лишь из-за того, что лишился голоса. И горничная билась в судорогах тут же, визжала, что какая-то паутина стягивает ей горло, режет ей гортань, и тоже клялась кому-то невидимому. И только Эгрич продолжал стоять, хотя колени его тряслись и голос срывался на сип. Он читал поучения Нэйфа. Читал наизусть, от первого стиха до последнего, и в один миг, когда монашка вдруг закричала: «Сейчас!» – выхватил меч и ткнул его в хитиновую подрагивающую зыбь.

И тьма рассеялась.

Рядом скулила горничная. Мадр стоял на четвереньках и мычал, потряхивая головой. Две или три монашки сбились во всхлипывающую кучу в углу комнатушки. Еще одна из них с мертвой улыбкой и мечом в груди замерла под узким окном, и перед ней лежало что-то окровавленное, с торчащими костями и клочьями сухожилий. Кажется, останки одной или двух ее подруг и ее собственные ноги. А напротив стоял Эгрич, и обрывки мрака втягивались в его тело.

Судья обернулся к своему защитнику, бледный и взмокший от пота. Сорвал с пояса фляжку, сделал несколько глотков и прохрипел:

– Заканчивайте здесь… Я в Тимпал. Может быть, Ата мне поможет.

Тогда ошалевшие от воя и расползающейся по зданию тьмы стражники и постояльцы рассказали, что судья Эгрич, увидеть которого Клоксу больше не довелось, вышел из гостиницы нетвердым шагом, но уверенно сел на коня и, как оказалось позже, действительно умчался к Священному Двору Вседержателя, откуда через неделю пришли ужасные вести. И началось долгое, многолетнее разбирательство, о котором Клокс только теперь, через пятнадцать лет, начал забывать.

«Где ты, разучившийся улыбаться Мадр? Куда ты делся год назад? Или ты делся куда-то пятнадцать лет назад, и четырнадцать из них рядом со мной был не ты, а твоя покалеченная тень? И куда теперь денусь я сам, старатель Священного Двора Вседержателя – Клокс, выходец из бедного снокского семейства с окраины Сиуина, всех достоинств которого было разумение грамоте и способность видеть наведенную ворожбу?» – думал судья.

В обеденном зале никого не было. Лучи солнца проникали через косые окна и ложились на выскобленные столы. На кухне что-то гремело. За стеной заливался безумным хохотом Амадан, которого Клокс запомнил три года назад слюнявым мальчишкой. Да уж, порой шутки Вседержателя кажутся слишком безжалостными. Кто-то погружается в безумие от пережитого, а кто-то в нем рождается. Или и это тоже относится к воздаянию за сотворенное? Детям-то за что мучения? Или безумство сладостно? Может быть, оно и есть выход из невыносимости бытия?

Хохот повторился. Клокс брезгливо поморщился. «Как только не разорится этот Транк, – подумал он, усаживаясь за стол и не замечая ни того, что ему принесли, ни вкуса пищи, которую он ел. – Ведь не может же быть такого, чтобы немалое заведение поддерживалось за счет жильцов, как бы ни были дороги комнаты?» А может, и нет никакого постоялого двора, а есть только сон, который случился пятнадцать лет назад, когда он, Клокс, валялся с грязными портами в черной комнате гарской гостиницы? И если ему суждено проснуться, то не очнется ли он не в Граброке, а в том же самом пятнадцатилетней давности Гаре, где рядом Мадр и все еще жив Эгрич? С другой стороны, а видел ли кто-нибудь судью Эгрича мертвым? И что же все-таки стряслось пятнадцать лет назад в верхнем зале Белого Храма Священного Двора? Да, Брайдем поведал кое-что совсем недавно, но можно ли ему верить? Не из-за склонности бывшего сэгата ко лжи, а по сути? Кто все-таки пришел в Белый Храм? Эгрич или… Впрочем, какая разница? Если все это сон, то ему не шестьдесят пять лет, а все еще пятьдесят, нечего и жаловаться на подобный жребий. А если не сон, нечего натирать лавки задницей, надо отправляться к бургомистру и предостерегать его от того, от чего предостеречь главу Гара пятнадцать лет назад было некому.

Судья приказал седлать лошадь. Невелика дорога, и было бы неплохо пройтись пешком, размяться, разогнать утреннюю немощь, но к бургомистру следовало отправляться верхом. Для того же была извлечена из кисета пурпурная судейская тиара и натянута на седую голову Клокса. А ведь было время, когда он больше всего боялся показаться королевским шутом…

– Я к бургомистру, – бросил Клокс открывшему ворота сыну трактирщика и направил лошадь по узкой улочке к центру города. Туда, где колыхались на сыром ветру под осенним солнцем разноцветные шатры рынка, торчала каменным жалом башня замка и над недостроенным храмом сиял желтый диск священного колеса.

Бургомистра на месте не оказалось. Судья содрал с головы тиару, сунул ее за пояс и хотел уже было заглянуть в мертвецкую, вход в которую был с торца ратуши, но махнул рукой и поднялся на второй этаж, потому как, по словам стражи, бургомистр отбыл с герцогом с утра к храму, затем должен был позавтракать с ним же в замке, но теперь уже ожидается с минуты на минуту. Зал перед покоями бургомистра, где, как помнил Клокс, собирались просители, на этот раз был пуст, но не успел судья с облегчением расположиться на широкой скамье у окна, как двери открылись и в них или просочился, или протиснулся, или вошел, но сделал это бесшумно, как ходят только кошки, – седовласый полузнакомец с постоялого двора. Он был все так же одет во все зеленое, вот только теперь еще на плече его висела сума с торчащими из нее свитками и даже как будто деревянными таблицами. Разглядев у окна судью, знакомец кивнул, словно увидел того, кто ему и нужен, прижал с почтением руку к груди и уселся на скамье напротив, позволив себе заметить, что если бы он пришел минутой раньше, то все равно бы уступил право войти к бургомистру первым почтенному судье Клоксу, потому как есть дела безотлагательные и есть те, которые опережают по важности даже их.

– Разве мы представлены друг другу? – раздраженно процедил сквозь зубы судья.

– Думаю, что представлены, – потер тонкими пальцами переносицу, словно вспоминал что-то, седовласый. – Впрочем, господин судья тогда был в сильном волнении, мог запамятовать наше знакомство. Я, правда, воспринял вчерашний вечерний поклон как свидетельство того, что господин судья помнит о нашей встрече. Но в любом случае готов принести уверения в почтении. К вашим услугам – Чуид. Книгочей и переписчик.

Чуид снова поднялся и церемонно раскланялся.

– Не помню, – буркнул судья.

– Неудивительно, – с сочувствием покачал головой Чуид. – Я сам вспоминаю тот день как один из самых ужасных дней в моей жизни. На вас лица не было. Вы почти кубарем спустились по лестнице, кричали: «Где Эгрич?» К сожалению, стражники и слуги были не в себе, но я оказался у входа, представился вам и сказал, что Эгрич сел на лошадь и ускакал. Хотя и выглядел пьяным или больным. Помните? В Гаре это случилось. Пятнадцать лет назад. Я служил тогда при гарской ратуше, разбирал их хранилище рукописей. Это было тяжелое испытание… Нет, конечно, не разборка рукописей: для меня всякие письмена упоительны сами по себе, нет. Я говорю обо всем, что случилось в городе. Или вы…

Клокс не помнил этого человека. Нет, совершенно точно, что кто-то был пятнадцать лет назад у выхода из гарской гостиницы, кто-то говорил с ним, но ни голоса, ни облика этого человека или этих людей Клокс не помнил. И теперь он смотрел на зеленый воротник седого собеседника и, не разбирая ни одного его слова, хотел только одного: чтобы тот тут же провалился сквозь землю, но оставил судью в покое.

– А с чего вы взяли, что ваши дела могут соревноваться в безотлагательности с моими? – оборвал книгочея Клокс.

– Не могут, – кивнул Чуид. – Хотя какие уж у меня дела – получить место, о котором было объявлено полгода назад, навести порядок в книгохранилище, составить список наиболее ценных манускриптов, внести в каталог все рукописи без исключения… Говорят, что местный бургомистр – большой умница. Поверьте мне, сие редкость среди бургомистров. Разве можно упустить возможность потрудиться под началом умного человека? А уж если вспомнить, что и я кое-чем славен, да с учетом знания нескольких языков, и уж во всяком случае всех письменных, что могут попасться на пергаментах или бумажных листах, – я почти уверен, что получу это место.

– И вы думаете, что у бургомистра теперь есть время для решения вашей надобности? – удивился судья. – Вы хоть знаете, что творится в городе?

– Знаю, – вздохнул Чуид. – Как бы не то же самое, что творилось в Гаре. Кстати, вам известно, что сталось с судьей Эгричем и усмирителем Мадром?

– Можете осведомить меня о судьбе этих достойных мужей? – скривился в гримасе Клокс.

– Нет, – мотнул головой Чуид. – Просто я заходил на рынок, и среди шатров мне почудился Мадр. Он, конечно, поседел, но не ссутулился за пятнадцать лет.

– Может быть, и Эгрич попался вам? – скрипнул зубами Клокс.

– Нет, – уверенно ответил Чуид. – Но он близко. Поверьте мне, я чувствую. Всякого человека, с которым я однажды сталкивался, я чувствую. Хотя я не уверен, что Эгрич – все еще Эгрич…

– Что вы хотите сказать?.. – оторопел судья.

– Вы не остановите его, – понизил голос Чуид.

– Кого? – спросил судья.

– Того, кто пробивается к нам, – вздохнул Чуид. – Кто бы это ни был.

– Кто пробивается?.. – прохрипел судья, потому что лицо Чуида вдруг изменилось. Он словно добавил к своим немалым годам их тройную ношу, потому как морщины прорезали его лицо и глаза помутнели. Да и голос стал звучать глухо и чуть слышно.

– Или кто-то из слуг Проклятого, или кто-то из его теней… – прошептал Чуид. – Или даже он сам. Да, его можно задержать, и я не думаю, что любые усилия, приложенные в этом направлении, бессмысленны, но нужно отдавать себе отчет – он прорвется. И чем больше крови прольется при его явлении, тем сильнее он будет. Так что именно большой крови хотелось бы избежать, а не остановить его. Конечно, помогать ему не следует. Но… А вот потом…

– Что потом? – спросил Клокс.

– Не знаю, – пожал плечами Чуид. – Поверьте мне. Были времена, когда вся троица верховных слуг Проклятого правила и всей Арданой, и всеми прилегающими землями. Да и тени Проклятого уже испытали сладость повелевания людьми.

– Однако если в кубок капает вода, глупо рассуждать, что он наполнялся не один раз!.. – прошипел Клокс. – Однажды он может не только переполниться, но и разбиться! Особенно если ударит мороз!

– Может, – прошептал Чуид. – Но его нельзя остановить.

– Проклятого? – шевельнул губами Клокс.

– Надеюсь, что нет, – вздохнул Чуид. – Не злитесь на меня. Я ведь не проповедник Проклятого или его ядовитой троицы. И уж тем более не колдун Черного Круга. Да, я наслышан о многом, рукописи, знаете ли, порой рассказывают о том, о чем их авторы упоминают мимоходом. Эти крупицы бывают подобны крупицам золота… Кстати, а вы знаете, что когда-то вот эта речушка, что делит Граброк пополам, считалась золотоносной?

– Зачем вы пришли к бургомистру? – спросил Клокс.

– А вдруг я пришел и к вам тоже? – произнес Чуид.

– Зачем? – сцепил зубы Клокс. – Зачем кто-то, чье появление так удачно совпадает уже со второй накатывающей на эту землю мерзостью, ищет того, кто может попытаться остановить явление?

– Ух ты! – задумался Чуид. – Не думаю, что даже Эгричу удалось сделать то, что вы примериваете к собственному плечу. Да, мое присутствие совпадает с этой мерзостью во второй раз. Я сам вообще часто совпадаю с бедой. Но я не стервятник и не змея, наполненная ядом. Я ищу мудрость, а она приходит с бедой и натугой. Однако мне не все равно, что творится с этой землей. И я хочу помочь вам, Клокс.

– Чем же? – скрестил руки на груди судья.

– Там, в храме, находится лишь небольшой кусочек мозаики, – проговорил Чуид. – Я о драконе, конечно. Вот уж случайность так случайность. В Гаре ведь не было дракона? Понятия не имею, кому он понадобился. Но именно прошлое дает нам возможность осмыслить настоящее. Я составил самый подробный из возможных список о происшедшем в Гаре. Я хотел бы передать его вам. Если вы ознакомитесь с текстом… Там есть кое-какие мысли…

– Мысли?.. – в ярости прошипел Клокс.

– Боюсь, что только мысли способны помочь нам, – полез в суму Чуид.

– К демону! – рявкнул Клокс.

– Ты боишься, – понял Чуид. – Ты что-то сделал тогда, пятнадцать лет назад, в Гаре, и теперь боишься. Так?

– Я?

Клокс схватился за рукоять меча, выдвинул его из ножен на ладонь, отпустил, опять схватился, задвинул меч, выхватил тиару, натянул ее на голову и, рыча как зверь, ринулся прочь.

Он вышиб ногой дверь и, наверное, побежал бы в бешенстве вниз по лестнице, но голос бургомистра остановил его:

– Вот тот, кто нам нужен! Ваше высочество, думаю, что это как раз судья, присланный в наш город из Священного Двора Вседержателя. Что случилось?

Клокс обернулся и увидел высокого и статного, коротко остриженного человека с золотой цепью на груди, как видно – бургомистра Скота, и рядом с ним – невысокого, но крепкого и широкоплечего, отливающего гладко выбритым черепом герцога Диуса, окруженного свитой.

– Господин бургомистр… – запнулся Клокс. – Ваше высочество! Судья Клокс, к вашим услугам. Примите нижайший поклон и заверения в почтении. Дозвольте обратиться к бургомистру. Дело не терпит отлагательства.

– Не дозволю, – сухо процедил Диус. – Тем более что дело и в самом деле не терпит отлагательства. Через три недели шествие доберется до Граброка, а у нас тут драконы летают? Бросьте, судья, все ваши срочные дела и займитесь нашим делом. Важным делом. Сейчас нет ничего важнее, вам понятно?

– Но… – растерялся судья.

– Никаких «но», – отчеканил стальным голосом брат короля.

– Слушаюсь, ваше высочество, – склонился в поклоне Клокс, а когда выпрямился, Диус, бургомистр и изрядная часть свиты герцога уже проследовали в тот самый зал, из которого только что вылетел Клокс. Судья прислушался, не услышал голоса Чуида за дверью, вслед за последним воином из свиты даже приоткрыл ее, так и не разглядел в толпе книгочея, но, наткнувшись взглядом на спину одного из слуг герцога, окаменел. Это была спина Эгрича. Клокс готов был в этом поклясться. Не один год он держался за спиной собственного наставника. Он хотел окрикнуть Эгрича, но смог только что-то прохрипеть. Однако в шуме, наполнившем зал, неизвестный услышал хрип за спиной и обернулся. Это был не Эгрич. Лицо оказалось чужим. Кожа обтягивала череп худого человека, и, судя по всему, под его колпаком череп был столь же гладким, как и на его лбу.

– Обознался, – прижал ладонь к груди Клокс.

Незнакомец кивнул.