Дойтен проснулся от зуда. Укушенная рука саднила и чесалась, и это изрядно обрадовало усмирителя. Во всяком случае, раны, которые уже в далеком прошлом иногда получал юный воин гарнизона Нечи, заживали именно так. Дойтен открыл глаза, кивнул пустым постелям по соседству, хмыкнул по поводу осеннего солнца, заглядывающего в окно, закряхтев, свесился с лежака, посмотрел под него. Ружье лежало на месте. Все-таки не зря третий или четвертый раз Клокс приводил свою тройку именно в трактир Транка – ни одной пропажи, ни единого недоразумения в его заведении не случалось. Даже как будто и дышалось легче, чем во всем городе.

– Кач! Иска! Брог! Как вас там? – заорал Дойтен и пошевелил пальцами правой руки. Опухоль вроде спала, и рука не болела, но двигать ею было страшновато. Похоже, и в самом деле ему придется поносить ее пару недель на перевязи. А ведь этот лекарь – Корп, кажется, – оказался не так уж и плох. Так что и эта стычка обошлась малой кровью, хотя неудобства причинила. Конечно, славное прошлое позволяло надеяться Дойтену, что он управится с мечом и левой рукой, но вряд ли он мог себе позволить прыгать с перехваченной тугой повязкой клешней. Что ж, придется приносить пользу каким-то другим способом.

– Кач! Брог! – заорал еще громче Дойтен и уже подумывал, не воспользоваться ли вновь свистком, когда в открывшуюся дверь просунулись сразу две головы – чернявая и белобрысая.

– Горячей воды и помочь мне одеться, – зевнул Дойтен. – И побыстрей.

Не прошло и десяти минут, как Дойтен уже стоял в обеденном зале, который опять был пустынен, разве только постоялец в зеленом застыл над блюдом в дальнем углу, да все та же монашка привалилась к стене в другом. Дойтен кивнул и тому и другой, но ни один из них не ответил ему даже жестом, впрочем, белобрысый Брог, который старательно перевешивал меч на поясе Дойтена под хват левой рукой, уже справлялся с полученным заданием.

– Успокойся, – строго сказал Качу, который сопел рядом от зависти, Дойтен. – Может быть, то, что ты увидел вчера, тебе не придется больше увидеть никогда. Как бы ни была страшна женщина, думай, что она у тебя последняя. Впрочем, об этом тебе еще рано. Да и все относительно… Какие новости?

– Да нет никаких новостей, – пробормотал Кач, не отрывая взгляда от меча. – С утра гость был в трактире. Из замка кто-то. С ним разговаривал ваш защитник и девчонка ваша. И охотница еще. Потом он ушел, а потом и они все сели на лошадей и уехали из города. Сказали, что, может быть, на весь день. Прочие егеря тоже с утра ушли в город. А защитник ваш половину ночи не спал, вернулся под утро с этим высоким егерем… с Фасом. А с утра как будто и выспался. Не знаю. А судья ушел в город раньше всех. Сказал, что вернется к полудню. За каким столом накрывать вам?

Дойтен оглянулся на старика, попытался вспомнить его имя, но не вспомнил, повернулся к Качу и подмигнул ему:

– А скажи-ка мне, приятель: кто сейчас старается на кухне?

– Как и всегда, – пожал плечами Кач, – мамка. И Иска ей помогает. А когда надо что почистить да порезать, так и мы. Но у мамки с утра голова разболелась, так что дед помогает. Аол!

– Вот ведь одарил бог долголетием и бодростью, – покачал головой Дойтен. – А что это с вашим постояльцем?

– С Чуидом? – понизил голос Кач. – Он уже два часа так сидит. И монашка. Может, спит с открытыми глазами? Монашка-то точно спит. Сегодня с утра все как не в своей шкуре. У мамки голова разболелась. Амадан, и тот хнычет. Мамка говорит, что погода будет меняться.

– Чудно́, – пожал плечами Дойтен. – Проводи-ка меня на кухню, парень. Надо с мамкой твоей поговорить. Заодно и накрой там. Найдется угол стола, чтобы блюдо поставить? А большего мне и не надо.

На кухне в клубах пара с котлами медленно, но уверенно управлялся худой старик Аол. Рядом с ним мелькала фигурка Иски, которая была мокра от пота. В углу у двери сидел, подтянув ноги и положив на колени заплаканное лицо, Амадан, который за три года из сопливого мальчишки превратился в высокого, но все такого же сопливого парня с толстыми губами и копной пепельно-серых волос. Его благодетельница, а также тетка Иски и мать Кача и Брога – Тина обнаружилась в дальнем углу кухни, у открытого окна и, как показалось Дойтену, сдала за прошедшие годы. Именно поэтому он с веселой улыбкой поклонился седой женщине, которая опиралась спиной о стену так, словно отработала без минуты отдыха целую неделю, сдвинул с края стола деревянные доски и ножи, присел на скамью и с благодарностью принял у Кача принесенное им блюдо с жарким.

– Рад тебя видеть в добром здравии, Тина, – проговорил он, облизывая ложку. – Вид у тебя, правда, такой, словно ты впряглась в плуг и вспахала не одну десятину земли; но вот же, есть помощники.

– Ты чего хотел, палач?.. – с трудом выдавила чуть слышное женщина. Казалось, что на ее лице живы были одни глаза.

– Не палач! – погрозил женщине бараньим ребрышком Дойтен. – Усмиритель. Я тебе еще три года назад объяснял, что я не палач. Или четыре года назад? Я ж ведь здесь пятый раз или четвертый? Забыл уже… Не палач я!

– Но Олту убил, – прошептала Тина.

– Конечно, – обозлился Дойтен. – Надо было дать ей разодрать мне горло. Сидел напротив нее так же, как и напротив тебя. Кто знал, что у Цая, кроме него самого, вся семейка – имни? И вот что я тебе скажу, Тина. Дочь я ее не убил. Вот, покалеченный, а вытерпел. Не смог.

Он бросил ложку на стол и обернулся. Аол что-то размешивал в котле, Иска быстро рубила на соседнем столе лук. Пальцы просто мелькали.

– Ловко, – кивнул Дойтен и снова посмотрел на Тину.

– Не так, – прошептала она. – Это дочь Цая тебя не убила, а не ты ее.

– Считай, что мы с нею квиты, – буркнул Дойтен и снова взялся за ложку. – Слушай, как вы выживаете? Я не знаю, сколько Священный Двор отваливает вам за наш постой и еду, но у вас же пустой зал! Сидят два… чучела, и больше никого. Кач! Где ты там? Вина мне! Сколько там из меня вчера крови спустил этот лекарь, не знаю, но надо восполнить, голова кружится что-то. Так что скажешь, Тина? В чем секрет?

У стола появился Кач и поставил перед Дойтеном кубок.

– Нет секрета, – выдохнула Тина и вытерла дрожащей рукой слезу, что катилась по щеке. – Делай свое дело, и все. Наша стряпня лучшая в городе. Мы не на ходу, поэтому до шествия народу маловато, но зато отправляем еду и в замок, и в ратушу. Случалось, и в Блатану снаряжали обоз с копченостями, Транк мастер по этому делу. Да и Юайджа кое-что не сама готовит, а у нас берет. Так что не разгибаемся… Второй день пошел вашего разбирательства, Дойтен. На судье вашем лица нет. Ты уже человека убил. Что дальше-то?

– Вот пришел у тебя спросить: что дальше? – пробормотал Дойтен. – Ты-то что с лица спала? Ведь не пахала же, в самом деле?

– Не пахала, – кивнула Тина. – Тебе скажу. Плохой человек приходил с утра. Очень плохой. Говорил о чем-то с вашим новым защитником и девчонкой его. Говорил, а сам взглядом черным весь трактир ощупывал. Я чувствую такое… Вот ты, Дойтен, хоть и кровь на тебе, а неплохой человек. А он… Так что пришлось крылья раскрыть да прикрыть своих деток. Кача, Брога, Иску. Чтобы не разглядел. Плохие слухи ходят по земле, Дойтен, плохие. Вроде бы дети стали пропадать. Непростые дети, но все одно дети. А кто знает, может, и мои Кач с Брогом тоже способны чувствовать, как я? У меня прадед колдуном был. Уведут, что я буду делать?

– Кто это был? – спросил Дойтен.

– У защитника своего спрашивай, не у меня, – тяжело вздохнула Тина и подняла, показала окровавленный платок. – Видел? Пришлось попотеть. Никогда не думала. Кровь носом пошла. Голова до сих пор кружится. Хотя… мне помогал кто-то… Иначе я б уже на столе лежала, и племянница тело мое омывала.

– Защитник? – нахмурился Дойтен.

– Нет, – закашлялась, затряслась Тина, сплюнула красный комок в платок, покачала головой. – Вот ведь напасть… Ничего, приду в себя. Не защитник. Ни он, ни девчонка его, ни эта… охотница, она с ними была… Они непроглядны были. Как черной тканью прикрыты. Защитились как-то. Себя спрятали. Тот человек еще и злился поэтому. Другой кто-то помогал. А насчет Олты… Я ее подругой числила. Поверь мне, она не знала, что она имни. Думаю, и дочь ее не знала. Что-то ее спугнуло. Хотя месяц или больше она жаловалась на головную боль, да и так, стряслось что-то у нее. Но ты убил ее. Я сейчас не говорю, что ты не должен был ее убивать, никуда уж не денешься теперь, но ты уж знай во всякий день своей жизни, что ты убил жену Цая – Олту.

– Да уж не забудешь теперь, – погладил перемотанную тряпицей руку, ощупал висевший на груди свисток Дойтен и посмотрел в окно кухни. За оградой трактира среди облетающих деревьев серели крытые смоленым тесом крыши, за ними высилась башня замка.

– Что делать-то теперь мне? – спросил Дойтен. – Того, что случилось, уж не вернешь.

– Дочку ее спаси, – прошептала Тина. – Ее ведь так просто в покое не оставят.

– Кто ее не оставит в покое? – не понял Дойтен. – Кому она нужна?

– Нужна кому-то… – вовсе до шелеста понизила голос Тина. – Иску видишь?

Дойтен обернулся: сноровистая племянница Тины уже стучала ножом, шинкуя капусту.

– И что? – не понял усмиритель. – Руки у нее ловкие, еще вчера понял. Серебряной монеты бы не пожалел, чтобы еще раз ноги мне омыла.

– Не дождешься, – покачала головой Тина. – Я своему старому дураку и так голову едва не открутила. Не детское это дело – прелые ноги мужикам омывать. Хотел бы, и сам мог расстараться. Вот ведь, снокская привычка, ломаться пополам там, где и гнуться-то не заставляют… Сирота она. Понимаешь?

– Как не понять, – пожал плечами Дойтен. – Дело нередкое. Вон девчонка с нами – тоже сирота. Из мискан. Или дурачок твой, Амадан, от родителей разве к тебе пришел? Иска откуда?

– Из Гара… – прошептала Тина.

– Святой Вседержатель!.. – осекся Дойтен. – Подожди, что ты мелешь? Сколько ей?

– Десять, – сказала Тина.

– Так то уже другой Гар, – махнул рукой Дойтен. – Тому-то ужасу пятнадцать лет минуло. Иль в девчонке талант какой, что ты за нее трясешься?

– Нет никакого таланта, кроме доброго сердца и ловких рук, – сказала Тина.

– Так и этого немало для долгой жизни, – улыбнулся Дойтен. – А вот для того, чтобы бояться кого, маловато будет.

– Все одно прикрываю, – прошептала Тина. – Сегодня так и вовсе словно на краю пропасти замерла. Великая беда рядом была, великая. Спас кто-то. Мир ему и благоволение божье. Сестра моя, ее мать, из Гара. Я сама оттуда, но давно уже. Загодя уехала, вышла замуж за Транка и откочевала сюда. А она хватанула беды по самое горло. Смерть рядом кружилась. Наших с сестрой родителей прибрала. А потом и родители ее мужа погибли. Говорят, что убили друг друга, только я уж и не знаю, спросить не у кого. Потом все улеглось. Сестра вышла замуж, через пять лет после беды родила Иску. Потом прислала весть, что беду чувствует. Новую беду. Потом мужа ее убили. На дороге зарезали, кто – неизвестно. Она ждать не стала – бегом сюда. Но не добежала. На половине пути жизнь свою оборвала. Я потом справлялась: в петлю шею сунула. Иска не знала, что и как, только и помнила, что мать ее посадила в корзинку и сказала, чтобы та до Граброка из корзинки носа не показывала. Дала серебряный возчику, тот вместе с гарскими окороками ко мне племянницу и доставил. Так и уехал, не узнав, что за доброе дело сделал. Так что в Иске теперь для меня и мои родители, и сестра моя, и сама она – все в одном лице. А что за беда за ней гналась, и не спрашивай. Не знаю. На всех, кто с Гаром перехлестнулся, эта беда. На всех. Вон возьми того же Амадана. Их дом соседствовал с моим там. Малышом, конечно, еще был, но, говорят, придурь из него не хлестала. А как накатила та беда, что-то сломалось внутри бедолаги. Сначала снаружи, когда родители его смерть свою сыскали, а потом и внутри. А не прибрел бы он шесть лет назад с обратным шествием из Гара в Граброк, может, и в живых бы его уже не было. А так-то…

Она заплакала. Дойтен обернулся еще раз. Теперь девчушка стояла на скамеечке и под присмотром Аола размешивала деревянной лопаткой что-то в огромном котле. Амадан все так же трясся в углу.

– Почему рассказываешь это мне? – спросил он наконец у Тины.

– А ты вспомни, – прошептала Тина. – Когда ты в последний раз ко мне под юбку пытался забраться?

– Ну так… – почесал нос Дойтен. – Ты прям сразу быка за рога…

– За другое место, – скривила губы Тина.

– Ну выпил, с кем не бывает… – вздохнул Дойтен. – Давно уж. Хотя ты и теперь хороша. В первый приезд это было. Помню. Хорошо ты мне тогда по роже съездила.

– Было, – негромко засмеялась Тина. – Хотя, чего скрывать, и жалела потом, не отломилось бы ничего, если бы уступила. Но-но, нечего губы к ушам тянуть. Что пролетело, того и след растаял. Я ведь знала ту молочницу, Дойтен. Тоже знала. Граброк – маленький город. Ты ведь и познакомился с ней, когда она молоко привозила к нам. Что молчишь? Не вороти рожу-то и слез не стесняйся. Она ведь приходила, хвасталась твоими подарками. Детишек одевала на твои деньги. Ждала тебя. Я ведь только поэтому и говорю сейчас с тобой, ты это хоть понимаешь?

– Где теперь дети ее? – глухо проговорил Дойтен.

– Ты не лезь уж в это, – покачала головой Тина. – Ее родители забрали их. Дети не твои, в семье будут. Не тревожь… Сам-то что все бобылем? Откуда ты?

– Из Нечи, – опустил голову Дойтен. – Давно уж оттуда. Больше двадцати лет. Так же тройка приезжала. Да те самые, что и в Гаре. Эгрич, Клокс и совсем еще юный тогда Мадр. Я воином был справным, но без угла и без семьи. Схоронил родителей, деревенька наша была в западном уделе, дирги ее сожгли. Вот мне и предложили… службу. Я и отправился с ними в Тимпал. Подальше от тоски. А потом… как-то не сложилось. Вот уж думал, что останусь в Граброке. Прикипел, жаль, оказии не было раньше… Эх, надо было увезти ее отсюда, куда-нибудь пораньше увезти. А она всё – родители, хозяйство, братья и сестры, коровы, молоко… Всё какая-то ерунда…

Дойтен выдернул из-за пояса кинжал, свернул оголовок рукояти и вытряс на стол два золотых колечка с серебряными узелками на каждом. Тина охнула и прижала ладонь ко рту.

– Вот так… – прошептал Дойтен.

– Ты чего от меня-то хотел? – спросила она наконец. – Ведь не о беде пришел плакаться?

– Нет, – откашлялся Дойтен. – Послушай. Тут ведь такое дело… Я, конечно, под Эгричем недолго был. Ну, ты его должна помнить. Клокс говорил, что еще и при Эгриче останавливался здесь у тебя. Так вот Эгрич учил меня, что если копаешь яму, копай, пока лопата о камень не застучит. Иначе всю жизнь будешь себя корить, что на штык до чего-нибудь заветного докопаться терпения не хватило.

– И куда ж ты хочешь копать? – спросила Тина.

– Олта меня интересует, – подобрал кольца, спрятал на место Дойтен. – И дочь ее. Ойча. Отец-то ведь ей не Цай.

– Откуда знаешь? – напряглась Тина.

– Да вот узнал, – вздохнул Дойтен. – Ойча тоже имни, как ты уже поняла. Но такая имни, которая никак не могла родиться от Цая.

– Кузнец, – прошептала Тина. – Здоровяк Линкс. Он через шесть домов от нее жил. По той же стороне.

– Жил? – не понял Дойтен.

– Пропал, – развела руками Тина. – Больше месяца назад. Как раз перед приездом герцога бургомистр подрядил Линкса поправить часы на ратуше, вот он и пропал. И часы стоят, и кузнеца нет. В городе думают, что он первым погиб, но тела не нашли. Хотя, что искать: бросил зверь тело в воду, и лови его уже где-нибудь под Коркрой при впадении Дары в Курсу. Или же сам он зверь и есть.

– Святой Нэйф… – поднялся на ноги Дойтен. – Спасибо тебе, Тина. Низкий поклон.

– Всё спросил? – усмехнулась хозяйка трактира и, тяжело, опираясь о край стола, встала. – А говорил, что копать нужно, пока лопата о камень не застучит.

– Так куда еще копать? – не понял Дойтен.

– У Линкса и своя жена была. И сын, – пристально посмотрела в глаза усмирителю хозяйка. – Сына я хотела приютить, но он прибился к храму. Не знаю, что там, но не появляется тут, хотя прибегал вчера. Мором его кличут. А вот мать его погибла. Лет десять назад; считай, что и не нянчила сына. Младенцем еще был. Темная история. Пошла в лесок за грибами и ягодами. Вот так же, по осени. Да попалась на волков. Говорят, обезобразили ее так, что Линкс хоронил ее в закрытом гробу. На северном погосте ее могила. Легко найти. Знак на ней. Кованый. Ты ведь понял меня, палач?

Чуид так и сидел за столом, только лампа напротив него моргала, застилая копотью лицо. Дойтен подошел поближе, прислушался к чуть слышному дыханию, покачал головой, звякнув мечом, присел, протянул руку и осторожно поправил фитиль. Чуид открыл глаза.

– Странная поза для утреннего сна, – заметил Дойтен. – Монашка, я смотрю, уползла уже куда-то? Позавчера тут этот травник, как его… Бас, спал под вечер. Сегодня ты.

– Я не сплю… – прохрипел Чуид, и из уголков его рта потекла кровь.

– Кач, Брог! – зарычал Дойтен на весь трактир.

Только через час он наконец освободился, когда почти брыкающегося Чуида отнесли в его комнату, где тот поклялся, что и шага не сделает за порог трактира, пока здоровье не вернется в его тело. На все же вопросы Дойтена относительно помощи Тине или утреннего визита страшного человека только пожимал плечами и отрицательно мотал головой. И только когда усмиритель уже отправился к выходу, проговорил негромко, но четко:

– Спасибо тебе, добрый человек, – и добавил: – Но каждый должен заниматься своим делом.

Дойтен с трудом удержался, чтобы не плюнуть на пол тут же, спустился вниз, опрокинул еще один кубок вина и зашагал в город так же, как и вчера. Правда, в другую сторону и без сопровождающего.

– Все меня учат, – бормотал он под нос. – Дойтену уже за пятьдесят, а они все еще учат меня и учат. Что нужно сделать, чтобы учить меня перестали? Голову потерять? Дождетесь! Святой Нэйф меня поймет, дождетесь!

Монашку он обогнал на полпути к ярмарочной площади. Она брела, пошатываясь из стороны в сторону, как древняя старуха. Обогнав ее, Дойтен обернулся. Монашка прижимала к лицу окровавленный платок.

– Помочь? – нахмурился усмиритель.

– Иди давай, – отмахнулась монашка. – Тоже мне… судья нашелся.

«Почему судья?» – не понял Дойтен и пошел дальше.