Глава 2

Когда гены шалят

Что могут рассказать о различии в экспрессии генов яблоко, метро и датский донор спермы

Сегодня в мире генетики датчанин Ральф – что-то вроде менделевского гороха.

Несколько лет его генетический материал, сперма, был среди самых востребованных на Земле, поскольку будущим матерям хотелось рожать высоких, сильных и светловолосых детей.

И желающих получить его сперму было немало.

За 500 датских крон (около 3000 рублей) (столько стоит образец) многие молодые люди в Дании сдают сперму. Конечно, если у них нужные физические и умственные параметры и высокая концентрация сперматозоидов. Молодым датчанам такое донорство помогает сводить концы с концами. Свободные нравы и внешность викингов сделали семя жителей этой страны объектом экспорта. А Ральф очень хорош собой даже по скандинавским меркам.

Понятно, что дети, биологическими отцами которых были такие доноры, могут потом встретиться. И, не зная о своем родстве, даже завязать романтические отношения. Чтобы снизить риск нежелательных отношений, донорам спермы позволяется стать родителями не более 25 детей. На практике проверить это почти невозможно. У Ральфа, как я уже упоминал, были великолепное досье и выдающаяся внешность. Его популярность была столь высока, что, даже когда он сам перестал сдавать сперму по собственной инициативе, количество желающих заполучить его генетический материал не уменьшилось.

В итоге Ральф, известный большинству просто как «донор 7042», стал отцом по крайней мере 43 детей в разных странах.

Как оказалось, Ральф не просто распространял нордические гены по земному шару. Вместе с ними он, сам того не ведая, разносил отравленное семя. Среди прочих, он передавал потомкам ген, который вызывает нарастание излишних тканей. Иногда с не самыми приятными последствиями – свисающими пластами кожи, искривлениями черт лица или темно-красными наростами, похожими на сильные ожоги. Эта болезнь, приводящая к образованию опухолей, называется нейрофиброматозом первого типа (НФ1). Это заболевание, кроме всего прочего, может приводить к задержке умственного развития, слепоте и эпилепсии.

История донора 7042 и его незадачливых потомков привлекла широкое внимание общественности и привела к быстрым и радикальным переменам в законах, определяющих, скольких детей может иметь донор спермы. Однако для многих семей было уже слишком поздно. Дети уже родились. Гены уже унаследованы. А принцип менделевской генетики, пришедшей из XIX века, не сработал в веке XXI.

Как же вышло, что сам Ральф не страдал от заболевания, которое передал потомкам?

Грегор Мендель не особо интересовался горохом. По крайней мере, сначала. Сперва этот любознательный монах хотел экспериментировать на мышах.

И только влияние строгого старика по имени Антон Эрнст Шаффготч изменило его намерения. А тем самым и ход истории.

Во времена Менделя не было места лучше для молодого монаха, увлеченного искусством или поиском научной истины, чем монастырь Святого Фомы в городе Брюнне (ныне – чешский Брно). Монахи этого монастыря, не забывая о своей основной миссии – служении Господу, – основали в стенах старого аббатства сообщество ищущих знания. Рука об руку с молитвой шла философия, а рядом с медитацией – математика. Монахи занимались музыкой, искусством и даже поэзией.

А еще они занимались наукой.

Даже сегодня их труды, споры и вообще взгляды на жизнь вызвали бы у глав Церкви негодование. А уж во времена долгого авторитарного правления папы Пия IX происходящее было неслыханным и казалось подрывающим все устои. И уж конечно, епископа Шаффготча все это не радовало.

Как Мендель писал в своих дневниках, Шаффготч терпел происходившее в аббатстве лишь потому, что многое ему было просто непонятно.

Вначале опыты Менделя с мышами – он наблюдал их брачное поведение – были весьма просты. Но вот для Шаффготча это было уже слишком. Во-первых, клетки с грызунами в келье Менделя сильно пахли, что казалось епископу несовместимым с духовной чистотой, которая должна присутствовать в жизни истинного августинца. Во-вторых, эта работа была связана с сексом!

Мендель, как и все монахи монастыря Святого Фомы, давал обет безбрачия. На этом фоне интерес к половому поведению животных казался неуместным. По крайней мере, в глазах Шаффготча.

В итоге консервативный епископ приказал прикрыть «мышиный бордель». Если интерес Менделя и вправду лежал в области передачи признаков в череде поколений, сказал Шаффготч, работу можно продолжить на менее вызывающих объектах.

На горохе, например.

Для Менделя все это было просто злой шуткой. Ведь, хотя старый епископ этого и не понимал, растения тоже размножаются половым путем.

В результате следующие 8 лет Мендель выращивал горох. За это время он изучил более 30 000 растений гороха и по итогам тщательных наблюдений и скрупулезных записей выявил закономерности, по которым наследуются некоторые признаки. Размер стебля, цвет стручка и многие другие признаки передаются потомкам по определенным законам. Именно так родилось современное понимание парного взаимодействия генов. Того, как доминантные подавляют проявление рецессивных. И того, как сочетание двух рецессивных может давать особое строение.

Невозможно сказать, чем бы все закончилось, если бы Мендель продолжил работать на мышах. Изучая этих, куда более сложно, чем горох, устроенных животных, он мог бы упустить те закономерности, что так очевидны при выведении гороха со стабильно длинным стеблем, длинными стручками и гладкими зелеными горошинами. С другой стороны, мы не знаем, что бы понял одаренный монах, если бы продолжал опыты с мышами. Ведь он мог открыть нечто еще более выдающееся. Что-то из того, что его последователи начали понимать только век спустя. Позже мы обязательно к этому вернемся.

Как бы то ни было, работа Менделя, опубликованная в никому не интересном журнале «Труды Общества естественной истории города Брно», была не замечена научным сообществом. А в начале XX века, когда ученые вновь заинтересовались законами наследственности, Мендель уже давно покоился на центральном городском кладбище.

Работы многих провидцев, опередивших свое время, обретают новую жизнь после их смерти. Так и откровения Менделя ожили после открытия хромосом и генов, а затем и секвенирования ДНК. И на каждом этапе этого пути сохранялась неизменной главная мысль: всегда можно предсказать, кем мы станем, зная, какие гены мы унаследовали от наших предков.

Законы, которые он открыл, Мендель назвал законами наследственности. И со временем люди привыкли именно так и думать о генетике – как о закодированной двоичным кодом инструкции, передающейся из поколения в поколение. Так, будто это какая-то древняя семейная реликвия. Может быть, она и не нужна, но и просто так выбросить ее нельзя. Ведь никто не хочет такого наследства, как то, что получили несчастные дети Ральфа. Но почему у самого Ральфа не проявились жуткие признаки, которые были у стольких его потомков?

Наследственное заболевание, поразившее потомков Ральфа, наследуется по аутосомно-доминантному типу. Это значит, что достаточно, чтобы только одна из копий гена была повреждена. И если у вас такая сломанная копия есть, вы с шансом около 50 % передадите ее каждому из своих детей. В рамках привычных всем законов Менделя должно получаться так, что если уж не повезло и такая копия у вас есть, то проявления болезни тоже непременно должны быть.

Ведь именно так про это рассказывают в школе. Все просто и логично. И легко поверить, что ты понимаешь, как происходит это волшебство – волшебство молекул, которые делают нас теми, кто мы есть. Со временем представления о генетике усложнились, но строятся они все равно на том же фундаменте. И догма, гласящая, что гены всегда идут в парах, никуда не делась. А если один из пары доминантен по отношению к другому, проявляются признаки, характерные для доминантного. Все признаки мы привыкли видеть именно в таком ключе. Карие глаза, способность сворачивать язык в трубочку, форма ушной мочки и наличие волос на тыльной стороне пальцев – все получается так потому, что доминантные гены подавляют рецессивные. А если встречаются два рецессивных, мы видим более редкие варианты, к примеру голубые глаза или умение отгибать фалангу большого пальца в другую сторону.

Но если все и вправду так, почему про Ральфа никто ничего не знал? Ведь его тщательно обследовали во всех клиниках, где он сдавал сперму. На самом деле Мендель, несмотря на огромный вклад в современную науку, упустил важнейшую деталь.

Изменчивость экспрессивности.

Нейрофиброматоз первого типа, как и многие другие наследственные болезни, может проявляться очень по-разному. В том числе и столь слабо, что его невозможно распознать. И именно поэтому никто и не подозревал, что популярный донор спермы болен. Не подозревал об этом и сам Ральф.

Болезнь Ральфа оставалась невидимой по причине изменчивости экспрессивности. По этой же причине одни и те же гены могут оказывать совершенно разное влияние на нашу жизнь. Одинаковые гены совершенно не обязательно проявляются одинаково. Даже если у двух людей совершенно одинаковая ДНК.

Вот, например, Адам и Нил Пирсоны. Они – однояйцевые близнецы и должны, по идее, иметь абсолютно одинаковый геном. В том числе и ген, определяющий нейрофиброматоз первого типа, у них одинаковый. Но у Адама лицо распухшее и деформированное. Причем настолько, что его иногда принимали за маску. А вот Нил внешностью немного похож на Тома Круза, но при этом страдает от потери памяти и приступов судорог. Совершенно одинаковые гены экспрессируются по-разному. Тогда зачем мы вообще говорили про все те признаки в первой главе?! Там шла речь о типичных проявлениях определенных наследственных отклонений. Однако описанные проявления вовсе не покрывают весь спектр проявлений, вызванных такими отклонениями.

Неизбежно возникает вопрос, почему гены экспрессируются по-разному? Ответ прост. Это происходит оттого, что они реагируют на внешнюю среду не переходом из состояния «работает» в состояние «не работает». Да, набор генов задан еще до рождения, но это вовсе не предопределяет уровень их экспрессии. Раньше наследственность виделась нам в черно-белой гамме законов Менделя. Сейчас же мы начинаем постигать всю многоцветность палитры экспрессии.

В этом – новые трудности, которые современная наука создает медицинским генетикам. Пациенты приходят к нам за ответами и лечением, выраженным в ясных и понятных понятиях. Безобидно или злокачественно. Излечимо или неизлечимо. И совсем нелегко объяснить пациентам: то, что раньше считалось предопределенным и подчиненным двоичной логике, на самом деле устроено иначе. И знать это каждому больному необходимо, потому что только так можно принять самые важные решения в жизни.

И то, как человек живет, очень часто определяет его генетическую судьбу.

Вот поэтому я и хочу рассказать вам про Михаэля. Ему было 20 лет. Высокий и здоровый молодой человек. Красивой внешности, харизматичен и умен. Если бы в тот момент кто-то из знакомых девушек искал достойного жениха, я бы свел молодых людей вместе.

Не могу сказать почему, но мы сразу подружились. Может, дело было в одинаковом возрасте и похожем прошлом. Или в том, что оба мы занимались здравоохранением, пусть и пришли в него совершенно разными путями.

Я познакомился с Михаэлем вскоре после того, как его мать умерла, не выдержав долгой и безнадежной борьбы с метастазирующей нейроэндокринной опухолью поджелудочной железы. Перед самой ее смертью один прозорливый онколог предложил ей пройти генетическое тестирование. Так была обнаружена мутация, которая и нанесла несчастной женщине роковой удар, – она сидела прямо посередине гена супрессора опухолевого роста VHL.

Болезнь Гиппеля – Линдау – наследственное заболевание, вызывающее повышенный риск развития опухолей и врожденных патологий. Чаще всего затронуты бывают головной мозг, глаза, внутреннее ухо, кишечник и почки. Некоторые исследователи полагают, что печально известная история вражды Маккоев и Хаттфилдов была вызвана отчасти именно болезнью Гиппеля – Линдау. Многие потомки Маккоев страдают от опухолей надпочечников, что может приводить к серьезному ухудшению характера. Конечно, не у всех носителей синдрома он проявляется подобным образом.

Это еще один пример переменчивой экспрессивности. И точно так же, как ген, вызывающий NF1, которым страдали потомки Ральфа, ген VHL передается по аутосомно-доминантному типу наследования. Таким образом, болезнь будет проявляться, если даже одна копия гена сломана, а вторая – цела. И зная, как наследуется болезнь Гиппеля – Линдау, мы сразу же заподозрили, что и у Михаэля с вероятностью 50 % есть дефектная копия гена, которая передалась ему от матери. Он прошел соответствующий генетический тест, подтвердивший все наши опасения.

Болезнь Гиппеля – Линдау неизлечима, но если знать, что пациент ею страдает, можно специально искать опухоли еще до того, как проявятся последствия их развития, на начальной стадии заболевания. Именно так я и предложил Михаэлю поступать. В конце концов, достаточно и одной работающей копии гена VHL, чтобы контролировать рост клеток и держать в узде опухоли и злокачественные новообразования. Даже в случае, если вторая копия сломана или вовсе потеряна.

Существует гипотеза Кнудсона, согласно которой сочетание двух или более мутаций создает предрасположенность к развитию рака. Если вы, как Михаэль, знаете про себя, что вы на один шаг ближе к раку, чем остальные, следует предпринимать особые меры предосторожности. Радиация, органические растворители, тяжелые металлы и токсины – все это способно повредить ваши гены. И тем самым внести изменения, которые вы, вероятно, передадите вашим детям.

Проблема в том, что болезнь Гиппеля – Линдау может проявляться самыми разными способами и на любом этапе жизни. И даже если она диагностирована, никогда не знаешь, чего ожидать, то есть необходимо следить практически за всем. На практике это приводит к тому, что всю оставшуюся жизнь этот пациент должен делать неисчислимое множество тестов и анализов, и помогать ему в этом будет целая армия врачей и ассистентов.

Конечно, Михаэлю очень хотелось знать, чего ему ждать от будущего. И на его вопросы мне было очень нелегко ответить. Я мог только предложить ему продолжить обследование, чтобы выявить, каким типам опухолей и нарушений он подвержен в первую очередь.

– То есть, другими словами, – сказал он мне тогда, – мы не знаем, от чего я умру?

– Многие опухоли, вызванные болезнью Гиппеля – Линдау, легко поддаются лечению, особенно если их рано обнаружить, – заметил я. – И, конечно, мы не знаем, от чего ты умрешь.

– Все от чего-нибудь умирают, – рассмеялся он в ответ.

Я смутился.

– Да, но ведь при правильной терапии…

– Которая займет всю мою оставшуюся жизнь.

– Возможно, но всё же.

– Непрерывные обследования. Постоянный присмотр. Анализы крови. Рентген. И все равно неизвестность.

– Да, это непросто, но выбора ведь нет.

– Выбор есть всегда, – сказал он с улыбкой. И я понял, что он уже свой выбор сделал.

Я тогда очень расстроился и совершенно не удивился, когда через несколько лет узнал, что у Михаэля обнаружена ярко выраженная метастазирующая ренальная карцинома – один из типов рака почек. И снова он отказался от традиционного лечения и вскоре умер.

Вы, наверное, не понимаете, при чем тут вариации в экспрессивности? Ведь Михаэль умер рано и трагически, точно так же, как и его мать. Но он умер от рака совершенно другого типа и гораздо раньше ее. Разница в экспрессивности может приводить и к тому, что в следующем поколении гены экспрессируются или, наоборот, ломаются сильнее, чем в предыдущем. Если бы Михаэль воспользовался всеми преимуществами раннего обнаружения и позволил врачам следить за его здоровьем, его рак почек выявили бы и начали лечить намного раньше. Но он решил этого не делать. Если речь идет о вашей жизни и здоровье, только вы сами вправе принимать решения. Но дабы не ошибиться, надо знать, какие вопросы задавать и что делать с ответами.

Чтобы лучше понять базовую концепцию гибкой наследственности, обратимся к истории библиотеки Реми в городе Нанте во Франции. Именно там несколько лет назад, разбирая старые записи, библиотекарь наткнулся на всеми забытый фрагмент нотного листа.

Бумага пожелтела и рассыпалась в руках. Чернила выцвели и стали почти невидимы. Однако ноты все еще можно было разобрать – и сыграть мелодию. Исследователям потребовалось совсем немного времени на изучение старого, более чем на столетие забытого всеми кусочка бумаги. Оказалось, что это подлинный и очень редкий образец записей, сделанных рукой самого Вольфганга Амадея Моцарта. Считается, что Моцарт написал это и более 600 других своих известных сегодня произведений за несколько лет до смерти. И найденные в нантской библиотеке ноты в D‑мажоре – инструкция для современных музыкантов от гениального классического композитора, дошедшая до нас через века.

Моцарт любил использовать долгие форшлаги. Это такое мелодическое украшение, при котором основной ноте такта предшествует другая. Именно этот прием добавляет особого шарма щемящей сердце балладе Адель «Такого, как ты» («Someone Like You»). Большинство современных композиторов используют вместо него шестнадцатую ноту, но на самом деле это всего лишь небольшой шаг в эволюции музыки. Поэтому для пианистов не составит труда воскресить давно забытую мелодию. С этим справился Ульрих Лезингер – директор по исследованиям Фонда Моцарта в Зальцбурге. Более того, счастливчик Лезингер может исполнить мелодию на том самом 61‑клавишном клавесине, на котором сам Моцарт сочинял свои мелодии 220 лет назад. И вот теперь старинный мотивчик, пронзая пространство и время, предстает перед нами во всем своем очаровании. Опытное ухо Лезингера, несомненно, распознало в получившейся музыке кредо – церковное песнопение. И это знание превращает нотный листок в своего рода письмо в бутылке. Ведь, несмотря на то, что в юности Моцарт писал много религиозной музыки, многие музыковеды убеждены, что позже вера играла незначительную роль в его жизни.

По почерку исследователи датировали записи 1787 годом. В то время Моцарт имел стабильный доход от своих опер и финансовых причин написания церковной музыки быть не могло. Лезингер считает, что находка в Нантской библиотеке подтверждает интерес Моцарта к теологии и в его последние годы.

И почвой для всех этих предположений послужили всего несколько дюжин нот.

Примерно так человечество долгие годы воспринимало ДНК. Музыкант может прочесть нотную запись и без малейших отклонений воспроизвести всю сложность, сокрытую в ней. Вот и жизнь казалась воспроизведением записей, содержащихся в ДНК. В какой-то мере так оно и есть.

Но только лишь отчасти. Сейчас рождается новое понимание генетической идентичности человечества и даже самого пути нашей эволюции. Настройки проигрывателя могут менять звучание мелодии. Так и мы в значительной мере можем изменять то, как будет сыграна «мелодия», записанная в наших генах. И тем самым освободиться от сковывающих уз менделевской генетики, которая убеждала, что наша жизнь полностью определена генетическим наследием предков.

Все дело в том, что жизнь и ее генетическая основа – не строчки на ветхой бумаге. Она скорее подобна полумраку клуба, в котором играют джаз. Такого, как например Джаззумба Лаунж в отеле Таиту, в самом сердце столицы Эфиопии – Аддис-Абебе. Месте, куда мужчины и женщины со всех концов света приходят пить, есть, курить, слушать музыку и заводить новые знакомства.

Вы только послушайте…

 

Звон стаканов. Скрип стульев. Шум голосов.

И вслед за всем с полутемной сцены бас:

Баум-баум-баум бада баум-баум бада.

Легкий шепот щетки по барабану:

Ша-ссссс ша-ссссс ша-ссссс – ша-ша-ссссс.

Приглушенный старый тромбон:

Брааат брадер-да брааат-дер-дер-бра-да.

И знойный голос певицы:

Уууууу-йе бада баааааах. Ийах ийах ийах бада-йах.

 

И вот так слой за слоем на основной мотив ложится все великолепие и трагедия жизни.

Да, чтобы дойти от ранних этапов развития через все нужные шаги до зрелости, необходим аккомпанемент очень большого и сложного оркестра. И все начинается с записей. И записи эти куда старше произведений Моцарта. Некоторые ноты пришли к нам от самого начала жизни на Земле.

Вместе с тем в нашей жизни полно места для импровизации. Темп. Голос. Громкость. Тональность. Динамика. Путем множества мельчайших химических реакций ваше тело использует все ваши гены, как музыкант использует свой инструмент. Можно играть громко. А можно тихо. Можно играть быстро, а можно и не спеша. Можно даже играть одно и тоже, разными способами, если захочется. Как неподражаемый Йо-Йо Ма на своей виолончели 1712 года работы Страдивари может сыграть все, от Брамса до народной музыки.

Это экспрессия.

В глубине нашего организма мы все время, пусть тихонько и мало-помалу, но делаем то же самое. В ответ на происходящее мы меняем экспрессию наших генов. Так весь жизненный опыт великих музыкантов выливается в то, как они играют на своем инструменте. А в наших клетках экспрессия генов меняется в зависимости от того, что было с ними раньше и что происходит прямо сейчас.

Еще раз задумайтесь над тем, что я только что рассказал. А теперь давайте проведем небольшой эксперимент. Потянитесь. Подвигайтесь немного. Теперь расслабьтесь. Сконцентрируйтесь на дыхании. Вдох, а затем выдох. Вдохнув-выдохнув несколько раз, громко (ну или хотя бы вполголоса) скажите себе: «Все, что я делаю, очень важно и нужно для меня и окружающих!» Вы почувствуете себя вдохновленным. Или же наоборот, изрядно глупо.

И вот сейчас, да-да, прямо сейчас в вашем теле произошли едва заметные изменения. С того самого момента, как вы потянулись, гены начали работать в ответ. Осознанные движения контролируются нервными импульсами, идущими из головного мозга. Через всю нервную систему импульс проходит до моторных нейронов, которые запускают сокращение мышц. Внутри мышечных волокон белки актин и миозин биохимически сцепляются, затрачивая при этом энергию и производя механическую работу. И теперь в ответ на это ваши гены должны включиться в работу по восстановлению затраченных в процессе химических веществ. Ведь они нужны каждый раз, когда мозг посылает команду или набор команд. Всегда, будь то простое нажатие кнопки или забег на длинную дистанцию.

Даже ваши мысли непрерывно воздействуют на ваши гены. Ведь клеточная машинерия должна перестроиться в соответствии с вашими ожиданиями и в ответ на полученный опыт. Возникают воспоминания. Эмоции. Предчувствия. И все это записывается где-то в ваших клетках, как заметки на полях книги. Сотни триллионов синапсов мозга, благодаря которым это происходит, на самом деле просто контакты между нейронами и другими клетками. А сигналы, которые они передают, – всего лишь крошечные дозы химических веществ, выработанных вашим организмом. Нейроны образуют новые и новые связи, какие-то из них сохраняются десятилетиями.

Все это происходит в ответ на разные обстоятельства вашей жизни.

И все это вас меняет.

События вашей жизни меняют экспрессивность генетической мелодии.

Чувствуете себя особенным? И делаете это по праву. Но сильно гордиться не стоит, ведь, как мы увидим дальше, подобные изменения свойственны всем формам жизни. Большим и маленьким. Более того – реагировать на происходящее свойственно не только живым объектам. Например, многие корпорации используют сходные механизмы, чтобы управлять рынком или своевременно изменять свою продукцию.

Некоторые из таких методов саморегуляции появились задолго до нас с вами. Тем не менее они остаются актуальными и регулярно находят свое применение. Сейчас я предложу вам свой новый взгляд на то, как понимать переменчивость экспрессивности.

Когда вы впервые решитесь прикупить сверкающий камешек или захотите поменять старый на новый побольше, вам пригодится маленький секрет, который я вам сейчас открою: в отличие от остальных драгоценных камней, бриллианты на самом деле не так-то и редки.

Алмазы встречаются во множестве. Их очень много на Земле. Крупные и мелкие. Голубые, розовые и черные. Дюжина стран добывает их на всех континентах, кроме разве что Антарктиды. Впрочем, австралийские исследователи недавно сообщили об обнаружении кимберлита недалеко от Южного полюса. А именно в этой породе часто находят алмазы. Так что, возможно, исключение просуществует недолго. Если вы когда-нибудь покупали алмазы и представляете себе существующие цены, спрос и предложение, у вас наверняка возникает вопрос: если алмазов так много, то почему бриллианты такие дорогие?

В первую очередь стоит поблагодарить корпорацию «Де Бирс».

Эта компания была основана в 1888 году, ее главный офис – в великом графстве Люксембург. «Де Бирс» владеет самым большим запасом сверкающих камушков в мире. И большая часть этого запаса надежно спрятана. «Де Бирс» контролирует все этапы процесса. Добычу и переработку руды. Первичную обработку и огранку. Компания сохраняла почти всемирную монополию на торговлю бриллиантами десятки лет. И на рынок она выпускала камешков ровно столько, чтобы цены оставались высокими, а спрос стабильным. Таким образом вполне обычный алмаз оставался драгоценным для глаз (и кошельков) простых обывателей.

Остальное сделала хитроумная маркетинговая политика. До Второй мировой войны люди редко обменивались обручальными кольцами, а если и делали это, то далеко не обязательно эти кольца украшали бриллианты. Однако в 1938 «Де Бирс» наняла рекламщика с Мэдисон-авеню по имени Герольд Лаук. Его задачей было придумать, как убедить молодых людей, что только кусочек хорошо спрессованного углерода достоин стать символом верной любви и знаком помолвки. К началу 1940‑х годов волшебник Лаук справился со своей задачей и таки внушил значительной части Западного мира, что бриллианты и вправду лучшие друзья девушек.

Промышленник Генри Форд мечтал сделать нечто подобное с авторынком. Техническая сложность его продукции и ее производства вынуждала его работать со множеством поставщиков, что его невероятно раздражало. Этот магнат, первый среди знаменитых рационализаторов промышленности, использовал те же стратегии оптимизации, что и геном, действующий посредством экспрессии генов. Форд много времени посвятил тому, чтобы максимально упростить технологические процессы.

«Занимаясь закупкой материалов, мы поняли, что имеет смысл приобретать только то, что нам нужно непосредственно сейчас, – писал Форд в своей книге 1922 года «Моя жизнь и работа» (My Life and Work). – Мы покупаем ровно столько, сколько требуется, чтобы, с учетом состояния транспорта на данный момент, выполнить рабочий план.»

Форд признавал, что транспорт материалов далек от идеала. Но, как он говорил, «в ином случае не было бы никакой необходимости делать запасы. Поставки исходных материалов приходили бы точно по расписанию, в запланированном порядке и количестве, и прямо из вагонов поезда направлялись на производство. Это бы принесло огромное количество денег, ускорив оборот и тем самым снизив сумму, завязшую в сырье.»

Слова Форда были пророческими, но он ушел из жизни, так и не решив этой задачи. В итоге японские производители автомобилей первыми сделали скачок в организации системы связи «поставки – производство». Сейчас этот прием называют ТВС-производство, что значит «точно в срок». Менеджеры «Тойоты» впервые увидели ТВС в США в 1950‑х годах, но вовсе не у автомобильных компаний, посмотреть на которые они приехали. Все произошло почти случайно, когда они посетили магазин Piggly Wiggly. Одним из нововведений этой сети магазинов было то, что товар автоматически восполнялся, как только полки магазина пустели.

У этого приема есть множество преимуществ. Если все идет, как надо, получается больше экономить и растет выручка. Конечно, существуют и определенные риски. И главная проблема в том, что у поставщиков внезапно могут возникнуть проблемы. Стихийные бедствия или забастовки работников способны оборвать цепь поставки сырья и, как результат, остановить фабрики, а клиентов оставить с пустыми руками.

У Apple был другой негативный опыт с ТВС-производством, когда внезапный рост спроса на iPad Mini заставил производство почти захлебнуться. А все оттого, что не удалось вовремя получить компоненты для создания новых линий сборки.

Зная, как работают стратегии, применяемые бизнесом, и что у них общего с регуляцией экспрессии генов, мы можем лучше понять, как наши клетки снижают «цену» поддержания жизнедеятельности. В точности как корпорации, наши тела поддерживают жесткий баланс. И только благодаря этому жизнь существует.

Тут наши тела значительно ближе к системам «Де Бирс», «Тойота» и Apple. Каждый раз, когда наши гены срабатывают, это имеет определенную биологическую цену. И потому жизнь старается получить от происходящего как можно больший полезный выход. Ферменты – пример того, что закодировано в наших генах. Эти белки, совсем как микроскопические машины, ускоряют и облегчают определенные процессы. Так, как делает P450, разлагающий токсины, или самый обычный пепсиноген, помогающий нам переваривать белковую пищу. В этом мы устроены совсем как корпорации, которые стремятся, чтобы производительность труда их работников была максимально высокой. Жизнь старается сделать так, чтобы как можно меньшее число ферментов выполняло всю необходимую работу.

Мы, как правило, производим только то, что нам нужно, и только тогда, когда это необходимо. И стараемся не делать лишних запасов. И все это благодаря экспрессии генов.

Чтобы получились алмазы, необходимы миллионы лет и высокое давление, а для производства ферментов нужно очень много биологических ресурсов. Чтобы снизить стоимость их создания, организм умеет перестраиваться для синтеза тех или иных веществ. Это позволяет при необходимости направить все мощности на производство именно того продукта, который нужен сейчас. И если у вас есть ген, позволяющий делать определенный белок, это еще далеко не значит, что такой белок будет синтезирован хоть раз за вашу жизнь.

С вами такое происходило, хотя вы даже и не подозревали о своем активном участии в процессе. Если вам на празднике случалось перебрать алкоголя, на утро с вами было именно то, о чем мы говорим. Вы хорошо повеселились, а потому клеткам вашей печени пришлось работать сверхурочно, чтобы создать ферменты, необходимые для борьбы с последствиями винных возлияний.

Это и есть увеличение производства в ответ на возрастающий спрос. В данном случае производства алкогольдегидрогеназы, нужной для расщепления этанола. Сколько-то этого фермента всегда запасено в неактивном виде в клетках печени в ожидании следующей попойки, но не слишком много. Хранение больших запасов деталей на складе имеет свою цену, вот и ферменты требуют место и энергию на поддержание в рабочем состоянии. Но если вы не злоупотребляете алкоголем, все это слишком затратно.

Почти все процессы в мире биологии вертятся вокруг одного. Всем движет необходимость урезать стоимость жизни. Это и вправду нужно. Чтобы тратить энергию на синтез ферментов, которые так и не будут использованы, пришлось бы обделить ею необходимые каждодневные процессы. Такие, например, как непрерывные перестройки работы мозга и циркуляцию крови.

Отличной иллюстрацией может стать жизнь астронавтов. Вскоре после того, как они прибывают на Международную космическую станцию, их сердца уменьшаются на четверть от первоначального объема. Если вы пересели со скрывающего под капотом 300 лошадиных сил форда «Мустанг» на «Мини Купер», в котором меньше 150 этих «лошадок», вы очень много сэкономите на бензине. А в условиях пониженной гравитации астронавту нужно куда меньше усилий сердца, чтобы качать кровь. И по той же причине, многие, побывав в космосе и вернувшись к земному притяжению, испытывают головокружение или даже теряют сознание. Ведь их ослабшее сердце не справляется теперь с тем, чтобы прокачать достаточно крови и вместе с ней кислорода, к головному мозгу.

И не обязательно лететь в космос, чтобы ваше сердце стало меньше. Достаточно всего нескольких недель в постели, чтобы оно начало атрофироваться. С другой стороны, наши тела невероятно хорошо восстанавливаются. Нужно только убедить их, что дополнительные мощности нам необходимы. И это совсем нетрудно, наши клетки в изрядной степени пластичны. От того, что мы делаем каждый день, зависит, какие инструкции они получат от наших генов. Вот вам еще один, на этот раз генетически обоснованный повод встать с дивана.

А прежде, чем мы закончим говорить про экспрессию генов, я хочу рассказать вам еще одну историю.

На первый взгляд Ranunculus flabellaris не кажется чем-то примечательным.

Обычный лютик, обильно произрастающий в заболоченных лесах США и юга Канады. Распространенное и, казалось бы, не самое интересное растение. Однако этот лютик может делать поразительные вещи, к примеру полностью менять свое внешнее строение в зависимости от того, насколько близок он к источнику воды. Такое поведение называют гетерофилией.

Обычно этот цветок растет по берегам рек. Конечно, не самое безопасное для растений место, ведь реки, бывает, разливаются, и порой сильно. Для хрупкого цветка такое событие может быть фатальным. Однако для нашего лютика жизнь на самой кромке земли не проблема: изменение экспрессии генов позволяет ему в случае паводка изменять форму листьев. Из округлых они становятся длинными и нитеподобными, к тому же плавучими! Кажется, что перед вами совсем другое растение, однако это не так.

Геном Ranunculus flabellaris остается без изменений. Изменился только получающийся фенотип (так ученые называют внешний вид).

И подобно тому, как сердце астронавта может сменять мощь «Мустанга» на «Мини Купер» и обратно в зависимости от условий среды, лютик может вернуться к прежней форме листьев – когда закончится паводок. Растению это необходимо сделать, чтобы выжить.

Экспрессия – лишь один из инструментов выживания растений, насекомых, зверей и даже людей в условиях постоянно меняющийся среды. Во всех способах главным остается одно: гибкость.

Постепенно становится ясно, что наши гены – часть огромной, сложной и гибкой сети. И это утверждение местами противоречит нашим прежним представлениям. Гены не закреплены и не неподвижны, как мы думали раньше. Если бы это было так, живые организмы не могли бы – как тот же лютик – приспосабливаться к постоянно меняющимся условиям среды.

Мендель, наблюдавший за горохом, и поколения генетиков, продолживших его работу, замечали только половину происходящего. То, как гены влияют на организмы, в которых они сидят. Но ведь все работает и в обратную сторону. Мы можем влиять, и влияем, на наши гены!

И, как я покажу вам дальше, это происходит постоянно.