16. Жизнь, Вселенная и все такое прочее

Первые две книги из цикла «Автостопом по Галактике» были написаны на основе сценариев для радиошоу. Когда Дуглас Адамс согласился написать третью книгу (ту самую, за которую он поклялся не браться никогда), ему пришлось вытащить из закромов сюжет, с которым он «носился уже целую вечность».

Когда-то он предлагал этот сюжет для «Доктора Кто», но Грэм Уильямс счел его «слишком дурацким». Позже, когда зашла речь о съемках полнометражного фильма о Докторе Кто с Томом Бейкером в главной роли, Дуглас сделал из этой истории наброски сценария под названием «Доктор Кто и криккитмены» (см. приложение V). Фильм так и не сняли, но еще позже, когда появилась надежда на второй сезон телесериала по «Автостопу…», Дуглас снова задумался, не использовать ли для него сценарий «Криккитменов».

До второго сезона дело так и не дошло (по причинам, которые мы уже изложили во всех подробностях), но зато началось превращение «Доктора Кто и криккитменов» в третью книгу «Автостопа…»

Фабула сюжета практически не изменилась. Роль Доктора Дуглас распределил между Слартибартфастом, Триллиан и (в последних сценах) Артуром Дентом, хотя те события, которые должны были составить вторую половину фильма о Докторе Кто, уместились в последние тридцать страниц «Жизни, Вселенной и всего такого прочего». (В версии для «Доктора Кто» после неудачной попытки сорвать злодейские планы криккитменов Доктор отправляется на планету Криккит, где и проводит почти все время до конца сценария в своем классическом стиле: бегает, попадает в плен, спасается, разгадывает замысел врага, снова бегает, опять попадает в плен, спасается, спасает Сару Джейн и так далее.)

«Жизнь, Вселенная и все такое прочее» отличалась от предыдущих двух книг «Автостопа…» уже тем, что Дуглас писал ее не по частям. Он с самого начала знал, что должно происходить дальше, но это обернулось новой проблемой: как втиснуть персонажей «Автостопа…» в сюжет «Доктора Кто»? Персонажи «Автостопа…» – в сущности, безответственные лентяи. Вместо того чтобы, допустим, спасать вселенную, они предпочтут отправиться на вечеринку (Форд), приосаниться (Зафод), растерянно повертеть головой (Артур) или пожаловаться на жизнь (Марвин). Остается разве что Триллиан, которую до сих пор еще никто не рассматривал всерьез (или хотя бы мимоходом) как кандидата на роль спасителя вселенной.

Были и другие причины, по которым «Жизнь, Вселенная и все такое прочее» оказалась для Дугласа едва ли не самой трудной из всех его книг. «Как всегда, я откладывал работу до последнего. У меня случился ужасный кризис в личной жизни, после которого я долго не мог прийти в себя. Я просто не в силах был выжать из себя ни единой шутки: мне хотелось спрыгнуть со скалы или что-нибудь в этом духе. В общем, это был очень эмоциональный эпизод в моей жизни, и я не хочу вдаваться в подробности…»

(Позже Адамс вообще отказывался это обсуждать, но в тот период он сообщил в одном интервью, что его бросила подруга: «Ушла от меня с этим типом – по той весьма сомнительной, по-моему, причине, что он, видите ли, ее муж».)

В результате первый, черновой вариант «Жизни, Вселенной и всего такого прочего» получился, по словам Адамса, «страшно унылым»: «Я написал три четверти книги в черновом варианте, и тут настало время отправляться на месяц в Штаты для рекламного тура. И я внезапно понял: все, что я написал, ни к черту не годится. Пришлось позвонить издателю и заявить: “Послушайте, я еще не закончил. Я собираюсь переписать все заново, но сейчас мне надо уехать”… В общем, это был кошмар!

Но я все-таки поехал и провел этот тур, непрерывно мучаясь совестью. Потом я вернулся и засел за работу. От первого варианта “Жизни, Вселенной… ” я не оставил камня на камне. Взять, к примеру, первые двадцать страниц черновика, где Артур просыпается в пещере через два с половиной миллиона лет. (Думаю, в то время я бы отдал все, чтобы оказаться в пещере!) Я переписывал, переписывал и переписывал эту сцену до тех пор, пока из двадцати страниц она не превратилась в две строчки. Так и со всем остальным.

Просто удивительно, что мне вообще удалось написать эту третью книгу! Это чудо, что она появилась на свет и даже оказалась не так уж плоха. Но, честно сказать, я все равно считаю ее неровной, и это естественно: в тех обстоятельствах даже повесить книжную полку для меня и то был тяжкий труд, не говоря уже о том, чтобы писать книгу.

Впрочем, надо признать, что я ненавидел каждую книгу, которую писал. Стоило приняться за следующую, как я начинал ненавидеть и ее – причем так сильно, что на этом фоне предыдущая книга вдруг оказывалась вполне терпимой. С третьей книгой проблема была в том, что я с самого начала знал, как должны развиваться события. Но время от времени я замечал, что в механике сюжета что-то не стыкуется и нужно каким-то образом подогнать эпизоды друг к другу, да не просто так, а чтобы это было смешно. И вот тут-то мне приходилось туго по-настоящему! У меня аж зубы сводило: я буквально слышал, как скрипят эти несмазанные шестеренки, – точно шины по асфальту, когда сворачиваешь за угол на полном ходу.

Борьба между формой и содержанием в третьей книге обострилась до предела: именно для этой книги у меня заранее имелся очень подробный и логически обоснованный план – и в итоге от него пришлось полностью отказаться. Я всегда срываюсь на поворотах, но если прежде я просто продолжал двигаться в ту сторону, куда меня занесло, то теперь волей-неволей приходилось искать обратный путь и возвращаться к намеченному плану. В итоге по тексту сразу видно, в каких местах меня заносило.

Одним словом, это была непрерывная война между тем, как все должно было быть в теории, и тем, как получалось на практике. Наверное, поэтому в книге чувствуется некоторая озлобленность: я то и дело пинками загонял персонажей и события в то русло, которому они – по моим представлениям – должны были следовать, даже если им самим этого не очень-то и хотелось. Кроме того, я почти ничего не объяснял, хотя первоначально собирался включить в книгу множество пояснений, – и можете себе представить, каково это, когда тебя пинками загоняют в сюжет, ни словом не объясняя, зачем это нужно! Естественно, мои персонажи злились.

Наверное, я очень странный человек.

С другой стороны, некоторые из самых удачных, на мой взгляд, сцен, какие мне только удалось написать, очутились как раз в этой книге: почти весь эпизод с Аграджагом и, особенно, сценка с полетом Артура. Во всем описании полета, кстати говоря, я не изменил ни слова: оно осталось точно таким же, каким было в первом черновике (хотя, честно сказать, тут я немного смухлевал: эта сценка вся написалась на одном дыхании, и я просто побоялся ее трогать, хотя кое-что можно было бы и подправить).

Развязка эпизода с Аграджагом мне не очень нравится: она как будто притянута за уши, и с этим тоже надо было бы что-то сделать, но, увы, не получилось. В целом мне думается, что “Жизнь, Вселенная и все такое прочее” – это одновременно и самая лучшая, и самая худшая из всех книг “Автостопа…”»

В «Жизни, Вселенной и всем таком прочем» финалов сразу несколько, и они следуют один за другим (в главах 33 и 34). Джеффри Перкинс в беседе со мной предположил, что это потому, что Дугласу казалось, будто книга слишком короткая.

«Ничего подобного, – возражает на это Дуглас. – Все наоборот! На самом деле это одна из самых длинных книг. Когда я получил гранки и стал их вычитывать, возникало какое-то странное чувство: что-то было не так. Будь там дело в какой-нибудь мелочи, я бы заметил сразу, но это “что-то не так” было слишком большим, а потому не бросалось в глаза.

Потом я наконец понял, в чем дело: не хватало двух глав.

Как выяснилось, последние две главы рукописи случайно отослали в Америку. Пропажу я заметил уже после того, как в издательстве утвердили число страниц в будущей книге. Поэтому в английском издании в конце нет ни рекламы, ни пустых страниц: все страницы, вплоть до последней, заняты текстом. От этого книга может показаться еще длиннее, чем она есть, но она и в самом деле довольно длинная.

И эту череду финалов я добавил не потому, что хотел сделать книгу подлиннее, а потому, что был один кусочек, который я обязательно хотел в нее вставить, а другого места не нашлось. Я имею в виду историю об Основаниях. Это одна из моих любимых историй, хотя, по-моему, никому, кроме меня, она не нравится.

Когда пишешь книгу, нередко возникает чувство, словно ты только что побывал на волосок от гибели и спасся чудом. Я имею в виду, когда один за другим идут неудачные куски, а потом вдруг получается что-нибудь такое, за что так и хочется похлопать себя по спине и сказать: “Вот молодец!” И эта история – одна из таких. Лично мне она кажется очень добротной.

Но вообще, проблема с третьей книгой в том, что у меня имелся вполне осмысленный сюжет, полный всяких судьбоносных событий, но персонажи, скажем начистоту, были шайкой отъявленных лентяев. Всякий раз, как мне предстояло взяться за какую-нибудь такую сцену, вставал вопрос, кто из них будет в ней участвовать. Я перебирал своих героев в голове и мысленно объяснял каждому, что происходит, но от каждого слышал в ответ одно и то же: “Да? Ну и что с того? Я в этом не участвую”. Ну или, как вариант, они просто не понимали, о чем речь.

В конце концов Слартибартфасту пришлось взять на себя роль погонщика, который заставляет остальных пошевелить задницей и сделать хоть что-то полезное, но на самом деле ему это тоже было несвойственно. Понимаете, все мои персонажи, по существу, харáктерные. Куча вспомогательных действующих лиц – и ни одного главного героя».

Как писать книги? Нет ничего проще. Садишься и таращишься на чистый лист бумаги, пока глаза не вытекут.

На самом деле мне до смешного трудно писать. Я из шкуры вон лезу, чтобы только этого не делать. Даже такая простейшая задача, как купить новый карандаш, разрастается до эпических масштабов. У меня четыре текстовых процессора, и я трачу уйму времени только на то, чтобы решить, на каком из них я буду работать. Все писатели – ну, или почти все – жалуются, что писать трудно, но большинство из них очень удивились бы, узнав, до какой степени трудно мне.

Когда я пишу, я обычно впадаю в депрессию. Мне все время кажется, что работа над книгами совпадает с ужасными потрясениями, ломающими всю мою жизнь. И я чем дальше, тем сильнее подозреваю, что эти кризисы напрямую связаны с моей писательской работой: потрясения из-за того и случаются, что я сажусь и начинаю писать. И многие из реальных моих неприятностей попадают в текст – в переработанном виде, разумеется. Невооруженным глазом их обычно не заметить. Напрямую проблемы так не решаются, но косвенно – да, хотя и неявно.

Я совсем не остроумный. Остроумный человек никогда не лезет за словом в карман: смешная реплика слетает у него с языка мгновенно. Нормальный писатель-юморист тратит на это пару минут – но зато получается очень смешно. А у меня уходит пара недель.

С другой стороны, едва ли я смог бы написать серьезную книгу. Я бы принялся шутить, даже сам того не желая. На самом деле я убежден, что работа юмориста – дело очень серьезное (вообще, когда работаешь над чем-то, нужно впрягаться всерьез и относиться к этому как к делу своей жизни), но когда начинаешь объяснять это людям, они обычно думают, что ты спятил. Поэтому я стараюсь не заострять на этом внимания. А если что, всегда можно отмахнуться и сказать: «Да ладно, шучу я, шучу!»

Когда нужно написать что-нибудь смешное, я теперь обычно делаю так: беру какой-нибудь совершенно нелогичный ход, который покажется мне достаточно забавным. А потом начинаю пахать как проклятый, чтобы создать для него контекст, – причем такой, в котором этот ход или поворот сюжета будет казаться совершенно проходным и случайным. Читатель ни в коем случае не должен заподозрить, что все гигантское сооружение ты наворотил только ради одного этого хода. Это очень трудоемкий метод, но когда он срабатывает… о-о-о!

Зачастую труднее всего дается то, что на выходе кажется легкомысленным и сумасбродным. Взять, к примеру, начало “Жизни, Вселенной и всего такого прочего”, которым я в итоге остался вполне доволен. Персонажи, застрявшие на доисторической Земле, внезапно попадают на крикетную площадку «Лордз» – а все потому, что вздумали погнаться по полям за убегавшим от них диваном. Звучит бредово, нелогично и так далее, но вам и в голову не придет, что я переделывал эту сцену снова и снова и чуть не сошел над ней с ума, пока наконец не подобрал правильные элементы, чтобы возникла нужная атмосфера, – атмосфера, если угодно, легкомысленной иррациональности. И теперь я уже с чистой совестью мог завершить всю эту длинную часть той самой фразой, ради которой все это и затевалось: «…и внезапно очутились посреди крикетной площадки “Лордз” (Сент-Джонс-Вуд, Лондон) в самый разгар финального тестового матча; Австралия вела, но англичанам оставалось всего сколько-то там ранов до победы» (точную цитату не помню). Но для того, чтобы закончить главу такой симпатичной фразой, нужно было подробно расписать всю эту историю с возвращением Форда и объяснить, чем он занимался в Африке (а вы, верно, уже можете себе представить, чего мне это стоило), потом дать ему вдоволь потрепать языком – о голгафринчамцах, уплывших на плоту, и о протечках в пространственно-временном континууме (да, я понимаю, что эта шутка – совсем дурацкая, но время от времени можно позволить себе и сглупить), потом написать, собственно, о диване… ну и так далее.

Короче говоря, все это требовалось только для того, чтобы в конце концов внезапно воскликнуть: «Хлоп! И они очутились где-то совсем в другом месте». Просто так написать это было нельзя: сначала надо было войти в правильный ритм, иначе вышло бы неинтересно. Если бы они просто взяли и по волшебству перенеслись в другое место, не было никакого сюрприза.

Чтобы получить такой эффект неожиданности, всегда приходится подводить к нему читателя издалека, и это невероятно трудно. При этом ты еще не знаешь, как в итоге выйдешь из положения. Ты просто бредешь на ощупь и надеешься, что наткнешься на что-нибудь подходящее. А когда весь текст строится на условностях и подразумевает (вернее, делает вид, будто подразумевает), что «сгодится все, что угодно», приходится быть осторожным вдвойне. Думаю, если у меня как у писателя есть сильная сторона, то именно в этом она и заключается: в умении правильно выбрать то, что сгодится в подобных случаях. А слабая сторона – в том, что мне не всегда удается это так хорошо, как должно бы.

Так или иначе, это место, где они переносятся на крикетную площадку «Лордз», мне потому и нравится, что я знаю, какую сложнейшую проблему я решил, – и решил хорошо, так что читатель не замечает, что его подвели к развязке постепенно. Возможно, читатель скажет про себя: «Но это же так просто! Вот они здесь – а вот они уже там. Что может быть легче?» Но для того, чтобы это чувство легкости передалось читателю, нужен огромный труд.

Критики приняли «Жизнь, Вселенную и все такое прочее» далеко не так благосклонно, как предыдущие две книги. Почти все рецензенты отзывались о ней в одном и том же ключе:

Даже интервьюеры, в большинстве своем принадлежавшие к числу «верных поклонников», жаловались Дугласу, что «Жизнь, Вселенная и все такое прочее» оказалась не такой забавной, как предыдущие книги. И Дуглас не мог с ними не согласиться: сам он эту книгу ненавидел. В свое оправдание он рассказывал, в какой тяжелой депрессии ему пришлось над ней работать. Ему казалось, что он потерял собственный голос. Он заявлял, что третья книга «Автостопа…» с самого начала была огромной ошибкой и что подобного больше не повторится:

«После второй книги “Автостопа…” я поклялся душами своих предков, что третьей книги не будет. Теперь, после третьей, я готов поклясться душами душ своих предков, что четвертой не будет точно». И еще: «Я категорически не намерен писать продолжение».

Теперь, как сообщал Дуглас всем интервьюерам, он займется чем-нибудь таким, что не имеет ни малейшего отношения к персонажам «Автостопа…». Например, напишет пьесу. Или сценарий для фильма. Или что-нибудь еще. Но в любом случае – больше никакого «Автостопа…»! Никогда, ни за какие коврижки и ни под каким соусом!

Однако прошло совсем немного времени… и души душ предков Дугласа Адамса перевернулись в гробах своих гробов.