Глава 8. Елец. Татары. Нашествие
Успокоенный заверениями князя рязанского Олега Ивановича и зятя его, мурзы Салахмира, крещеного татарина Ивана Мирославича в том, что набегов ордынцев этим летом можно не опасаться, князь Елецкий Федор Иванович принялся энергично обустраивать город. По его распоряжению ключник Агей с мужиками спилил-таки на монастырских землях десятка два сосен, прямых, как свеча. И то сказать, дуб всем хорош: от сырости – земляной ли, дождя – только крепче становится. Но стволы дубовые, как правило, корявые, извилистые. А на тын потребны хлысты ровные, чтобы в ряд встали без сучка без задоринки.
Мужики хлысты на телегах в Елец доставили, затесали один конец да поставили вместо гнилых и трухлявых, древоточцами-жучками траченных.
Князь ножом самочинно тын проверил и остался доволен: все на совесть сделано. На душе немного спокойнее стало. Не каменная стена, а все же защита от ворога.
Надо сказать, что каменных зданий в Ельце не было. Где его взять – камень-то? А леса вокруг полно. Да и почитай, каждый мужик топором владеет, как повар ножом. Мастера хоть куда. Избу поставить вдвоем за четыре седмицы могут, лишь бы бревна были. Все как положено: с крыльцом, колами тесаными, с коньком на крыше.
За раздумьями о делах насущных князь не заметил, как и вечер подошел. Его мысли прервали шаги за дверью.
Постучавшись, вошел ключник Агей, поклон отвесил.
– Чего тебе, Агей?
– Репа да капуста ноне богато уродились. Все в закрома уберем или часть на продажу пустим?
– Сам-то как думаешь?
– В Ельце продавать смысла нет – цена маленькая. Купцы говорят, что в Туле неурожай, цену хорошую дают. Вполне можно обозец снарядить, а на вырученные деньги там же железа прикупить. Сам же ты, княже, говорил – железа надобно, наконечников для стрел в запасе мало.
– Говорил, – согласился Федор Иванович. – Ну что же, делай как выгодно. А с хлебушком что?
– Ячмень да рожь вскорости убирать надо. Зерно налилось, полагаю – седмицы через две в самый раз будет. Ноне со своим хлебушком будем.
– Слава богу, а то ведь три года неурожай.
– Княже, на базаре фряги вином торгуют. Будем брать?
«Фрягами» на Руси называли генуэзцев из Крыма. Вино у них обычно знатное, да дорогое.
– Полагаю, бочки две возьмем. Ну как гости дорогие нагрянут. Нешто мы хуже князей новосильских? Только допреж сам попробуй, дабы прокисшее не взять.
Агей обиделся.
– Княже, я тебе хоть раз плохое вино привозил?
– А о прошлом годе – яблочное?
– Так то рязанское. Не каждый же день фряжское пить.
– Банька готова ли?
– Обязательно, сегодня же суббота.
– О пиве не забудь, что Афанасий варит. Славное пиво! А то у меня сегодня боярин Никита Глебович будет.
Агей покачал головой.
– Одни убытки двору от Никиты Глебовича. Худой да жилистый, а за столом ровно мельница. И куда в него только лезет? Пива не напасешься!
– Не жалей, зато дело справно знает. К пиву-то что будет?
– Да уж парубки раков наловили на Ельчике. Отменные раки, и великому князю на стол поставить не стыдно.
– Молодец, Агеюшка!
Польщенный похвалой, Агей даже покраснел от удовольствия. Скуп князь на похвалы. Другой раз посмотрит одобрительно, и все, а слово доброе редко глаголет. Зато приятно. Вот и старается Агей. Понятно – и свой интерес блюдет, как без этого. Вон, летось пасеку на опушке поставил, да бортник свой, из родни дальней.
Банька – это целое действо. Одна подготовка чего стоит. Почти полдня прислуга топит, жар нагоняет да воду носит и греет в котлах.
Баня у князя знатная – плахами из лиственницы обшита. Редкое дерево в этих краях, однако Агей расстарался, купил где-то. А у бояр, не говоря уж о купцах да житных людях, – из дуба. Люди попроще да победнее сосной обшивали. А что с нее? Один дух вкусный, лесной. Как жар в мыльне пойдет, та сосна смолою плачет, к телу липнет.
Пожалуй, что и в баньку пора. Пока попаришься, отдохнешь – там и вечер настанет. А в темноте в бане нельзя, по ночам банник – из нечисти, вроде домового – в бане главный. Запарить насмерть может, коли ему не понравишься.
Вышел князь на крыльцо, а уж в ворота боярин Никита Глебович стучит. Недалеко от княжеского дома живет, однако верхами приехал – не ронять же боярскую честь, пеши по городу идучи. Не по чину пеши-то!
Обнялись по-дружески да сразу в баньку прошли. В предбаннике скинули одежду да бельишко – и в мыльню. Ополоснулись слегка, волосы промыли щелоком – водичкой, на золе настоянной. А уж потом – в парилку. Дверь открыли, а из парилки тугой горячий воздух ударил.
– Ух, хорошо! – пришел в восторг Никита Глебович.
– Дворня расстаралась, – довольно улыбнулся Федор Иванович.
Полежали на полках немного, попотели, веничками сначала пообмахивали друг друга, а уж потом похлопали по спинам.
Венички Агей тоже знатные приготовил: в углу, в кадке, замоченные стояли – и липовый, и березовый, и дубовый. И дух от них – не передать словами!
Плеснули ковшик кваса на камни. Паром в лицо ударило, тело потом изошло. Обмылись водою горяченькой да в предбанник вышли – отдышаться. Простынями обмотались, квасу испили – прохладного, ядреного. Хорошо!
Передохнули, о мелочах житейских поговорили – и снова в парилку. Опять квасу на каменку плеснули, на полках разлеглись. Пот градом катится, кожа чистая, розовая, дышит. И сам как будто пяток лет сбросил, телом и душою очистился.
Вышли в предбанник, а там уж слуга Никанор расстарался: на столе жбан пива прохладного – из ледника, раки вареные грудой на блюде краснеют, лещ копченый да угорь отдельно лежат, жирком исходят. А запах?!
Подняли по кружке пива, немного выпили. Славно, как благодать по телу прошла.
Никита Глебович рака схватил, клешню оторвал да панцирем захрустел, ломая. Да так он аппетитно это делал, что князь не выдержал и сам за рака взялся, хотя метил на угря. Ох и вкусен рак, из клешней сок вкуснейший, мясо нежное. А губа у Никиты Глебовича не дура – он уж за второго рака взялся.
Утолили жажду, раков чуть ли не всех съели и, довольные, откинулись на спинки лавок.
Видя нетерпение Никиты Глебовича, князь предложил:
– Ну, Никита, рассказывай.
Париться и пировать с Никитой хорошо. Кушает так, что, глядючи на него, и у сытого аппетит просыпается.
Однако не только за пивом Никита пожаловал – по делу. Не хотел князь, чтобы дворня что-то раньше времени пронюхала, а самое уединенное место – баня. И польза, и удовольствие, и дело.
Никита Глебович у князя был кем-то вроде посла. Съездить в соседнее княжество, уладить щекотливое или тайное дело – на это он мастак. Красноречив, ума хваткого, соображает быстро, и все к пользе дела, к его, князя, пользе. И в худом ни в чем не замечен. Одна слабость – поесть горазд, чревоугодием грешен. Да то грех не велик.
К людям, не имеющим слабостей и пороков, князь относился с некоторым предубеждением, подозрением даже. Известно: ангелы только на небе. А человек слаб; коли изъянов да слабостей не видно, стало быть, себе на уме, скрывает.
– Ты ведь знаешь, княже, я токмо вчера вернулся, – начал говорить боярин.
Князь кивнул.
– Ведомо мне.
– Встречался я в Перемышле с самим Василием Дмитриевичем. Встретил он меня ласково, приветил. Радость у него – сын по весне родился, Юрием нареченный.
Князь снова кивнул.
– И это известно. Наследником будет. Продолжай.
– Великий князь московский в силу входит и не против под свою руку княжество Елецкое взять.
Князь обратился во слух: не пропустить бы чего важного. После встречи с Олегом Рязанским, когда успокоил его Олег, решил Федор Иванович подстраховаться, переговоры с Москвою провести. Пока тайные, а дальше – уж как повернется. Олег Иванович, конечно, хорош: не притесняет, дани непомерной не требует, но и защиты сильной не дает. Его и самого татары едва ли не каждый год разоряют. И Москву сия участь тоже не миновала, только сил да княжеств, подвластных или союзных, поболее, потому и отважился Федор Иванович на переговоры – почву прощупать. Этим годом, по заверениям мирзы Салахмира, татары в поход не пойдут, а в следующем – кто их знает? Как говорили древние: «Хочешь мира – готовься к войне».
Вот и думал Федор Иванович о будущем. Невелико княжество, из городов – Елец только, да Воргол, да деревень десятка четыре. А все же – его люди, и он заботиться о них должен.
– На каких условиях? – спросил князь. А у самого сердце забилось.
– Про то не сказал. Говорит – личная встреча надобна, без посредников, с глазу на глаз.
Осторожен князь Московский – оно и правильно. Узнает о намерениях Федора Ивановича Олег Рязанский – быть беде: Москва-то дальше Рязани. А известно – добрый сосед ближе дальнего родственника. Коли татары нападут, от Олега Рязанского помощь быстрее придет. Хотя придет ли? А Москве выгоднее помощь в Елец послать, обороняя дальний городок на границе с Диким полем, чем пропустить врага до Оки или до Московских посадов.
Пока Федор Иванович сидел, задумавшись, Никита Глебович хрустел раками. И когда князь Елецкий отхлебнул пива и протянул руку к блюду с раками, оно уже было пустым. Чертыхнулся в душе Федор Иванович – и правда, горазд боярин до харчей. Пришлось копченым угрем пиво заедать.
Боярин доел последнего рака, отодвинул от себя миску с грудкой изломанных клешней и панцирей, отрыгнул пивным духом и добавил:
– Тут еще вот что, Федор Иванович. Насколько я понял из намеков, великий князь московский возжелал и рязанскую землю под себя подмять.
– А как же Олег Иванович?
– Про то мне неведомо. Князь Московский Василий Дмитриевич мне даже полслова о Рязани не сказал. Это уж я сам, дабы проведать чего, подпоил боярина из ближнего окружения князя да разговорил. Слаб боярин-то оказался, пить совсем не умеет, после первого кувшина язык совсем развязался – да он и не заедал почти. А после второго – эх, хорошее вино было – он мне все и рассказал.
– Может, пьян был да сдуру болтал?
– Э, не тот человек этот боярин, чтобы попусту болтать. К тому же известно: что у трезвого на уме, то у пьяного на языке.
Час от часу не легче. Скажет боярин пару слов, сам сидит ест, аж за ушами трещит, а у Федора Ивановича кусок в горло не лезет. Одна новость интереснее другой, и над каждой подумать надо, дабы шаги правильные предпринять. Ошибешься – попадешь в жернова меж Москвою и Рязанью. Два княжества великих имеют силу большую, схарчат и не поморщатся. Вот и думает князь.
– А про Витовта что слыхать?
Никита Глебович оторвался от копченого леща – от него только голова и осталась – и невнятно, с набитым ртом произнес:
– Ничего.
Раз новостей больше нет – уже хорошо. Стало быть, перемен нет. Хуже всего, когда новости есть: тогда мозговать надо, выход искать.
– Про виды на урожай не узнавал?
– С этого с Василием Дмитриевичем разговор и начался. Говорил – о нынешнем годе плохо репа да брюква уродились. Сказывал, если будет у вас урожай – везите, все возьмем.
– Что возьмут – это понятно, цену какую дадут?
– Про то не ведаю.
Боярин отложил в миску кости от рыбы, взялся за угря.
«Ей-богу, когда-нибудь Никита треснет от харчей, – мельком подумал князь. – И ведь не толстеет, чревоугодник! Худ не по чину, пора уж солидностью обзавестись».
Обмывшись в мыльне еще раз, они обтерлись насухо и надели чистое белье. Посидели еще немного, оделись в верхнюю одежду, да и разошлись. Боярин устал после долгой поездки, а князю сидеть недосуг было – надо обмозговывать услышанное.
За думками и вечер опустился. Князь, помолившись, уже в постель мягкую улегся, а все мысли в голову лезут. Данником ли Василий княжество его возьмет, наместника своего поставит? Сейчас он сам хозяин своего удела, а потом? «Ох, тяжек груз княжеский», – проваливаясь в сон, подумал князь.
А утром, едва он позавтракал, ключник заявился. Перекрестился на иконы в красном углу, князю поклон отбил.
– Чего тебе, Агей?
– Дык, монахи с челобитной заявились. В лесу, что монастырю принадлежит, поруб самовольный обнаружили.
Агей скривился, будто уксусу яблочного глотнул.
– Говорил же я, Федор Иванович, жаловаться они заявятся. Бревна-то на тын пошли.
– А что, на бревнах написано, где мы их брали?
– Нет, конечно. Так они говорят – следы от волокуш в город ведут.
– Тоже мне, следопыты. Коли ихний лес, так они сами за порядком следить должны, охранять.
– Так что мне им сказать? Примешь ли их?
– Зови.
Ох, и не хотелось князю монахов принимать. Лес, конечно, их был и взят был по его, княжескому, соизволению. Ну так не для себя брал – баню топить – для дела, тын укрепить. Да монахам все равно, сейчас жаловаться и ныть будут. Чуть что – к нему бегут, а у самих морды сытые, аж лоснятся. Только и польза для княжества, что народ из деревень при набегах у себя, за монастырскими стенами, укрывают.
Вошли двое монахов – да не простых. Один – настоятель ихний, отец Кирилл – седой, длиннобородый старец, второй – управляющий монастырским хозяйством, отец Мефодий. Молод еще – и тридцати нет, да вид несолидный, глаза так и бегают.
Войдя, оборотились к красному углу, перекрестились дружно, и князь Федор – тоже. Негоже сидеть сиднем, когда монахи осеняют себя крестным знамением.
Федор улыбнулся, широким жестом указал на лавки.
– Садитесь, святые отцы. Угоститься не желаете? Винца испить?
С сытыми да выпившими слегка разговаривать проще – это князь еще от отца своего усвоил.
Монахи уселись, однако Кирилл, хитрован, от угощения княжеского отказался. В глазах Мефодия промелькнуло сожаление.
– За правдой мы пришли, князь, с челобитной к тебе.
– Помогу чем смогу, – улыбнулся князь.
– Деревья в лесу у нас кто-то порубил самовольно – десятка два, – начал Кирилл.
– Ай-яй-яй, разорение! – поддакнул князь.
– Мы бы к тебе не пришли, только следы от волокуш, которыми хлысты волокли, к Ельцу ведут. Разобраться надо, виновных наказать.
– А когда деревья срубили? – прикинулся простачком князь.
– Ден пять, может, поболе.
– Что же охрана ваша не усмотрела?
– К каждому дереву сторожа не приставишь.
– Оно так, только и я монастырским землям не сторож.
– Упаси бог, княже! Мы – чтобы по справедливости разобраться, по «Правде».
«Эка они заговорили, о «Правде» вспомнили». Князь решил остудить слегка пыл монашеский.
– Третьего дня охотник елецкий, Митрофан, к броду Волчьему ходил, зверя промышляя. Так видение лицезрел – иноки вершами едва Быструю Сосну не перегородили. У брода-то омут, рыбки много. И река на моей землице – не на монастырской.
Глаза отца Мефодия забегали по сторонам.
«Хм, явно его рук дело. Не сам, конечно, за рыбой ходил – иноков подбил», – сразу догадался князь.
Отец Кирилл подбородок вскинул.
– Не наших рук дело – пост у нас.
– Митрофан-то сказывал: как иноки рыбки наловили – сразу на подводу ее, верши туда же и к монастырю подались.
Отец Кирилл покраснел.
– Лжа это! Не было!
– Ну, стало быть, не было. Причудилось, видать, Митрофану. Он вообще выдумщик. Седмицу тому иноков в лесу моем встретил, говорит – грибы да ягоды собирали, лукошки полные.
– Заблудились иноки, не иначе, – вставил слово отец Мефодий.
– Конечно, лес густой, пуща прямо, немудрено заблудиться.
Отец Кирилл встал.
– Пойдем, отец Мефодий. Видно, не найдем правды в этом доме.
– Остынь, настоятель, сядь! – жестко сказал князь.
Монахи не посмели ослушаться, присели.
– Рыбная ловля, грибы-ягоды, деревья срубленные – мелочь это. Ты лучше, отец Кирилл, скажи: готов ли монастырь к отпору? Случись нападение басурман – поможешь ли дружиной город удержать?
– У самого народу, кто оружие держать может, маловато, старых да немощных половина. Самим бы удержать монастырь от разорения, – сказал настоятель. И добавил осторожно: – А что, слухи о набеге татарском появились?
– Да не слыхать пока. Так спросил.
– А, – облегченно выдохнул настоятель. – Так мы пойдем. Заглянем дня через три, может, с бревнами что и прояснится?
– Заходите, святые отцы! Мои двери для вас всегда открыты.
На пороге Кирилл перекрестил князя.
– Спаси тебя бог!
Монахи ушли.
«Ваши бы слова, да богу в уши», – подумал князь. А ведь он точно знал, что в монастыре есть полсотни иноков самого разбойного вида, послушанием которого было воинское дело. И оружие в монастыре тоже было. Вроде и невелик монастырь, но не раз доказывал делом, что может устоять перед непрошеными гостями. Однако же не властен князь над монастырем и его землями – на то патриарх есть.
Мысли князя переключились на урожай. Конец июля, уж жатва скоро. Капуста, репа, брюква, морковь в закромах уже. Только, сколько ими брюхо ни набивай, все равно без хлебушка сыт не будешь. А и на хлебушек виды есть: рожь уж пожелтела, жать скоро пора. Ячмень подходит, тоже сердце радует. Пшенички бы, да семян хороших нет. Деньги надобны для семян, да земля хорошая, черная. Одно поле только пшеницу и родит сам-десят. Остальное докупать мукой приходится. Тут купцы выручают – завозят с обозами.
Вот и сейчас, как будто мысли княжеские прочитав, в город обоз купеческий втягивался. Князю с поверха видно было – от ворот к базарной площади потянулся. Надо бы кого из прислуги послать, пусть узнают: из каких мест прибыл, какие товары привез да почем.
Князь постоял немного, да и решил сам пройти. «Ноги разомну, за одним узнаю – какие новости в чужих землях. Известное дело, купцы первыми все слухи разносят».
Для таких случаев князь имел одежду попроще. Надень он княжеское красное корзно, и купцы могут растеряться слегка, оробеть, сказать не все. От своих жителей не скроешься, не останешься неузнанным: каждый горожанин или крестьянин князя своего в лицо знал, издалека кланялся. А чужим знать ни к чему, с кем разговаривают.
Накинул князь ферязь легкую, на голове – тафья, как у служилого люда, на ногах – короткие четные сапожки мягкой кожи. Стоявший у ворот княжеского подворья дружинник усмехнулся в усы: опять, дескать, князь чудит.
Федор Иванович молча показал ему кулак.
Князь прошелся по короткой улочке до базарной площади. Торг, как и всегда летом, был многолюден и шумен. Торговали с прилавков, с подвод, с лотков. И товар был на любой вкус: и ткани цветные, и горшки глиняные, и рыба свежая, что вяло рот разевала, и куры живые, за лапы связанные, и убоина разная – свинина да говядина. Даже лавчонка оружейная имелась: с ножами, копьями и прочим железом – все не хуже, чем в других городах.
Рядом, заставив от неожиданности вздрогнуть, закричал зазывала:
– Калачи сдобные! Подходи, разбирай, пока горячие!
Тьфу на тебя, горлопан!
Князь, пройдя через торг, подошел к возам. В этом месте обычно всегда торговали купцы приезжие. Они не зазывали; откинув рогожу, выставили товар на обозрение.
Обоз был небольшой – всего четыре подводы. На двух лежали ткани – парча, шелк.
Князь пощупал шелк, поцокал языком. Купец расплылся в улыбке:
– Хороший шелк, из самого Синда! Бери, задешево отдам!
Лучший способ разговорить торговца, расположить его к себе – купить у него товар.
– Почем?
– Сколь брать будешь…
– Весь тюк возьму.
Шелк и в самом деле был хорош. И лишним не будет – двор большой, людей много.
Поторговались, хотя цена и в самом деле была невелика. Но какая же покупка без торга? Традиция такая. Купишь, не торгуясь, – стало быть – транжира, а деньги счет любят.
Сговорились, ударили по рукам.
– Сам тюк заберешь или парня послать? – спросил довольный сделкой купец, пряча деньги в кошель.
– Пошли, будь любезен. В княжеский дом пусть и отнесет.
Купец окликнул паренька, что крутился у лошадей.
– Савелий, отнеси рулон шелка в княжий дом.
Князь объяснил дорогу, и подросток ушел с тюком под мышкой. А Федор Иванович решил, что после покупки и поговорить можно.
– Откуда сам будешь, торговый гость?
– Из Перемышля, домой вот возвертаемся из дальних странствий.
– Где были, что видели?
Купец к расспросам привык, в каждом городе повторялось одно и то же. Сам что-то расскажет, с ним поделятся. Так и возит – и товар, и новости.
– Э, милай! Из самого Синда добираемся. Ушли большим обозом – двенадцать людей о десяти повозках, назад, домой, – вчетвером, на четырех телегах.
– Чего так?
Купец оглянулся по сторонам, как будто бы боялся, что их услышат.
– Неспокойно в Орде, едва убечь смогли. На татарву проклятущую сильный враг напал, бой был у них прямо страшнючий. Трупов одних, говорят, – горы. Но врать не хочу, сам не видал.
Новость интересная, главное – никто раньше о таком не говорил.
– Подожди, купец, у хана ордынского, Тохтамыша именем, сила великая. Это кто же осмелился?
– Сами татары говорят – Тимур какой-то.
– Не слыхал допреж, – озадаченно протянул князь. – Из каких краев Тимур этот?
– Про то мне неведомо, но полагаю – басурманин.
– Не из Персии ли?
– Говорю же – не знаю.
– А кончилась битва чем?
– А я не сказал разве? Так разбили татар, прямо начисто. Хан едва убежал, чтобы в плен не попасть.
Вот это известие! Князь на время едва не онемел, но быстро взял себя в руки.
– Что в Орде творится?
– Чужаки бесчинствуют. Сроду купцов в Орде не грабили да живота не лишали. А на стоянке ночной напали на нас, людей из обоза побили. Мы с краю были да лошадей распрячь не успели, вот по темени и ушли потихоньку.
– Может, тати ночные?
– Э, нет! У этих одежда справная – вроде как у дружинников. Да говорят не по-татарски, уж ордынский говор я знаю. Торговал с ними, слова кое-какие понимаю. Из чужаков и были, вот те крест! – Купец перекрестился.
А князь стоял и размышлял. «Это какую же силу надо иметь, чтобы Орду разгромить? Под ханами вся степь – от Волги до Днепра и от Крыма до Руси, да и на Руси от Орды отбиться не могут, сил не хватает. А вот – разбил же какой-то неизвестный Тимур. Кто такой? Откуда? Чего он хочет? А главное – пойдет ли на Русь после Орды или пресытится кровью и богатыми трофеями да к себе уйдет? Вот уж новость так новость! Не зря к обозу вышел, как сердце чуяло».
А по спине холодок пополз: «Ведь против Орды устоять не можем, так сила нашлась еще более злобная да мощная».
– Боярин, ты чего замолк-задумался? Я же и говорю: пока по степи ехали, страху натерпелись. Кругом татары голодные рыщут, а за ними чужаки гоняются. Рубятся насмерть!
– Так их что – и в Диком поле полно?
– Про то и говорю. Как Елец увидели – все ж таки первый русский город, – так от сердца и отлегло. До Руси добрались – почитай, уже дома. Денег вот только нет, кушать нечего, потому товар и продаем. Это лошадям сейчас позавидуешь – в степи травы по пояс стоят.
– А далеко ли чужаков от Ельца видел? – Князь был шокирован услышанным.
– Два дневных перехода обозом.
Так, два перехода – это верст тридцать. Впору тревогу поднимать. Враг под боком, а он и в ус не дует.
– Спасибо, купчина. Новости твои не из радостных, но все же упредил.
– Уходить вам всем надо. Мы сейчас немного поторгуем, поедим да провизии подкупим и уходим поутру.
Тогда удачной тебе дороги, купец! – Князь повернулся и направился в свои хоромы.
Известия от купца тревожные – слов нет, но вдруг он перепутал чего, испугался ночного разбоя? У страха ведь глаза велики, а купец не воин, мог просто растеряться. Хотя на труса он не похож. Судя по разговору и поведению, калач тертый. Да и в Синд очень неблизкий путь, слабаки и новички не ходят.
И все-таки князь надолго заперся в своей горнице. Надо все обмозговать, ведь от правильного решения зависит многое.
Во-первых, надо известить Олега Рязанского: если нападут на Елец, то или Олег пришлет подмогу, или она ему самому понадобится. Потому он готов должен быть.
Во-вторых, следует известить великого князя Московского Василия Дмитриевича – тоже пусть приготовится отпор дать. Ведь войска – их еще собрать из городов да княжеств надо. В Москве, поди, только полк стрелецкий стоит. А на сборы время нужно. Русь велика, и пока из той же Твери или Ярославля войска подойдут, Москва пасть может. Конечно, может предупреждение Федора Ивановича уже не первым будет: у великого князя Московского источников много – вроде лазутчиков, купцов да подкупленных мурз из той же Орды. Уже по-всякому должны известить. Однако и пренебрегать предупреждением не стоит.
Пусть в Москву боярин Никита Глебович едет, нечего ему дома отъедаться.
И в-третьих, пока все тихо, надо лишних людей из Ельца отправить куда подальше – в Пронск или Новосиль. Тамошние князья примут – о том не раз говорено. Еще одно: сказать Агею – пусть всех крестьян завтра же отправит рожь, овес да ячмень жать. Пусть недозрело зерно чуток, недоберет колос немного, а все лучше так, чем когда враг нагрянет да поля все потопчут али пожгут. Тогда уж точно никому ничего не достанется.
Да монастырь известить надо. Настоятель Кирилл хоть и имеет обиду за самовольный поруб, однако же он свой, православный. И земель монастырских много – пусть тоже поторопятся урожай убрать. Хлебушек – он ведь не тот, что в поле, а тот, что в амбаре.
Решив так, князь вызвал прислугу.
– Зовите Агея, боярина Никиту Глебовича да из старшей дружины – Мелентия и Тимофея. Да чтобы быстро были!
Молодой прислужник кинулся исполнять приказание князя, а сам Федор Иванович уселся за стол и стал писать на пергаменте послания Олегу Рязанскому и Василию Дмитриевичу. Похоже, время решительных действий настало. Сколько дней или седмиц у него в запасе – одному Господу известно. Он, Федор Иванович, будет заниматься тем, чем князю положено, а там – будь что будет.
Первыми на зов князя заявились дружинники, благо воинская изба рядом совсем.
Вошли оба, и князь залюбовался невольно: высокие, мышцы мощные под одеждой так и играют-перекатываются. Русые волосы маслом умащены – блестят. Истинно – богатыри русские!
– Вот что, добры молодцы, поручение вам даю. Ты, Тимофей, скачи в монастырь, передай настоятелю на словах – мол, татары вблизи границ Дикого поля рыщут, не исключено – нападут. Пусть урожай на полях уберет, не то басурмане потопчут конями. Езжай с богом!
Тимофей кивнул головой и вышел.
На обоих князь надеялся: воины смелые, надежные, в боях испытаны – не подведут. Правда, оба молчуны, слова не выдавишь, да то для мужчины не порок – достоинство.
– Тебе, Мелентий, задание посложней. Выбирай из дружины любого, берите заводных коней, харчей на кухне, вооружение полное, кроме, пожалуй, копий. Отправишься сейчас же к Олегу Рязанскому. Сыщешь его в Рязани или Переяславле – не мне тебя учить где – и отдашь самолично в руки пергамент сей. Головой отвечаешь!
Мелентий кивнул только.
Федор Иванович скрутил пергамент трубочкой, на свече сургуч растопил, на пергамент накапал да печатку свою княжескую приложил.
Мелентий забрал, сунул послание за отворот ферязи и вышел. Путь неблизкий, но и умения да сноровки дружиннику княжескому было не занимать.
Правды всей дружинникам князь не сказал, упомянул татар – так понятнее и привычнее.
Едва дверь за дружинниками закрылась, как вошел встревоженный Агей. Так поздно князь его не вызывал, стало быть, случилась неприятность.
– Садись, Агей. Купцы из обоза поведали, что татары в Диком поле вертятся, причем – много. Как бы не напали. Похоже, выжидают. Как соберутся – ударят.
– Спаси и сохрани. – Агей перекрестился.
– Ты вот что, Агей. Завтра же всех, кто серп в руках держать может, в поле гони. Надо овес, ячмень да рожь убрать.
– Ей бы еще постоять – хоть седмицу.
– А пожгут коли басурмане? Чем скот да челядь кормить будешь?
– Тоже правильно. Завтра же всех в поле выведу. Недоберем зерна-то, но лучше синица в руке, чем журавль в небе.
– Понял, хвалю. И еще: кто в городе после уборки не надобен будет, пусть в Новосиль, Пронск или Тарусу – да хоть в Рязань к Олегу на время переберутся. Осенью по-всякому вернутся. Татары по грязи любят в юртах своих сидеть, а не воевать.
– Что, все так плохо? – с сомнением спросил Агей.
– Береженого бог бережет. Пока вроде тихо.
– Понял, княже, все исполню в точности. – Агей поклонился и вышел.
Федор Иванович запечатал сургучом пергамент для великого князя Московского.
У ворот послышался стук копыт, громкий разговор. Вскоре постучался и вошел боярин Никита Глебович.
– Вызывал, княже?
– Садись. Отдохнул? Пирогов домашних откушал?
– Ты прямо говори, Федор Иванович! Не за этим же вызвал!
– Не за этим, – согласился князь. – Снова ехать в Москву тебе предстоит, Никита.
– Чего так скоро? А ну как Олег Рязанский пронюхает про наши сношения с Василием? Быть беде!
– Похоже, беда уже у порога, Никита. Купец с обоза сказал, что на Орду напал какой-то Тимур. Кто такой и откуда – не знает. Но должен армию иметь могучую.
– Да уж, надо полагать. Орду еще никто крепко не бил. Одного Мамая только, так он темник, а не хан. А что же Тохтамыш?
– Сведений о нем не имею. Надо упредить Василия Московского об опасности. Коли Тимур этот неведомый, разбив татар, на Русь вздумает пойти, то войско уже сейчас собирать надо. Сам понимаешь: пока будут судить-рядить, пока гонцов разошлют, пока ополчение соберут, да дойдет оно до той же Оки – времени много пройдет. Боюсь, могут не успеть.
– А если слова купца – лжа?
– Чем мы рискуем? Урожай немного недоберем. Хуже, когда боярское ополчение соберется, а врага не будет. Но самое поганое, что может быть, – враг придет, а Русь не готова.
– Что у тебя, князь, голова о Москве болит? Москва далеко, а татары да Тимур этот – вон, совсем рядом.
– Потому я князь, а ты – боярин, Никита. Дальше своей выгоды не видишь ничего.
– А мое дело боярское – исполнять поручения княжеские. На словах Василию передать известие твое или пергамент дашь?
– Дам. Держи. – Князь протянул Никите запечатанный свиток пергамента.
Боярин осмотрел печать, сунул свиток за пазуху и встал.
– С богом, Никита Глебович! Сегодня же и отправляйся.
– На ночь-то глядя? Нет уж, завтра с утра выеду. С супружницей еще не натешился. Да и все равно до темноты далеко не уедем. А завтра, с первыми петухами и отъедем.
– Быть посему!
Боярин ушел, а князь задумался – все ли сделал, все ли предусмотрел? Вроде – все.
Князь прошел в спальню, разделся и лег. Однако сон не шел, мысли разные в голову лезли.
Утром князь проснулся в плохом настроении, не выспавшийся. Вроде и причин серьезных для беспокойства нет – только известия от купца заезжего, а вот поди ж ты! Мучила неизвестность, чувство неясной пока опасности. Ну, с татарами все понятно: налетели, пограбили, людей – кого побили, кого в полон увели. И так же быстро исчезли, как и появились.
А чужаки – кто? Что у них на ихнем басурманском уме? Ох, многострадальная Русь! И за что ей такие испытания? Может, живем неправильно? Так вроде соседей не обираем, в церковь ходим исправно.
Завтракать князь не стал. Умылся, подошел к распахнутому окну. Далеко в поле были видны маленькие фигурки крестьян, жнущих рожь. Молодец, Агей! Рано людей собрал да вывел в поле. И когда только успел? Инда косить да жать хорошо на утренней росе.
Из города через городские ворота тянулся длинный обоз из подвод. На которых сидели в основном детишки да бабы. Ай да Агей! Не ключник – золото!
Настроение улучшилось. Князь накинул ферязь и прошел к воинской избе. Дружинники уж встали давно, поели похлебки чечевичной с куриными потрошками и чистили да точили оружие, чинили конную упряжь. Это уж Данила, старший дружинник, расстарался.
А вот и он, легок на помине. Мужик здоровенный, как медведь, борода лопатой – черная, с легкой проседью. Не руки – лапищи. Кузнец Сафьян копье специально под него делал: наконечник – как меч короткий, а ратовище князь едва кистью обнять мог. И конь у него под стать, битюг настоящий, спина – что твой стол.
Данила увидел князя – кивнул, пробасил:
– Татарва зашевелилась?
– Боюсь – хуже, Данила.
– Хуже них нет никого, такой паскудный народ!
– Получается, есть. Купец давеча сказывал проезжий, что побили татар – у них же в Орде, и побили крепко. Теперь вот гадаю: к нам татары побегут или новый враг придет. Только и знаю, что главный у них – Тимур. Хан он или еще кто – неведомо.
– Вот неймется басурманскому племени! Чего их всех сюда манит? Степь большая, земли полно, так они сюда прийти норовят.
– Я тебя предупредил, Данила. Готовь людей, оружие. И еще вот что: пошли дозор по Муравскому шляху. Пусть посмотрят. В сечу не лезть, заметили противника – и назад. Далеко не уходить – на полдня пути. К вечеру по-любому назад и ко мне – что видели, что слышали. А завтра – других в дозор отправишь.
– Понял, княже, сделаем. Большой дозор посылать или малый?
– Малый, десятка хватит.
Данила кивнул удовлетворенно. Дружина невелика – две сотни всего, и ежели дозор большой, так накладно будет. Люди устанут, лошади отдохнуть после дозора не успеют.
День прошел в делах и заботах.
К вечеру в город вошел обоз с убранным зерном, а когда уж и ворота закрыли, вернулся дозор. Десятник, пропыленный донельзя, – лишь глаза на лице выделялись – доложил, что войск или крупных скоплений татар они не видели. Одиночные всадники были, но, заметив их десяток, тут же исчезали. Как-то странновато это было. Обычно татары вели себя нагло. Если дружинников заметили в Диком поле, тут же с подкреплением являются, стрелы пускают.
И на второй день повторилась такая же картина, и на третий… Складывалась картина, что татары стараются не попадаться на глаза. Не пакость ли учинить хотят и до времени прячутся по ложбинам и оврагам? Однако же дозоры следов свежих не обнаружили. Когда даже небольшое войско – пусть сотня – пройдет, обязательно следы останутся: трава вытоптанная, навоз конский.
И еще: на третий день десятник Федор по прозвищу Кривоногий после доклада, помявшись, добавил:
– Лето – самое время купцам с обозами ходить, а на Муравском шляхе пыль старая, следов от колес нет. Куда купцы делись?
А ведь молодец Федька, узрел. Другие десятки про то молчали, а Федор остроглазый, заметил. Не каждый обоз с Муравского шляха в город заворачивал, некоторые мимо шли. За заботами князь внимания не обратил, что обозов заезжих на торгу не видно.
– Ступай, доложи Даниле, пусть завтра внимание обратит – встретятся ли обозы торговые.
Вроде мелочь, а для знающего человека деталь многозначащая. Противник, если к нападению готовится, обозы у себя задерживает, чтобы купцы раньше времени сведения противной стороне не передали. Маленький штришок, но из таких картина складывается.
В беспокойстве и напряженном ожидании прошло еще три дня. Одно радовало – успели урожай убрать, приступили к обмолоту. Еще бы несколько дней – и все зерно в амбаре будет.
Из Рязани вернулся посланный гонец. Он доложил князю, что поручение его выполнено, свиток передан лично в руки Олегу Ивановичу.
– Вот, князь Рязанский ответ отписал, а на словах – ничего.
Федор Иванович взял протянутый пергамент, осмотрел печать – цела ли? Не то, чтобы он дружиннику не верил, но порядок такой. Сломал сургучную печать со знакомой печаткой Олеговой и стал жадно читать.
Олег писал скупо, всего несколько строчек. О битве татар с Тимуром знает, но повода для беспокойства нет, татарам не до Руси сейчас.
Ох, мудрит Олег, скрывает что-то. Явно знает больше, чем написал. Ведь если татары разбиты, чего же они по Дикому полю вблизи наших границ шастают?
Настоятель монастырский предупреждение Федора Ивановича к сведению принял. Крестьяне монастырские урожай убрали ноне, уже обмолачивают. А готовое зерно иноки на подводах в амбары монастырские свозят. Запаслив и расчетлив, рачителен настоятель. Небось еще прошлогоднее зерно в амбаре хранит.
Хоть бы сегодня Никита Глебович вернулся. Интересно, Василий Дмитриевич тоже отпишется, как Олег Рязанский, или примет сообщение всерьез? А может, его беспокойство пустое? Пуганая ворона и куста боится. Вон уж сколько времени прошло после беседы с купцом, а ничего пока не произошло. Месяц-два продержаться бы, а как задождит, можно дух перевести, свободно вздохнуть. Татары только летом воюют.
Все его надежды рухнули утром следующего дня. Ничего не предвещало беды. Дозор малый ускакал в степь, крестьяне на току цепами обмолачивали снопы. Небо было ясное – ни облачка.
Князь сидел в трапезной, допивал узвар из яблок, как в комнату без стука ворвался дружинник.
– Княже, караульный со стены передать велел: дозор назад скачет, руками машет, сигнал подает.
Дозор просто так, с испугу, к Ельцу не вернется. Значит, татар обнаружили, и не одного человека, и не десяток.
Князь вскочил из-за стола, поспешно выбежал за дружинником из хором княжеских и поднялся на стену. Елец на высоком берегу реки стоит, да и городская стена добрых четыре сажени – видно далеко.
И в самом деле: дозор галопом летит, руками дружинники машут. А далеко за ними, на горизонте, едва заметно пока – облачко пыли. Так бывает, когда конница по степи идет и множество коней копытами пыль взбивают.
– Беги к Успенскому собору, скажи звонарю – пусть в колокол бьют, тревогу поднимают! А ты, – князь ткнул пальцем в грудь караульному, – в воинскую избу. Всем броню надеть и с оружием – на стены.
К князю подбежал старший караула.
– Княже, ворота запирать?
– А дозор как вернется, крестьяне, что на полях? Нет, погодить надо, пусть все, кто может, в город войдут. Но – смотри, головой отвечаешь, если проворонишь.
Князь спустился со стены, подошел к городским воротам. По мосту дробно простучали копыта, влетел дозор. Десятник, увидев князя, натянул поводья и соскочил, едва лошадь замедлила ход.
– Княже, беда! Мы татар обнаружили, много, тысячи две! Похоже, передовой дозор. Сюда идут!
Сердце у князя забилось неровно, кольнуло. Если передовой дозор в две тысячи сабель, то какова же численность самого войска?! Ой, беда на Русь пришла!
– Запирайте ворота. Те, что к Ворголу и Талице, пока пусть будут открыты. Вон крестьяне бегут.
Над городом и окрестностями плыл звук соборного колокола – бам-м-м, бам-м-м, бам-м-м! Вскоре к нему присоединился монастырский колокол, только звук у него был повыше тоном, более звонкий. Просыпайся, Русь, бери оружие в руки: враг пришел!
А к стенам уже дружина княжеская бежала – со щитами и копьями, с луками за плечами да саблями на поясе. На голове – шлемы блестят, одеты в кольчуги. Пора и князю одеваться как воину.
Князь вернулся в дом, прошел в оружейную комнату. Старый Панфил помог облачиться в кольчугу, застегнуть ремни на наручах и поножах, опоясаться саблей; щит протянул. Щит – круглый, небольшой – князь не взял: только мешать будет. Не врукопашную же он собрался. Пусть враг сначала стены одолеет.
В душе князя зрела ненависть к приближающемуся врагу. Кто этот враг, еще неизвестно, но князь его уже ненавидел.
Живет мирно княжество, город. Люди хлеб убирают, скот пасут, детей рожают, с соседями в мире живут. И вдруг приходит черная сила, стремящаяся все это, созданное потом и трудом тысяч людей, разрушить, детей и стариков убить, женщин и мужчин взять в плен и продать, сделать рабами. Город разрушить, сжечь, обратить в прах. За что? Трудитесь, сами, своими руками создавайте изобилие. Так нет же, проще отобрать чужое, пограбить, поизмываться всласть. Не будет вам легкой добычи, супостаты, пока жив хоть один русский воин!
Князь прошел на городскую стену. Облако пыли значительно приблизилось; лучи солнца, попадая на доспехи и оружие, давали блики. Понемногу стали доноситься звуки: сначала мерный и тяжелый топот тысяч копыт, потом крики воинов, бряцанье оружия. В конной лаве стали различаться отдельные фигуры, потом – лица. Кто-то из остроглазых дружинников сказал:
– Татары! Вон бунчук татарский с конским хвостом – впереди.
Через какое-то время бунчук разглядели и другие.
Князь ничего не мог понять: по сообщению купца татары разбиты, Салахмир заверил, что нынешним летом татары в поход не собираются. А татары – вот они! Еще немного времени – и они окажутся под стенами.
Их и в самом деле было много – несколько тысяч. Точно!
У князя засосало под ложечкой. Что русичи, что татары всегда в походе пускали вперед дозор, а за ним – авангард, или передовой полк. Если передовой полк столь велик, то какова идущая за ним армия?
Князь подозвал к себе старшего дружинника Данилу.
– Вот что. Возьмите у Агея масло конопляное, полейте мост.
– Понял, княже, исполню.
Два дружинника бросились исполнять поручение. От амбаров приволокли большой глиняный горшок с маслом, отворили ворота и обильно полили маслом бревна моста. Теперь достаточно швырнуть на мост горящий факел или пустить несколько стрел с горящей паклей, как настил моста вспыхнет. Хоть и не широка река – саженей пятьдесят с гаком, но глубока и быстра. А вздумают татары вплавь перебраться на этот берег, так сразу же почти у берегового уреза стены городские стоят. Сверху куда как удобно в нападающих стрелы метать да камни швырять тяжелые.
Одно плохо: коли переправятся, так у города трое ворот имеются. В любой крепости, как бы мощны ни были ее стены, самое слабое место – ворота. В городах больших стены каменные, ворота защищает надвратная башня, да и сами ворота двойные. Пройдешь первые – поворот, потом – вторые. А промежуток между воротами простреливается сверху, с потолка – через специальные бойницы и снизу – через подошвенные оконца.
Поворот под прямым углом специально сделан, чтобы тараном было невозможно с разгона внутренне ворота разбить. Видел такую башню князь, будучи в Туле, подивился уму и сметливости строителей да воевод. У себя бы в Ельце такие поставить, да где камень и деньги на то взять?
Татары приблизились, однако вопреки своему обыкновению не стали издалека осыпать защитников города стрелами. Они встали на противоположном берегу, один из всадников слез с коня и пошел по мосту к городу.
Никак – переговорщик. Это что-то новенькое, сроду татары подобного не учиняли. Насторожился князь. Неуж сразу сдаться потребуют? А что? Наглости и нахальства татарам не занимать.
Татарин остановился в десятке саженей у ворот, запрокинул голову. Со стен на него смотрели воины. Кто-то уже и стрелу на тетиву наложил, но без приказа князя стрелять не смел.
– Эй, урусы! Не стреляйте! – на чистом русском языке прокричал татарин. – Хочу с вашим князем говорить!
Истинно – наглец. Дружинники на стенах засмеялись. Кто-то крикнул:
– А хлеб-соль тебе не поднести?
– Нет, князя хочу! – упрямо стоял на своем татарин.
Князь выглянул из бойницы. Надо послушать, чего татары хотят.
Его золоченый шлем и красный княжеский плащ поверх брони говорили сами за себя и привлекли внимание непрошеного гостя.
– Долгих лет тебя, князь! Я переговорщик! Послан беком Ярык-огланом, он хочет с тобой говорить.
– Ну чего же, поговорить можно, – не стал искать причину для отказа князь. – Пусть один, без сопровождения, выйдет на мост.
– Якши, понял!
Татарин повернулся и побежал к своим.
Стоящий рядом Данила, слышавший, как и все дружинники, разговор, не выдержал:
– Ты чего удумал, княже? Неуж на переговоры пойдешь? Обманут ведь басурмане! Аркан на шею накинут и конем к своим уволокут. Ихнему слову верить нельзя!
– А вы на что? Если заметите подозрительное чего, стреляйте сразу!
– Федор Иванович! – взмолился Данила. – Для тебя же ворота открыть придется! А ну как они моментом воспользуются да ломанутся? Чего тут скакать через мост? Чихнуть не успеешь! Опасно!
– Опасно, не скрою. Но поговорить надобно. Ежели татары хотели бы напасть сразу, переговоры бы не вели. Узнаю, чего они хотят.
– Будь моя воля, князь, не пустил бы я тебя, – не уступал Данила.
– Когда будешь князем, тогда и не пустишь, – жестко и сухо отрезал Федор Иванович. – А пока я решаю.
От татар отделился человек – явно не простого звания. Сапоги из красной кожи, доспехи хоть и в пыли, но, видно, не из простых, зерцало на груди по краям позолочено; шлем с бармицей сзади, вида несколько необычного: не татарская мисюрка, плоская, не русский шишак. На генуэзский похоже, какой князь видел единожды.
Дружинники отодвинули тяжелые дубовые затворы, приоткрыли одну створку ворот. За протиснувшимся князем захлопнули ее сразу, засовы задвинули.
Неуютно князю сразу стало. То ли дело на стене, среди своих дружинников. А он на мосту один, навстречу бек идет, а за ним войско стоит.
Не из пугливых князь был, а сначала вроде как и оробел. Потом поднял голову гордо – чай на своей земле стоит, сделал один шаг, другой…
Встретились на середине моста, хотя уговора на то и не было. Остановились в трех шагах друг от друга, каждый другого внимательно оглядел.
– Здравствуй, князь Федор Иванович! – начал татарин.
– И тебе здоровья, бек, коли с добром пришел. С чем пожаловал? Извини – в город не приглашаю, хлебом-солью не угощаю.
Бек улыбнулся.
– Как говорят русские, незваный гость хуже татарина.
– Ты откуда язык наш знаешь?
– От рабов русских научился.
«Вот наглец, подколоть решил». – Скрипнул князь зубами, нахмурился.
– Говори, чего хотел?
– Беда в Орду пришла. Эмир Тимур, прозванный Тамерланом, в наши земли явился. Армия его велика. Хан Тохтамыш отважился бой дать и битву проиграл.
– Наслышан о том.
– Худые вести быстро по свету разлетаются.
– Тимур после битвы перешел через донские степи, разорил Крымский улус. Я с воинами едва спастись успел.
Князь слушал со вниманием. Крым, эта извечная головная боль для Руси, покорен неведомым Тимуром. Ради одной этой новости можно было рискнуть своей головой и выйти на мост.
Бек продолжил.
– Теперь Тимур сюда идет, по моим следам. Что у него на уме, сказать не могу. Знаю только, что часть его армии на восток пошла, думаю, к обоим Сараям.
Князь слушал и удивлен был новостями, а бек неожиданно сказал:
– Я за помощью к тебе пришел.
Князь подумал, что ослышался.
– Помилуй бог, чем я тебе помочь могу? Да и в друзьях татары у меня сроду не числились.
– Так было. Но теперь у нас один враг – Тимур. Надо объединяться.
– Ну нет! Как это – объединяться? Я в поле на битву свою дружину не выведу.
Бек усмехнулся, да улыбка кривоватой вышла, невеселой.
– В поле я твою дружину и сам быстро разобью. А Тимур наступит, как на муравья, и даже не услышит, как кости твои захрустят. Я другое предлагаю – вместе город оборонять. Ты с дружинниками, я с крымчаками. За стенами обороняться легче. А Тимур верхами идет, у него осадных орудий нет.
– Как это я в твердом уме в город крымчаков пущу? А если слова твои – уловка, ловушка хитроумная? Зайдут твои воины в город, а ночью всех вырежут. Нет, не согласен я.
