Глава 2
Партнеры

Гора Добрач возвышается на 5700 футов (2160 метров) над уровнем моря; этот увенчанный снежной шапкой великан высится среди высокогорных лугов Юго-Восточной Австрии, обозначая пересечение границ Австрии, Италии и Словении. Деревня Арнольдштайн находится у подножия горы. В двенадцатом столетии монахи, ищущие уединения, построили здесь монастырь. Беды не обошли деревню стороной. В 1348 году, в год «Черной смерти», мощное землетрясение спровоцировало оползень, который похоронил под собой дома крестьян. Дальше – больше. В 1478 году турецкие авантюристы напали на монастырь, убили монахов и всех, кого встретили. В 1494 году турки вернулись и захватили в соседней провинции 10000 человек, которых угнали в рабство. Затем, год спустя, тишину в окрестностях Добрача нарушил визг пил, стук топоров и гул от падения на землю древесных стволов. В Арнольдштайн приехал Якоб Фуггер, который решил построить здесь крупнейшую в Европе мануфактуру.

Коммерческий потенциал региона существовал всегда. Старая римская дорога пересекала реку Драва и вела в соседний Филлах. Торговцы осваивали эту территорию в Средние века, однако землетрясение и набеги турок вынудили их обратить внимание на другие области. Фуггеру нравилась идея быть ближе к своим итальянским клиентам. Используя доходы от тирольского предприятия, он приобрел земли неподалеку от монастыря. Это приобретение стало первым шагом «восточной экспансии» Фуггеров, шагом, который отразил готовность Якоба к решительным действиям, бросающим вызов общепринятому мнению. Это был замечательный ход, который для сторонних наблюдателей выглядел столь же безумным, как и гигантский кредит эрцгерцогу Зигмунду. Сам факт того, что Фуггер совершил эту покупку, в очередной раз подчеркнул поразительную независимость его мышления.

В своих записях он именовал мануфактуру «общевенгерским торговым предприятием», и можно признать, что Арнольдштайн оказался его наиболее выгодным вложением. Понадобилось немало политической изворотливости, чтобы затея окупилась, но именно она принесла Якобу удачу. Даже на смертном одре десятилетия спустя он продолжал заниматься «общевенгерской» торговлей.

История началась, когда Максимилиан, едва получив Тироль, попросил у Фуггера денег на возвращение Вены. Фуггер согласился и подготовил кредитный договор с условиями, аналогичными условиям договора с эрцгерцогом Зигмундом. Он обязывался ссудить Максимилиану средства для отвоевания Вены и вдобавок выделял королю Германии ежемесячное пособие на личные нужды. Даже в ту пору Вена была жемчужиной Европы. Университет обеспечивал городу оживленную культурную жизнь. Собор Святого Стефана, начатый в «увесистом» романском стиле и завершенный в воздушной готике, подарил Вене уникальный центр. «Он стоит больше, чем можно собрать со всего королевства», – признавал боснийский посланник. Корвин перенес двор в Вену сразу после того, как захватил город. Венгрия была богатой, но скучная Буда не могла соперничать с австрийской столицей. Корвин умер спустя несколько лет, и студенты Вены восстали против венгров и призвали Максимилиана их освободить. Подойдя к Вене во главе большого, собранного на средства Фуггера войска, Максимилиан убедил городские власти сдаться. Затем он двинулся в Венгрию в поисках сражений. Венгрия не дерзнула воевать одновременно с турками и с императором; она подписала мирный договор, который открыл доступ в Венгрию немецким купцам. Венграм требовались деньги. Венгерские купцы страдали от участившихся турецких набегов. В итоге они различными способами выводили свои средства из страны. Правительство надеялось, что иностранные инвесторы, наоборот, будут вкладывать деньги в местную экономику. Первым таким инвестором стал Фуггер.

Он как раз искал новые возможности для инвестиций. Серебряные копи приносили больше прибыли, чем позволял инвестировать Тироль, а Максимилиану Якоб уже одолжил столько, сколько считал разумным и допустимым. Проще всего казалось и дальше вкладывать деньги в текстильную промышленность. Эта бурно развивавшаяся отрасль вполне могла освоить фуггеровский капитал. Зато в ней царила жестокая конкуренция. Мало что изменилось с тех пор, как Ганс Фуггер покинул свою деревню. Жители Аугсбурга и остальное население Южной Германии делали и продавали ткани. Другим очевидным вложением виделась земля. Но тут доходность была еще ниже, чем в случае с текстилем. Фуггер же хотел таких прибылей, как от «серебряной сделки» в Шваце.

То обстоятельство, что он избегал легкого выбора, говорит о его амбициях. Фуггер присматривался к «дикому» востоку, где его интерес привлекла медь. Медный пояс тянулся вдоль Карпат, от Словакии до Румынии. А Венгрия монопольно контролировала добычу. Подобно спросу на серебро, спрос на медь оставался стабильно высоким. Медь – исключительно полезный металл. Низкая температура плавления облегчает ее ковку, если сравнивать с железом, а при смешивании с оловом получается надежная бронза, идеально подходящая для пушек и мушкетов – оружия, которое радикально изменило баланс сил в эпоху Ренессанса. Сторонники Hausmachtpolitik дорого заплатили за свою приверженность.

Венгерские шахты принадлежали частным владельцам. Фуггер хотел скупить их и обрабатывать медь за границей, в Арнольдштайне. Владение шахтами сулило больше доходов, чем ростовщичество, однако требовался значительный объем первоначальных вложений. Следовало очистить территорию, прокопать шахты и установить под землей крепеж. В Арнольдштайне необходимо было возвести плавильную печь для очистки руды и мануфактуру по производству пушек. Также требовалось проложить дороги, которые свяжут шахты с плавильней. Это огромные расходы – и достаточно рискованные, с учетом набегов турок. А длительная окупаемость этих инвестиций делала их еще более рискованными. Минуют годы, прежде чем удастся получить прибыль, даже если все пройдет гладко. Если же обстоятельства окажутся против Фуггера, он может потерять все. Якоб сознавал опасности. «Ни одно предприятие не разваливается быстрее горнодобычи, – говорил он. – Чаще всего десяток погибает, прежде чем один разбогатеет». Не стоило забывать и о политических рисках. Мирный договор Максимилиана обещал защиту, но никакой договор не являлся стопроцентной гарантией. Такая защита способна обернуться враждой в мгновение ока.

Чтобы обезопасить себя, Фуггер принял одно из важнейших решений в своей жизни. Он согласился взять в партнеры Иоганнеса Турзо. Репутация немцев как нации непревзойденных механиков и инженеров создавалась именно такими людьми. До встречи с Фуггером Турзо уже прославился среди немецких горняков как человек, восстановивший затопленную шахту в Саксонии. Его метод был обманчиво прост. Работники наполняли мешки водой, а колесо, приводимое в движение водным потоком, наматывало веревку и вытягивало эти мешки на поверхность. Там мешки опорожняли и скидывали обратно в шахту. Сложность состояла в том, чтобы заставить систему функционировать бесперебойно.

Турзо обладал и иными талантами. Он отлично разбирался в металлургии и был экспертом по «ожижению» – новому технологическому процессу отделения меди от серебра. Еще важнее для Фуггера была родословная Турзо. Он был австрийцем и говорил по-немецки, но его предки происходили из Венгрии, а значит, он понимал нравы и обычаи местных жителей. Кроме того, он был гражданином Кракова, что делало его кандидатуру терпимой для венгерского короля Владислава (Уласло). Последний, занявший престол после смерти Корвина, принадлежал к династии Ягеллонов, которая правила в Польше. Права на горнодобычу распределял сам король, и происхождение Турзо, в сочетании с опытом, превращало его в идеального «фронтмена», лицо нового предприятия.

Турзо уже участвовал в нескольких проектах в Венгрии, восстанавливая затопленные шахты. Впрочем, нанять его полноценно у владельцев шахт не хватало средств. Да, у них имелись права на разработку едва ли не богатейших рудников Европы, но не было возможности ввести эти рудники в эксплуатацию. С тем же успехом можно было приобретать права на добычу руды с океанского дна. Словом, это была задача как раз для Фуггера, поскольку ее можно было решить при помощи денег. Фуггер отправился в Вену летом 1495 года, чтобы подписать контракт с Турзо. Условия контракта характеризуют значимость фигуры Турзо. Фуггер брал на себя все начальные расходы, однако соглашался поделиться с Турзо половиной прибыли. Ему требовались опыт, знания и контакты инженера. Сделка порадовала обе стороны. Спустя три года Фуггер и Турзо закрепили ее, породнившись: племянница Фуггера вышла замуж за сына Турзо, Георга. Это первый из двух браков между Фуггерами и Турзо. Второй состоялся через шестнадцать лет. Семейная хроника Фуггеров не подразумевала романтики. Браки, говорится в ней, заключались «ради процветания рода Фуггеров».

Располагая деньгами Фуггеров, Турзо арендовал все медные рудники, до которых мог добраться. Это не составило труда, ведь они с Фуггером единственные в Венгрии обладали капиталом и технологиями восстановления. Пока Турзо объезжал рудники, Фуггер налаживал работу мануфактуры в Арнольдштайне. Он строил одновременно мануфактуру и крепость. Памятуя о набегах турок и учиненном ими разорении монастыря, Якоб возвел высокие зубчатые стены в ущелье. Его люди наблюдали за рекой и дорогами с дозорных башен, высматривая врагов, и могли при необходимости обстреливать неприятеля. За стенами рабочие устанавливали печи, чаны и формы для выплавки меди и литья пушек. Сооружение выглядело уродливо, но было вполне функциональным. Местные жители называли его Фуггерау – «владение Фуггера».

Фугеррау подчинял себе деревню. Монахи, которые прибыли сюда в поисках уединения, внезапно очутились в фабричном поселке. Лесорубы валили деревья на мили вокруг, чтобы обеспечить древесиной печи, и оставляли горные склоны голыми и выщербленными. Чтобы подвести воду к мануфактуре, Фуггер велел прокопать новые русла для близлежащих рек, а в старые сбрасывал отходы производства. Монахи жаловались на шум и грязь. Фуггер, вполне в современном духе, заткнул им рты скромным ежегодным «подношением» в размере десяти флоринов, задушив «искры вольнодумства».

Здесь стоит упомянуть о том, что разнообразные интересы и занятия Фуггера способствовали его встречам со многими знаменитыми представителями той эпохи. Даже в Арнольдштайне, на задворках цивилизованной Европы, Фуггер не избежал, похоже, такой встречи. Помимо производства, там было организовано нечто вроде исследовательского центра. Фуггер приглашал алхимиков, дабы те разрабатывали новые методы в металлургии, и нанимал преподавателей для обучения горных инженеров. Одним из преподавателей был швейцарский врач Вильям фон Гогенхайм, чей сын Филипп посещал латинскую школу в Филлахе, а позже изучал химию в Фуггерау. Под именем Парацельса Филипп впоследствии стал отцом современной медицины. Он высмеивал модные тогда древнегреческие представления о медицине, со всеми их рассуждениями о гуморах и желчи, и призывал к наблюдениям и научному анализу. Он придумал слово «цинк» и, основываясь на опыте пяти лет, проведенных рядом с горняками, написал трактат «О горной болезни и других шахтерских заболеваниях», первую книгу по охране труда. Неизвестно, встречался ли Фуггер с Парацельсом. Но если встреча произошла, он, весьма вероятно, утратил интерес к новому знакомому, едва понял, что Парацельса гораздо больше заботят болезни, а не смешивание химических веществ ради получения золота.

Парацельс во многом ошибался. Он верил в астрологию и ведьм и называл свою книгу «Нимфы, гномы и вулканы» практическим пособием. Но относительно горнодобычи он был прав. Это суровое занятие, в особенности в те времена. Используя только кирки и молоты, шахтеры Фуггера дробили стены в узких туннелях с низкими потолками в 500 футах от поверхности. Крепеж часто обрушивался. Шахты часто затапливала вода. Даже при самых благоприятных обстоятельствах работа была поистине каторжной. Вентиляцию обеспечивали несколько отверстий, пробитых в толще скал, да тот свежий воздух, что проникал внутрь через горловину шахты. Вода капала с потолка и сочилась по стенам. В Шваце температура держалась на 54 градусах. Влажность составляла 99 процентов. Лампы на зловонном животном жире чадили, и горняки давились дымом. В результате, как отмечал Парацельс, среди них не были редкостью легочные болезни и язвы желудка. Высокая плата заставляла забывать об опасностях этого занятия. Шахтер зарабатывал втрое больше крестьянина, а если был сметлив и работал упорно, его повышали. Крестьянин Ганс Лютер начинал трудиться в угольных ямах Саксонии, дорос до десятника, а впоследствии стал владельцем рудника. Он заработал достаточно денег, чтобы отправить сына в университет, и радовался тому, что его сын изучает право. Потом молния едва не поразила молодого Мартина в чистом поле, и в благодарность Богу за свое спасение он поклялся принять монашеский обет.

Когда Швац принадлежал Зигмунду, там практиковали «примиренческий» подход к трудовым отношениям. В 1485 году, когда Фуггер выдал эрцгерцогу первый кредит, горняки двинулись на Инсбрук, требуя лучших условий труда. Ужаснувшийся Зигмунд согласился на радикальные уступки: пять недель оплачиваемого отпуска и восьмичасовой рабочий день. Эти уступки, продиктованные паникой, стали известны по всей Европе, столетие спустя добрались до американских рудников и постепенно сделались отраслевым стандартом. Но Максимилиан оказался менее сговорчивым. Рудник Госсенсанс близ перевала Бреннер был среди тех, что снабжали Фуггера сырьем. Горняки перекрыли шахту в 1493 году, требуя лучшего обращения. Вместо переговоров Максимилиан направил солдат, велел арестовать зачинщиков и разогнать толпу с деревенской площади. В Фуггерау и в Венгрии Фуггер принуждал своих работников к труду столь же сурово, как Максимилиан, а на одном руднике как-то казнили «подстрекателя». Судя по некоторым документам, Фуггер порой демонстрировал заботу – так, он обратился к церкви с просьбой даровать шахтерам позволение не соблюдать пост. Но эта забота диктовалась циничными соображениями: ведь только сильные люди способны отработать в шахте полную смену. Горняки часто обвиняли Фуггера в прижимистости. Грубое обращение с рабочими нередко вспоминалось ему позднее.

Информация – основной товар современного торговца. Первый, кто обзаведется важными сведениями, имеет преимущество и может заработать миллионы. Ради честной игры сегодня официально установлено, что все биржевые игроки получают информацию одновременно. Но это не мешает трейдерам искать всевозможные лазейки. Ведь малейший гандикап – минуты, секунды или даже доли секунд – может обернуться колоссальной прибылью.

Точно так же все было в эпоху Фуггера, разве что информация расходилась не мгновенно, а законы, регулирующие ее распространение, отсутствовали. Конкуренты ценили преимущества приоритета не меньше Фуггера. Но Фуггер настолько жаждал вовремя получать сведения о состоянии рынка, что создал систему «раннего оповещения». Фактически он создал первую в мире информационную службу. Сеть курьеров снабжала «аналитический центр» в Аугсбурге рыночной информацией, политическими новостями и свежими сплетнями – всем, что могло обеспечить первенство. Почтовая связь между Аугсбургом и Венецией действовала с четырнадцатого столетия. Аналогичные каналы связывали Аугсбург с Инсбруком и другими имперскими городами. Но почта, куда нанимали городских «мальчиков», была, с точки зрения Фуггера, слишком громоздкой и медлительной. Он желал иметь собственную службу. В последующие годы он узнавал о смертях и результатах важных сражений быстрее Максимилиана, коллегии выборщиков и своих конкурентов. Историки окрестили сводки этого «аналитического центра» «бюллетенями Фуггера». При наследниках Якоба эти «бюллетени» стали более подробными. Содержание по-прежнему составляли донесения «полевых агентов», но в целом «бюллетени» все больше и больше походили на привычные нам газеты. Фуггер со своими «бюллетенями» опередил венецианскую «Notizie Scritte», первую в мире газету, на полвека, благодаря чему попал в историю журналистики. Счета за курьерскую доставку были поистине головокружительными, но он с радостью их оплачивал.

Первый документально зафиксированный факт использования информационной службы относится к событиям сразу после того, как Максимилиан вернул себе Вену. Устранив эту помеху, император был готов к новой войне и обратился мыслями к Бургундии, своему наследию от Карла Смелого. Французы присвоили герцогство после кончины Марии Бургундской, и император хотел возвратить утраченное. Армии у него не было, и он нуждался в наемниках и средствах на войну. Максимилиан попросил у Фуггера очередной кредит и предложил в залог то, что сам считал бесценным, – поручительство Генриха VII, короля Англии. Генрих ненавидел французов ничуть не меньше, чем Максимилиан, и эти двое договорились воскресить договор о сотрудничестве 1479 года: тогда двадцатилетний Максимилиан, финансируемый Генрихом, бился, что шло вразрез с традициями, бок о бок с пехотой, а не верхом на коне, и разгромил французов в битве при Гингейте. На сей раз Генрих предложил императору 200000 флоринов. Они с Максимилианом полагали, что этой суммы более чем достаточно, чтобы взять Дижон. Максимилиан рвался в бой и попросил у Фуггера аванс, обещая все возместить, когда поступят деньги Генриха. Фуггер знал все о битве при Гингейте и о взаимоотношениях двух государей. Он также понимал, что Генрих располагает немалыми средствами налогоплательщиков и обращается с ними не хуже любого европейского монарха. Но еще он знал, что не следует доверять обещаниям, пока не подписан контракт.

Фуггер медлил с ответом, ожидая информации. Его шпионы в Англии должны были сообщить, когда – и если – корабли с золотом покинут английские порты. Довольно быстро пришла весть, что кораблей не будет. И Фуггер отказал в кредите.

Максимилиан был в ярости. Он отказывался верить, что Генрих его обманул, и предполагал, что английские деньги вот-вот поступят. С тем незначительным объемом средств, какой был у него на руках, он двинулся малыми силами в Бургундию. Французы превосходили Максимилиана численностью, но у него было больше пушек, и он победил неприятеля при Дурноне. Дижон уже был в пределах досягаемости, когда стало известно, что Фуггер был прав. Генрих обманул. Позже Максимилиан узнал, что французы заплатили Генриху за нейтралитет. Фуггер сыграл свою роль в заключении перемирия. Чтобы не допустить краха Максимилиана от чрезмерного рвения, Фуггер подкупил французов, и те подписали договор, позволявший императору сохранить завоеванное. Максимилиан на время вынужденно отказался от планов вернуть Бургундию. Разочарованный, но получивший ценный опыт, он обратил свое внимание на то, что виделось наиважнейшим, – на сбор средств.

Летом 1495 года Максимилиан отправился в рейнский город Вормс для участия в одной из грандиознейших церемоний эпохи – в избрании императора. После рыцарского турнира, который он выиграл, шестивековые ритуалы наконец завершились. Он занял свое место на троне, а выборщики встали с обеих сторон. Максимилиан выделялся бы среди собравшихся при любых обстоятельствах благодаря высокому росту – шесть футов – и волнистым локонам, ниспадавшим на широкие плечи. Ради церемонии он надел плащ, застежка которого, отделанная драгоценными камнями, была размером с обеденную тарелку. На коленях императора лежал меч. Один выборщик, коленопреклоненный, преподнес ему державу, другой вручил скипетр, а третий – корону. Сорок князей и семьдесят графов поклялись в верности. Все обращались к нему «Кайзер» («Цезарь» по-немецки). Он обещал править справедливо. Его восхваляли. Много лет назад, когда он стал герцогом Фландрии, некий очевидец едва сдерживал эмоции: «Не ведаю, что заслуживает наибольшего восхищения – красота его юности, храбрость его зрелости или величие его грядущего». В Вормсе Максимилиан произвел на собравшихся схожее впечатление. «Даже Александру Великому не доводилось слышать столько похвал», – заметил современник. Для тридцатишестилетнего австрийца, который всего несколько лет назад сидел в фламандской тюрьме, все происходящее, должно быть, выглядело сном наяву.

После окончания церемонии Максимилиан в качестве императора председательствовал на своем первом имперском сейме. Эти собрания, известные в Германии как «рейхстаг», проходили в разных городах империи и напоминали заседания Конгресса или парламентские сессии, только проводились реже, а их участники получали больше удовольствия от времяпрепровождения. Сеймам предшествовали рыцарские турниры, а сановники-хозяева устраивали в том или ином городе балы и пиры. Выборщики сделали Максимилиана императором после смерти Фридриха. Они предполагали, что Максимилиан будет слаб, как и его отец, который едва ли потревожил их за все пятьдесят три года своего правления. Но церемония настолько подействовала на нового императора, что тот возомнил себя всемогущим. В своем первом выступлении на сейме он заявил, что незачем попусту тратить время, и фактически приказал выборщикам собрать достаточно золота для войны с Францией. Французский король Карл VIII как раз находился в Италии и захватывал территории, которые Максимилиан считал по праву принадлежащими империи. Сильнее всего императором руководило стремление добраться до Рима. По имперским правилам только папская коронация могла подтвердить его избрание. Он опасался, что Карл намерен войти в Рим и присвоить себе императорскую корону. Совсем недавно Карл появился на пиру в мантии, с державой и скипетром в руках. Народ называл Карла императором, а астрологи предрекали ему пышную коронацию, которая якобы в воле звезд.

Максимилиан рвался к короне, поскольку верил, что та наделена магическими свойствами, подобна чудесному мечу короля Артура. Если папа римский его коронует, он получит над всей Европой власть, какой некогда обладал Карл Великий. Император разделял свойственное той эпохе убеждение в значимости символов. Благодаря короне люди признают легитимность его избрания. Без короны же они будут считать избрание фикцией. Затаенной мечтой Максимилиана был новый крестовый поход, он грезил истреблением турок и спасением христианского мира. Такова, он не сомневался, его судьба. Но сначала следовало получить корону. На самом деле, конечно, ему нечего было опасаться французов. Выборщики никогда не приняли бы французского короля, особенно после того, как уже избрали человека, видевшегося им слабым и почти нищим. Тем не менее, Максимилиан желал корону – более страстно, чем желал Бургундию, Венгрию или что-либо еще. Одержимость короной нельзя недооценивать. Она определяла его правление и порождала для Фуггера одну возможность за другой. Не будь этой одержимости, Якоб Фуггер мог бы остаться, подобно своим братьям, «королем деревни».

Автор «Федералиста» Джеймс Мэдисон искал фразу, чтобы описать способность законодательного органа контролировать политику посредством выделения средств либо отказа в их выделении. Он придумал выражение «власть кошелька». Выборщики пользовались этой властью совершенно беззастенчиво. Максимилиан получил первый намек на оппозицию, когда его не допустили на встречу коллегии. Когда двери наконец открылись, выборщики постарались утомить императора рассуждениями. Он мрачнел, капризничал и жаловался, что с ним обращаются как «с каким-то бургомистром». Разве удивительно, что Италия игнорировала императора? Он не представлял никакой угрозы для выборщиков. Франции тоже ничто не угрожало. Франция не собиралась нападать на Германию, понимая, что объединившаяся Германия способна ее раздавить хотя бы по причине огромного перевеса в численности.

Император получил немного денег, лишь согласившись на строгое ограничение своих полномочий. Мысль об отступлении была ненавистна, однако таким образом он хотя бы отчасти поправил расстроенные финансы. Чтобы заплатить, выборщики ввели новый налог – «общий пфенниг». Налог распространялся на всех граждан империи. Это первый федеральный налог в Германии, по образцу французского и английского. Он неприятно удивил Фуггера. Располагая налоговыми поступлениями, Максимилиан мог решить, что ему больше не нужны банкиры. Император и вправду уволил Фуггера и разорвал контракт на добычу серебра.

Фуггер был в ярости. Как же сделка? Как насчет благодарности? Разве он не поддержал Максимилиана в конфликте с Зигмундом? Разве его брат Ульрих не помог отцу Максимилиана Фридриху, когда тому потребовался новый гардероб? Неужели все это было зря? Фуггер также беспокоился за собственные дела. Его финансы были в плачевном состоянии, поскольку он занял денег на развитие Фуггерау и на строительство второй мануфактуры в Хоэнкирхене (Восточная Германия). Доходы от добычи серебра были необходимы, чтобы оставаться на плаву, иначе предприятие обанкротится. Не в последний раз он понимал выборщиков лучше, чем человека, которого они избрали. Информаторы Фуггера доносили – он сам об этом уже подозревал, – что германские правители склонны забывать о своих обещаниях. Максимилиан, возможно, ощущал угрозу со стороны короля Карла, вторгшегося в Италию, но выборщики, восседая в роскошных дворцах далеко от итальянской границы, оставались равнодушными. Да, «общий пфенниг» лишь отчасти обеспечил ожидаемый доход, и Максимилиан вновь принялся искать финансы. Он сделал единственное, что мог сделать, если хотел завоевать Италию и короноваться в Риме. Он позвал Фуггера обратно, восстановил контракт на добычу серебра – и взял новый кредит.

С деньгами Фуггера и с обещаниями поддержки от Венеции и Милана Максимилиан направился через Альпы в Геную, а там нанял корабль до Пизы на западном побережье Италии. Генуэзский филиал фирмы Фуггера оплатил проезд. Максимилиан направлялся во Флоренцию, где харизматичный священник Савонарола возглавил городской совет после смерти Лоренцо Медичи. Савонарола сулил, что Господь придет покарать богачей. На это Максимилиану было наплевать. Его волновало только то, что Савонарола поддерживает французов. Чтобы добраться до Рима и обеспечить бесперебойное снабжение, небольшому войску императора следовало захватить Флоренцию. Максимилиан встал лагерем у города, потому что Милан и Венеция не смогли прислать обещанное подкрепление. Хуже того, сын Максимилиана Филипп, правивший Фландрией как эрцгерцог и поклявшийся отвлечь Карла во Франции, поддался на искус французских советников и ничего не предпринимал. Испытывая отвращение к происходящему, Максимилиан покинул Италию и вернулся в Тироль. С депрессией он боролся с помощью любимого развлечения – охоты на коз – в горах над Инсбруком.

Разочарования преследовали и ожесточали Максимилиана. Генрих VII, немецкие выборщики, герцог Миланский, дожи Венеции, собственный сын – все они его подвели. Может быть, он прозрел, охотясь на коз, но так или иначе ему стало ясно, что полагаться он может только на Швац и на серебро. Пока у него есть Швац, банкиры наподобие Фуггера будут к его услугам. Сойдя со скал, приободрившийся Максимилиан созвал своих банкиров в Фюссен в предгорьях Альп, чтобы снова попросить денег.

Фуггер ходил в церковь по воскресеньям, чтил семейные ценности и любил своего короля и свою страну. Но не стоит обольщаться: он был радикалом. Он отказывался верить в то, что благородное происхождение делает человека лучше всех прочих. Для него главным в человеке были интеллект, талант и умение работать. Сегодня такие взгляды общеприняты. Но тогда это было настоящее вольнодумство. Европа опиралась на кастовую систему, не менее жесткую, чем в Индии. Общество делилось на три сословия – дворян, священников и свободных простолюдинов. Каждое сословие имело собственную иерархию. Среди простолюдинов выше остальных стояли патриции, за ними шли богатые купцы, наподобие Фуггеров, затем ремесленники, крестьяне и нищие. Все носили характерную одежду, все пользовались различными привилегиями и имели различные обязанности. Социальный лифт почти отсутствовал.

Фуггер не соглашался с этим. Пусть общество в целом придерживалось средневековой концепции каждого человека на своем месте, он разделял убежденность своего деда в том, что человек – творец собственной удачи. Альбрехт Дюрер и великие художники эпохи Возрождения в Италии мыслили схожим образом. То же самое верно в отношении гуманистов, писателей и философов, которые порвали с традицией и восхваляли человека, а не Бога. В 1486 году, когда Фуггеру было двадцать семь лет, Пико делла Мирандола выступил с речью о достоинстве человека. Эта речь стала манифестом гуманизма, а сам Мирандола очутился в тюрьме как еретик. В своей речи он утверждал, что человек занимает особое место среди Божьих созданий, ибо обладает свободой воли, и что свободная воля позволяет индивидам избирать собственный путь в жизни. Фуггер не был философом и вряд ли когда-либо слышал о Мирандоле. Но он был человеком своего времени, а времена меняются. Следуя велению собственной воли, он выказывал сочувствие, возможно невольное, еретическим взглядам.

Отношение Фуггера к миру помогло ему правильно оценить свои отношения с императором, увидеть их истинную суть. Это не были отношения хозяина и слуги, господина и раба. Это были отношения кредитора и должника. В подобного рода отношениях именно он, будучи кредитором, обладал полнотой власти. Титулы Максимилиана мало что значили для Фуггера. Да, Максимилиан был королем. Выборщики вручили ему державу и скипетр, а крестьяне трепетали в его присутствии. Благородные дамы прятали его сапоги и шпоры, чтобы удержать подольше при себе. Но Фуггер знал, что до тех пор, пока у него есть деньги, он, Якоб Фуггер, нужен Максимилиану, и императору придется соглашаться на его условия.

Другие банкиры откликнулись на просьбу Максимилиана о встрече, но Фуггер предпочел уклониться. Это был осознанный поступок. Он позволил прочим десять дней вести переговоры с Максимилианом, а сам оставался дома. К нему явился портной императора – Максимилиан прислал портного! – и попросил объяснений; Фуггер сказал, что бросил банкирское ремесло. Продолжая негодовать на решение Максимилиана уволить его после введения «общего пфеннига», Фуггер хотел со всем покончить. Он написал Максимилиану – мол, положение кредитора «не сулит ничего, кроме неприятностей, суеты и неблагодарности».

Несложно понять его мотивы. Он не желал полагаться на милость капризных заемщиков вроде Максимилиана, которые стоят выше закона и с легкостью раздают пустые обещания. Собственный двоюродный брат Якоба допустил такую ошибку с Максимилианом, и Фуггер, возможно, опирался на его пример. Лукас Фуггер, сын дяди Якоба и патриарх «оленьих» Фуггеров, был наиболее уважаемым коммерсантом Аугсбурга. Он вел торговые операции во Франкфурте, Нюрнберге, Венеции, Милане, Брюгге и Антверпене. Когда дела не звали его в дорогу, он исполнял обязанности члена городского совета в Аугсбурге, а также судьи и мастера гильдии. Больше всего Лукас ценил заключение сделок и соперничество с теми, кто стоял выше. В 1489 году он выделил из собственных средств кредит Максимилиану, который выступал как герцог Фландрии. Максимилиан пообещал возвратить заем за счет налоговых поступлений с фламандского города Левен. Однако жители Левена жаждали платить налоги ничуть не сильнее жителей Гента, пятью годами ранее упекших Максимилиана в тюрьму и заставивших смотреть, как убивают его спутников. Кредит был невелик, но отказ в возмещении изрядно подкосил дела Лукаса. Фуггер с братьями могли бы его спасти, но просто наблюдали сложа руки, как Лукас и его семья теряют все. В порыве ярости сын Лукаса напал на отца с ножом. Лукас, которому некогда все завидовали как счастливчику, укрылся в хижине, давным-давно принадлежавшей его деду, в родовом селе Грабен. Фуггер позднее приобрел этот дом за несколько флоринов.

Но не страх удерживал Фуггера от поездки в Фюссен. Он уклонился от встречи по тактическим соображениям. Как показали первые сделки с Зигмундом, Якоб Фуггер был искусным переговорщиком. Он знал, что Максимилиан возжелает вернуть его, особенно столкнувшись с противодействием. Другие банкиры могли предоставить императору лишь часть средств, какими располагал Фуггер, и Максимилиану понадобится его помощь, как бы ни суетились прочие. Рассуждая подобным образом, он, возможно, ожидал, что император рано или поздно смирит гордыню. Впрочем, на сей раз Якоб просчитался. Убедившись, что Максимилиан в их распоряжении, остальные банкиры начали интриговать против Фуггера, которого называли не иначе как выскочкой. В итоге император вовсе не торопился пресмыкаться перед Фуггером. Вместо этого он стал слушать тех, кто пытался очернить Якоба.

Соперники Фуггера носили имена словно из волшебной сказки – Херварт, Баумгартнер и братья Госсемброт. Последние пользовались наибольшим влиянием. Зигмунд Госсемброт был бургомистром Аугсбурга, а его брат Георг являлся казначеем при Максимилиане. Они происходили из древнего рода и ненавидели Фуггеров, посмевших вторгнуться на их территорию. Еще они жаждали получить контракт на добычу серебра и потому уговаривали Максимилиана конфисковать Фуггерау – это могло бы обанкротить Якоба. Максимилиан в конце концов послушался и вновь повелел разорвать все отношения короны с Фуггером.

У немцев есть поговорка: чтобы добиться успеха, нужен витамин В. Под последним подразумеваются Beziehungen, то есть связи. У Фуггера витамина В было в избытке, и он воспользовался своими запасами, чтобы сохранить активы. Несмотря на молодость – ему было всего тридцать, – он уже располагал рядом могущественных покровителей, которых успешно кредитовал. Первым и самым важным был епископ Бамберга, который, собственно, и продал Якобу тот участок земли, где построили Фуггерау. Епископ по-прежнему контролировал эту часть Австрии. Фуггер поведал ему о попытках Максимилиана присвоить рудники и захватить Фуггерау. Затем Якоб отправился в Саксонию, чтобы сообщить тамошнему герцогу, что, когда император завладеет Фуггерау, он, несомненно, двинется на Саксонию и попытается забрать другую плавильню, в Хоэнкирхене, то бишь во владениях герцога. Напуганные этими «покушениями» на их суверенитет, епископ и герцог Саксонский отправили послов в Инсбрук и потребовали от Максимилиана отступить. Епископ, более того, обратился к имперскому суду.

Решающий удар был нанесен, когда Фуггер попросил другого заимодавца императора, Мельхиора фон Мекау, отозвать кредит и финансово надавить на Максимилиана. Фон Мекау был епископом Бриксена, города к югу от Инсбрука, и владел собственными серебряными копями, а потому располагал некоторым излишком свободных средств и баловался ростовщичеством. Они с Фуггером часто обменивались услугами. Когда фон Мекау уведомил Максимилиана о необходимости вернуть заем, император выяснил, что Фуггер – единственный, кто готов поделиться с ним деньгами немедленно. В общем, вместо того чтобы избавиться от Фуггера, император лишь усугубил свою задолженность перед ним.

Возможно, тогда это не бросалось в глаза, но Фуггер постепенно делал себя незаменимым. Максимилиан злился на методы и требования Фуггера, но не мог отрицать, что Фуггер полезен. У императора было несколько банкиров, но только на Фуггера можно было полагаться в экстренных случаях. Эта незаменимость обеспечила Фуггеру успех и приумножение богатства: как мы увидим, она неоднократно оборачивалась особыми отношениями с власть предержащими. Фуггер знал, что император не выживет без него, и прилагал все усилия, чтобы так оставалось и впредь.

Само собой разумеется, что монополисты получают максимальные прибыли. Контролируя поставки, они заламывают любую цену, получают умопомрачительный доход, который вкладывают в иные предприятия, и зарабатывают еще больше денег. Вот почему Вандербильт хотел доминировать в сфере железнодорожных перевозок, а Рокфеллер – на рынке нефти. И вот почему Фуггер хотел доминировать на рынке металлов. Он никогда не стал бы богатейшим человеком на планете, случись ему делить этот рынок с другими. Он должен был быть монополистом.

Так произошло в Венгрии. Будучи одним из немногих регионов добычи меди в Восточной Европе, Венгрия превратила Фуггера фактически в единственного поставщика этого металла в Данциг и другие города на севере. Но совсем иначе обстояли дела в Венеции, где другие немцы – тоже заключившие контракты с Максимилианом – соперничали за каждую сделку.

Конкуренты были те же самые, что строили козни в Фюссене. Баумгартнер, Херварт и братья Госсемброт не терпели соперничества в той же мере, в какой не выносил его Фуггер. Чтобы положить конец противостоянию, они предложили Якобу создать картель и зафиксировать цены. Они объясняли, что это будет выгодно всем, поскольку клиенты не смогут приобретать товар ни у кого другого. Предложение поступило всего через несколько месяцев после попытки уничтожить Фуггера в Фюссене. Возможно, конкуренты считали, что Фуггер непомерно алчен – либо наделен нетипичной склонностью прощать. Насчет последнего они ошибались.

Фуггер воспринял предложение с изрядной долей скептицизма. Проблема заключалась не только в том, что другие банкиры были его недругами. Он, помимо прочего, старался избегать партнерств в принципе. В отличие от Медичи и других итальянских банковских домов, которые регулярно приглашали людей со стороны, распределяя риски и увеличивая капитал, Фуггер шел на партнерство, лишь когда к тому вынуждали обстоятельства. Он хотел всех денег, до каких мог дотянуться, и сама мысль о необходимости делиться прибылью и принимать решения совместно была ему отвратительна. Родные братья, конечно, олицетворяли особый случай. Якобу принадлежали двадцать девять процентов доли в фирме «Ульрих Фуггер и братья», и этого было вполне достаточно, пока Ульрих и Георг оставляли его в покое. Что касается партнерства с Турзо, Фуггеру требовался человек, знакомый с ситуацией в Венгрии. Но предложение о создании медного картеля он не мог принять – тут не было ни родственных связей, ни насущной потребности. Тем не менее Якоб согласился.

Сегодня подобное соглашение было бы незаконным; фиксация цен давным-давно запрещена ради защиты прав потребителей. Но в 1498 году такие законы еще не действовали, существовало лишь понимание, что честные предприниматели должны обращаться с клиентами справедливо и «по-христиански». Для подстраховки аугсбургские коммерсанты решили получить одобрение императора. Выяснилось, что этот картельный сговор не соответствует интересам Максимилиана. Единственная причина, по которой у Фуггера еще имелись конкуренты, состояла в том, что Максимилиан намеренно допустил к медному «пирогу» нескольких банкиров, таким образом гарантируя честность Фуггера. Любые попытки уменьшить конкуренцию – пусть Максимилиан продолжал продавать медь нескольким покупателям – сокращали императорскую свободу маневра. Впрочем, банкиры дали понять, что готовы ссудить еще больше денег, если император позволит им получать больше прибыли. Иными словами, они подкупили Максимилиана очередным кредитом. Он согласился одобрить создание картеля.

Тут история совершила неожиданный поворот. Оказалось, что картель имел врага внутри – в лице Якоба Фуггера. Да, Фуггер мог продавать свою медь по более высоким ценам благодаря участию в картеле. Но он хотел большего, нежели быстрая прибыль. Он увидел в картельном соглашении способ уничтожить своих соперников и покончить с их бизнесом. План был прост: вместо того, чтобы отправлять венгерскую медь в Данциг, он собирался доставить ее в Венецию, наводнить рынок, обрушить цены – и расправиться с теми, кто был слишком слаб, чтобы уцелеть. Разумеется, здесь таилась опасность для самого Фуггера, потому что другие могли пожаловаться императору, а тот мог вмешаться и даже покарать Якоба за нападение на аугсбургских коммерсантов. Пускай остальные, возможно, были менее полезны Максимилиану, чем Фуггер, но император нуждался во всех деньгах, какие только мог получить, поэтому чем больше вокруг было банкиров, тем лучше. Вдобавок не было никакой гарантии, что сам Фуггер уцелеет, когда цены начнут падать. Может быть, карманы других глубже, чем ему казалось. Может быть, он в конечном счете обанкротится, если не будет осторожен. Но он не сомневался в своем плане и был готов рискнуть. Не ведая страха, он расставил ловушку. Жестокой игре предстояло закончиться – так или иначе.

Едва первые обозы с товарами картеля двинулись из Австрии в Венецию, за ними покатили обозы из Венгрии. Как только медь оказалась в городе, Фуггер велел своему венецианскому агенту вывалить на рынок полный объем товара, независимо от цены. Продавай за столько, сколько дадут. Просто избавься от товара. Венеция мгновенно столкнулась с избыточным предложением. Там никогда не видели столько меди. Цены рухнули. Ошеломленные внезапным коллапсом рынка, прочие участники картеля придерживали свою медь на складах. Они не желали продавать на падающем рынке. При этом им приходилось платить за аренду, и так не могло продолжаться вечно. Фуггер же не останавливался, цены все падали, и весь картель терпел убытки.

Если Фуггер надеялся обанкротить прочих, это ему не удалось. Все участники картеля уцелели. Их вложения в общее предприятие были сравнительно невелики, что позволило справиться с ситуацией. Но прежнее влияние полностью было не восстановить – зато Фуггер укрепил свое положение на рынке. Он тоже быстро компенсировал потери. Когда другие отказались торговать в Венеции, он ограничил поставки меди, поднял цены и вернул рынок к привычному состоянию. Жертвы потребовали от Максимилиана наказать Фуггера. Они обвиняли Якоба в действиях, «неподобающих собрату-христианину». Эти слова могли бы озадачить Фуггера. Разве не его жертвы сами все затеяли, пытаясь очернить его в глазах императора и уничтожить? Как бы то ни было, обвинения приклеились к нему, как ярлык. До конца жизни недруги упрекали Фуггера в том, что он ведет себя не по-братски и не по-христиански.

Максимилиан не стал предпринимать ничего против Фуггера, поскольку в Швейцарии как раз случился кризис, который приковал к себе внимание императора. Швейцария являлась частью империи, но стремилась освободиться, подобно Италии. Ободренная военными успехами своих наемников, она отказалась платить «общий пфенниг». Максимилиан на заем от медного картеля вторгся в Швейцарию и заставил ее покориться. К сожалению для него, затем швейцарские отряды разгромили войско императора при Дорнахе. Формально Швейцария обрела независимость в 1648 году, но фактически она завоевала свободу именно при Дорнахе, в 1499 году. С тех пор Фуггер требовался Максимилиану сильнее прежнего. Поэтому, вместо наказания за обман партнеров по картелю, Максимилиан публично восхитился хитроумием Фуггера и попросил того стать деловым партнером короны. Фуггер, как уже говорилось, не любил партнерства – и вежливо отказался.