Столь поразительный приступ американского миролюбия и тяги к разоружению не нашел убедительного объяснения, тем более что переговоры шли прямо в ходе войны во Вьетнаме, в которой американская армия воевала с северовьетнамскими коммунистами и утюжила бомбами Северный Вьетнам, который получал военную и хозяйственную помощь от СССР.

Впрочем, в момент начала основного раунда переговоров по ОСВ-1 американская мощь во Вьетнаме была уже надломлена, война стала непопулярной, и американское командование стало рассматривать возможность «вьетнамизации» войны, то есть переваливания ее на плечи Южного Вьетнама. Неудачи вьетнамской войны и бурное советское расширение ракетного арсенала ставили перед американцами задачи достижения дипломатической передышки, и они пошли испытанным путем инициативы разоружения.

Весьма странно, что ОСВ-1 нечасто сопоставляется с известным Вашингтонским морским соглашением, подписанным в феврале 1922 года. Этот договор был подписан с целью ограничения морских вооружений, в первую очередь линейного флота – основного наступательного оружия того времени. Послевоенные противоречия между США, Великобританией и Японией за раздел послевоенного мира привели к гонке морских вооружений, в которых американцы стали отставать. Основная причина американского отставания состояла в Панамском канале, через который суда водоизмещением более 40 тысяч тонн проходили с трудом, и в стартегии маневрирования силами Атлантического и Тихоокеанского флотов через этот самый Панамский канал. Так можно было сконцентрировать флот на одном из океанских ТВД. У Японии и Великобритании таких ограничений не было.

Чтобы сохранить свое преимущество, американцы предложили разоружение и ограничение линейных флотов. Было предложено ограничить тоннаж новых линкоров 35 тысячами тонн, главный калибр ограничить 406 мм, а также ввести максимальный тоннаж флота каждого из участников договоров. Чтобы флот соответствовал этой квоте, требовалось списать и утилизировать часть старых судов, а также отказаться от постройки новых. Масштабы этого разоружения были весьма значительными. США отказались от 30 линейных кораблей (в том числе 13 в постройке) и оставили 18 кораблей, в том числе три в постройке. Великобритания отказалась от 23 кораблей и оставила себе 22 корабля, в том числе один в постройке. Япония отказалась от 16 кораблей и оставила 10 кораблей, в том числе два в постройке.

Итог Вашингтонского морского соглашения был в целом в пользу США. Американцы сохранили свое морское могущество, возможность маневра силами Тихоокеанского и Атлантического флотов, а также заблокировали более чем на десять лет строительство линкоров, превышавших договорные ограничения. Для Японии это имело серьезные последствия. Линкоры типа «Ямато» были заложены только в 1937–1940 годах («Ямато», «Мусаси» и «Синано»), а вся серия из пяти кораблей так и не была построена. За время, прошедшее под ограничениями Вашингтонского договора, большое развитие получила палубная авиация, которая в ходе войны довольно легко справилась с линейными кораблями.

Договор ОСВ-1 был по своему замыслу очень похож на Вашингтонское морское соглашение. Под предлогом мирной инициативы разоружения, что восторженно встречалось среди мирового сообщества, предполагалось затормозить развитие советской ракетно-ядерной программы и получить решающее преимущество для внезапного контросилового удара. Американцы считали, что пусковых шахт и подводных лодок у СССР пока немного, и вся затея может иметь успех. Действительно, в 1967 году, когда начались первые консультации по ОСВ-1, в Советском Союзе было 740 ракетных пусковых установок для ракет разного типа и два атомных ракетоносца с 32 ракетами на борту. В США уже имелось 1054 наземные и 656 морских пусковых установок, и если большая часть из них будет оснащена разделяющейся головной частью, то это и будет перевес в силах и возможность нанесения первого, обезоруживающего удара.

Вся проблема оказалась в том, что они просчитались. Во-первых, в СССР также велись работы по созданию РГЧ, и уже в 1969 году на новой ракете Р-36 М оказалось возможно установить 10 частей по 750 килотонн каждая. Суммарная мощность – 7,5 мегатонны, что было значительно больше, чем на американской МХ. Исследования показали, что можно сконструировать ракету, которая может нести до 36 боеголовок. В последующем разработка пошла по американскому пути, ОКБ-52 разработало РГЧ к ракете УР-100, которая несла три боеголовки по 350 килотонн, а в 1975 году пояивлась ракета УР-100 Н – 6 боеголовок по 750 килотонн каждая. Главный американский аргумент оказался бит, причем с превосходством в мощности.

Во-вторых, советское руководство, явно усмотрев сходство предлагаемого договора с Вашингтонским морским соглашением, тянуло переговоры, одновременно закладывая строительство множества пусковых установок. В итоге ОСВ-1 застал 1416 шахтных пусковых установок, уже построенных или в стадии строительства, в том числе 308 шахт для ракет Р-36 и Р-36М, а также 18 позиций Р-36 орб на Байконуре – советского новшества в ядерном вооружении. Эта ракета выводила в космос орбитальную головную часть, по сути, автоматический космический корабль, снаряженный термоядерным зарядом мощностью 2,3 мегатонны. После запуска головная часть могла кружить над Землей в космосе, а потом тормозная двигательная установка в выбранный момент сводила корабль с орбиты и направляла к цели.

В подводном флоте также прошла целая череда закладок судов, в результате чего на момент подписания ОСВ-1 оказалось 62 подводные лодки, готовые или в стадии постройки, на которых могло быть размещено 740 ракет. Еще 210 ракет СССР мог разместить на лодках за счет ликвидации устаревших ракет Р-16У и Р-9А. Они размещались в пусковых установках типа «групповой старт» и были весьма уязвимы к ядерному удару.

Когда строительная программа набрала нужные темпы, в мае 1972 года СССР подписал договор ОСВ-1, оставив американцев с носом. Советский Союз в этот момент имел 1526 шахтных пусковых установок и 20 боеготовых атомных подводных ракетоносцев с 316 ракетами на борту. Все это ракетное хозяйство могло быть вскоре оснащено разделяющимися головными частями. Первое советское испытание РГЧ состоялось уже после подписания ОСВ-1, в августе 1973 года. Оно возвестило для министра обороны США и бывшего директора ЦРУ Джеймса Шлезингера, что стратегия ограничения советского наступального потенциала договором провалилась.

Настойчивые инициативы разоружения продолжались, и американцы продолжали нажимать на дипломатию в стремлении обеспечить себе хоть небольшое превосходство в контрсиловом ударе. В ходе переговоров по договору ОСВ-2, подписанному в июне 1979 года, удалось добиться ограничения по максимальному числу носителей наземного и морского базирования – 2400 для каждой стороны, с обязательством к 1981 году сократить до 2150. Из них не более 1320 носителей могло быть оснащено РГЧ, в том числе 820 носителей наземного базирования, то есть баллистические ракеты. Запрещалось увеличивать число боеголовок на ракетах наземного базирования, оснащать ракеты морского базирования более чем 14 боеголовками. Разрешалось разработать и развернуть только одну новую ракету, на которой можно установить не более 10 боеголовок. Наконец, был наложен запрет на размещение ядерного оружия в космосе, что заставило Советский Союз ликвидировать 18 пусковых установок Р-36 орб на Байконуре.

Мы не станем дальше вдаваться в это юридическое крючкотворство Договора об ограничении стратегических вооружений, а подчеркнем лишь главное. Американцы старались установить верхнюю планку развертывания баллистических ракет всех типов и количество боеголовок в РГЧ, чтобы не допустить советского превосходства в ракетно-ядерных вооружениях и иметь возможность контрсилового удара, то есть уничтожения советских пусковых установок. Если им не удалось объехать Советы на технологическом уровне, то они старались сделать и количество, и дислокацию советских ракет более или менее предсказуемыми. Это было очень важно для контрсилового удара.

Для того чтобы подавить советские ракеты, их следовало накрыть собственным ядерным ударом. Мысль простая и очевидная, но с весьма нетривиальными последствиями. Ракетная шахта, закрытая массивной сдвижной железобетонной крышкой, должна находиться вблизи эпицентра ядерного взрыва, где давление ударной волны максимальное. Чем прочнее конструкция шахты, тем ближе к ней надо подорвать ядерный заряд. Шахты последних модификаций Minuteman-III выдерживали до 100 кг на см², тогда как Хиросиме давление в эпицентре не превышало 3,5 кг на см^2.

Однако боеголовка, как и любой другой снаряд, летящий по баллистической траектории, дает отклонение от цели по направлению и по азимуту. Это отклонение выражается понятием кругового вероятного отклонения (КВО), что означает, что в круг с определенным радиусом боеголовка попадет с 50 %-ной вероятностью. Скажем, у Minuteman-III КВО составлял 210 метров. Это означало, что в круг радиусом 210 метров боеголовки упадут с 50 %-ной вероятностью, в круг радиусом 420 метров – с 43 %-ной вероятностью, а в круг радиусом 630 метров – с 7 %-ной вероятностью.

Это прекрасный результат для баллистической ракеты с дальностью полета 13 тысяч км. Более ранние версии этой ракеты имели КВО до 1800 метров. То есть было 43 % вероятности, что боеголовка упадет в радиусе 3600 метров от поражаемой ракетной шахты. При этом радиус поражения заряда мощностью 350 килотонн, рассчитанный по формуле бризантности, составил 1900 метров (избыточное давление 1,3 атмосферы, или 1,3 кг/см²; при этом давлении железобетонное здание устроит), а заряда 1,2 мегатонны – 2900 метров. Чем дальше боеголовка взрывается от шахты, тем меньше давление ударной волны и тем меньше вероятность разрушения шахты. При большом КВО возникает ситуация, когда ядерный взрыв произойдет на границе зоны поражения ударной волной, шахта останется целой или с минимальными повреждениями, а вражеская ракета взлетит. Боеприпас в этом случае будет потрачен впустую.

Потому американцы всеми силами нажимали на точность своих баллистических ракет, и сумели добиться снижения КВО с 1800 до 210 метров, и стремились договором запретить Советскому Союзу переносить пусковые установки; уже имеющиеся позиции были уже разведаны. Перед министром обороны США Джеймсом Шлезингером эта задача точного поражения советских ракетных шахт была поставлена как главная. Но ему удалось только приблизиться к ее решению. Даже промаха в 300–400 метров могло быть достаточно для неудачи поражения ракетной шахты; в городской застройке в этой зоне 350-килотонного взрыва не останется камня на камне в этом радиусе, а вот массивная крышка ракетной шахты могла уцелеть. Даже в условиях внезапной атаки был бы довольно высокий процент, не менее 30–35 % промахов. При примерно 1500 советских ракетных шахт, 30 % промахов означает ответный запуск 450 ракет. Решить проблему могло бы точное попадание, в пределах 20–30 метров, что привело бы попросту к испарению ракетной шахты в сфере термоядерной реакции, но таких возможностей у США в 1970-х годах, да и в последующем, не было.

В конечном итоге в США пришли к неутешительному выводу, что всей мощи даже весьма мощных термоядерных зарядов оказывается недостаточно для поражения столь высокозащищенных, точечных объектов, как ракетные шахты, если нет очень высокой точности доставки ядерного боеприпаса. Тут требовалось или дальше работать над повышением точности баллистических ракет, с неясными перспективами на успех, либо искать какие-то другие ходы в стратегии ядерной войны. В общем и целом вся эта эпопея с ограничением стратегических вооружений не дала США никаких существенных преимуществ и не приблизила их к тому положению, когда они держат в руках возможность нанесения внезапного, обезоруживающего удара, как когда-то в Хиросиме. В самом конце 1970-х годов, американское руководство, в частности президент США Джимми Картер, пришло к выводу, что стратегию надо действительно серьезно изменить. Были найдены решения, асимметричные и в чем-то парадоксальные, которые обещали успех.