Соглашаться на предложение Рубеуса было… неприятно. Не страшно, а именно неприятно, поскольку Вальрик довольно четко представлял себе, что ожидает вампира в обители святых отцов. Вернее, он как-то не давал себе труда задуматься о том, что будет, когда они, наконец, достигнут ворот Храма.

Теперь же, после разговора с Рубеусом — вот уж кто обо всем успел подумать — Вальрик не знал, куда деваться от мыслей, самой гадкой из которых была та, что в Ватикане никогда не благословят князя, который осмелится назвать нежить союзником, не говоря уже о дружбе.

Стоит заикнуться о чем-то подобном, и Вальриком вплотную займутся отцы-инквизиторы.

Однако план, предложенный Рубеусом, не только исключал возможность подобных обвинений, но и выставлял Вальрика героем, этаким победителем нежити… проблема в том, что Вальрик не хотел становиться победителем, во всякома случае ценой чужой боли. Наверное, сомнения отразились на его лице, потому что Рубеус, мрачно усмехнувшись, произнес.

— Ты должен.

— Кому?

— Отцу, братьям, тем, кто погиб, защищая крепость, тем, кто погиб по пути в Ватикан, тем, кто еще погибнет, если ты не дойдешь. А без моей помощи ты не дойдешь. Коннован вызовет Ветер, который донесет нас до Ланы, возможно еще дальше. Оттуда придется добираться самим, а в пути возможно всякое. Тебе понадобиться охрана. Кроме того, одно дело добраться до Ватикана и совсем другое — встретиться с Его Святейшеством.

— А Морли?

— Морли — обыкновенный инквизитор, вряд ли он сумеет добиться аудиенции у Самого.

— Но… — Вальрик хотел сказать, что принесенные новости обязательно всколыхнут Ватикан, и аудиенция будет предоставлено немедленно, но Рубеус не стал и слушать.

— В Ватикан со всех сторон света съезжаются сумасшедшие, предрекающие конец света, каждый второй желает рассказать об этом непременно Святому отцу, и никого не удивит, что один из сумасшедших раньше был инквизитором… А вот князя, которому удалось пленить вампира, Его Святейшество не проигнорирует.

В принципе, все правильно, но легче от этого не становится.

— Аркан будет у тебя. Его нельзя отнять, его нельзя снять с мертвеца, потому что в этом случае погибнет и объект, данное обстоятельство обеспечит обоюдную безопасность. Что до остального, то… в свое время меня многому научили, в том числе и… хотя не важно.

Доводы Рубеуса были правильны и вместе с тем вызывали досаду, получается, что Вальрик ради того, чтобы выполнить обещание, должен предать, пусть даже это предательство вроде как и не совсем предательство. Морли молчит, предоставляя Вальрику право принимать решение.

Когда-то, в самом начале пути, Рубеус учил, что человек, наделенный властью, прежде всего отвечает за тех, кто доверил ему эту власть, что принимая какое-либо решение, он должен думать не о себе, а о других. Вальрик пытается думать о других, вот, к примеру, Морли, будет ему хорошо, если с бывшим командиром поступят так, как принято поступать с нечистью? Вряд ли. Но почему тогда он молчит? Почему не поможет советом? Или он просто боится советовать, потому как не хочет нести ответственность?

Власть — это ответственность.

Но он не хочет отвечать, ни за себя, ни за других. Пусть кто-нибудь еще скажет… прикажет… и вообще почему Рубеус?

— Почему ты?

— А кто еще?

Действительно, кто? Коннован? Она сидит у костра, рассматривает что-то, Вальрику не видно, что именно, да и в принципе не интересно. Коннован Эрли Мария… он привык к ней, к тому, что она сильнее, выносливее, быстрее… человека. А если сравнить с Рубеусом? Коннован похожа на девочку-подростка, даже не поняно, откуда силы берутся, а Рубеус — воин и всегда был воином.

— У нее свой путь.

— И долг.

— И долг. — Соглашается Рубеус. — У тебя тоже есть долг. И у меня. Каждый из нас обязан сделать что-то, что расходится с представлениями о чести и в то же самое время является единственной возможностью исполнить долг перед другими. Выбор неприятный, но это лучше, когда выбора нет вообще. А у тебя впереди целый день, чтобы подумать.

День давно настал, и Вальрик думал. Думал постоянно. Думал, когда наблюдал за степью, думал, когда дремал на дне канавы, думал, когда ходил за водой, но ничего путного в голову не приходило. А когда Вальрик все-таки обратился к Морли за советом, монах сухо ответил:

— Ты князь, тебе и решать, как скажешь, так и будет. А вообще убираться отсюдова надо и побыстрее, пока эти не пришли.

"Эти" — это кандагарцы, лагерь которых находился где-то поблизости, но данное обстоятельство беспокоило Вальрика куда меньше необходимости принять решение. Эта чертова необходимость заглушила даже чувство голода, которое в последнее время Вальрик испытывал постоянно.

— В Боге спасение, — отозвался Нарем. — У Него совета ищи.

Но Бог не отвечал. А потом пришли сумерки и время, отведенное на раздумье, истекло.

Что ж, пусть все будет так, как дoлжно!

Ветер охотно откликнулся на мой зов, усиленный адептором. Потоки горячей энергии ластились, норовили лизнуть в щеку, ухватить прядь волос или забраться под рубашку, но сегодня мне было не до игр, и Яль, обиженный невниманием, долго отказывался понимать, чего же я хочу.

А я и сама не понимала, чего хочу.

Во всяком случае совершенно точно не хочу отпускать Меченого в Ватикан. Не хочу возвращаться в Пятно. Не хочу искать Молот Тора.

Два часа полета над темной степью. Горы во мгновенье ока растворяются в темноте, и с ними исчезает сама земля, остается лишь непроглядная, густая чернота ночи, слегка разбавленная призрачным дрожащим светом звезд.

Яль то взбрыкивает, то шепчет на ухо что-то жалобное, то наоборот, начинает успокаивать меня, убеждая, что все будет хорошо…

Вода в реке кажется черной, такой же черной, как небо над ней. А лунная дорожка узеньким мостиком соединяет противоположные берега.

Яль улетает — недалеко, он еще должен вернуть меня к Перекрестку — но Южный ветер слишком непоседлив, чтобы долго оставаться на одном месте.

— Вот и все, — говорит Рубеус, оглядываясь на реку, Южный ветер перенес нас на другой берег, при желании он вполне мог бы доставить и к стенам Ватикана, но вот желания этого у меня не было. Если Рубеусу так хочется поскорее сунуть голову в пасть Святого города, пусть сам все и делает.

— Злишься.

— Злюсь.

Я не хочу видеть, как они уходят, и поэтому ухожу первой, правда, недалеко — до реки. Здесь хорошее место, чтобы подумать: белый, теплый еще песок, черная вода, тихое стрекотание сверчков и дрожащий шар луны почти у самых ног. При желании можно дотянуться и потрогать луну, но желания нет.

Я злюсь.

Я думаю, и мысли эти никоим образом не касаются испытываемых мною эмоций.

Любовь — самая опасная из придуманных людьми игрушек. К чему Карл это сказал? И что он имел в виду?

Не понимаю и снова злюсь.

Люди много говорят о любви, а еще больше пишут, но я-то не человек. Раньше Карл утверждал, что да-ори не способны испытывать любовь потому как слишком эгоистичны, чтобы позволить себе страдать. А любовь почти всегда связана со страданиями. Почему? Не знаю.

Ветер гоняет темные волны камыша, тот шелестит, возмущается, но гнется, совсем как крестьянин перед бедным, но родовитым вельможей.

— Ты знаешь, что я прав, — Рубеус присел на песок. Надо же, он ходит почти так же бесшумно, как Карл. Он вообще похож на Карла, только добрее, мягче, человечнее что ли? Да нет, просто моложе. Через несколько сотен лет он станет точной копией Хранителя Южных границ. Сотни лет — это бесконечно много даже для меня, но я уже тоскую. Странное ощущение горевать о том, что только должно произойти.

— Святой престол — единственная возможность победить в этой войне, единсвенная реальная сила. — Меченый настойчив и упрям. — Я должен пойти туда. Вальрик один не справится.

— Должен.

— Вальрик там будет одним из просителей, уездных князей, которых полно, нужен веский аргумент, чтобы на него обратили внимание.

— Например, ты.

— Например, я. — Соглашается Рубеус. — Река донесет до Новограда, а оттуда уже и до Ватикана доберемся… там меня знают и помнят…

— Там тебя не станут слушать.

— Морли…

— Морли разжалуют, если не хуже. Он обязан был убить тебя, но не допустить превращение, понимаешь? По вашим меркам, помогая мне… и тебе, он совершил тягчайшее из преступлений. А если его обвинят в колдовстве, связях с Дьяволом и прочей ерунде, которой вы придаете такое значение?

— Это не ерунда, — в полголоса возразил Рубеус. — И мы все продумали.

— Да ну?

— У князя есть Аркан, пусть оденет на меня, а Морли подтвердит, что… — Меченый махнул рукой, ему явно не хватало слов, чтобы рассказать про гениальный план. Впрочем, я и без слов поняла. Идиоты, какие же они идиоты. Старый трюк с пленным и конвоирами… Известный, испытанный, но все еще эффективный.

— Должно получиться.

— Должно. — У них и впрямь может получиться, особенно, если сочинят красивую легенду про то, как пленный вампир напал на бедных путников, брат Рубеус одолел нечисть, но был ранен. Или проклят. Или еще что-нибудь. И тогда, понимая, в какое чудовище превращается, велел князю сковать себя Арканом.

— Ладно, допустим, Морли согласен, Вальрик тоже, а Нарем? Что если он, повернутый на вере и Библии расскажет правду? Или то, что считает правдой?

— Он с нами. Нам поверят.

Поверят. Людям нравятся красивые истории, вот только допрашивать их будут не крестьяне из соседнего поселка, а опытные, умелые палачи. Сначала вежливые вопросы, с виду безопасные, как детский лепет, потом сопоставление фактов. Я ни минуты не сомневалась, что сразу после прибытия четверку разлучат. Князя, Морли и Нарема в комнаты для гостей, оборудованные решетками и крепкими дверями, Рубеуса на цепь, в подземелье. После сопоставления фактов допрос перейдет к следующей стадии. И так до тех пор, пока неприглядная истина не выползет на свет Божий. А дальше?

У Вальрика будет шанс — пока на руке его браслет, никто не решится убить князя. Но и воспользоваться Арканом он не сумеет. Во избежание возможных неприятностей монахи хорошо замуруют вампира. Думаю, в Ватикане сыщеться достаточно глубокое подземелье.

Погано. А я ничем не помогу. Более того, связь между мной и Рубеусом разорвется в тот момент, когда он оденет Аркан.

Безумцы.

— Я должен, — повторил Рубеус. — Я хочу остаться человеком и, значит, должен.

— А Морли? Вальрик? Что с ними будет, если кто-нибудь докопается до правды?

— Они понимают. И ты пойми.

Как ни странно, я поняла. Да-ори не так уж сильно отличаются от людей.

— А ты веришь Вальрику? Веришь, что он выдержит и допросы, и искушение воспользоваться властью, что он останется таким, как сейчас? А если не выдержит, если отдаст Аркан кому-либо? Например, обменяет тебя на титул или возможность отомстить? Что ты будешь делать тогда? Как вообще можно верить людям?

— Обыкновенно, — просто ответил Рубеус. — Я знаю, что такое Ватикан и знаю, как управлять божьими слугами. Я научу его, вот увидишь, из Вальрика получится очень богобоязненный князь.

И все-таки они сумасшедшие. И я тоже, если думаю о том, что эта затея не так и безумна, как кажется на первый взгляд.

— Ты сама-то… поосторожнее. Обещаешь?

— Обещаю. — Более дурацкого обещания и придумать невозможно, но мне очень хочется пообещать ему хоть что-либо. Например, что за два месяца я найду этот чертов Полигон, вернусь и…

И Рубеус сделал то, чего я совершенно от него не ожидала.

Он обнял меня, поцеловал, а потом тихо, так, что даже я с трудом разобрала слова, сказал.

— Удачи. Мы еще встретимся, клянусь.

Эта клятва тоже было дурацкой и совершенно неисполнимой, но я поверила. Черт побери, мне нужно хоть кому-нибудь верить.

Одежду вернули, чистую, местами чиненную, но оттого втройне более родную, чем эти белые рубахи. Но Селим, вместо того, чтобы обрадоваться, сказал, будто это — верный признак того, что их убьют. Дескать, старые вещи отдали, чтоб новые не портить.

А Фома, одевшись, почувствовал себя почти хорошо. Смутное ощущение опасности он предпочел проигнорировать — в Кандагаре по определению не может быть безопасно. Потом их посадили в машину и повезли, дорога заняла довольно много времени — часа два, а то и больше. Ну и еще полчаса быстрого шага по узким коридорам, и, наконец, высокая, в два человеческих роста дверь, перед которой стояли на вытяжку два не-человека.

Фома подумал было, что, возможно, Селим не так и неправ, их убьют прямо тут, перед дверью, но, повинуясь знаку сопровождающего, тангры открыли дверь. А один из них, не удержавшись, сказал:

— Человеки, вам выпала честь собственными глазами лицезреть Великую Мать.

В зале было светло, настолько светло, что Фома зажмурился, ибо глаза его отказывались воспринимать этот мертвый синий свет. Какое дьявольское солнце порождало его? Наверное, то самое, что сияет в аду, поджаривая души грешников. Фома ощущал, как синие лучи, пробираясь сквозь одежду, жгут кожу. По спине стекали струйки пота, а щеки нестерпимо чесались.

Господи, спаси и сохрани.

Спаси и сохрани.

Молитва принесла минутное облегчение. Фома открыл глаза и…

Пещера. Необъятная пещера, границы которой терялись в потоках света. Ровный пол и высокий, сводчатый потолок. Никаких украшений: ни ковров, ни золота, ни тканых гобеленов, только голый, холодный камень. Камень на полу, камень над головой, и груда камней в центре зала.

— Дьявольские вилы мне в задницу, — пробормотал Селим, и в следующее мгновение груда вздрогнула, подалась вперед и осела на пол грузной тушей. Она была живой и настолько ужасной, что разум отказывался верить в ее существование.

Королева.

Матка.

Душа Улья.

— Идите вперед человеки. — В спину легонько подтолкнули, и бесплотный голос сопровождающего добавил. — Она желает говорить с вами. Великая честь, человеки.

— Фома, как ты думаешь, если я помолюсь и искренне пообещаю постричься в монахи, Господь спасет нас отсюда?

— Вряд ли, — еще Фома подумал, что из Селима выйдет отвратительный монах: чересчур языкастый и самоуверенный для божьего слуги. Зато рядом с ним не так страшно.

— Человеки… — второй тычок был гораздо более ощутим. — Идите, человеки. Она ждет.

— Пойдем, — Селим взял Фому за руку, — нехорошо заставлять бабу ждать. Тем более королеву.

Фома ступал, глядя в пол. Он боялся, что, стоит взглянуть на матку, и остатки храбрости покинут его. Пол ровный, отполированный, без единой трещинки… У Селима сапоги прохудились, сбоку дыра, а на штанине пятно… и собственный костюм износился. Наверное, он жалко выглядит…

— Остановитесь, — велел голос. — Не сметь пересекать черту. Не сметь шевелится. Не сметь плакать и умолять…

— Не дождетесь, — перебил Селим.

— Ты дерзок, человек. Смотри на меня.

Хотя приказ адресовался Селиму, Фома тоже поднял голову и едва не заорал от ужаса. С близкого расстояния Королева выглядела особенно уродливой. Темно-коричневая груда плоти, облаченная в тонкую, кое-где растрескавшуюся шкуру. Шкура шевелилась, то мелко вздрагивала, то шла крупными волнами, то оплывала складками, то прямо на глазах трескалась, выставляя на всеобщее обозрение нежную розовую плоть. Некоторое время Фома завороженно наблюдал, как возникшая прямо на глазах трещина заполняется бурой слизью, а слизь застывает, становясь частью шкуры.

— Она растет… — пробормотал Селим. — Господь милосердный, она же растет…

Он был прав, неграмотный воин и вчерашний браконьер, прав, как никогда. Королева и впрямь росла, плоть, напирая изнутри, рвала шкуру, а шкура, нарастая, укрывала плоть. Невероятно.

Еще более невероятным представлялось присутствие людей. Четверо. Двое мужчин и две женщины сидели у самой границы этой живой горы, совершенно ее не опасаясь. Фома сперва даже обрадовался, решив, что именно эти четверо управляют Королевой. А почему бы и нет? Управлял же Вальрик вампиром, так отчего бы…

Один из четырех — крупный мужчина со смуглой кожей и тяжелым подбородком — произнес:

— Человеки… Двое… Самцы…

И надежда на спасение угасла. Фома увидел глаза этих людей. Совершенно пустые, мертвые глаза, ни капли разума, ни капли света, ни капли души… Не люди управляли Королевой, а Королева управляла людьми.

Их больше нельзя считать людьми. Это тела, сосуды, безымянные и беспомощные. Четыре пустых сосуда, говорящих от имени Королевы.

— Не бойся, человек, — сказал Первый. — Страх мешает понимать тебя.

— Скажи, человек, — у них даже голоса не различались, одинаково-равнодушные, лишенные эмоций и жизни. — Почему ты сопротивляешься, человек?

Фома чувствовал, что обращаются к нему. Откуда? Он не знал, просто понял — спрашивают его и лучше ответить. Он даже открыл рот, чтобы ответить, но получил болезненный пинок от Селима.

— Молчи, монах, что бы ни случилось, молчи.

— Он сопротивляется, — Печально сказал Третий. Или Третья. Девушка, почти еще дитя, с хрупким, угловатым телом и длинными темными волосами.

— Сопротивляется.

— Плохо.

— Да, да, очень плохо.

Они беседовали с собой, а Фому со страху мутило. Сейчас их убьют, возьмут и убьют, потому что Селим не желает отвечать на вопросы. Селим воин, ему суждено погибнуть. Каждый, кто становится на путь воина рано или поздно погибает. Но Фома, Фома не воин, Фома — послушник, он даже не монах, он не присягал на верность, значит, и клятву не нарушит. Господь видит, что не в силах человеческих противиться воле Королевы.

— Второй легче.

— Второй мягче.

— Он послушен и готов…

— Да, да, да… Верно…

— Убрать помеху…

Голоса затихли, а потом случилось что-то непонятное. Селим, храбрый до безумия Селим, шагнул навстречу Королеве.

— Ближе, — Сказал Первый.

— Еще ближе.

— Не надо сопротивляться, человек.

— Подчинись и боль уйдет.

Селим шел. Медленно, сражаясь за каждый шаг, один раз ему даже удалось отступить назад и обернуться: Фома никогда не забудет это изуродованное болью лицо. Из носа и ушей шла кровь. Селим хотел что-то сказать, он открыл рот, и закашлялся.

А живая гора содрогнулась, подалась вперед и накрыла Селима волной розовой, дрожащей плоти. Минута и трещина поросла, покрылась коричневой корочкой, будто ее и не было, а по залу прокатилась темно-золотая волна удовольствия.

Еще одна трещина и крайний из четверки — худой мужчина с крупными чертами лица и шрамом на груди — исчез. Цвет второй волны был ярче, насыщеннее, будто мед на пол разлили.

— Умеет разговаривать, — заметила девушка.

— Умеет чувствовать, — поддержала ее вторая.

— Редкий дар.

— Использовать?

— Использовать. Хочу.

Медовая аура удовольствия потемнела, вытянулась щупальцами-паутинками и подалась вперед. Фома хотел отступить, хотел убежать, но… тело больше не слушалось его. Руки, ноги, серце и то замерло, подавленное чужой волей.

— Не бойся человек.

Щупальца коснулись головы. Холодные… нет, горячие, обжигающе горячие. Будто раскаленный металл на кожу падает… проникает внутрь. Страх сводит с ума, страх причиняет боль, вызывает слезы, а вместо этого Фома улыбается.

Странно. Он словно бы видит себя со стороны и… изнутри. Видит, как сжимается сердце, ровно, аккуратно… предсердия-желудочки-покой-предсердия-желудочки-покой… кровь течет… растягиваются серо-розовые мешки легких…свет, пробиваясь сквозь роговицу, раздражает нервные волокна и сигнал идет в мозг…

Фома многое знает, но не уверен, какие из этих знаний… воспоминаний… образов принадлежат ему.

Тело делает шаг к коричневой горе.

Королева. Фома должен защищать Королеву. Фома должен радовать Королеву своими воспоминаниями. Фома должен любить Королеву, потому что она — его мир.

Вселенная.

— Очень интересно, — сказала Королева голосом левой самки. — Информация требует тщательного анализа.

— Коэффициент достоверности высок, — кажется, это сказал сам Фома, впрочем, личность говорящего является частью Королевы-Вселенной, а по сему не имеет значения.

— Молот не уничтожен…

— Искать.

— Экспедиция… орагнизовать… дальнейшая экспансия…

— Опередить да-ори…

— Да, да, да!

Волна удовольствия захлестнула разум и смыла последние из воспоминаний. Личность, идентифицирующая себя с звукокодом "Фома", была окончательно интегрирована в структуру Королевы.

Внутри замка было светло, тепло и чертовски уютно. Ковры, тяжелая трехъярусная люстра, массивная мебель и гобелены, Орлиное гнездо поменяло хозяина, но само не изменилось. Впрочем, Марек никогда не скрывал, что Орлиное гнездо ему весьма по вкусу.

— Садись, садись, что ты как не дома.

Карл кивнул, давая понять, что шутку оценил. Марек тем временем занял массивное обитое красным бархатом кресло, то самое, которое предназначалось хозяину замка. Карлу оставалось лишь занять свободное место. Его кресло было менее роскошным, к тому же стояло таким образом, что гость вынужден был взирать на хозяина замка снизу вверх. Вроде бы пустяк, но обидно. Впрочем, Карл отдавал себе отчет, сколь зыбко перемирие, посему новую обиду добавил к старым.

Айша, что с Айшей… бедная девочка, жадная девочка… Северный ветер почти мертв, а его хозяйка?

— В любом случае разговор будет долгим и, возможно, не слишком приятным. Впрочем, ты не ребенок, чтобы обижаться, ты всегда умел здраво оценивать ситуацию, и очень надеюсь, что после нашей беседы ты сочтешь возможным сотрудничать со мной. — Марек, пользуясь правом хозяина, наполнил два бокала густым, темным вином. — Угощайся, ничто так не согревает кровь, как добрая старая мадера. Кстати, в последнее время хорошего вина днем с огнем не сыщешь, да и ты, наверное, поотвык за годы странствий от благородных напитков.

Карл молча принял бокал, ему больше по вкусу светлые, легкие вина, а мадера настолько явственно отдавала кровью, что пить ее было почти невозможно.

— С чего начать? С катастрофы? Или с моей службы на Полигоне? Меня сочли достаточно надежным, достаточно послушным, чтобы доверить не только охрану, но и еще кое-что… люди никогда не умели доверять друг другу. Ученые следили за охраной, охрана за учеными, и за теми, и за другими наблюдала спецслужба… я входил в узкий круг лиц, наделенных доступом во локальную сеть Базы, а где локальная, там и внешняя, благодаря которой и появились предупреждени. Информация об установке МТ покзалась мне достаточно интересной, а результаты испытаний просто-напросто ошеломили. В отличие от людей, я сразу понял потенциал установки и последствия, к которым приведет создание оружия столь мощного, пусть и неуправляемого. Война прекратится. Нет смысла воевать, если твой противник одним нажатием кнопки способен уничтожить любую из твоих военных баз, не говоря уже о городах или войске как таковом. И для этого ему не нужны ни ядерные боеголовки, ни спутники, ни спецдесант. Одно нажатие кнопки и все… с одной стороны подобный расклад гарантировал некоторую стабильность миру, но, видишь ли, Карл, при этом наше с тобой существование становилось… неоправданным. Мы сильнее, выносливее, быстрее, к тому же почти бессмертны. Обычных людей это раздражало. По моим прогнозам приказ о "сокращении численности" поступил бы спустя шесть-семь месяцев после подписания мирного договора. Уничтожили бы не всех, но… жизнь лабораторной крысы меня тоже не устраивала.

— И ты воспользовался шансом.

— Да. Соскочить с Аркана довольно просто, донести мысль до остальных — тоже просто. Но мы не успели. Каких-то полчаса и… установку запустили, а откат дать было невозможно. Она завязана на сенсора, он — живое ядро молота, он управляет. Когда я дошел до центра, сенсор уже агонизировал, я хотел отключить, но… поздно. Помню удар, волну, которая прошла сквозь меня и все. Конец. Полная отключка. Я выбирался с Полигона на полуавтомате, мир вокруг изменился настолько, что не осталось ни одного ориентира. Я выбирал направление по звездам, но снова и снова возвращался к Полигону. Я шел, никуда не сворачивая, но снова выходил к этим зеленым воротам. Не поверишь, они до сих пор мне снятся. Перекошенные, повисшие на одной петле, с гербом Британо-Российской Империи.

— Но ты выбрался.

— Да. Однажды очнулся и увидел впереди горы. Дверь. А за ней нормальный мир, вернее относительно нормальный. Тогда я не знал про пятна и про катастрофу, ну дальше ты знаешь… Ветра… Сила… Замки. Все шло почти хорошо.

— Тогда зачем ты вернулся? Ты ведь возвращался на полигон?

— Пытался, — поправил Марек. — Всего лишь пытался. Хотел понять принцип действия, убедиться, что повторно запустить Молот нельзя. Но до цели я не добрался, Аномалия — это Аномалия, там все иначе… влждь сказал, что воспользоваться Молотом способен лишь сенсор… и что Молот охраняют. Надежно охраняют. Кто — понятия не имею, мой поход — разведка, пробный рейд. Но, вернувшись, я обнаружил один очень интересный эффект, в котором и заключается основная опасность Пятна. Сколько ты отсутствовал?

— То есть? — По мнению Карла вопрос несколько выпадал из общей колеи беседы, однако он счел нужным ответить. — Около четырех недель, чуть больше.

— Четыре недели? То есть, в индивидуальном восприятии для тебя прошло всего-навсего четыре недели?

— Да. — Карл начал понимать, куда клонит его собеседник, но догадка ему не понравилась. Очень не понравилась. Но он должен был знать правду, поэтому спросил: — Сколько?

— Сто сорок три года. Плюс пару месяцев.

— Твою мать…

Марек был настолько любезен, что дал Карлу время свыкнуться с мыслью о том, что за несчастные четыре недели, проведенные внутри Пятна, в остальном мире прошло сто сорок три года. Впрочем, много времени не понадобилось, поскольку переживать или рефлексировать по поводу упущенных возможностей Карл не собирался. Он просто отметил странный факт в памяти и вернулся к беседе.

— Ну и что за это время произошло?

— Многое. Но сначала давай закончим с Пятном. Да, я знал об этом эффекте, когда отправлял тебя на поиски. И то, что шансов отыскать Молот почти нет, и то, что запустить его ты не сумеешь. Мне было важно убрать тебя с арены, а погибнешь ты или вернешься — дело десятое. Теперь, правда, я рад, что тебе удалось выжить, мне как никогда нужен союзник, — Марек оскалился, клыки у него тонкие, а губы узкие, бледные. И вообще вид нездоровый. А замок мертв. Где люди? Где прислуга? И Айша? Что с ней? Но нет, пока не время для вопросов.

— Тогда зачем…

— Зачем я затеял всю эту возьню с Молотом, когда можно было просто убить? Во-первых, четыре Хранителя — это некое, пусть и слабое, равновесие, при этом ты и Айша примерно равны, Давид не в счет, слишком глуп. Напади я на тебя, Айша воспользовалась бы ситуацией, ко всему несмотря на образ жизни к тебе она испытывала некоторую привязанность. А ты к ней. Но твое исчезновение позволило действовать, Давид увлеченно воевал с Кандагаром. Айша… она скучала по тебе, она потребовала объяснений. Она слишком увлеклась интригами и постельными играми… прости.

Простить? Небрежное слово, усмешка, бокал в руке, белые пальцы на темно-красном винном фоне. Айша любила контрасты, черное и белое… значит, тот сон не был сном.

Плохо не приходить, когда тебя ждут. А он не пришел и Айша умерла.

Улыбаться, не показывать, что больно, вглубь, к обидам, к ненависти, к мести… не сейчас. Марек сильнее, но позже. Время не имеет значения, время осталось в черно-белом сновидении, похожем на фото в стиле ретро.

— Я надеюсь, ты не станешь сильно расстраиваться, — Марек акцентировал внимание на слове "сильно". — Она же тебя использовала, обыкновенная шлюха, возомнившая, будто все проблемы мира решаются через койку. Трахалась, конечно, великолепно, но…

— Заткнись. Пожалуйста, — еще немного и нервы сдадут. А Марек этого и добивался. Марек воспользуется ситуацией. Но нет, растерянное пожатие плечами, виноватая улыбка.

— Извини, не хотел. Продолжим? Когда не стало Айши пришла очередь Давида. По нему-то хоть убиваться не станешь?

— Не стану.

— Вот и ладно. Кстати, мне почти удалось воплотить нашу с тобой идею в жизнь. На самом деле все оказалось просто до примитива. Люди сами хотели сотрудничать. Помнишь того мальчишку, который помог наладить контакт с князем? Ему удалось выжить, с помощью оставленного тобой передатчика он вызвал меня, дальше — небольшой переворот, немного чудес — с нашей-то техникой — и на престол Ватикана садится первый Святой Князь. С тех пор мы довольно тесно сотрудничаем.

— И зачем здесь я?

— Затем, что Кандагар оказался куда более серьезным противником, чем предполагалось, особенно в последнее время. Кандагарцы весьма оживились, а нынешний Святой князь начал забывать о том, кто помог его предку. Люди думают, будто достаточно сильны, чтобы поиграть в самостоятельность, а Кандагар только и ждет, когда мы окончательно разругаемся. Войны не миновать, а на войне любой боец важен, а ты, Карл, помнится, был неплохим биохимиком.

— А молот Тора?

— Забудь. — Марек нервно забарабанил пальцами по подлокотнику. — Даже исключая указанные выше моменты, вроде линии защиты и необходимости наличия сенсора, я подстраховался. Около пятьдесяти лет тому, при появлении первых признаков растущего напряжения, я выпустил Безымянный ветер. Зачем? На всякий случай, не исключено, что имперцы могли знать о Полигоне, а средств для технического решения проблем у них поболь. Сайвы уничтожили единственную привязку к Базе и вернулись. Правда о моем валири, который ушел вместе с ними, до сих пор нет известий. Кстати, любопытный мальчик, твой старый знакомец.

— Неужели? — Карл поставил бокал на стол. Руки не дрожали. Хорошо. Спокойнее надо быть, пусть говорит… Коннован жаль, искать несуществующее оружие… но на войне без потерь не бывает.

Айша, маленькая Айша… персик в руке, сок на ладони… нетерпение… пародия на любовь.

Марек потянулся за бутылкой, плеснул вина и, зевнув, продолжил.

— Ты когда-то передал ему Аркан, и договаривался с его отцом, но с того времени Серж подрос, возмужал… кажется, так люди говорят. Кстати, в качестве валири он принес гораздо больше пользы, чем в качестве Святого Князя. Надеюсь, вернется, мне бы не хотелось потерять столь ценного помощника. Ну да сам понимаешь, связь, она куда крепче, чем на первый взгляд кажется. Итак, ты со мной?

— В качестве кого?

— В качетсве вице-Диктатора, наделенного весьма широкими полномочиями. Я даже готов дать тебе замок: восточный или западный… Северный, к сожелению разрушен, сайвы постарались… ну да нам ли преживать о замке, когда есть еще два?

Карл сделал вид, что раздумывает над предложением, хотя чего тут думать, когда другого выхода просто нет. Или согласиться, или умереть. Умирать он не собирался, а вот выиграть время, рассчитаться… в истории часто случалось, что вице-диктаторы становились просто диктаторами. Марек нервничает, хоть и не подает виду, кажется, пауза затянулась…

— Я согласен.

— Вот и славно. — Марек рассмеялся. — Я знал, что ты достаточно разумен… надеюсь, ты не собираешься играть против меня?

— Конечно, нет. — Карл позволил себе улыбнуться в ответ. — Твое здоровье!

А мадера ему все-таки не нравится, густая, вязкая и воняет кровью.

Вместо эпилога.

Вальрик.

Третьи сутки пути и вот, пожалуйста, впереди замок. Темные стены, круглые сторожевые башни и массивное кольцо сторожевого вала, за которым, надо думать, скрывался глубокий, заполненный водой, ров.

— Добрались. — Пробормотал Морли, и в голосе его не было радости. — Ну что, командир, может, передумаешь? Люди-то вот, рядом, мы уж как-нибудь сами…

Вальрик был благодарен Морли за предложение, потому что сам хотел сказать что-то подобное, но побоялся оскорбить Рубеуса.

— Нет.

— Ну… тогда… — Морли беспомощно обернулся на князя, то ли поддержки ждал, то ли приказа, а Вальрик в очередной раз не знал, чего приказать. Вернее, знал, поскольку все было оговорено заранее, вот только язык не поворачивался сказать такое, и вместо четкой команды получилось невнятное.

— Оружие бы…

Рубеус молча отдал и палаш, и пистолеты, и даже нож, который, по мнению Вальрика, оружием не являлся.

Нарем пробормотал что-то вроде благословения, и от этого стало еще хуже. Благословение — это что-то, принадлежащее Ватикану, а Вальрику меньше всего хотелось думать про Ватикан и то, что ждет за его воротами.

Аркан моментально откликнулся на зов Вальрика, князю даже показалось, что эта вещь… это существо… жило ожиданием момента, как хороший пес, смысл жизни которого был в служении хозяину. Пес тяжело переживал забвение и факт, что тот, кому положено сидеть на цепи, гуляет на свободе. А теперь, когда хозяин вспомнил… доверил… пес был готов служить и службой доказывать свою собачью верность.

Вальрику были неприятны образы, внушаемые Арканом, но отделаться от них не представлялось возможным.

Рубеус, прикоснувшись к ошейнику, заметил.

— Я больше ее не слышу.

— Кого?

— Коннован. И Ветров тоже. Будто снова стал человеком. Никогда не думал, что быть человеком настолько неприятно.

— Еще можно вернуться.

Пес-аркан на руке, уловив намерения хозяина, обиженно заскулил, он не желал оставаться без работы, не желал отпускать жертву на волю.

Вместо этого Рубеус бодро зашагал по направлению к замку, и Вальрик, испытывая необъяснимое раздражение — Аркан нашептывал, что подобное проявление самостоятельности должно быть наказано — поспешил следом.

Он не станет слушать преданный, собачий голос Аркана. Никогда не станет.

Передо мной снова расстилалась серебристо-серая, будто подернутая инеем, степь. Высокая трава несмотря на отсутствие ветра шелестит, шумит, вздрагивает крупными волнами, и в этом движении мне чудится проявление разума.

Глупость, трава по определению не способна быть разумной. Хотя… от Пятна можно ждать чего угодно.

На то, чтобы найти Полигон и активировать Молот Тора у меня пятьдесят семь дней… Нужно торопиться, и преодолев отвращение, я ступила в злое серебряное море. Пахло сухим сеном, ромашкой и еще чем-то непонятным, неприятным, но вполне соответствующим этому месту.

Я закрыла глаза, привыкая к запаху и месту, а, открыв, увидела дверь.

Аккуратную деревянную дверь с желтой латунной ручкой и квадратной табличкой-предупреждением.

"Осторожно, злая собака".

Я постучала по дереву, убеждаясь в реальности двери, и нажала на ручку. А, собственно, говоря, почему бы и нет?