Глава 16
Коннован
Мне было больно наблюдать за поединком. Каждая новая царапина, не опасная для жизни, но вместе с тем раздражающе-болезненная, вызывала желание вмешаться в бой.
Нельзя. Ата-кару — дуэль, Поединок с большой буквы, буквально переводится как "встреча двоих", то есть третьему в круге не место. Впрочем, здесь не было круга, выложенного плиткой или вычерченного на камне, не было балкончиков с идеальным полем обзора, не было дуэльных мечей, коротких, легких и вместе с тем смертельно опасных. Степь, трава, холодный ветер, круглая луна да мы с Вальриком. Князь взбудражен, для него быть секундантом в подобном поединке — честь, он даже не задумывается о том, что погибнет в случае проигрыша Карла. Ата-кару суров. Победитель имеет право требовать не только жизнь побежденного, но и жизнь его секунданта.
Впрочем, Карл не проиграет, а значит, умереть придется мне.
Сколько длится поединок? Не знаю. Чувствую, Рубеус устал, значит, развязка близка.
Палаш Рубеуса взлетает, чуть касается щеки Карла, падает вниз и… конец. Вывернутое запястье и острие у левого глаза. Одно неловкое движение и… смерть.
Карл победил. Карл не спешит принимать решение, позволяя зрителям оценить красивое завершение дуэли.
— Итак, Рубеус, думаю наш с тобо спор можно считать законченным?
Меченый молчит.
— Я победил, и ты это понимаешь. Но согласно правилам Ата-кару, ты должен вслух и при свидетелях признать себя побежденным. Ну? Я жду.
Рубеус молчит. Карл улыбается, и чуть проводит клинком по верхнему веку… намек более чем понятен.
— Я жду.
— Я… признаю… твою… победу.
— Разумное решение. У секундантов возражений нет?
— Нет. — Я отвечаю и за себя, и за Вальрика.
— Идем дальше. Я имею право убить тебя. Я имею право отпустить тебя, но тогда за жизнь придется заплатить. Я решил принять плату. — Карл отступает, позволяя Рубеусу придти в себя.
Впрочем, Рубеус ему и не нужен.
— А ты, Коннован, не желаешь воспользоваться правом секунданта и вызвать меня?
Карл улыбается, он заранее знает ответ, а я не в состоянии отвести взгляда от сабли в его руке. Красивый клинок, в Орлином гнезде много прекрасных клинков… где-то там и мой шамшир.
— Итак? — Карл откровенно насмехается, и чем дольше я буду молчать, тем больнее будут уколы.
— Нет.
— Значит, номинально схватку можно считать законченной, с чем вас и поздравляю. — Карл вскидывает руки вверх, жест миролюбивый… если не знать Карла. — Осталось обсудить одну мелочь. Коннован Эрли Мария, согласна ли ты во исполнение обязательств старшего в паре, взять на себя чужой долг?
— Да.
— Ты хорошо подумала? Обратного пути не будет, а чужие долги куда серьезнее собственных.
— Я согласна.
— Что ж, в таком случае пойдем. Долг жизни — дело тонкое…
Карл был вежлив и деловит, он четко сказал, чего желает, и я согласилась. Жалеть о чем-то поздно, отказываться тоже… черт, ну и влипла же я! Карл удалился, я же только теперь начала понимать, на что подписалась. Догнать? Отказаться? Но я дала слово… и если бы не дала, отказываться — значит подписать приговор Рубеусу.
Идиот, куда он полез!
Зато проблема с транспортировкой к Лане разрешилась, хоть что-то хорошее… нужно думать о хорошем, а не…
— О чем ты думаешь? — спрашивает Рубеус. Говорить ему не хочется, он зол, раздражен, близок к отчаянию и при этом всем пытается показать, что с ним все в порядке. Еще один упрямец. Но вопрос, даже заданный просто так, требует ответа.
— Ни о чем.
— Так не бывает.
— Возможно.
— Я проиграл, — не извинение, не возмущение — голая констатация факта.
— Против Хранителя у тебя не было шансов.
— Почему?
— Карл… он один из первых, понимаешь? Он помнит мир таким, каким тот был до Катастрофы. Он помнит войны, которые шли тогда. Он участвовал в этих войнах, он много раз дрался с теми, кто равен или превосходит его по силе. А потом дрался, чтобы уцелеть, построить замок, стать Хранителем, оставаться Хранителем… У Карла более двух тысяч лет опыта, а у тебя что? Сколько тебе было?
— Тридцать три.
— Тридцать три. А мне казалось, ты старше.
Холодно. А от Рубеуса тянет теплом, живым и спокойным, рядом с ним вообще спокойно. Напоследок Карл посоветовал быть осторожнее, и предупреждение касалось отнюдь не моего задания. Как он сказал? Ах, да "любовь — самая опасная из придуманных людьми игрушек".
— А ты моложе.
— В смысле? — Кажется, я упустила нить беседы.
— Не знаю, у меня просто сложилось такое впечатление. Ты и Вальрик, на самом деле вы очень похожи, хотя глупо сравнивать человека и вампира. Вы оба пытаетесь казаться другими, сильнее, лучше, умнее, хотя при всем этом… — Рубеус замолкает. Некоторое время сидим молча, прислушиваясь к тишине. Люди любезно держаться в стороне, у костра, не мешая разговору. Или просто не желают больше ничего общего со мной.
— Скажи, а ты помнишь прошлую жизнь? Ну, до того, как стала вампиром?
— Помню. — Я не стала уточнять, что эти воспоминания не относятся к категории приятных. Да и смутные они… чуму помню, страх помню, боль помню, а вот лицо матери — нет. Кажется, у нее были каштановые волосы и зеленые глаза… Или голубые?
— А Хранители все такие?
— Какие?
— Жестокие.
— Карл — не жестокий. Он просто… думает иначе. Не о том, как будет лучше для меня, тебя или кого-либо другого, его решения идут на пользу всему народу да-ори, а если получается, что при этом кто-то один страдает, это ведь небольшая плата?
Рубеус не ответил, а я вдруг поняла, что не верю. Вот просто-напросто не верю ни одному своему слову. Точнее, разумом понимаю, что Карл имел полное право использовать меня, Рубеуса, да кого угодно из подчиненных ему сотен, но на душе муторно. Дело не в праве, дело в доверии. Я доверяла Карлу, а он…
А ему глубоко наплевать и на мое доверие, и на мои обиды, и на мое существование в целом. Впрочем, насчет существования я погорячилась, за мной долг.
У Карла тонкое чувство юмора: отправить меня туда, откуда я только-только вернулась.
Странный разговор продолжался. Пожалуй, мне он был нужнее, чем Рубеусу, несмотря на некоторые неудобные вопросы. А может именно благодаря этим самым неудобным вопросам.
— Выходит, я должен тебе жизнь?
— Наверное.
Он кивнул и, достав из кармана что-то, протянул мне.
— Держи.
На ладони лежал круглый медальон на тонкой цепочке. Серебро? Более чем странный подарок для да-ори.
— Жжется, — я слегка преувеличила, жжения не было, так, легкое покалывание, но я не рассталась бы с подарком, даже если бы металл причинял настояющую боль. Медальон старый, возможно даже старше меня, поскольку украшавший его рисунок почти стерся. Мне с трудом удается рассмотреть странное создание — и не зверя, и не птицу, птичьи крылья, львиные лапы и распахнутая в немом рыке клювастая пасть.
— Это грифон, — объясняет Рубеус. — Они когда-то жили в горах, а потом вымерли. Это было давно, еще до Катастрофы. Отец говорил, что когда-то мы умели разговаривать с грифонами, и этот медальон — память о том времени.
Скорее это была память Рубеуса об отце, а значит, я не имею права забирать медальон себе. Чересчур дорогой подарок получается. Но Меченый забрать медальон не согласился.
— Оставь себе.
От его взгляда я теряюсь.
— Отдарить нечем.
Это чистая правда, у меня ничего не сохранилось от той, прошлой жизни. Карл считал, что воспоминания тяготят и мешают обучению, а потому позаботился о том, чтобы у меня не осталось вещей, способных вызвать те самые, тяготящие и мешающие воспоминания.
Медальон лежит на ладони, наверное, надо сказать что-нибудь, но я понятия не имею, что принято говорить в подобных случаях. И совершенно не представляю, что делать с подарком.
— Если в карман положить, тогда жечься не будет. — Подсказывает Меченый. — А в Ватикане все равно заберут, лучше пусть у тебя… ты с нами не пойдешь.
Это не вопрос, это… приказ? Пока я удивляюсь, Рубеус поспешно, точно испугавшись возможных возражений, объясняет.
— Я все равно проиграл. Туда, с тобой мне дороги нет да и не хочу я жить рядом с такими, как этот… А тут война скоро, я же привык воевать.
— А я?
— Возвращайся домой.
Снова долгий внимательный взгляд, на этот раз мне удается выдержать его и даже улыбнуться в ответ, хотя ничего смешного в беседе не было. Мы не так давно говорили на эту тему, вернее, говорила я, а он слушал, только вот не услышал.
— Ты ведь вернешься домой? — Спрашивает Рубеус. — Обещаешь?
При всем желании пообещать не могу. Во-первых, дома у меня больше нет. Орлиное гнездо принадлежит Хранителю, и отказавшись от защиты Карла, я тем самым отказалась и от дома. Вернее я-то ни от чего не отказывалась, но вали отвечает за действия своего валири, а Рубеус бросил Карлу вызов. А во-вторых, есть еще долг и клятва, которую невозможно обойти. Рубеус правильно понимает мое молчание.
— Это связано с поединком и долгом?
— Да. Я должна найти одну вещь.
— Полигон? Или сразу Молот Тора?
— Полигон. — Я не спрашиваю, как он догадался, Меченый умен, а сопоставить факты вроде рассказа Великого Уа, Запретного ветра и Хранителя, совершенно случайно оказавшегося рядом с нашей стоянкой, сумеет и ребенок. Не знаю, зачем Карлу Молот Тора, он не снизошел до объяснений, зато дал четкие инструкции и два месяца времени. Если не успею — мои проблемы.
— Что будет, если ты откажешься выполнять условия сделки?
— Смерть.
— Моя?
— Наша. Ты проиграл в Ата-кару, а я принесла клятву и не сдержала. У нас строгие законы.
Рубеус молчит, мне очень не нравится это молчание и выражение его лица, поэтому поспешно добавляю.
— Я должна идти одна, таково условие.
За все надо платить, девочка моя, в том числе и за самостоятельность, — Карл был предельно серьезн, и от этой его серьезности становилось не по себе.
— На самом деле Пятно не такое и большое, тем более, что если от гор отталкиваться и постепенно расширять радиус поиска… а Полигон — целый комплекс всяческих сооружений… я справлюсь. Да и не так там страшно, как говорят, мы ведь пересекли Проклятые земли. А одна я буду двигаться быстрее, и вообще одной легче о себе заботиться, мне и еды почти не надо, и без воды… Да по сравнению с тем, что было пройтись по незаселенным землям — ерунда. Два дня работы, а потом я вас догоню. Или домой отправлюсь, как ты хотел.
— Врешь. — Ответил он, и я замолчала. А что сказать, когда все и без того понятно? Полигон, может и не иголка, ну так и Пятно побольше обычного стога будет.
— Зато Карл дал кое-что… и теперь я смогу вызвать ветер достаточной силы, чтобы доставить нас… вас к Лане.
Рубеус поднялся. Рубеус ушел. Он о чем-то разговаривал с Вальриком, при желании я смогла бы подслушать разговор, но… но я сидела. Ждала чего-то. Тяжело. Душно. Холодно. А костер совсем близко, огонь как символ не-одиночества. Я больше не хочу быть одинокой и, поднявшись, я подошла к людям. В кармане робкой надеждой на что-то, имени чему еще не было, лежал подарок. Первый подарок за пятьсот лет.
Вальрик
Долг жизни — дело тонкое. Почему-то именно эти слова застряли в голове Вальрика и теперь крутились, точно беличье колесо. Долг — дело тонкое… Долг — дело. Дело — долг. У него тоже есть долг и обязательства, он обещал выжить и сообщить в Ватикан о нападении, и еще отомстить за тех, кто умер.
А вместо этого он согласился быть секундантом на дуэли двух вампиров. Сама схватка оставила у Вальрика острое чувство зависти, помноженное на осознание собственной неполноценности. Теперь он понял, отчего Коннован считала людей медлительными: ни один воин, ни один герой, сколь бы знаменит он ни был, не способен двигаться с такой скоростью.
А потом Рубеус проиграл, и Вальрик окончательно растерялся. Это было неправильно. Это было просто невозможно, поскольку тот, кто сражается за правое дело, обязан победить, ведь сам Господь на его стороне. На деле же оказалось, что Господу нет дела до спора двух вампиров, и значит… значит тот, второй, назвавшийся Карлом, сильнее. И быстрее, и опытнее, и справедливость здесь совершенно не при чем. У да-ори все, как у людей: кто сильнее, тот и правит.
Разочарование было таким острым, что Вальрик отвернулся. Он не хотел становиться свидетелем чужого унижения. То, что происходило дальше, запечталелось в памяти чередой разноцветных горьковатых на вкус картинок, приправленных словами.
Долг жизни — дело тонкое…
Тот, другой, который вышел победителем, увел Коннован. И Вальрик не осмелился пойти следом, потому что тот, другой, умел убивать, а еще от него пахло зеленым камнем, которым гладят, полируют металл, и еще немного дымом и кровью, старой-старой, смешанной с землей, полуразложившейся кровью.
— Вот и все. — Рубеус попытался вытереть кровь рукавом, но только размазал по лицу. У вампиров кровь светлая, почти белая, как… как волосы Коннован.
А самого Рубеуса Вальрик почему-то не ощущал, вернее, ощущал, но не так, как остальных. Морли — влажное дерево и свежий хлеб, Нарем — мирт и сосновое масло. Коннован — целый каскад запахов и цветов, слишком сложный, чтобы можно было разобраться с ходу. А Рубеус — белое пятно, ровное, чистое, лишенная даже намека на живую сущность. Впрочем, Вальрик не слишком-то доверял своему дару, который то появлялся, то вдруг исчезал.
Да и зачем какой-то там дар, когда вот он, Рубеус, сидит у костра, прижав пучок влажной травы к ране на боку. Выглядит он спокойным, но Вальрик отчего-то не верит в это кажущееся спокойствие. Произошло что-то неправильное, выпадающее из привычной картины мира, и Рубеусу так же тяжело принять эти изменения, как и Вальрику. Даже тяжелее…
Коннован подошла, когда Вальрик уже было совсем решился позвать ее, присела рядом, молча уставилась на огонь. Коннован улыбалась. Коннован выглядела почти довольной и, возможно, немного раньше ей бы удалось обмануть Вальрика или Рубеуса, раньше, но не сейчас. От нее пахло полынью и ромашкой, а эти запахи прочно ассоциировались с болезнью. Полынной горечью окуривают безнадежных, изгоняя забравшихся в тело злых духов, а приторным ароматом ромашки маскируют иные, куда более отвратительные запахи.
Ромашка — обман. Полынь — безнадежность. Еще жженый волос и сталь… ошейник.
Вальрик мотнул головой, отгоняя видение — с ними тяжело. Видеть только то, что тебе хотят показать, гораздо легче, чем видеть то, что от тебя скрывают.
— Придется заночевать, идти куда-то не имеет смысла, и вообще… — она чуть пожала плечами и протянула руки к огню.
— Хорошо. — Согласился Вальрик. Соглашаться было легко и даже приятно, гораздо приятнее, чем принимать решение и убеждать остальных, что это решение правильно и разумно. Впрочем, никого ни в чем убеждать не надо, Морли молчит, переживая поражение в схватке. Его переживания Вальрик видит в образе медово-желтых пчел… Нарем спокоен, ему все равно, Господь сохранит. Рубеус… ему не до того. Коннован… тоже. И Вальрик задает другой вопрос.
— Что такое долг жизни?
— То же самое, что и обыкновенный долг. В Ата-кару есть победивший и побежденный, второй, как правило, погибает, потому что это… правильно. Не знаю, это сложно объяснить на словах, но это правильно. Но иногда, когда победитель настолько выше побежденного, что не испытывает необходимости отнять жизнь, он имеет право оставить побежденного в живых, но при этом тот остается должником. Долг жизни, понимаешь?
— Кажется, да.
— Иногда проходит время, прежде чем победитель стребует долг. Иногда это случается сразу.
— Как сейчас?
— Да.
— А почему с тебя?
— Потому что я, как вали, несу ответственность за все поступки своего валири.
— Но ты могла отказаться?
— Да. — Коннован почему-то отвернулась, и поверх полынно-ромашкового запаха проступил тонкий аромат ванили. Вальрик и сам не понял, что означает ваниль. Что-то очень светлое, мягкое… похожее на солнечный свет.
— Но не отказалась? Почему?
— Не знаю. Наверное, это было бы неправильно.
Запах полыни становится сильнее, и Вальрик чихает, распугивая ароматы-знаки.
— А что бы случилось, если бы ты отказалась?
Коннован пожимает плечами.
— Возможно, Карл решил бы закончить дуэль… классическим вариантом. Возможно, предложил бы Рубеусу выкупить жизнь. Карл непредсказуем.
Фома
Фома давно потерял счет времени. Их везли, везли, везли… сначала в летающей машине, которая называлась "вертолет", потом в другой машине, с четырьмя колесами и будкой-кузовом. Внутри было темно, тесно и душно.
Потом снова вертолет и другой автомобиль, похожий на первый как две капли воды.
Воду давали дважды в день…
Сначала Фоме казалось, что от этого постоянного движения он сойдет с ума, а потом ничего, привык, и к движению, и к тряске, и к жажде, и к нескончаемой болтовне Селима, который только и делал, что говорил, говорил, говорил… даже во сне продолжал бормотать что-то непонятное.
Сам Фома пребывал в странном оцепенении, его совершенно не волновало ни будущее, ни прошлое, ни даже настоящее. Давали еду — он ел, давали воду — он пил, изредка делали уколы, от которых плечо цепенело, и в эти редкие минуты Фома проваливался в глубокий сон, щедро приправленный кошмарами.
Он пытался молиться, но знакомые слова больше не приносили успокоения.
Однажды движение прекратилось. Стояли долго, и с каждой минутой внутри металлической будки становилось все жарче.
— Живьем удушить хотят, — пробормотал Селим. Он давно уже снял рубашку, но не помогло — по смуглой коже катились градины пота.
Но видимо кандагарцы не планировали уморить пленников, потому что дверь открылась и им позволили покинуть железную душегубку.
— Ну и вонища. — Сказал кто-то. — Варвары…
— Ужасное состояние…
— Выговор… материал поврежден…
— Проблемы с доставкой…
Голосов было несколько, но в голове Фомы они сливались в одно сплошное жужжание, окрашенное в бело-синие тона. Периодически из этого жужжания выползали отдельные слова и даже фразы, но значение их ускользало.
А вокруг все бело-синее. Или вообще белое, чистое, как первый снег.
Снег выпадал в ноябре или декабре, тонкий-тонкий слой, если проснуться рано, то можно застать чистый ковер из белого снега. Это уже потом на ковре появляются следы, которые уродуют совершенную белизну, привнося в нее серые или черные пятна.
Отец-ключник проверял ворота… галки лениво прохаживались по двору, выискивая хлебные корки… рабы таскают дрова и воду для монастырской кухни…
Фома настолько углубился в воспоминания, что почти не обращал внимания на происходящее вокруг. Только когда одежду отобрали, почувствовал нечто вроде стыда, но вялого, придавленного болью и общим оцепенением. Лучше думать про снег, чем про то, что нагота неприлична.
Снег холодный. Когда-то давно… очень давно, Фома отламывал длинные, прозрачные сосульки, и грыз их, чтобы не так сильно хотелось есть.
Выдали одежду — белые, длинные балахоны. Селим поначалу отказался надевать, но несколько точных ударов — охрана пристально следила за действиями узников — заставила его переменить мнение. И снова потянулись однообразные дни.
Фома точно запомнил момент, когда очнулся. Он лежал на странной низкой кровати, сверху белый потолок, слева — зеленая стена, а по тонкой трубочке, вокнутой в его руку, ползут темно-красные капли крови. Кажется, он закричал, поскольку сразу прибежала охрана, а за ней — люди в снежно-белых одеждах. В плечо кольнуло, и Фома провалился в удушающее-мягкий, словно тополиный пух, сон.
Сон закончился в камере. Мягике стены и прикрученные к полу кровати. В двери — узкое окошко. А окна наружу нет.
— День или ночь? — Собственный голос был чужим, хриплым и неприятным.
— Очнулся.
Селим был бледен, подавлен и вообще выглядел настолько непривычно, что Фома с трудом узнал его.
— Где мы?
— Кандагар. Территория Пятого Улья. А ты вовремя очнулся. — Селим лежал на кровати, уставившись в потолок, на Фому не смотрел и вообще казалось, что разговаривает он сам с собой.
— Почему?
— Завтра к матке ведут… умирать, а одному как-то скучно…
Карл
До Орлиного гнезда добрался без проблем. После разговора с Коннован остался неприятный осадок, но пройдет, эмоции постфактум лучше, чем эмоции в процессе беседы, беседе мешающие. А с заданием она справится. Или нет. Будет печально, если нет.
А ночь нынче злая. Темное небо, затянутое низкими седыми тучами, полная луна с красноватым отливом, черные шпили Орлиного гнезда и удивительно мирный на общем фоне желтый свет в окнах. В замке не должно быть света, в замке вообще не должно быть ни следа жизни, однако же…
Шаги казались нарочито громкими, но красться к собственному дому на цыпочках Карл не собирался, пусть даже подобная неосторожность граничила с откровенной глупостью. Плевать.
Он почти дошел, когда дверь открылась, выпуская в ночь слепые лучи электрического света.
— Здравствуй, Карл, — тот, кто стоял на пороге, не собирался прятаться или делать вид, будто случайно забрел на огонек, нет, он был совершенно уверен в собственных силах, а потому желал насладиться редкими минутами превосходства над равным. Вернее, почти равным, ибо в данный момент он занимал гораздо более удобную позицию, чем Карл.
— Все-таки ты вернулся.
— Вернулся. Здравствуй, Марек.
— Удивлен?
— Не особо. — Карл остановился. — Я догадался.
— Когда?
— Когда услышал о да-ори, который вышел из проклятых земель, а потом пытался вернуться на базу, но не получилось, потому что путь ему преградило нечто такое, с чем нельзя было справится обычными методами. Из нас четверых только ты знал о существовании Базы 13.
— Информацию мне могли подбросить, — Марек возражал лишь в силу привычки, ну и еще из желания поддержать игру. А выглядит он не так, чтобы очень, волосы взъерошены, рубашка мятая, серая, но не различить, то ли от грязи, то ли исходный цвет такой.
— Айша и Давид пришли из Аллостаны, я из Сафры, а ты откуда, Марек? Ты никогда не рассказывал, где служил перед Катастрофой, более того, помнишь про то предупреждение? "Завтра будет горячо"? Оно пришло накануне. Никто, кроме служивших на Полигоне, не мог знать о грядущем испытании, и о потенциальной мощности оружия. А может, Катастрофа и не случайна? Что скажешь, Марек? Ты же мечтал о мире, где люди заняли бы полагающееся им место и не отравляли бы своими дурацкими войнами нам жизнь. — Карл говорил и постепенно понимал, что правды в его словах гораздо больше, чем хотелось бы. А Марек не стал отрицать.
— В катастрофе виноваты люди, только люди с их паранойей и суицидальной наклонностью создавать разрушительные вещи. Они так радовались новой игрушке, тому, что сумели создать нечто принципиально новое, что даже не задумывались о том, насколько смертоносно их творение. Но об этом поговорим не здесь. Приглашаю тебя в гости.
Смешно, когда тебя приглашают погостить в собственном доме. Грустно, когда ты понимаешь, что отклонить предложение либо же сакцентировать внимание на факте собственности не получится, потому как в первом случае тебя просто убьют, во втором — посмеются, а Карл был не в том настроении, чтобы выслушивать насмешки. Но так же он не спешил воспользоваться и любезным предложением. Кто знает, что у Марека на уме… поняв причину медлительности бывшего хозяина замка, Марек улыбнулся и отступил в сторону от двери.
— Карл, расслабься, я не собираюсь тебя убивать, ты достаточно разумен, чтобы адекватно оценить ситуацию и сделать верные выводы. Поэтому, прошу, — Марек указал на распахнутую дверь, — даю слово, что пока ты в этом доме, ты в безопасности. В относительной, разумеется, потому как подставляться, буде тебе в голову придет гениальный план убить меня, я не собираюсь. Малейшее проявление агрессии с твоей стороны и… прости.
