Триада 6.3 Туран

На красной кошме, расстеленной прямо на снегу, сидела старуха. Темная льняная юбка натянулась, грозя треснуть, а вывернутые розоватой, внутренней стороной ладони светлыми пятнами выделялись на ткани. Старуха бормотала заздравницу, громко, но неразборчиво, вздыхая и прихлюпывая хрящеватым носом. При этом лоснящиеся жиром губы ее были почти неподвижны, а по набеленному лицу, мешаясь с мукой и мелом, катились крупные слезы.

— Тут стой, — велел Ирджин Турану и, кинув на кошму монетку, шагнул под полог.

Старуха взвыла, воздела руки, растопырила пальцы с неестественно длинными ногтями. Уродлива она была, но тонкоголоса и жалостлива, и Туран, последовав примеру кама, кинул монетку, которую плакальщица словно бы и не увидела. Только выкрашенные сажей веки дрогнули, и почудилось — мазнуло по лицу холодным нечеловечьим взглядом. Но нет, снова полились слезы, понеслось к небу гортанное пение. Оно вплеталась в туманные косы Гарраха печалью сердечной, что по всем и каждому, по тем, кто уже лежит в земле и тем, кто еще ляжет. По тихим и громким, по сильным и слабым, по разумным и по безумцам.

Последних в Наирате было явно больше. Они летели по заснеженным склонам на неоседланных лошадях, пытаясь догнать и обогнать, не боясь ничего, падая, разбиваясь, умирая. И в атаку также пойдут, не жалея и не сожалея. Волной живою, стеной стальною, плетью и злостью переломят хребет Чунай, перевалятся, затопят Байшарру и весь Кхарн кинут под копыта лошадей своих с гиканьем и воплями, с лютой радостью. А тегин их впереди пойдет, только парадный доспех на боевой сменит да вместо плети, которой толпу потчевал, меч возьмет.

Кырым обещал, что наирцы не пойдут к Чунаю… Но можно ли верить волоху?

— А земля тиха: то снег серебром, то пух ковром. Туманы ползут по ним, — неожиданно ясно, скороговоркой произнесла старуха, протягивая руку. — Дай деньгу, кого угодно отпою. Даж тебя, наперед, ежели надо. Имя только назови.

— Карья. — Туран вложил серебряную «кобылку» и отвернулся. Не хочет он глядеть на эту вестницу смерти, не хочет и думать о том, что происходило тут: задолго ли прежде, в последние ли дни.

Как ни странно, по прибытии долина не произвела на него особого впечатления. Обыкновенная, с лесом, что исчезал при понижении, заснеженными полями и заледенелою рекой. В долине гулял ветер, и сбивались в пестрые стада люди. Пожалуй, если что и удивило, то именно количество людей, явившихся в Гаррах. Точно и вправду на великое празднество. Вот только странное было веселье, не радостными — жалельными песнями сдобренное. Нынешняя бабкина — одна из многих. Но ни она, ни толстые стенки шатра не в силах заглушить детский плач.

Дикари. Варвары. Безумцы. Пусть Ирджин говорит об исконных обычаях Наирата, но разве может быть в обычае подобное? Нет.

Полог откинулся и наружу выбрался кам, наклонился к уху старухи, шепнул что-то — она ответила важным кивком, не прерывая пения — и только тогда обратился к Турану.

— Сложный случай.

— Умрет?

— Все в руках Всевидящего. — Ирджин поднес к лицу ладонь и, скривившись, потер невидимое пятно на коже. — К сожалению, иногда даже эман не способен помочь.

— Буде, бу-у-уде, буде милостиво! — затянула старуха новую песню, закрывая глаза. Видимо, устала плакать, а может, знала, что петь придется до рассвета, а потом еще день, пока не соберется родня мальчишки, и тогда песни запоют иные, не скорбные, скорее уж злые.

Злиться на смерть — весьма в духе наир.

— Мне придется остаться: Сарыг мой родич: — Ирджин, отстегнув от пояса плоскую бляху с выдавленным рисунком, протянул. — Тамга. Возникнут сложности — покажешь, но лучше возвращайся в нащшатер.

— Непременно, — солгал Туран, закрепляя пластину на ремне. Возвращаться он не собирался — когда еще выпадет какой-никакой, а глоток свободы?

— Кхарнцев здесь не любят. Не так, как крыланов, но всё же.

Вероятно, прав был кам Ирджин со своей чрезмерной заботливостью: кхарнцев в Наирате крепко недолюбливали; но это значит лишь одно — надо быть осторожнее. А чему-чему, но осторожности Туран за последнее время научился.

Пожалуй, он и сам не знал, что больше интересовало его: оживающая фактория, лагерь или легендарный Вед-Хаальд. Жалко, что поглядеть на крыланов удалось лишь издали, когда посольство только въезжало в ворота Замирного дома. А что там увидишь? Сидящие на лошадях неуклюже, так, что сразу было заметно, что в седле им непривычно, склан весьма походили на людей. И крылья прятали под шубами. Единственной отличительной чертой, каковую получилось заметить, был цвет кожи — темно-серый, точно гранит, и с виду такой же каменно-жесткий. Поближе бы глянуть, каковы они, крыланы, на самом деле, похожи ли на те картинки из книги Ниш-Бака? Да только убрались те в свое поднебесье, оставив пока долину Гаррах людям. И теперь кипела она жизнью, радовалась и по наирской привычке щедро сдабривала радость чужой болью, той, о которой выла старуха-певчая у черно-желтого шатра.

Впрочем, сейчас и старуха, и Ирджин, в последние дни не отходивший ни на шаг, остались где-то позади, а потому Туран постарался выкинуть из головы неспокойные мысли. Огляделся. Если пойти прямо, то рано или поздно он выберется к Вед-Хаальд, если свернуть налево, то окажется у Замирного дома, а, следовательно, у их с Ирджином шатра.

Пока, против всяких опасений, никто не обращал на Турана внимания: оставшимся в опустевшем лагере людям было откровенно не до него. Да и тамга на поясе в случае чего поможет. Должна помочь.

Туран решительно зашагал вперед, туда, откуда доносилось уханье наирских бубнов, лязг, гул и крики толпы. Кажется, вот-вот состоится новый заезд. Вроде бы сам тегин должен принимать в нем участие.

Ох, и занятно бы вышло, сверни наследник наирского престола шею в дикой забаве… Интересно, это хоть чуть-чуть уняло бы Наират? Или каган готов к такому и знает, как усмирить голодных до власти?

Крепка ли рука твоя, Тай-Ы, и если крепка, почему не ты при Вед-Хаальд вел к победе войска, а молодой и неспокойный тегин? Вот вопрос вопросов. Неужели сил отчаянно не хватает? Плеть поистрепалась? Почему сидит каган в Ханме и не спешит раздавить кланы пиратов-побережников, что рвут не только плоть Наирата, но и отчаянно кусают Кхарн? Или стереть с лица Мхат-Ба бурлящий котел габарской ереси? Неужели ты, ясноокий Тай-Ы, уже не успеваешь карать и казнить всех, кого должно? И не потому ли ты вспомнил об опальном сыне? О да, Ирджин молчит, но лишь он один: всем сплетникам рты не закрыть, все слухи не выловить. И неужели ты, великий Тай-Ы, не видишь, сколь неспокойно нынче в Наирском каганате? Что будет, если у тебя появится еще один повод для волнений?

И не является ли этот последний вопрос ответом Турану?

В таких мыслях почти удалось выбраться, оставив позади и нелепую громадину Замирного дома, и пестроту шелков полувоенного лагеря.

Откуда и когда появился мэтр Аттонио, Туран так и не понял. Тот просто возник на дорожке и, радостно взвизгнув, распростер объятья:

— Туран! Мальчик мой, ты ли это? Кусечка, лапочка, ты только посмотри! Я вот удивляюсь, сколь милостив бывает Всевидящий. Порой ведь случается, стоит лишь пожелать и желание сие сердцем выказать, как оно и исполнится!

Туран мысленно пожелал и сердцем выказал, чтоб мэтр Аттонио тут же вспыхнул, как начиненный порохом мешочек, или хотя бы просто куда-нибудь исчез. Но, надо полагать, запас чудес был исчерпан кем-то другим, и мэтр, решительно перепрыгнув через кучку конского дерьма, обнял Турана.

— А ты изменился, мальчик мой! Многие не верят, что для этого порой хватает совсем немного времени. Да и я не верю. Я просто вижу и знаю. Эта новая острота бровей и губы, самые краешки… Теперь они не подрагивают вверх-вниз. — Мэтр попытался коснуться пальцем лица Турана, но тот резко отстранился.

Художник засопел, поудобнее перехватил кожаную тубу, которую волок под мышкой, и заявил:

— Встреча удачна. Да, весьма удачна! Я как раз ищу достопочтенного Ирджина. Он ведь где-то рядом? Или таки оставил тебя одного? Неосмотрительно, весьма неосмотрительно.

А вот Аттонио не изменился. Да и чего ему меняться, давным-давно утвердившемуся в нелепости своей? По-прежнему мешком висел на сутулой фигуре ярко-алый кемзал, морщились складками широкие шальвары и полыхали, почти как драгоценные камни, стеклышки на голенищах сапог. На плече Аттонио, вцепившись в кожаный наплечник, привычно восседал Кусечка.

— И все-таки ты один. Ну что ж, это не столь важно. Важно, что мэтр Аттонио всегда выполняет оплаченную работу в срок! Идем.

— Куда?

— Туда, где тепло. Я должен беречь руки. Эти руки, дорогой Туран, бесценны, ибо именно им предстоит деяние великое! — Покрасневшие на морозе пальчики мэтра выглянули из широких рукавов кемзала и тут же спрятались. — Я, разумеется, предпочитаю надежно хранить такие тайны до поры, но тебе, мой юный друг, я доверяю всецело.

Быстрая ходьба ничуть не мешала художнику молоть языком:

— Каждый поступок ясноокого тегина Ырхыза велик и знаменателен. Да что там поступок — каждый жест! Все они заслуживают пристального внимания, но нынешний… Это нечто особенное. Только подумай: ясноокий тегин несет мир земным подданным и, хм, небесным соседям. Я просто обязан написать это полотно! Я уже подобрал натуру, продумал композицию. Ты представляешь, насколько сильно это будет в моем исполнении?!

Туран снова подумал о порохе, но уже о целом бочонке, а мэтр не унимался:

— Шедевр! Запомни этот день, каждую его деталь. Когда-нибудь, когда ты увидишь завершенное полотно, ты скажешь: я был там и видел ясноокого Ырхыза в параде хоругвей! Вот так, мальчик мой. Теперь осталось только смиренно приблизиться к тегину, дабы лицезреть кое-какие детали. А может даже, с благословления Всевидящего, уговорить его позировать! Но пока об этом — молчок. Пока надобно разобраться с ирджиновой работкой. Не отставай.

Аттонио бодро шагал, выбирая дорогу уверенно, словно бы не единожды доводилось мэтру гулять меж шатров и повозок, а потому он хорошо знал, куда свернуть, чтобы пройти быстрее, а где лучше дать дугу, но не сталкиваться с пьяной и горластой вахтагой.

— Это Ташик-нойона шатер. Скудны его земли, зато дочерей аж пятеро, если за каждую тархата хоть немножко дадут, то, глядишь, и сыну будет чего наследовать. А там, синее и зеленое, видишь? Это Ублаши, из Побережников, да только откололся он от них и снова припасть к колену каганата желает. А вот Кемра-нойон, Гырам родич. Земли его у самого Чуная, дурные и опасные, впрочем, как и всё Гыровское. Поговаривают, что тесно Кемра-нойону в нынешних границах, и что старший Гыр готов помочь родне передвинуть кое-какие межи. Интересно, кого потеснят?

Синее и зеленое, белое и желтое, лиловое, серебряное, черное, алое. Цвета сливались в серую муть, неопределенную и грозную, вроде весенней реки, что, набухая талыми водами, норовит сломить плотину и выплеснуться грязью, смыть, разрушить, уничтожить.

Надо реку остановить или перенаправить. Пусть несется не по землям Кхарна, а по долинам Наирата и без того пустынным. И, похоже, способ есть.

— Вечно им мало, вечно не хватает. — Аттонио бочком протиснулся меж двух, стоящих вплотную повозок.

— Вообще-то я хотел посмотреть…

— На байгу? Пустое, мальчик мой, пустое. Неужели вам по вкусу пришлось это развлеченье? Нет, признаю, есть в нем некая первобытная сила, необузданная, разрушающая. Саморазрушающая, я бы сказал.

— Отвратительное действо. — Туран был искренен, потому как подобная забава не могла вызвать иных эмоций. Не было в ней смысла. Не было ничего, кроме помянутого мэтром самоубийственного порыва и покалеченных лошадей, которых добивали прямо там, на поле. Кроме мальчишки, по глупости на лед выскочившего и за глупость эту жизнью заплатившего. Кроме радостного свиста да ставок. Кроме тонкого голоса певчей, которая, надо полагать, перешла к Прощальному венку гимнов.

Хотя, какие, к демонам, венки гимнов в Наирате? Здесь и мертвых иначе отпевают.

— К некоторым особенностям местной жизни следует привыкнуть. Думаю, позже они станут более понятны. А сейчас спокойнее, друг мой, не стоит переживать, — мэтр Аттонио, по-своему расценив сжатые кулаки, похлопал по руке. — Успеем. Не думай, что так оно быстро. Пока победивших наградят, пока погибших отмолят, и тех, что на байге, и тех, что в долине.

О да, пусть покоятся с миром, пусть уходят безумцы, сворачивают шеи на заснеженных склонах Гарраха, пусть несут смерть друг другу, но не Кхарну.

Друг другу, чем больше — тем лучше.

Пусть награждают победителей, золотом ли, короной ли. Корона — приз ценный, такой, что не одного волоха поманит. Сейчас есть, кому её наследовать. И вроде как порядок от этого.

— А уже потом, когда и лошади, и всадники отдохнут, тогда и новый заезд будет. Так всё же, где уважаемый Ирджин? Я желал бы передать плоды трудов своих.

Мэтр Аттонио нырнул под полог скромного шатра. Турану не осталось ничего, кроме как последовать за ним.

— Мило, мило, Кусечка, просто замечательно. И Ирджина, как полагаю, нет? Да, да, конечно, мне следовало предположить, что в подобной ситуации… Я слышал, печальное происшествие, бедный мальчик. К слову, дорогой Туран, будьте столь любезны выразить мои искреннейшие соболезнования Ирджину: если не ошибаюсь, Сарыг приходится ему троюродным племянником. Для наир — родство близкое. Не возражаете, если я присяду? Кстати, Туран, не будет ли у вас нескольких «кобылок», в долг, разумеется? Надо расплатиться за шатер и с прислугой, а я, знаете ли… Ну нет так нет. Понимаю. Будем надеяться, что уважаемый Ирджин поспособствует.

Мэтр пересадил Кусечку на низкий табурет и, кинув на стол тубу, жестом поманил Турана.

— Думаю, вам будет интересно. Наир ничего не понимают в искусстве, но вы наверняка видели работы Шоддахи и Руава, Терци и Паркуни, Флаво Сухорукого или хотя бы Санхары Ясного. Да, да, не удивляйтесь, некогда мне доводилось бывать в великолепной Байшарре. Я знаю, что библиотека ее славится не только собранием книг. Нет, нет, мой друг, я не стремлюсь в вечность, хотя и уповаю, что скромные труды мои не останутся незамеченными в этом мире, и оттого премного ценю возможность продемонстрировать их человеку просвещенному.

Он долго возился с тубой, царапая кожу, норовя поддеть примерзшую крышку, потом так же долго вытаскивал свернутые листы. Ни на секунду не замолкая, раскатывал их поверх стола, аккуратно переставлял набор чернильниц, коробки с перьями, чертежный инструмент и прочие мелочи.

— Ты посмотри, посмотри, я старался изобразить все в точности! Детали и еще раз детали! Максимальная аккуратность! Максимальная достоверность!

У Аттонио получилось. Пожалуй, это был первый случай, когда его болтовня соответствовала действительности. Теперь Туран понял, за что так не любят работы мэтра.

Треклятый загон, который не то для овец, не то для коров, но в этом, рисованном варианте — для сцерхи. Замерла Красная, вытянув шею в попытке достать до человека. А тот стоит, не решаясь шагнуть навстречу. Растерян. Беспомощен. Почти готов убивать. Но убивал не он, убивали его, на следующей картинке и еще на трех.

— Я думаю, что если попробовать не рисунок, но печать? Скажем, в пять-семь досок? Естественно, за основу мягкий лак, перекрытый акватиной или лависом. Или исключительно литография на несколько камней? Это позволит сохранить точность, мягкость и вместе с тем придать красок.

Красного и белого. И черного немного. Те же цвета, что и в долине Гаррах. Те же цвета, что и везде в Наирате. Проклятая земля. Проклятые люди. Тем хуже для них, тем лучше для пушек. Пусть несется рык их над Гаррахом и Ханмой, над Кавашем и Гушвой, над Красным трактом, дорогами и деревнями. Пусть летит дым, пусть рвут землю ядра. Земле не привыкать — стерпит.

— Уверен, каму понравится. Там еще целый ряд этюдов по вскрытию, не желаешь взглянуть? Интересны также зарисовки скусов плоти и характерная форма ран от когтей. Смотри, ощущение, что резаные, а не рваные. Есть несколько крупных планов.

— Мэтр. — Туран испытывал жгучее желание вогнать несколько перьев прямо в ладони художнику. — Вы не боитесь?

— Чего?

— Ну хотя бы болтать языком о таких вещах. Ыйраму бы не понравилось. И Куне тоже.

Дрогнули губы, съехались над переносицей брови и разошлись в стороны, возвращая лицу прежнее, незамутненно-восторженное выражение. Мэтр Аттонио не боялся. Более того, кажется, подобная догадка развеселила его.

— Молодой человек, я некоторым образом уверен в вас. Наблюдательность, интуиция — называйте как хотите. Но вы последний, кто заинтересован выносить нашу беседу за пределы шатра. Так? Хотя ведь ты злишься на меня вовсе не из-за этого? Точнее, не совсем из-за этого? Ты чрезвычайно нервозен. Ну да почти все, попадая в Наират, меняются. Увы, не в лучшую сторону. А теперь идем, самое время поработать над действительно серьезными вещами.

Он сгреб Кусечку и, ухватившись за Туранову руку, потянул за собой. А пальцы у него цепкие, жесткие, не такие у художника быть должны.

— Эпохальное полотно «Тегин Ырхыз Мироносный принимает мир от склан» требует тщательнейшей подготовки. Хотя, признаться, наир и мир — понятия лишь с виду рифмуемые! — Мэтр визгливо засмеялся собственной шутке. Он бодро пробивался сквозь полотняный лабиринт лагеря и тащил следом Турана. — Полагаю, сам тегин обрадовался бы эпитету Победоносный. Но как знать, как знать, он молод, все впереди. Взойдет на трон и начнёт…

Начнёт. Прав живописец, наир и мир — не та рифма, которая рождает верный образ. Наир и мир — понятия чуждые. И раз уж им война ближе, то пусть воюют. Сначала за трон, а потом… потом…

— Нет, ты не поверишь, сколько мне пришлось писать полотен. Я, чтоб ты знал, мой юный друг, был удостоен чести лицезреть не только ясноокого кагана Тай-Ы, но и отца его. О, славное было время, но неспокойное даже по здешним меркам. Я хорошо помню, какой кровью ясноокому обошелся престол. Мятежи там, мятежи тут. Даже когда Тай-Ы взял-таки плеть каганскую, все равно мятежи. Слишком много, слишком часто. — Проклятый старикашка повис на руке, отвлекая и раздражая самим фактом своего присутствия. Угораздило же наткнуться! Балаболит и балаболит, не выговорится никак. — Но ничего, теперь у Тай-Ы появилось, хм, подспорье. Ясноокий Ырхыз, наполовину Ум-Пан. Хотя ему вообще не полагалось вылезти из замка Чорах. Во всяком случае, не раньше, чем его младший брат вошел бы в силу и сменил бы старого Тай-Ы. Многие так думали. И сам каган в том числе. Но что-то взяло и изменилось. Воля Всевидящего, не иначе. И теперь все сидят на бочонке с порохом, да искры ловят. И если какую-нибудь особо крупную не успеют потушить… Бджааа!

Художник подпрыгнул, схватившись за одежду и брызнув слюной в лицо. Туран, шарахнувшись от неожиданности и едва не упал.

Нужно избавиться от этого уродца. Сейчас.

Отодрав цепкие пальцы от рукава, Туран решительно сказал:

— Мэтр, отстаньте от меня.

Аттонио замер. Смешно дернул носом и улыбнулся, после чего картинно произнес:

— Я? Пристаю? Утомляю? Мой нелюбопытный друг, ты можешь идти на все четыре стороны. Раз уж не желаешь посмотреть на главную достопримечательность всего этого действа. Не смею настаивать.

Он неуклюже обнял Турана, развернулся и двинулся дальше, перепрыгивая через грязевые лужицы. Сердито стукнув кулачком по боку ближнего фургона, мэтр взвизгнул и отскочил, когда из-под днища вылез косматый кобель. Пес разразился лаем, только кинулся не на Аттонио, а на Турана. Даже собаки в этой треклятой стране кхарнца за врага считают, а кобелю ведь тамгу под нос не сунешь.

В следующее мгновение Туран вприпрыжку понесся за Аттонио.

— Отдай, сволочь! Отдай!

— Друг мой, что за крики? — мэтр остановился.

— Отдай тамгу.

Аттонои засопел и надул губы.

— Туран, мальчик мой, мне действительно нужно попасть на холм.

— Причем здесь я и этот балаган?

— Там, — художник указал вперед, где, отгороженная полотняной стеной шатров и палаток, шумела толпа и гортанно гундели харусы, — там находится кое-кто, очень занятный. Намного интереснее всей этой байги, значительнее шадов, опаснее кунгаев. И важнее всех их. Мне нужно посмотреть на этого некто. Да и тебе бы не помешало.

Впервые за все время Туран слышал у Аттонио такой голос. Он очень походил на бесцветные голоса ирджиновых «шептунов». И в то же время отличался от них. Просто казалось, что в одно мгновение он лишился всего лишнего: нарочитой визгливости и той самой картинности, торопливости и избытка ненужных словес.

— Пойдем, Туран. Нас там никто не ждет. Именно поэтому мы должны туда попасть.

В ладонь ткнулась чеканная пластина тамги. Коричневый шерстяной шнурок болтался, обрезанный.

У них почти получилось. Протолкались через толпу, кое-как преодолели цепочку вахтангаров в бело-голубых цветах. Пробрались по изрядно стоптанному, а оттого скользкому снегу к холмам, куда, вслед за байгарщиками и тегином, ушла свита. Вскарабкались на сам холм, миновав и жиденький ольс, и тяжелый ельник. И застряли на краю поляны, там, где и должны были — на линии кунгаев в киноварных лентах.

— Стой! — Воин перегородил путь и, скользнув цепким взглядом по мэтру Аттонио и Турану, рявкнул: — Куда?

— Милостью ясноокого Таваша Гыра имею разрешение присутствовать. — Мэтр согнулся и принялся с уверенным видом рыться в многочисленных кошелях. Шли минуты. — Таваша Гыра…

Возня закончилась ничем, только усиливая напряжение.

— Сей славный юноша, — Аттонио как ни в чем не бывало подпихнул Турана, — является помощником кама Ирджина, который в свою очередь служит ясноокому хан-каму Кырыму-шаду, который…

Продолжая сыпать словами и именами, мэтр схватил Турана под руку, в которой была зажата тамга, и выставил её вперед. Кунгай нахмурился, обращая намного больше внимания не на болтовню художника, а на посеребренную пластину.

Или пропустит, или прогонит. Второе куда как вероятнее, но все же… Все же Туран, поддавшись любопытству, вытянулся, пытаясь заглянуть за плечо кунгая.

Поляна была невелика, шагов двадцать-двадцать пять поперек. А людей собралось изрядно. Были тут и шады в тяжелых шубах и высоких атласных шапках, были и нойоны в украшенных стальными чеканными бляхами тегиляях, была и свита, пестрая, порой разряженная, порой, напротив, облаченная с нарочитою скромностью. Были и кунгаи, и музыканты, и слуги. Был там, верно, и ясноокий тегин, владетельный князь Аррконы, Юкана и Таври, светлейший Ырхыз. Только отыскать его взглядом не получалось.

Заминка на краю поляны привлекла внимание еще одного из вахтангаров, во всяком случае именно за вахтангара принял Туран человека в простом плаще, наброшенном поверх простого же синего кемзала. А ошибку свою понял лишь когда человек приблизился и спросил:

— И как это ты, хамло, решил приволочь сюда кхарнскую мразь?

Куна Гыр. Вот уж и вправду нежданная встреча, которая в момент заставила пожалеть о том, что не послушал мудрого совета Ирджина, не остался в шатре. С Куной и тамга не поможет.

— А ты, кашлота, думал, что от меня так легко уйти?

В руке Куны сам собой появился кинжал, а кунгай просто отшагнул в сторону, глядя нарочито мимо разгоряченного нойона. От Куны привычно несло конским потом и еще, пожалуй, жареным на углях мясом.

— Здесь тебе не…

— Уважаемый Куна, вы явно перегибаете. — Этот голос был знаком Турану: и рокочущее, картавое «р», и протяжное «а», каковое порой обрывалось, разделяя слова неуместными паузами. Быть может, эта картавость — теперь самый главный щит, волшебный щит ва-гами.

— И я — о том же, ясноокий Кырым-шад! — сразу подхватил Аттонио. — Уважаемый Гыр испытывает необоснованную агрессию к…

Не без явной внутренней борьбы Куна опустил кинжал. Но в ножны его не убрал.

— Заткнись, малевальщик, — бросил он, сопя приплюснутым носом.

Их пестрая группа притягивала все больше любопытных. Предвкушая очередное забавное развлечение, орда расступилась. И впервые удалось поглядеть на тегина. Тот стоял, прислонившись к золотой шкуре сосны, вытянув руки над треногою с углем, и разговаривал с кем-то, кого скрывала тень и ветви.

Кырым, поправив меховой воротник, внимательно посмотрел на Турана, потом на Куну и в последнюю очередь — на Аттонио.

— Пропустить, — наконец приказал хан-кам.

Туран на ватных ногах двинулся вперед, наравне с Гыром. Художник тоже дернулся, рука кунгая преградила путь.

— А как же я, ясноокий Кырым? Я имею дело чрезвычайной важности!

— Мы знакомы? — Хан-кам даже не обернулся, хоть и остановился. Так и говорил через плечо.

— Я — Аттонио из Пелитьеры, мастер живописи. Вы должны были обо мне слышать. Мы даже встречались…

— Это вы делали работу для Тувина? «Бестиариум»?

— Именно я. Именно.

— Книга бездарна, рисунки хороши. Но вам здесь не место, уважаемый.

— Как — не место? Самое место, ведь должен же кто-то запечатлеть знаменательнейшее событие в жизни Наирата? Должен же?

— У вас слишком специфическая манера рисования для такой работы.

— Она наиболее соответствует моменту.

— Вы заблуждаетесь, Аттонио из Пелитьеры, к тому же сильно, — произнес Кырым и повернулся к кунгаю: — Пусть этот человек побудет здесь, не прогоняй его. Но и не пускай дальше этой вот сосны.

Воин поклонился, принимая приказ, а Кырым все же удостоил мэтра взглядом.

— Думаю, вам вполне должно хватить. Отсюда видно достаточно. Запоминайте.

Тегин был высок и тонок в кости, это стало особенно заметно сейчас, когда он, готовясь к байге, снял доспех. Наброшенный поверх рубахи плащ, хоть и спасал от холода, но не скрывал неестественной худобы будущего правителя Наирата. Он и двигался нелепо: неестественная резкость жестов, словно тегин не в силах был управиться с собственным телом, вдруг сменялась столь же неестественной плавностью. Не человек — тень на стене.

Однако у тени есть лицо — типичного волоха. Смуглокож, узкоглаз, нос тонкий, губы пухлые. В нижней — серебряное кольцо, на котором дрожит от дыхания капля влаги. А вот и глаза — синие, яркие-яркие. Только чудится вот в этой синеве нечто нехорошее. Хотя, чего от волоха хорошего ждать-то? И Туран, стремясь избежать этого взгляда, поспешно согнулся в поклоне.

— Он из Кхарна? Это тот человек, о котором ты говорил? Отвечай!

Слово-удар, такой, который вполне может стать реальным. Плетью? Или сразу кинжалом, что виднеется за поясом?

— Да, это он, — не пытаясь скрыть раздражение, и даже как будто бы с вызовом ответил Куна. — Он. Кхарнец. Шпион.

— Я не тебя спрашиваю, Гыр. Не открывай рта без приказа.

В этот раз Куна не позволил себе даже засопеть, согнулся в поклоне, как совсем недавно кунгай и Туран.

— Да, мой тегин. Это тот самый специалист по редким животным, — сказал Кырым. — Я хотел представить его вам позже, в соответствующих обстоятельствах, однако уважаемый Гыр ускорил эту встречу. Как бы то ни было, ясноокий, я уверен — Туран будет полезен вам именно в свете вашей любви к животным. Моему коллеге стоило больших трудов доставить такого знатока. Особенно, с учетом некоторых осложняющих факторов, — короткий взгляд в сторону Куны. — Однако ради вашей милости преодолеваются любые препоны.

— Потом скажешь мне имя твоего старательного человека.

Вот и посмотрел на тегина. Нужно было в шатре оставаться, ждать Ирджина да молиться, раз уж выпал знак. За Карью и за себя молиться, сразу и наперед: здесь-то, случись подохнуть, и не отпоют толком. А ведь ясноокий Ырхыз запросто прибьет прямо здесь, если захочет. Один хороший удар и не станет Турана.

Один хороший удар и не станет тегина. Интересно, такой искры будет достаточно?

— Ты и вправду в животных разбираешься? — скрипнул снег под сапогами, лег на землю богатый меховой плащ, а смуглая физиономия с кольцом в губе приблизилась к самому лицу Турана. — Отвечай. Когда я спрашиваю, мне отвечают.

— Да… мой тегин. Я имел честь работать со сцерхами под руководством…

— Это не важно. И много сцерхов было?

Вполне достаточно, чтобы возненавидеть. Хотя их-то вроде и не за что, они не виноваты: на людях вся кровь человеческая. А на Туране — еще и сцершья.

— Да, мой тегин. Много.

— Это хорошо. — Тегин поднялся. — У меня тоже сцерх есть. Я самку ему хочу, чтобы не так одиноко было. Тогда, глядишь, и детенышей родят.

— Яйца. — Туран осмелился поднять взгляд. — Сцерхи яйца откладывают.

— Несутся, что ли? Как куры? А ты и вправду специалист, это хорошо. Эй, Куна, слышал? Он специалист и нужен мне. Ищи шпионов в другом месте!

— Мой тегин. — Кырым выступил вперед, заслоняя Турана. — Обстоятельства таковы, что…

Он, поднявшись на цыпочки, но все равно не доставая до уха тегина, что-то зашептал, быстро и судорожно дергая рукой, точно пытаясь уцепиться за воздух и вскарабкаться повыше. А Ырхыз и не подумал наклониться. Слушал он рассеянно, задумчиво, а может, и вовсе лишь вид делал, что слушает.

Пожалуй, на этом личную беседу можно было бы счесть оконченной, да и сам Туран совершенно искренне желал бы убраться с треклятой поляны куда-нибудь. Убраться и хорошенько обдумать внезапную идею.

Но желанию не суждено было осуществиться.

Эта четверка, поднимавшаяся по склону со стороны реки, издали привлекала внимание. Впереди, сминая снег, шел массивный жеребец бусой масти. Морда и грудь его были закованы в металл, в короткой щетке гривы виднелись синие ленты, а края синей же попоны почти касались снега. И плащ на всаднике тоже был синим. Следом, по протоптанной конем дорожке, спешил старик в старой лисьей шубе и съехавшей на затылок шапке. Он нелепо ковылял, опираясь на кривоватую палку, то и дело останавливался, чтобы отдышаться, и снова устремляясь к вершине холма. За ним, подобрав полы красной купы, спешила девушка. Та самая, черноволосая наир, встреченная некогда в Охришках. Майне… Ласковое имя, весьма ей подходящее. А старик, стало быть, Ум-Пан? Палач Шуммара? Раскрасневшаяся на морозе, слегка запыхавшаяся, Майне была чудо как хороша, а былой надменности и следа не осталось. Наоборот, на личике ее застыло выражение растерянное и даже испуганное. Последним, без особой спешки, шел темноволосый мужчина в сером плаще, вывернутом мехом наружу. Был он отчасти сед, но не стар, изуродован шрамом, что начинался под скулой и синюшным, точно набрякшим гнилою кровью, рубцом сползал на шею. В руках мужчина нес гербовый шест, с которого свисали девять разноцветных хвостов-огрызков и три серебряных шнура. Все — обрезанные больше чем на две трети.

— Он с ума сошел! Он точно сошел с ума, — тихий шепот Куны Гыра впечатлил куда больше, чем любой крик. Его посеревшее лицо выражало безмерное удивление и… страх? Куна Гыр кого-то испугался? Кого? Облезлого беззубого старика?

Выбравшись на поляну, всадник спешился. Был он рыжеволос и конопат, и ко всему показался смутно знакомым. Хотя нет, Туран не мог встречать его прежде, просто… Просто мало ли что почудится. Хозяин лошади, сунув поводья и шлем одному из кунгаев, поклонился тегину.

Наконец, добрёл и старик, согнулся в приступе хриплого, каркающего кашля. Он трясся, мотал головой, разбрызгивая слюну, и тегин, шагнувший было навстречу, отпрянул.

— Уберите это!

Ырхыз оттолкнул кама прочь, отпрыгнул и, столкнувшись с одним из шадов, выругался.

— Мой тегин! — взвыл старик, падая в снег. — Мой тегин, милосердия прошу! Милосердия! Прощения прошу! Преломи благославенцу мироносную, дай пищу спасительную покорным подданным, снова прими под руку свою!

Из-под полы драной шубы он вытащил круглую лепешку и протянул Ырхызу. Руки тряслись, и от этой дрожи осыпалась на снег светлые зерна кунжута и темные — мака.

— Милосердия! — тонким голосом подхватила Майне, следуя примеру старика. И поза эта, униженно-просящая, но в то же время исполненная изящества, вызвала острый приступ жалости. И кажется, не только у Турана.

Вытянулся рыжеволосый, положил руку на оголовье меча, то ли красуясь, то ли с трудом сдерживая гнев — знать бы еще, чем он вызван. Замер, окаменел тегин. Подобрался Куна Гыр, мигом забывший о Туране.

— Умоляю, брат мой, преломи благославенцу, — сквозь слезы проговорила девушка. — Одари ею, Всевидящего ради, сестру и деда твоего.

Брат? Она и этот варвар, будущий правитель волохов, брат и сестра? Да быть такого не может! Ни малейшего сходства, которое просто обязано быть между родственниками!

— Встань, — велел тегин.

— Не ради себя, — заскулил старик, пытаясь подняться.

Руки ему не подали, более того, и кунгаи, и сам Ырхыз, смотрели на Ум-Пана с брезгливостью и откровенной неприязнью. На внучку его, впрочем, тоже смотрели, хотя и с совершенно иным выражением. Но главное, что смотрели лишь на двоих, а потому и не обратили внимания на третьего, того самого, меченого шрамом. Он стоял на самом краю поляны, прячась в тени. Застыл и даже, будто бы, перестал дышать. Изуродованное лицо его исказилось, но отнюдь не боль была тому причиной: человек в упор, не пытаясь даже скрыть удивления, страха и растерянности, глядел на тегина.

Нет, это не просто восторг от созерцания правителя. Здесь другое.

Что он видел? Или, вернее будет спросить, кого?

Человек со шрамом быстро наклонился, зачерпнул горсть снега и обтер лицо, успокаиваясь. Кем бы он ни был, но уловка удалась, и теперь лишь подергивающееся веко да подрагивающие огрызки хвостов на шесте выдавали волнение.

А тегин вдруг оттолкнул кунгая в синем и, перехватив поводья, вскочил в седло. Подал коня вперед, чуть не сбив старика, но потом вдруг наклонился и выхватил лепешку из скрюченных пальцев. Поднял ее высоко над головой.

— Прощение? Ты надеешься на прощение?! — закричал он, и загомонившая было свита, вновь замолкла. — Ты, бывший хозяин замка Чорах?! Ты, которому вечно было мало? А не ты ли сам называл меня дурной кровью? Демоновым отродьем? Думал, я не знаю? Думал, что хватит куска хлеба, освещенного пьяным харусом?! За одно то, что ты посмел приблизиться ко мне, тебя можно растянуть лошадями. И тебя, Морхай, безмозглый идиот! А ты, Кырым… Ты ведь лучше всех знаешь, что сделал бы сейчас мой отец.

Тегин дернул за поводья, заставляя коня пятиться. Попятилась, отступая, и тегинова свита.

— Вы хотите, чтобы я преломил благославенцу? Для этого в кустах сидит с полдюжины харусов? Чтобы следить, не оскверню ли я себя непотребным действом? Может, вы и Вайхе притащили сюда?

— Мой тегин, — спокойно произнес Кырым. Одна рука его легла на поводья, пережав у самых трензелей, вторая — на мокрую шею жеребца. — Хэбу Ум-Пан, хоть и изгнан, но не лишен хвостов. Он — слово, некогда сказанное Всевидящим. Важное слово. Даже ваш отец не решился стереть его бесследно.

— Хорошо, я не буду гневить Всевидящего. Наоборот, я порадую его! Вам нужно примирение? Вам нужно одарение добрых подданных из руци правящей? Ну так я примирю. Я одарю!

Привстав на стременах, тегин окинул взглядом поляну. Замерли шады и нойоны, а с ними кунгаи, вахтангары, слуги. Затаились, опасаясь, что взгляд остановится на них.

— Элы, подойди. Быстрее! Стань там!

Из-за деревьев выскользнула фигура, закутанная по самую макушку в меховой плащ, и замерла у треноги.

— Ты, ак-найрум, да-да, с кривым лицом, сюда, живо!

Немного замешкавшись с шестом, мужчина со шрамом просто воткнул его в сугроб и тоже подошел к слабо дымящей жаровне. Странно оскалился и почесал рубец, вглядываясь в фигуру в плаще и не решаясь поднять глаза на тегина.

— Кхарнец, сюда.

Поначалу Туран даже не понял, что ясноокий Ырхыз обращается именно к нему. Понимание явилось вместе с ударом от Куны. Несколько шагов, скрипящий снег, иней на конском доспехе, широкое стремя и коричневый, намокший сапог. Ожидание удара — сзади или сверху, готовность встретить и ответить. Но нет, пропустили к жаровне, где уже стоят двое. Человек и… склана.

Даже удивиться не получилось, наверное, он устал удивляться этой стране.

— Слушайте все! — громко произнес тегин. — Я, Владетельный князь Аррконы, Юкана и Таври, светлейший тегин Ырхыз Эри Хэбу А-Ты, Серебряная Узда Наирата, одаряю этой благословленной лепешкой своих добрых подданных и слуг! Склану, ак-найрум и жидковолосого кхарнца. Я примиряю их друг с другом и всех — с собой! Отныне нет у нас обид и долгов. Моя милость безгранична, мой хлеб сладок, моя благословение крепко! Комше, Всевид!

Тегин разломил лепешку на три неравные части и, нагнувшись, роздал. Фигура в плаще, выпростав из рукава серую руку, сжала свой кусок. Ак-найрум, взял свой и почти сразу откусил. Последним принял дар Туран. Поднес ко рту, хватанул зубами и принялся жевать нечто безвкусное. С пальцев тегина слетели последние крошки и зернышки.

— Комше, Всевид, — повторил он.

Сразу с нескольких сторон подхватили молитву харусы. Вторя им, в разнобой, сперва нерешительно, но с каждым словом выравнивая ритм, загомонила свита. И ничего-то радостного, благословляющего не было в пении этом, напротив, угроза слышалась Турану.

Правильно, это ведь оскорбление, вперед шадов, вперед нойонов, вперед всех, кому кровью дано право кормиться из рук властителя, отдать хлеб недостойным.

Тегин спрыгнул на землю, завалив шест Ум-Пан. Перешагнул и устремился к небольшому походному столу, который накрывали слуги. Один из них, повинуясь жесту Ырхыза, кинулся с кувшином и кубками к троице. Подходил сбоку, сгорбившись, точно опасаясь оказаться причастным к совершенному тегином.

Но вот стихла молитва. Куна несколько раз ткнул в сосну кинжалом и успокоился. Кырым, осторожно взяв под руку тегина, повел какой-то неспешный разговор, а Морхай помог подняться старику Ум-Пан и его внучке.

Сестра? Возможно, но вряд ли единоутробная.

А ведь есть у ясноокого Ырхыза еще и младший брат по отцу, и мачеха. И род у нее, кажется, сильный. Да, завязался клубок, запутался.

Пресное тесто не лезло в горло, но большой глоток горячего вина с корицей протолкнул комок. Шрамолицый тоже пил жадно. Пил и смотрел то на оцепление, отгородившее их от наир, то на склану. Но заговорил именно с Тураном:

— Далековато тебя.

А взгляд цепкий. Впрочем, в нем нет ни ненависти, ни даже раздражения, обычного для волохов.

— Далековато, — согласился Туран, внимательно разглядывая случайного знакомца. Лет ему где-то за тридцать, может и больше, вон сколько седины нажить успел. Не высокий, но и не низкий, худощавый, но не сказать, чтоб сильно худой. А лицо ему Всевидящий явно наспех лепил: широкий лоб и плоские наирские скулы, но тут же кривоватый нос, впавшие щеки с жесткой щетиной и острый подбородок. Обветренные, сухие губы тянутся в слабой усмешке, но не потому, что человеку и вправду весело — шрам кожу стягивает. И оттого одна бровь кажется чуть выше другой, а глаз — слегка прищуренным.

Но шрам уже обычный, бледновато-розовый и нестрашный с виду, видать, примерещилось прежнее.

— Поговаривают, что у вас там прямо из земли бьют фонтаны вина.

— И вместо песка — сахара пополам с медом, — поддакнул Туран, отворачиваясь. Дальше пялиться на этого типа было неинтересно. — А следом за вином из земли булки выскакивают, и все — разной формы и вкуса. Ага, так и живем.

— Ясно, — сказал шрамолицый так, что стало понятно: и вправду ему ясно, где сказки, а где правда.

Туран сам бы хотел в такую землю попасть, чтоб и вино, и мед, и булки из земли. В Наирате-то все больше наоборот — в земельку, и не булки, а люди.

— Что всё это значит? — склана обвела поляну широким жестом, от которого неглубокий капюшон слегка съехал на плечи.

Шрамолицый чуть дернулся, подаваясь назад, но сделал всего полшага.

— Хотел бы и я знать, — процедил он.

А склана окончательно скинула капюшон.

Как на картинках из книги Ниш-Бака… Нет, иначе. Там склан светлолицы и нарочито нечеловечны, а эта почти как обыкновенная женщина. И в то же время необыкновенна. Вблизи серая кожа ее не кажется ни жесткой, ни каменисто-неровной, напротив, она гладкая, со стальным отливом. Или скорее мягко-жемчужным? Чуть синеватая, там где падает свет, и блеклая с теневой стороны. А на губах чернично-черная.

Склана, почувствовав взгляд, обернулась. Личико узенькое с несоразмерно крупным выпуклым лбом, тяжеловатыми надбровными дугами и круглыми, как у совы глазами. А волос почти нет. За что ее обрили?

— Но это ведь какое-то правило? Традиция? — спросила она. И говор иной. Даже не коверканье слов — здесь всё как раз гладко и напевно — скорее уж вибрация, словно звуки влетают не в уши, а проходят сквозь тело, заставляя мелко дрожать.

Шрамолицый сделал еще полшага, на этот раз в бок.

Отсюда было бы легче ударить склану ножом с размаху. Или, наоборот, защититься от ее выпада. Склана тоже чуть подвернулась на пятках, так естественно и незаметно, будто и не двигалась вовсе. Тем не менее позиция снова была восстановлена, более того — теперь она лучше могла видеть самого Турана. Интересно, у нее такие маленькие крылья, что умещаются под плащом?

— Что значит этот ритуал? — она настойчиво повторила вопрос. — Мне нужно понять.

И не только ей, Турану тоже хотелось бы.

— Ну… Примирение с благословенцей… Каган, ну и тегин — главная рука Наирата. Она наказывает, она и одаряет. Наказание — самое справедливое, дар — самый ценный. Хлеб… самый сладкий. Это напоминание об истинной силе. Все мы слуги под Серебряной Уздой и едим из рук ясноокого тегина, над которым сильнейший только каган и Всевидящий.

Наирец говорил наизусть, заученно и в то же время с сомнением, каковое пытался скрыть. Что все-таки он увидел? И зачем при тегине склана? Посольство ведь ушло, а она осталась.

— Все мы слуги, — эхом повторил Туран.

Они стояли вокруг треноги. Тлеющие угли то затухали, то разгорались от ветра, и еле заметные алые всполохи мазали руки, тела и лица.

— Не слуги. — Склана собрала с ладони маковые крошки и облизала пальцы. — Не слуги — новые потешные зверята. Он зверят любит.

В эту минуту Туран понял, что каждому из них есть, что сказать и о чем спросить. Также как и то, что не будет больше ни вопросов, ни ответов. Поэтому он просто произнес:

— Туран.

— Бельт, — почти сразу отозвался шрамолицый.

Дольше всех молчала склана, но и она выцедила:

— Элья.

От самого стола, поверх серебряного кубка, пристально и ревниво на них смотрел тегин. Ясноокий тегин Ырхыз, светлейший князь и будущий каган. Человек, жизнь которого связала множество странных узлов. В том числе и этот.

Значит, его смерть должна развязать все.