Глава 22
Паркетный глянец бального зала.
Пустота.
Три дюжины окон в стальных переплетах, узорчатые рамы мороза и льда. И газовые рожки, ныне ненужные. Высокий потолок, лепнина.
Зеркала.
В зеркалах отражается она, Кэри, в простом домашнем платье.
– Прошу вас, леди, – протянутая рука, раскрытая ладонь.
Перчатка.
И живое железо, которое прячется под кожей ее.
– Не снимешь? – Ладонь в ладонь. И пальцы поглаживают трещины на коже, которая мягка, но все же чересчур груба для этого прикосновения.
– Не сниму. – Брокк правую руку прячет за спину и кланяется. – Ты же знаешь…
– Не знаю.
Ей позволено быть упрямой.
И капризной.
– Сними…
…музыки нет. Брокк говорит, что она не нужна, но Кэри ужасно обидно, что в доме ее нет музыки.
Брокк – ведет.
Хайрах – древний танец, выверенный в каждом движении. Рисунок из живых фигур. Три шага… Юбки бьют по ногам, вытянутая рука дрожит от усилия. Спину прямо держать и шею вытянуть. Коса по спине вьется полозом, и в зеркалах снова отражается она, Кэри…
…выглядит глупо.
Нелепо.
Сбивается, спотыкается, но Брокк не позволяет упасть.
– Не думай о них. – Брокк останавливается и, наклонившись, берет ее лицо в ладони. – Ты постоянно пытаешься посмотреть на себя, поэтому и отвлекаешься.
– Там будут…
– Смотреть. Я знаю.
…две недели прошло. А ей еще снится полет. И море под крыльями дракона. Рисованные скалы, ненастоящие издали и все же величественные. Каменные стены и кипящие волны. Корабль.
Пропасть.
И Брокк на краю ее. Во снах Кэри он стоит, раскинув руки, покачиваясь, готовый нырнуть в провал. Кэри зовет его по имени, в тщетной попытке остановить.
Сны всегда обрываются до того, как он прыгает. Они не кошмары, они… предупреждение?
И сейчас, вцепившись в его руки – близко, как же близко он, – Кэри запрокидывает голову, смотрит. Устал. Наверняка работает по ночам, а спит в мастерской, выбирается лишь затем, чтобы появиться в ее, Кэри, доме.
Он ведь обещал научить ее танцевать.
– Девочка моя, – нос к носу, глаза в глаза, и странно, и жутко, и хочется отступить, возвращаясь за разрушенную границу, но Кэри не позволят, – да, на тебя будут смотреть все, и… это очень неприятно.
Левая рука в перчатке, а правая – голая.
Горячая.
И пальцы ее ловят пульс Кэри.
– Но увидят они…
…белую цаплю. Платье из альвийского шелка уже почти готово.
И на альвийский же манер.
– …увидят, – шепчет Брокк, – очень красивую женщину… тебе не нужно оглядываться в зеркала. Закрой глаза.
– Зачем?
– Поверь. И закрой.
Он отпускает Кэри, но уходит недалеко. Держится рядом, держит за руки, бережно, нежно почти.
…две недели прошло. Но памятью о том полете есть маска в шкатулке и сама шкатулка из темно-красного живого бука. Посеребренные птичьи перья ожерельем.
Вкус ветра.
И куст льдистых роз, которые доставили на следующий день.
Закрыть глаза…
– Не подсматривай. – Она ощущает мягкое прикосновение шейного платка, который пахнет Брокком. – Просто слушай себя… позволите, леди?
Он снова задает этот вопрос, зная ответ наперед… и позволит.
Рука в руке.
– Слушай музыку…
…рука в руке.
Надежная опора. Путь для двоих и остановка. Шаг назад, почти разрывая сцепленные пальцы. И шаг вперед, сплетая вновь. Полупоклон.
И разворот.
Остановка, которую играют скрипки. Странная тревога… уходит. Брокк рядом. А музыка смолкает. И в наступившей тишине она слышит громкий стук его сердца. Кажется, Брокк сам нарушил правила танца. Стоит слишком близко.
– Ты…
– Я. – Он наклоняется.
Странно, не видеть его, но знать, что он делает. И тянуться навстречу.
Рука еще в руке.
И уже на его груди. Под пальцами мягкая ткань рубашки… он не любит носить жилеты, говорит, что они – глупая блажь, сродни корсетам, но на самом деле ему просто сложно с пуговицами управляться. На жилетах они мелкие, тугие.
– Кэри…
– Да?
Губы касаются губ. Так робко. И мягко.
Наверное, это еще не поцелуй… или уже все-таки… на сей раз без привкуса льда… и все равно голова кружится. Хорошо, что он держит.
И Кэри сама цепляется.
За руку. И за рубашку. За шею… и волосы гладит…
– Кэри…
Ей нравится, как он произносит ее имя. И то, что отпускать не спешит. Ей вовсе не хочется, чтобы ее отпускали.
– От тебя пахнет ветивером…
– А мне казалось – машинным маслом.
– И маслом тоже, но ветивером – сильней… а еще льдом… тем, который с вершины… и камнем.
Брокк смеется, тихо и как-то так, что ей тоже хочется смеяться.
– Ты для этого завязал мне глаза?
– Если я скажу, что нет, ты мне поверишь?
– Нет.
– Тогда для этого. – Он вновь целует, на сей раз иначе, жестко, требовательно даже. – Боялся, что ты убежишь…
– Ты бы догнал.
– …или спрячешься…
– …ты бы нашел…
– Я и нашел тебя. Почему я нашел тебя так поздно, Кэри? – Брокк сам снимает повязку и, наклонившись, долго напряженно всматривается в ее глаза.
Опять боится?
Чего?
Ей, наверное, этого не понять.
– Хмуришься… – дотянувшись до его лица, Кэри стирает морщины. – Не надо. Пожалуйста.
– Пожалуйста, – он отвечает тихим эхом и, перехватив ее руку, касается губами пальцев. Все-таки улыбка его получается вымученной. Ее отражают многочисленные зеркала бальной залы, поэтому Кэри вновь закрывает глаза.
Он прав – так легче.
Прикоснуться, забыв, что сама себе давала слово – никогда больше… разве можно подобное слово сдержать? Ведь «никогда» – это так долго. А он рядом, с вечным своим запахом ветивера на манжетах рубашки. С самими этими манжетами, притворно-твердыми, накрахмаленными. С четырехгранными запонками, уголки которых колются. Со складками на ткани…
– Кэ-р-р-ри… – не рычание – воркование на ухо.
Сегодня Брокк не сбежит.
Останется, позволив разглядеть себя вслепую. И пальцы ее замрут на шее, на обветренной жесткой коже, под которой натянулись струны артерий. И бьется-бьется пульс отголоском сердца.
Гладкий подбородок.
Родинки на щеке. На левой. И на правой.
– Что ты делаешь?
– Ничего. – Она открывает глаза, и в первое мгновение все плывет. Круговорот разноцветных пятен, в котором Кэри теряется. – Я тебя… изучаю.
Тихий смех.
– Нельзя?
– Можно. И нужно, и…
…и он появляется в ее доме каждый день, приносит каменные цветы и рассказы о драконах. Учит танцевать, порой пересекая границу, впрочем, этой границы давным-давно нет.
Но почему он больше не просит вернуться?
– …и я хотел бы пригласить тебя на прогулку. Правда, моря здесь нет, но, быть может, парк подойдет? – Он говорит шепотом, словно само это приглашение – величайшая тайна.
Для двоих.
– А на площади поставили елку… она красивая…
– Насколько?
– Почти как ты.
– Я похожа на елку?
– Ты похожа на мою жену, – доверительно сообщает Брокк и целует кончик носа. – Но под елкой сидит Йольхорунен, который дарит подарки. Детям, конечно, но я попрошу и, быть может…
Он смеется.
Кэри нравится слушать его смех и стоять в кольце его рук. И просто смотреть на него. И на себя. На десятки их, вдвоем, отраженных зеркалами.
– Так ты согласна?
Как ему ответить отказом?
Снег.
И зима давно пробралась в город, развесила темные полотнища туч, заслонив солнце. Но оно рвалось сквозь прорехи, промоины, к двускатным крышам, к темным стеклам и широким подоконникам, на которых грелись голуби.
Город полнился дымами.
– Не замерзла? – Брокк держал за руку крепко, точно опасаясь, что Кэри потеряется.
Город жил преддверием грядущих праздников, и человеческое Рождество мешалось с исконным Переломом.
…до ночи духов всего три дня. И в витринах магазинов виднеются что четырехрогие солнечные кольца, перевитые золотыми лентами, что человеческие кресты.
Ели, украшенные сушеными розами и коричными палочками.
…деревянные, нарочито грубой работы ложки.
И поминальники из необожженной глины. Восковые свечи, которые давно уже не катаются вручную, но по-прежнему расписываются красным и желтым. Линия солнца.
Линия огня.
И, белая, тонкая, между ними – линия жизни.
Длинные плети ветлы, перевитые простым шнуром. И позолоченные деревянные ангелочки. Венки из дубовых листьев, гирлянды шелковых роз и свечи обыкновенные, восковые. Эти, тонкие, что палочки, украшенные розетками из цветной бумаги, крепили на еловых лапах.
– Хочешь? – Брокк остановил старуху-полукровку, на лотке которой высились елки из сахара и белого, слегка опаленного зефира.
– Хочу.
Шумно.
Суетно. И сумерки никого не пугают, напротив, улица оживает, наполняясь людьми. Кричат коробейники, расхваливая товар, норовя переорать друг друга. И старый шарманщик, несмотря на мороз, вывел свою шарманку. Обезьянка, наряженная в меховое пальто, таскала из шляпы счастливые билетики с предсказаниями и кланялась, корчила рожи.
Дети.
Няньки. Гувернантки в простых драповых пальто, изрядно обындевевших. Солидные торговки в шубах до земли метут меховыми подолами улицу.
Девушки стайками… компаньонки, матери, тетушки, неспешно прогуливающиеся, притом старательно не замечающие некоторых вольностей, дозволенных этой неделей.
Полисмены.
И военные в мундирах, в плащах на одно плечо, точно холод им нипочем.
Вокруг огромного зимнего дерева, украшенного лентами и гирляндами из парчовых роз, носились ряженые в тулупах, вывернутых мехом наружу. Лица их скрывали маски, одна другой уродливей, и сгорбленный старик вовсе с нестариковской прытью гонял их помелом.
– Прочь! Прочь! – Голос его взлетал над толпой.
Ряженые же хохотали и кричали:
– Йольхо! Йольхо…
Порой они выскакивали за пределы вытоптанного круга, тянули руки к прохожим, все больше к девушкам, хватали за шубку и норовили втащить на погасший след. А когда получалось – требовали выкупа. И тогда под ноги летели серебряные монеты.
– Не замерзла? – Брокк держал крепко, он точно не отдаст Кэри ряженым.
– Нет. Нам… пора?
Наверняка на эту ночь у него иные планы.
На все ночи.
Но ей не хочется отпускать Брокка. И он, словно чувствуя ее нежелание, качает головой:
– Только если ты хочешь.
– Не хочу…
С визгом подскакивают ряженые, черно-белые резные хари их страшны, но испугаться Кэри не успевает, ее выхватывают, прижимают к себе. Но ряженые не уходят, они кружат всполошенной стаей, уже и вправду не люди, но духи погасших жил, тянут к Кэри кривоватые руки, норовя впиться когтями из мертвого железа.
– Дай-отдай…
– Прочь! – Голос Брокка разбивает кружение. И вслед за словами раздается грозный рокот, заставляющий ряженых отпрянуть. Кто-то кого-то толкает, кто-то цепляется, падает… и смех ему наградой.
– Испугалась. – Руки Брокка сомкнулись на ее талии.
– Уже нет…
Не духи. Люди.
Или не люди, но существа живые, из плоти и крови. И когти их – из рисовой бумаги, из тонкого дерева, ненастоящие. Все равно нехорошо, сердце колотится…
– Давай отсюда уйдем.
Елка возвышается мрачной громадиной, и украшения на ней – лишь сор.
Старик оборачивается, задержав на Кэри внимательный чуждый взгляд. И вновь ощущение, что кто-то иной, извне, влез в это вполне человеческое тело. Но Брокк уже увлекает за собой в заснеженный лабиринт Королевского парка. И как-то сразу и вдруг остаются позади широкие аллеи с их огнями и праздником, который не утихнет ни в эту ночь, ни в следующую, ни до самого Перелома…
Брокк ведет по тропе, а когда тропа исчезает под покровом снега, чистого, рыхлого, подхватывает ее на руки. И она с готовностью обнимает его за шею, прижимается, все еще дрожа, отходя от пустого внезапного страха.
– Куда мы идем?
– Скоро увидишь.
Обледеневшая чаша старого фонтана. Снег на спинах водяных лошадей. Раздутые их ноздри, гривы длинные, словно водоросли, и позеленевшие копыта.
– Садись. – Он садится первым, и Кэри усаживает на колени.
Так даже лучше. Над его головой поднимаются треугольные копыта.
– Красивые…
Лошади, подкованные льдом и им же плененные.
– Их альвы поставили, да? – Кэри разглядывает лошадей и лозу, что пробивается из сугроба.
– Да. Он давно уже не работает. Насколько я знаю, – Брокк запрокинул голову и дотянулся до острого копыта, – это самый старый фонтан в городе. Мне здесь всегда хорошо думалось.
Тихое место.
– Все-таки замерзла, – выдыхает Брокк на ухо, когда Кэри прячет руки в широких рукавах его пальто.
– Ничуть.
– Замерзла. – Нос к носу.
– Твой холоднее…
Слабый аргумент. А на его губах еще сахарная пудра осталась… сладкая…
…наверное, все-таки хорошо, что темно. В темноте не получается стесняться.
– Кэри…
– Да?
– У тебя глаза теплые…
– Это как?
– Из янтаря. Янтарь самый теплый из камней. – Он перебирает локоны, выбившиеся из-под шапочки. – Останешься со мной? Если не на Перелом, то хотя бы на ночь духов?
…она бы и навсегда согласилась.
– Останусь.
– А завтра…
– И завтра…
…преддверие, не ночь, но день, когда слышен рокот мертвых жил и голоса тех, кто потерялся в пути. Дерево-йоль роняет иглы, вычерчивая дорогу для мертвецов.
Как знать, кто заглянет с той стороны?
И для кого, шансом вернуться к предвечному огню, оставляют на кладбищах свечи.
…но это будет завтра. А сегодня фонтан. И водяные кони. Седой пылью на гривах их – снег. Руки мужа и расстегнутое его пальто. Толстый свитер, горячий, как сам Брокк.
Ночь.
Хорошо… и стоять так можно до утра, Кэри закрывает глаза, позволяя себе не думать ни о чем, кроме этого момента.
Все меняется в одночасье.
Скрип снега под ногами. Сорванное дыхание, кто-то долго бежал, не то спасаясь, не то стремясь догнать. Брокк, насторожившийся, встает.
И задвигает Кэри за спину.
Человек, ряженный зимним духом, приближается неторопливо, но боком, он оглядывается в темноту, из которой за ним выползают тени.
Одна за другой.
И третья.
И четвертая, кажется… множество теней.
– Не бойся, – шепчет Брокк, вставая между Кэри и тенями. – Что вам нужно?
Вывернутые мехом наружу тулупы, и военные высокие сапоги, на голенища которых налип снег. Резные маски… какие-то неправильные маски…
– Покайся! – раздался тонкий голос, и ветер отозвался на него, сыпанул в лицо незваным гостям колючего снега. – Покайся перед смертью!
– Уходите. – Брокк стянул платок, не глядя сунул его Кэри. Сброшенное пальто легло на сугробы черным пятном. Брокк переступил через него. – Уходите, тогда и живы останетесь.
Человек вскинул руку…
…затрещала ткань, показалось – самого мироздания, но на деле всего лишь свитера. Распоротый острыми иглами, разодранный чешуей, он сполз с чешуйчатой шкуры зверя.
Он успел за долю мгновения до того, как первая склянка врезалась в бок. Расколовшись, она окатила чешую черной вонючей жижей…
Мелькнул хвост, ударом по груди опрокинувший Кэри в чашу фонтана. Она впечаталась спиной в острые гребни каменной воды, из которой вырастали лошади, и закричала, но голос ее утонул в рыке зверя.
…и реве огня.
Он полыхнул на белом снегу, на черном пятне материи, не истинный, но все одно дикий, голодный. Огонь обвивал лапы зверя, упрямо карабкаясь по чешуе…
– Брокк!
Он просто упал на снег и покатился, сбивая пламя, но то лишь размазывалось, цепляясь за черную пленку. Кэри закричала. И попыталась выбраться, но юбки мешали… бортик фонтана был высок, скользок, и лошади треклятые… Пламя же догорало, падало на снег янтарными каплями, плавило и захлебывалось в новорожденной воде.
Кажется, кто-то подбежал.
Кто-то набросил на Брокка куртку, пытаясь сбить огонь, но тот лишь проплавил кожу… и Брокк, отмахнувшись от помощи, вновь покатился по снегу.
Кто-то вытащил Кэри и теперь держал ее крепко, спрашивал… а она не понимала, о чем ее спрашивают, но лишь смотрела на мужа.
– Все будет хорошо, леди. – Ее держали, не позволяя подойти. – Это же просто огонь, а чешуя толстая…
…толстая. Крепкая.
– Сейчас погаснет…
Не гасло, держалось, и Брокк, должно быть, устав, просто лег на снег.
– Простите, леди. – Руки разжались, и Кэри позволили сделать шаг, хотя если бы не сопровождающий, она бы рухнула в снег.
И рухнула.
И встала, отряхивая его с юбок. И сделала шаг, проваливаясь в истоптанный сугроб, выбираясь и снова проваливаясь.
– Осторожно, леди. – Ее не оставят одну. И помогут, если попросить, но Кэри не просила. А поляна заполнялась людьми.
Они выходили из темноты, один за другим, раскатывали по краю веревку с красными лентами, переговаривались вполголоса и выглядели донельзя занятыми.
Где они были раньше?
– Брокк? – Кэри присела рядом со зверем, и тот оскалился, зарычал. – Оно уже погасло почти… безопасно…
Пламя оставило на чешуе черные потеки копоти.
– Больно? – Она дотянулась до морды, и холодный нос ткнулся в ладонь, успокаивая.
…терпимо.
И он и вправду успел обернуться, но будь чешуя тоньше… будь он вовсе человеком, то… за что?
Кэри не знала. Она сидела на снегу и гладила мужа. А он блаженно щурился.
– Простите, мастер. – Парень, стоявший за спиной Кэри, был довольно молод. Круглолицый и курносый, раскрасневшийся с мороза, он слабо походил на полицейского, и пришпиленная к свитеру бляха смотрелась украшением. – Мы вас потеряли на площади. Точнее не потеряли, но…
Он смутился, глянув на Кэри.
– Я решил, что вам свидетели ни к чему… мы были поблизости, и…
Брокк, повернувшись на бок, раздавил остатки пламени. Он поднялся на трех лапах и глухо зарычал.
– Троих взяли. – Парень расценил по-своему. – Пока не допросили, но по мне – случайные люди, которых наняли…
– Сжечь кого-то заживо?
– Да, леди, – ничуть не смутившись, ответил он. – Порой нанимают и для такого. Жаль, что о нанимателе они ничего сказать не могут. Мастер, я вам построю портал или…
Брокк тряхнул головой: он сам. И у фонтана раскрылось темное окно. Шаг на ту сторону. Рвущиеся нити силы. И знакомая гулкая пустота дома.
Его дома.
– Кэри? – Человеческий облик был нестабилен, и живое железо рвалось, проступало на коже каплями и целыми озерцами, полосками чешуи… – Кэри, ты как?
– Хорошо.
Не поверил. Впившись пальцами в подбородок, долго разглядывал, принюхивался, пытаясь уловить запах гари… и, отпустив, обнял.
– Прости.
– За что?
На его коже остались красные пятна. Еще не ожог, но почти уже. И Кэри страшно было прикоснуться к ним, вдруг ее прикосновение причинит боль?
Но касалась, осторожно, кончиками пальцев.
– За все. За…
– Почему?
– Считают, что я виноват… – Брокк держал ее крепко, и вонь черной жижи, угля и снега, заглушала обычный его запах.
– В чем?
– В том, что Аль-Ахэйо сгорел. В том, что были взрывы. В том, что я создал оружие, которое не способен контролировать.
– Ты замерзнешь. – Красная кожа покрывалась зыбью живого железа, она отзывалась на прикосновение волнами, точно вода. – Не больно?
– Нет.
– Я испугалась за тебя…
– Это просто огонь, Кэри. Обыкновенный. Даже если бы меня в нем целиком искупали, вреда бы не было.
– Я все равно за тебя испугалась.
Теперь, дома, можно плакать. Теперь ее слез не увидит никто, кроме мужа, а он умеет с ними справляться. Держит, гладит по волосам, шепчет про то, что пламя – это только пламя… до Каменного лога ему далеко…
Кэри понимает.
И держится за мужа.
И все-таки отпускает, когда слез почти не остается. Предупреждает:
– Я останусь…
– Сегодня?
– И сегодня тоже.
