Глава 21
Из-под холстины выглядывали ступни. Длинные, с округлыми синюшными пятками, с тонкими пальцами, почему-то растопыренными.
– Вчера привезли… ничего, чистенькая дамочка, хотя все одно из этих. – Смотритель морга при военном госпитале отбросил покрывало с лица, и Кейрен заставил себя смотреть.
Узкое лицо со сломанным носом. Кровь отмыли, но так только хуже. Губы разбиты, рот раззявлен, и видны желтоватые обломки зубов.
…не Таннис.
Но стоять все равно тяжело, и Кейрен, покачнувшись, опирается на узкий стол.
– Ножевое, – по-своему расценил его движение служащий, он сплюнул на пол и растер плевок ступней. Ботинки на нем были хорошие и, пожалуй, чересчур дорогие для работника морга.
Снял?
Наверняка. Их же привозят одетыми, при вещах, конечно, когда эти вещи не растворяются в каменных улицах города…
– Или видела чего, или язык длинный… – Служащий пощупал волосы.
– Не сметь, – рявкнул Кейрен. – Только попробуй остричь.
Человек насупился, выпятил губу и задышал громко, с присвистом. Он отошел к своему столу, на котором, прикрытый свежей газетой, остывал ужин. Всем своим видом человек выражал обиду. Он имеет право и на вещи этой несчастной женщины, и на ее волосы, которые как назло диво хороши, длинные, мягкие… скупщики такие любят.
Говорят, прежде и зубы выдергивали.
Кейрен потряс головой, отрешаясь от вони морга, в которой перемешались запахи живые и мертвые. Не следует думать о том, что однажды его позовут к…
Выйти, аккуратно прикрыв дверь.
Выбраться из низкой пристройки. Прижаться спиной к небеленой стене. Слева возвышается темная громадина госпиталя. Справа – сад, давным-давно лишившийся листвы. Дымят трубы. Дымный воздух горек, и Кейрен пьет его, вдох за вдохом, глоток за глотком. Голова снова кругом… и матушка станет пенять, что провонялся.
И опоздал.
Почти опоздал… нехорошо.
Плохо. Муторно. Но снова не Таннис, и разве это – не счастье? С едким привкусом формалина, с промокшими ботинками и желтушным, присыпанным пылью снегом.
Надо идти…
И наконец сказать, что ему нужна свобода. Кейрен дернул родовой перстень, который сидел на пальце плотно. Не снимается, и прежде он отступал, но сейчас, присев рядом с подтаявшим сугробом, сунул в снег руку. Держал долго, а потом смотрел, как прилипшие к коже кристаллы тают, стекая по пальцам грязными ручьями. Перстень сошел по воде легко, оставив полоску белой кожи.
Кейрен сжал кулак и сунул перстень в карман.
Отец разозлится… матушка расстроится… но Райдо прав, хватит уже.
– Дорогой, – леди Сольвейг позволила себе нахмуриться, выражая высшую степень недовольства, – мы почти опоздали.
– Мне жаль.
Вежливая ложь. И полупоклон. Ей. Дамам. Мать Люты в винном бархатном платье. Сама невеста, привычно-мрачная, напудренная сверх меры, словно под этой пудрой ее матушка пыталась скрыть разочарование. А что, еще немного, и нарисуют новое выражение лица, только тоску в глазах не спрятать.
Леди Сольвейг морщится.
– Дорогой, где ты был? – Вежливый вопрос предвестником холодного отчуждения, с которого начинается ссора. Впрочем, когда это матушка снисходила до ссор? Она держала оборону ледяными взглядами, идеальными манерами, собственным совершенством, до которого прочим было не дотянуться.
– В морге, – не стал притворяться Кейрен.
– Служебные дела? – Матушка укоризненно покачала головой. – Мне казалось, что тебя должны были…
– Матушка, мы разве не опаздываем?
Приподнятая бровь. Взмах ресниц. И рука невзначай касается прически, словно проверяя, не выбился ли непослушный локон.
О нет, разговор не закончен: отложен на время. Не при посторонних, пусть они – уже почти родня, но это «почти», зыбкое, толщиной в волос, не позволяет нарушить представление об идеальной семье.
– Что ты делал в морге? – не переставая улыбаться, спросила Люта. – Кого-то убили, да?
– Да.
От нее пахло цветочной пудрой.
И волосы, закрученные тугими буклями, гляделись неестественно, да и сама она в бледно-розовом платье из переливчатой, какой-то хрустящей с виду ткани была похожа на фарфоровую куклу. Кукла замолчала, приняв руку. Позволила проводить себя да экипажа и уже там, спрятавшись от настороженного взгляда леди Сольвейг – матушка явно не доверяла будущей невестке, – выдохнула:
– Я ее боюсь.
– Кого?
– Твою мать… она вся такая…
– Идеальная.
– Точно, идеальная. А я – нет.
– Ты живая.
– Пока да. – Люта поерзала на сиденье, сунула пальцы под корсаж и, резко выдохнув, попыталась его подтянуть вверх. – Жуткое платье. Тебе оно нравится?
Кейрен пожал плечами: честно говоря, ему было все равно.
…та девушка в морге с длинными рыжими волосами, которые остригут несмотря на все запреты, была нагой.
– Мама считает, что должно бы понравиться. – Люта вздохнула и попыталась расправить кружева, чтобы прикрывали чересчур уж смелый вырез. – А я себя голой чувствую. Или дурой. Или голой дурой… круглой.
Она шмыгнула носом и часто-часто заморгала, сдерживая слезы.
– Не будет свадьбы. – Кейрен вытащил перстень.
– Что?
– Если ты, конечно, не передумала…
Люта отчаянно замахала головой, и накрученные букли заплясали.
– Случится скандал. – Кейрен оперся головой о стенку экипажа. – Обвинят, конечно, меня, но и твоя репутация…
– В задницу репутацию, – выпалила Люта и покраснела, она и рот прикрыла ладошкой.
– В задницу… ты, главное, больше не делай глупостей. Сбегать не надо, но если вдруг понадобится помощь…
– Я знаю, где тебя найти. Ты же к ней уйдешь, да?
– Да.
…если отыщет. Он не настолько хороший нюхач, а человека среди людей найти – задача почти непосильная. Но Кейрен справится. И Райдо прав был, советуя разбить город на сектора.
Работать по ночам, когда активность падает.
…жаль, ему пришлось уехать, но он обещал, что вернется.
– А в морге ты…
– Просто работа. Ничего важного…
…но лишь еще одна девушка, условно подходящая под описание. Седьмая, кажется… семь девушек за семь дней. И Таннис все равно жива, иначе он бы почувствовал.
Огни Королевского театра пробиваются сквозь занавески. Широкая аллея, экипажи, конное сопровождение и непременные факельщики, которые – дань традиции.
Живые скульптуры.
Вызолоченный скрипач на постаменте и серебряный флейтист. А музыки не слышно за голосами. Ныне не премьера, но… мисс Вандербильд блистает.
Хороший повод.
– Дорогой, – матушка смахивает с лацкана пиджака невидимую пылинку, – ты выглядишь усталым.
Неуместно усталым. И явно не желающим раскланиваться с общими знакомыми. Пустые разговоры, а время уходит. Из десяти секторов Кейрен проверил семь. Каждая ночь выматывала, у него едва хватало сил на то, чтобы доползти до кровати. Несколько часов сна. Рассвет, с которым он пробуждается, хотя мучительно, муторно хочет спать.
Тяжелая голова.
Новый день. И ожидание ночи.
В ложе Кейрен, кажется, все-таки заснул, поскольку видел перед собой ту женщину с разбитым лицом и рыжими длинными волосами. Разбудило осторожное покашливание отца.
– Я… – Кейрен чувствовал, как от голоса несравненной мисс Вандербильд раскалывается голова. – Выйду ненадолго…
Перстень жжет карман. И душно, невыносимо душно, снова. Оказавшись в коридоре – музыка продолжала звучать, надрывно, надсадно, будоража дурное, – Кейрен прислонился головой к стене. Он стоял долго и, вдруг решившись, направился к холлу.
Сегодня он не выдержит разговора с матушкой.
Сорвется. И потом станет мучиться и срывом, и ее обидой. Обиды все равно не избежать, но не сейчас. Побег глуп, но отец поймет. И потом, хотелось бы верить… нет, разозлится, конечно. И Сурьмяные затаят обиду, но все решено.
Кейрен не отступит. Его ждет восьмой сектор…
…и Таннис.
Здесь?
Бред?
Явь.
– Я тебя жду. – Неловкая, виноватая улыбка.
…пурпурное платье, чересчур оголенное. И палантин из чернобурки, который на мускулистых плечах смотрится смешно, нелепо, как и вычурное, слишком массивное ожерелье.
– Я… давно тебя жду. – Она мнет перчатки, длинные, кружевные и…
Откуда взяла? Палантин? Ожерелье? Браслет крупный, тяжелый, с кабошонами?
– Здравствуй…
Ее окружает плотное облако духов, от которых першит в носу.
– Погоди. – Таннис отступает. Танец для двоих, и в нем она вновь убегает. – Кейрен, мне жаль, но… не надо больше меня искать.
– Я тебя нашел.
– Нет, Кейрен, не нашел. Я сама захотела тебя увидеть.
Нервный голос, дрожащий. И смотрит куда-то за спину, но Кейрен обернулся, убеждаясь, что за спиной – пустота.
Мисс Вандербильд поет соло.
– Ты должен понять, что все закончено.
Для кого? Ей не идет это золото. И платье. К чему подобный вырез? Красное кружево, которое…
– Я нашла другого… покровителя. – Она давится этим словом, но все же выговаривает. И подбородок задирает гордо, демонстрируя украшения. – Если уж продавать себя, то за хорошую цену.
– Таннис…
– Тебя ждут. – Она не позволяет прикоснуться. – И меня тоже. Мне не следует отлучаться надолго…
…и снова этот взгляд за спину. Но уйти Кейрен не позволит.
– Пусти! – Она пытается вырваться, но как-то… несерьезно. Изгибается, отталкивает, но… – Кейрен, пожалуйста… ты не понимаешь!
Шепот. И сквозь духи пробивается такой знакомый запах земли.
– Тише…
Пальцы к губам, и рычание получается сдержать.
– Отпусти меня… – Она не спешит убрать руку, растягивая прикосновение до неприличия. – Отпусти… насовсем. У нас с тобой нет и не может быть будущего!
Это сказано громко и не для него.
Для Кейрена – взгляд. И робкая ласка, рисунок от родинки к родинке, как когда-то, сама того не замечая. И в последний момент вдруг спохватывается, отталкивает его, с яростью, с непонятной обидой.
– Я…
– Нет, Кейрен. Я все решила. Уходи. Оставь меня в покое! В конце концов, я имею право…
– На что?
– Бросить тебя. Ты… ты мне не нужен.
У нее почти получилось солгать.
– Таннис! – Этот голос заставляет ее отпрянуть. – Вот ты где… простите, она, наверное, заблудилась…
Ложь. И этот человек в черном костюме, который явно сшит на заказ, знает об этом. Он берет Таннис под руку, – хозяйский, вальяжный жест, – и прижимает к себе.
Сдержаться.
Во взгляде мольба. И страх.
– Освальд Шеффолк, – с улыбкой говорит знакомый незнакомец, и тонкий шрам на щеке проступает четко. – Кажется, мы не были представлены друг другу?
– Увы. – Кейрен очень осторожно пожимает протянутую руку.
Белые перчатки.
Белая манишка.
Белая мертвая кожа, вызывающая воспоминания о подземнике. И глаза, кажется, такие же, блеклые, мутноватые.
– Рад, что мы исправили это… недоразумение. Дорогая, нам пора возвращаться, матушка волнуется. Ты же знаешь, сколь вредно ей волноваться.
Таннис он держит крепко, и обернуться она не смеет.
– Освальд… – Кейрен попробовал это имя на слух. – Шеффолк. Герцог.
Он заставил себя отступить.
На полу лежала красная перчатка, длинная, отделанная черным кружевом. Она пахла духами.
Таннис.
И подземельем… проклятье! Следовало просто взвалить ее на плечо, а не… и что теперь? Ворваться в ложу? Она ведь не признается, что ее удерживают силой. Будет стоять до последнего… скандал… отстранят, и плевать, что отстранят, так и сослать могут.
А ее вернут.
Может, этого и добивается человек? Отсюда и жесты, и намеки эти оскорбительные… он рискует, но… пес не нападет на человека, а дуэли запрещены.
Драка?
И отстранение. Нет, Кейрен не готов играть по его правилам.
– Ох, это наша девочка обронила?! – воскликнула старушка в карамельно-розовом пышном платье. – Девочка расстроится… хотя, как мне кажется, ей не нравятся эти перчатки…
Откуда она взялась?
Напудренная, нарумяненная, жующая печеньице…
– Я передам. – Старушка ловко выхватила перчатку из рук Кейрена и, заглянув в глаза, сказала: – Он страшный человек.
– Тетушка! – Знакомый, обманчиво дружелюбный голос, от которого шерсть на загривке дыбом встает. – Вот вы где! Тетушка, нельзя докучать незнакомым людям…
Освальд Шеффолк скалился.
– Извините, тетушка слегка не в себе, а я недоглядел…
– Мальчик с голой шеей! Освальд, разве можно ходить вот так, с голой шеей? Зима уже! И сквозняки. А сквозняки опасны… – Толстуха раскрыла ридикюль и вытащила желто-синий ком. – Ему обязательно нужен шарф.
– Тетушка, поверьте, он прекрасно обойдется и без шарфа.
Кейрен наклонился, чтобы женщине было удобней, и вязаная, пахнущая пылью и пудрой петля легла на шею.
– Ну что вы, – он поцеловал пухлую ладонь, – мне давно не делали таких подарков.
Женщина зарделась.
– Это очень и очень полезный шарф, – наставительно сказала она. – Я сама его связала!
– Тетушка!
Она все же позволила взять себя за руку и, сникнув, засеменила рядом с тем, кто выдавал себя за Шеффолка.
Проклятье! И ведь доказать не получится…
– Дорогой, – леди Сольвейг всегда отличалась завидным терпением, но следовало признать, что сегодняшний вечер стал для нее испытанием, – ты не мог бы снять эту… странную вещь.
Она взяла шарф двумя пальцами, не сумев преодолеть выражение брезгливости.
– Нет, матушка. Это подарок… от одной весьма занятной леди. Ты бы не могла одолжить мне свой бинокль?
– Я могу. – Люта протянула белый бинокль на костяной рукояти.
…ложа Шеффолков, бархатное гнездо…
Люди.
Освальд, который, зная, что Кейрен смотрит, играет одному ему понятную пьесу. Вот он держит Таннис за руку, что-то говорит, наклонившись к самому уху.
Сдержаться.
Охранников четверо, двоих Кейрен видит, они не дают себе труда скрыть свое присутствие. Еще двое снаружи. Достаточно, чтобы предотвратить побег.
…надо было еще там, в коридоре.
Он бы успел.
Таннис старательно улыбается, но улыбка ее – притворна. У нее никогда-то не получалось изображать эмоции. И теперь через старательно рисуемую радость проступает страх.
Бедная его девочка.
– Дорогой, – в голосе леди Сольвейг звенела сталь, – ты просто неприлично… много внимания уделяешь этим людям.
– Так надо, матушка.
Леди Ульне Шеффолк, вдовствующая герцогиня, которая отчаянно открещивается от вдовства, предпочитая белые платья, сидит прямо. Она неподвижна.
Женщина-кукла.
Старая, потемневшая кукла. Сломанная… или нет? На мгновение Кейрен ловит ее взгляд. Живой. Преисполненный презрения и ненависти. Но взгляд гаснет.
Еще одна маска? Если так, то старая, надежная, давным-давно ставшая истинным лицом.
Таннис смеется и трогает подбородок… она всегда так делала, когда приходила плохая карта, а она старательно изображала, что полные руки козырей имеет.
– Следовало ожидать. – Леди Сольвейг поморщилась. Все же и матушке не чуждо любопытство. – Эта женщина…
Она вовремя осеклась и повернулась к сцене.
Женщина.
Эта. Его, Кейрена, женщина, которую он не собирается уступать.
Остаток вечера прошел быстро. И нервно. Кейрен следил за Шеффолками. Леди Сольвейг, теряя остатки терпения, следила за Кейреном. Люта – за леди Сольвейг, с улыбкой, которая с каждой минутой становилась все более широкой. Матушка Люты пыталась развеять нервную обстановку, громко восхищаясь талантом мисс Вандербильд, которая и вправду блистала…
Отец молчал и вовсе, кажется, заснул. Он никогда-то особо не любил театр. Очнувшись на финальной партии, он обвел ложу мутноватым взглядом и, широко зевнув, поинтересовался:
– Конец?
– Конец, дорогой, – звенящим от напряжения голосом ответила леди Сольвейг.
И Люта хихикнула, прикрыв рот ладошкой.
…Шеффолков ждала древняя карета, массивная, с широко расставленными колесами, запряженная четверкой лошадей, она гляделась нелепо-роскошной.
– Дорогой, – леди Сольвейг ударила по руке, – разве ты не хочешь попрощаться со своей невестой?
…карета Шеффолков медленно ползла по аллее, занимая всю дорогу, но не находилось никого, кто посмел бы поторопить ее. И охранников не четверо – восемь верховых сопровождали экипаж.
Кейрен заставил себя отвернуться. И даже сказал что-то вежливое, уместное, на что получил столь же вежливый и ничего не значащий ответ.
Представление закончено.
Для всех.
И в собственном экипаже с леди Сольвейг слетела маска. Она с раздражением захлопнула веер.
– Гаррад! – Голос ее сорвался. – Будь добр, скажи своему сыну…
– Он и твой сын. – Отец не сдержал зевок. – Сама ему и скажи…
– Кейрен!
– Да, матушка.
– Твое сегодняшнее поведение… – Экипаж покачивался, а голос леди Сольвейг убаюкивал.
Таннис жива.
А остальное не так и важно. Вытащит. Найдет способ… главное, что жива. И ему не придется больше срываться в морг, потому что там есть кто-то «подходящий под описание». Не будет больниц и низких строений, пропитанных запахами смерти и формалина. Служителей, всегда слегка нетрезвых, словно и это их состояние – еще одна традиция. Не будет искалеченных мертвых женщин, порой укрытых холстинами, но куда чаще – бесстыдно выставленных на узких свинцовых столах. Все хорошо.
А станет еще лучше, когда он найдет способ вытащить Таннис.
– Ты меня не слушаешь.
– Что? Да, матушка, прости, задумался…
Отец только хмыкнул, а леди Сольвейг побледнела.
– Матушка, – Кейрен выглянул в окно, до дома оставалось с полчаса езды, и сон исчез, – скажи, пожалуйста, что ты знаешь о леди Шеффолк?
…старуха не настолько безумна, чтобы не видеть правды.
И ведь приняла чужака.
Почему?
– Леди Шеффолк? – Матушка определенно не ожидала подобного вопроса. – Или Освальд Шеффолк? Кейрен, та особа определенно дала тебе понять, что…
– Матушка, давай поговорим о леди Шеффолк. Если, конечно, ты не слишком устала. Насколько она не в себе?
Леди Сольвейг раскрыла веер.
…она никогда не примет Таннис. Человек. Девчонка с другого берега реки, место которой – на задворках жизни.
Содержанка.
…Райдо иногда пишет ей письма, рассказывает о жене и малышке, но для леди Сольвейг их не существует. Она все еще верит, что однажды Райдо одумается.
Ждет.
И следит, чтобы в его комнатах был порядок. Идеальный.
– Она редко покидает Шеффолк-холл, – наконец заговорила леди Сольвейг. Она сняла перчатки и разминала пальцы с заострившимися ногтями. Подобное свидетельство своей слабости заставляло леди Сольвейг нервничать сильнее. И от ногтей по руке побежала дорожка серебристой чешуи. – Признаться, ее не слишком-то рады видеть… но приглашения отправляют. Ты, пожалуй, не помнишь, мал был еще… нет, тебя вовсе еще не было, но как-то я устраивала благотворительный бал…
Взгляд леди Сольвейг потеплел. Ее благотворительные балы всегда имели успех, чем она искренне гордилась.
– Мы открывали новый приют и работный дом. – Чешуя исчезала медленно, а ногти росли, загибаясь острыми крючьями. – Для малолетних преступников. Их обучали… не помню чему, но чему-то там обучали, чтобы дети не вернулись на преступный путь. Но я не о том сказать хотела. Леди Ульне предоставила для аукциона чудеснейший браслет времен Вторжения. Такая, знаешь ли, элегантная примитивность. Золото и изумруды, неграненые, но полированные еще… если тебе интересно, я покажу.
– Ты купила браслет?
– Гаррад! – Матушка зарделась. – Он отдал за него почти тридцать пять тысяч!
Отец лишь вздохнул.
– Вещь воистину уникальная! Подобных почти не осталось, разве что…
– В Шеффолк-холле.
– Именно. – Леди Сольвейг царапнула когтем обивку сиденья. – Но сколь я знаю, это было последнее ее появление в обществе. Потом случилась та ужасная история… дорогой, его ведь не нашли?
– Увы.
– Кого?
– Ее супруга… ах, старое дело, ты если и слышал… да и вряд ли слышал. – Она драла сиденье, не замечая, что когти распороли кожаную обивку и увязли в конском волосе. – Признаться, она была уже немолода, когда выходила замуж… не то двадцать два, не то двадцать три… или больше. Дорогой, ты не помнишь?
– Нет. – Отец наблюдал за матушкой, не скрывая улыбки.
Ленты чешуи поднимались от запястья к локтю, скрывались в пышных рукавах вечернего платья.
– Ах, не важно. Но ее муж исчез сразу после свадьбы. Поговаривали, что он оказался брачным аферистом и сбежал, ограбив бедняжку… – Она взмахнула рукой, и платье затрещало. – Очень печальная история… она так горевала о нем. А потом выяснилось, что она еще и беременна. Конечно, ей сочувствовали. Я сама отправляла открытку и серебряную ложечку на рождение ребенка. У людей так принято… а Бетти, ты ведь помнишь тетушку Бетти, дорогой? Она нашла прелестную погремушку с агатом. В Шеффолк-холле устроили прием… нас пригласили, ребенок был прелестен…
Матушка видела новорожденного герцога Шеффолк?
И что это дает? Ничего.
– Все дети прелестны, – со вздохом признала леди Сольвейг.
Наверняка ей хотелось добавить еще что-то.
– Конечно, Шеффолк-холл уже тогда переживал не лучшие дни… я слышала, что Ульне пребывала в весьма затруднительных обстоятельствах. Поговаривали, будто после смерти отца ее допекали кредиторы…
Матушка нахмурилась. Кредиторы в ее представлении были явлением почти столь же непристойным, как и содержанки.
– Но потом все разрешилось.
– Как?
Она пожала плечами.
– Не знаю. Должно быть, она что-нибудь продала. Знаешь, одно время полагали, будто она вовсе умерла.
Старуха выглядела до отвращения живой.
И все-таки почему? Приняла чужака. Назвала сыном.
– Ах да, я слышала, что не так давно Освальд женился.
– На ком?
– Мэри Августа Каролина фон Литтер, – четко разделяя слова, произнесла матушка. – Дорогой, ты помнишь фон Литтера?
Отец кивнул.
– Того самого? – уточнил Кейрен.
И отец ответил:
– Ансельм фон Литтер, военные поставки. За последний год он утроил состояние… и прикупил пару перспективных шахт за Перевалом, еще когда была возможность взять по мизерной цене.
Интересный союз… титул и деньги.
– Правда, старый клещ скончался.
– Когда?
– Да сразу после свадьбы дочери. – Отец нахмурился и потер подбородок. – Мутное дело. Не лез бы ты, Кейрен.
Поздно. Он уже увяз в этом мутном деле.
– Несчастный случай?
– Гаррад!
Отец лишь отмахнулся.
– Сколь знаю, сердце стало. Старик был немолод. Ничего удивительного.
…кроме некоторой подозрительной своевременности данной смерти.
И отец кивает, подтверждая догадку.
– Состояние перешло к Шеффолку.
Экипаж остановился, и матушка с излишней поспешностью вышла. Она рукой придерживала подол рваного платья, все еще умудряясь стоять на двух ногах.
– Поосторожней там, Кейрен… – Гаррад выбрался следом. – Хвост не подпали.
Леди Сольвейг перекинулась на пороге дома, сменив обличье с потрясающей скоростью. И раздраженный голос ее подхлестнул лошадей, которые взяли с места в галоп. Экипаж тряхнуло, хлопнули дверцы, и Кейрену пришлось вцепиться в поручень, чтобы усидеть.
– За воротами остановишь, – крикнул он кучеру, который пытался осадить упряжку. – Дальше сам.
…а матушка к утру отойдет. Потом сляжет с надуманной мигренью, заставив доктора Эйса метаться между клиникой и особняком. Впрочем, он привычен. Явится к утру, выставит в шеренгу склянки с настоями от головной боли, головокружения и дурноты, разложит астрологическую карту и будет долго, с полным сочувствием выслушивать жалобы.
Хороший он человек, доктор Эйс.
Терпеливый.
Высадили Кейрена на перекрестке.
Ночь. Город. Снег. Темные стекла спящих витрин и газовые фонари. Мороз. И лужи заледенели, покрылись слюдяной коркой, которая, быть может, и не растает в преддверии зимы. Ветер гонит старую газету и поземку выплетает, затирая чьи-то следы.
Тишина.
Гулкая, нарушаемая лишь скрипом снега под ногами. Ботинки в театре слегка обсохли, но тонкая их подошва скользила, да и холод пробирался сквозь нее, поторапливая.
А может, не стоило экипаж отправлять?
Да и вовсе, кто из дому гнал? В особняке тепло, ванна горячая наверняка готова… ужин и пирог с пьяной вишней на десерт. Камин. Любимое кресло.
Уют комнаты…
Кейрен ущипнул себя за ухо, прогоняя наваждение.
Пусть его квартира наверняка за день выстыла, но это – именно его квартира… их с Таннис. И когда она вернется, а она вернется непременно, то спросит про дурацкую свою вазу или фарфоровых косоглазых кошек, которые, как утверждала, принесут счастье.
Не принесли. Не сохранили.
И Кейрен тоже виноват. Следовало решаться раньше…
…часы пробили полночь, и он остановился под столбом фонаря, вытащил брегет – матушкин подарок взамен утраченного, – сверяя время. Часы были диво до чего хороши, отполированные до зеркального блеска…
…и в зеркале их скользнула тень.
Замерла, слившись со стеной.
Кейрен поднял голову, глядя на небо. Низкое какое, и звезды яркие, Таннис говорила, что верная примета на мороз. И надевала толстые вязаные носки, совершенно чудовищные, но при том уютные.
…тень покинула укрытие.
Она держалась в отдалении, но явно провожала Кейрена.
Какая утомительная забота.
Кейрен шел не спеша, отрешившись от снега и холода. Останавливался время от времени, разглядывал украшенные рождественскими венками витрины.
Следил за тенью.
А она смелела и подбиралась ближе.
…человек.
Кейрен свернул в переулок. И еще в один, заходя тени за спину. Ветер донес запахи дыма, осенних листьев и крепкий дух немытого тела. Человек, замерев на перекрестье, где единственный фонарь погас, вертел головой.
– И кто тебя послал? – ласково спросил Кейрен, положив руку на плечо соглядатая.
Он позволил когтям прорвать перчатки и дрянную кожаную куртенку. Провожатый заверещал, рванулся, но, поняв, что сбежать не выйдет, замер.
Как есть человек.
И если поначалу Кейрен принял его за подростка, стало очевидно – ошибался.
– Пустите, дяденька! – взвыл преследователь, дергая плечом. И тут же заголосил: – Поможите! Режуть! Убивають! Поможите!
– Заткнись! – К просьбе Кейрен присовокупил затрещину. – Или в Ньютоме поговорим?
– Дяденька, да пошто меня в Ньютом! Я ж никому дурного не сделамши!
– Прекрати кривляться. – Кейрен сжал руку, заставив человека замолчать. И тот зашипел от боли, круглое морщинистое личико его исказила гримаса ненависти.
Лет двадцать пять, если не больше. Привык притворяться подростком, но глаза взрослые и морщин многовато, а характерные мешки под глазами и вовсе не скрыть.
– Ну? Так где поговорим?
– А об чем нам с тобою базлать? – Человек выпрямился и запрокинул голову, выставляя синюшную шею с острым кадыком. – Ты себе гуляй, я себе пойду. Предъявить-то мне неча, господине хороший.
– Зачем следил?
– Кто следил? Я? – Он зашелся мерзковатым смехом. – Примерещилося те, господине хороший. Я ось гулял… шел себе, думал об… а на кой ляд те знать, об чем я думал? А тут ты, схватил, трясешь… нехорошо так с людьми-то, господине… ну как я жалобу накатаю?
– Накатай.
– Больно наглый ты, господине. Небось думаешь, что ежели Оська из человеков, то прав не имееть? Оська свои права знаеть, и ты, господине, не мацай его! А то ж будешь ущербу возмещать. – Он говорил эту чушь, глядя Кейрену в глаза.
Скалился. И смеялся, не скрывая смеха.
– А не боишься, что я тебя за старые дела упеку, Оська?
– Так чистый я перед законом. От те крест, господине хороший! – Он размашисто перекрестился и сплюнул под ноги.
– Ну это еще доказать надо… – Кейрен оскалился, демонстрируя клыки. – Уж больно вид у тебя, Оська, подозрительный. И намерения неясные. А коли ты и вправду так хорошо знаешь свои права, то в курсе быть должен, что могу я тебя задержать… до выяснения обстоятельств. Денька на два. А то и на три. И провести следствие…
Он говорил это почти на ухо, ласковым проникновенным голосом, дурея от желания вцепиться этому шуту гороховому в горло.
– …и по результатам следствия, которое я буду проводить очень… очень дотошно, мы и решим, насколько ты перед законом чист. Тебе понятно?
Оська всхлипнул и кивнул.
– И повторяю вопрос, кто велел тебе за мной следить.
– Никто.
– Не боишься?
– Никто, господине хороший! От вам крест…
– И бога своего не боишься. Он ведь, кажется, врать запрещает, Оська… ну, идем, что ли.
– Куда?
– В Ньютом…
Дернулся, взвился было тонким криком, но сам затих и, сгорбившись, скукожившись словно, побрел рядом. Ньютома Оська побаивался, Кейрена – тоже, но того, кто отправил его по следу, он боялся много сильней.
– Давай я буду говорить, а ты кивать, если я прав, или качать головой, ежели вдруг ошибаюсь. – Кейрен взял нового приятеля под руку, но предупредил: – Решишь бежать, так я след возьму. Ты ж знаешь, как мы любим охоту…
Проняло. Оська глянул искоса, с откровенной ненавистью, к которой теперь примешивалась изрядная толика страха.
– Итак, Оська… к слову, молчать решишь, так мы и до Ньютома не доедем… тут недалеко парк имеется, не королевский, конечно, старый, говорят заросший, пустой… да и что честным людям в такое-то время в парке делать?
– Ты… не посмеешь!
– Вообще-то, – признался Кейрен, – прежде мне не случалось охотиться на людей…
…Таннис, и след по пустырю. Черное зеркало провала. Азарт, который затмевает разум.
– …но братья говорят, что люди куда интересней оленей…
Совесть молчит. И человек, вцепившийся в рукав куртки, только слабо икает. Он шапку обронил.
Тощий. Взъерошенный. Волосы обрезаны неровно, и на макушке его уже проклевывается лысина. Он жалок в своей дрянной кожаной куртенке с заплатами на локтях, с карманами, нашитыми поверху и явно наспех. С лысиной этой, со сплюснутой головой и утиным носом, с верхней губой, которая выдавалась вперед и притом выворачивалась, с желтыми гнилыми зубами.
– Итак, вернемся к нашей беседе. Тебе сказано проводить меня?
Кивок.
– И только?
Еще один кивок, но после паузы, которая заставляет сомневаться в том, что Оська искренен.
– Не только, значит.
Руки дрожат.
– Он… он убьет меня, – жалобно выдохнул Оська. – Он точно убьет…
– Что тебе сказано сделать?
– На хвост сесть… и до дому… а там подсигналить, что мол…
– Ждут?
– Ждут. – Оська вжал голову в плечи.
– Сколько?
Четыре пальца. Не так уж и много… для обычного пса и вовсе мало, но Кейрену с четырьмя не управиться, особенно если эти четверо правильно подобраны.
– Бить будут?
Кивок.
– Сильно?
– В-велено… н-не д-до с-смерти. – Он заикался, опасаясь глядеть на Кейрена. – Чтоб… поучить… и в больничку… на недельку-другую…
– Ограбление?
И снова кивок. Оськина голова болтается на тощей шее, того и гляди оборвется нить ее, и покатится голова по серебристому, нетронутому следами снегу.
Значит, ограбление…
Случается, пусть и район в целом тихий, но бывают и там… происшествия.
– Недельку-другую. – Кейрен выпустил локоть, но Оська шел рядом, не смея отстать. И сбежать он не попытается, шакаленок, трусоватый, но в том и удача. – Вот что…
…если бы знать наверняка, что Райдо вернулся…
Слишком рано. И надо бы самому. Кейрен потер шею: подаренный шарф оказался на диво кусачим, но довольно-таки теплым. Лезть в драку? Не выход…
– Отправимся мы с тобой…
…домой? К камину, горячей ванне и пирогу с пьяными вишнями?
Не то.
Куда отправится человек, которого только что бросила любовница?
– …в гости. – Кейрен развернулся. Он надеялся, что Амели не сменила место жительства и что нынешним вечером она свободна. – К одной очень милой даме…
…которой он заплатил достаточно, чтобы рассчитывать на теплый прием.
– Вернее, пойду я, а ты, как и положено, будешь меня сопровождать…
Ося кивал. Он отходил от страха, хотя все еще трясся. Он шел, мелко перебирая ногами, поднеся ко рту скукоженные пальцы в слабой попытке согреть их дыханием.
– Расскажешь, что пребывал я в очень расстроенных чувствах…
Слушает. И доложит. Поверят ли?
Отстанут?
…Таннис он объяснит. Вытащит из Шеффолк-холла и объяснит.
К счастью, Амели была свободна и, кажется, обрадовалась, бросилась на шею, обняла, прильнув. Скользнула пальчиками по щеке, мурлыкнув:
– Ты себе представить не можешь, как я по тебе соскучилась!
– Деньги нужны?
Обиженный взгляд и деловито протянутая рука.
– Двести.
Дороговатым постой выходит, но… Кейрен оглянулся. Как знать, только ли Оська шел следом?
– Хорошо, милая. – Он поцеловал Амели в розовую щеку. – Но с тебя ванна и кровать с чистым бельем.
Приобняв, сказал на ухо:
– Спать я буду один.
Возражать она не стала, когда дело касалось денег, Амели забывала о капризах. Ванну она приготовила, и ужин накрыла, и, не дожидаясь напоминания, удалилась, правда, сказала:
– Если вдруг бессонница случится, то я наверху.
Случилась.
Бессонница над желтою свечой, над шарфом, в котором проблескивали металлические нити. Кейрен держал его в руках, сам не понимая, почему не способен расстаться с нелепой этой вещицей.
И тер глаза.
Маялся головной болью.
Вставал. Садился. Мерил комнату шагами, порой касаясь плотно сомкнутых штор. Возвращался к креслу, свече и шарфу… и в полудреме уже, в полубреду, при гаснущей свече, когда пламя вдруг раскрылось последним усилием, он увидел.
Желтое на синем.
Нить узора… странного узора…
Кейрен поднял шарф, поднес к глазам, пытаясь убедить себя, что не показалось. И, убедившись, рассмеялся.
– Спасибо, тетушка Марта. – Он гладил шарф, пальцами изучая жесткую нить. – Это и вправду хороший подарок…
И Кейрен найдет способ им воспользоваться.
