— Глава 38. И снова о решениях, каковые требуют немалой силы духа
— Где ты был? — леди Фэйр изо всех сил старалась, чтобы голос ее звучал ровно. Джордж молча передал камердинеру цилиндр, перчатки и трость; отстранил Джорджианну, словно она была помехою и поднялся к себе. Леди Фэйр, наплевав на приличия, бросилась следом, но лишь затем, чтобы услышать, как в замке поворачивается ключ.
Несправедливо!
— Джордж! Я хочу поговорить! Я… — Джорджианна смолкла, поймав удивленный взгляд горничной. Следует взять себя в руки.
Сплетни пойдут. Сплетни уже ходят, обрастая подробностями. Скоро расцветут притворно-сочувствующими взглядами, выпустят шипы якобы случайных фраз, оплетут безысходностью, от которой средство одно — спрятаться.
Прятаться Джорджианна не умела. Вернувшись к себе, она достала из тайного отделения шкатулки письмо и, перечитав, фыркнула: лоретка была нагла.
Интересно, чего она хочет? Зачитать пафосный монолог о высокой любви? Или сразу потребует, чтобы Джорджианна исчезла? Станет грозить? Умолять? Насмехаться?
Головная боль, неотступная в последние дни, полыхнула в висках, а на шелковую перчатку упала капля крови.
Джорджианна поспешно запрокинула голову и, сунув лист в шкатулку, дернула за шнур.
— Льда принесите, — велела она горничной, зажимая переносицу пальцами. — И побыстрее.
Принесли. Препроводили в кровать. Раздели. Уложили, окружив заботой, от которой Джорджианна почувствовала себя соврешенно обессиленной. А кровь из носу все шла и шла, марая один платок за другим. Потом все-таки остановилась, но дышать стало тяжело и неудобно.
И Джордж не заглянул, хотя ему, наверное, доложили.
Конечно, доложили. Джорджианна сама посылала горничную.
А раньше он всегда приходил и сидел у кровати, иногда читал вслух, смешно запинаясь и перевирая слова… с этой мыслью Джорджианна заснула. И проснулась от ощущения присутствия. Лорд Фэйр стоял у кровати, глядел, и выражение лица его было престранным.
Увидев, что Джорджианна открыла глаза, он спросил:
— Как ваше самочувствие?
— Благодарю. Уже лучше.
Кивок. И сухое, отстраненное:
— Возможно, для тебя лучше будет покинуть Сити. Скажем, отправиться на воды…
— Нет! — Джорджианна не позволила договорить. — Я останусь. Я обещала… обещала Эмили свою помощь. Ко всему будет весьма неразумно игнорировать приглашение Ее Величества.
— Ах да, конечно, как я мог забыть о бале. В таком случае, не смею вас больше тревожить, — поклонившись, Джордж удалился.
Леди Фэйр удалось не заплакать. Она позволила себе немного полежать, слушая бессмысленную трескотню личной горничной, которая вдруг решила заполнить неловкую паузу. Затем Джорджианна решительно велела девице убираться, и та не посмела перечить.
Наступившая тишина была оглушающей, даже пламя в камине горело бесшумно, только где-то в стене стрекотал сверчок.
Смеялся над участью глупенькой Джорджианны.
Леди Фэйр села в постели. Стянула чепец, пальцами выдрала ленты из кос, и сама косы расплела. Мизинцем выскребла из носу кровяные сгустки. Продышалась. Встала.
Подошла к шкафу.
Окинув внимательным взглядом содержимое, леди Фэйр принялась вытаскивать шляпные коробки одну за другой, бросая их на пол. Николь вертелась под ногами и скулила, требуя ласки, но в кои-то веки своего не добилась и обиделась. Она села в шляпку из итальянской соломки и заскулила…
Добравшись до задней стенки шкафа, леди Фэйр сняла навесную панель и вытащила шкатулку. Вернувшись к столику Джорджианна тщательнейшим образом протерла шкатулку от пыли, после чего некоторое время разглядывала, но в конце концов, решившись, откинула крышку.
Внутри, почти сливаясь с черным бархатом подложки, лежал прадедов шотландский пистолет.
Джорджианна никому не позволит смеяться над собой.
Фло почти дошила платье. Жесткие пальцы ее мяли ткань, расправляя и натягивая, проверяя крепость шва, хотя никакой надобности в том не было. Однако работа эта помогала Фло отвлечься от мыслей и сомнений, что час от часу крепли.
Вот навощенная нитка обмоталась вокруг мизинца, растянулась и треснула, выпустив распушенные хвосты, которые Фло ловко скрутила узлом. Лишнее — откусила.
— Встань, — велела она, и девчонка, до того моменту сидевшая тихо-тихо, поднялась. Также послушно она сняла измаранное платье и надела новое.
Оно сидело замечательно.
— Вы очень хорошо шьете, мисс…
— Миссис, — поправила Фло, поворачивая девчонку. Сердце ухало: грех! Великий грех она, Фло, творит. И пусть натворила уже многое, но этот…
А чего ей делать? Бежать? Вон, Алоизия попробовала бежать, и чего теперь? Теперь все газеты только и орут, что про второе убийство. Про Мясника и того позабыли.
— Белые или розовые? — спросила Фло, вытаскивая из корзинки ленты. Девочка задумалась, наморщив лобик, потом решительно ткнула пальцем в розовые. Пожалуй, правильно. Белое с белым сольется, а розовое — красиво будет.
Об этом думать надо. И только об этом.
И о бусинах стеклянных, которые поверх лент нашить предстоит. И о шляпке. И о перчатках. И о чулках, купить которые он, естественно, не подумал.
А не надо думать о подвале под больницей Святой Бригитты. И о том, что в этот самый момент он тоже занят, собирает одна к одной высеребренные косточки-детали, создает скелет будущей куклы. После разожжет спиртовку, смешает в толстостенной чашке осколки белого стекла и кобальтовой смальты, и будет калить, пока не получить густо-синий, нарядный цвет.
Бусы отливал молочно-белые, но каждую расписывал.
Он сумасшедший. Бежать надо…
Скрипнула дверь, и мысли о побеге исчезли. Фло дернула подол, проверяя, крепко ли пришит, и приказала:
— Раздевайся. И ты тоже. Где только тебя носит? — Фло с удовольствием позволило страху и гневу выплеснуться на супруга. Это он виноват! Он проигрался, попал под суд, а после на каторгу. Он оставил Фло один на один с кредиторами, каковым плевать было, что по закону с Фло взять нечего.
Взяли без закона.
И брали, пока не появился тот, кто предложил помощь. Он сдержал слово и даже вернул Эгинсона. Он заслужил право на верность.
Фло с яростью вонзила иглу в ткань и та, пройдя насквозь, вошла в палец.
— Больно? — робко поинтересовался Эгинсон, обнимая девочку.
— Есть идите, — буркнула Фло, облизывая палец. А шитье бросила: потом.
Закончила она незадолго до рассвета. Эгинсон и девчонка давным-давно спали. Она тихо. Он — ворочаясь во сне и бормоча. Беспечные. Живут, не думая о том, что будет завтра. Перекладывают свои заботы на плечи Фло, а плечи те того и гляди треснут под тяжестью. Или спина переломится.
С каждой минутой раздражение крепло. Платье в корзину Фло запихивала с яростью, едва сдерживаясь, чтоб не заорать.
Выбежала, накинув на дверь засов. По улице понеслась, словно молодая. И в подвал проклятущий бегом скатилась. Кинула корзину на стол и прямо таки в лицо сказала:
— Не хочу больше!
Он закрепил на подставке тончайшую трубку с прозрачной синей каплей на конце и, встав из-за стола, спросил:
— Из-за Суок?
— Она же… она же ребенок! Совсем ребенок. И ни в чем не виноватая! И ничего-то не сделала! И… — Фло плюхнулась на скамью, закрыв лицо руками. — Я смотрю и думаю, что не смогу. Вот хоть убейте, не смогу!
— Почему ты не убежала?
Он остановился в шагах трех.
— Я думала. Бежать глупо. Да и куда? И не честно. Мне всю жизнь врали. Все. Ты не врал. И я не хочу. Неужели нет другого способа?
С ответом не спешит. Возвращается к капле, нагревает на спиртовке и осторожно дует, растягивая стекло, пока оно не превращается в шар. Он дает шару остыть, а после разглядывает сквозь массивную лупу, выискивая трещинки или неровности.
— Нет, иного способа не существует, — лупу он прячет в карман халата. — И нынешняя кажущаяся жестокость — лишь малая доля жестокости иной, каковая творится каждый день. Да, девочка умрет. Но смерть ее будет легкой. Иди сюда.
Фло сглотнула, но не подчиниться не посмела.
— Я делаю кукол из людей. И люди делают кукол из других людей. Но мои куклы не чувствуют боли. Им не дано испытать чувство унижения. Или страха. Они не томятся ожиданием смерти. И не тяготятся жизнью, какая бы ни была определена им. Они счастливы. Смотри, Фло. Хорошенько смотри.
Отлитые из металла кости тусклы, на поверхности их видны мелкие царапины, а в местах соединений — наплывы металла. Зато ярко блестят натянутые струны сухожилий. Покрыты маслом шестеренки. Взведены пружины.
— Тебе страшно за Суок. Но подумай, что было бы с ней без меня? Публичный дом. Жизнь шлюхи, полная мучений. Ранняя смерть.
— Не такая.
— Не такая, — соглашается он, проверяя, как двигаются суставы рук и ног. — Долгая. Мучительная. Бессмысленная. Та смерть ничего бы не изменила. Эта — покачнет мир. И я воспользуюсь шансом. Ты веришь мне, Фло?
Она очень хотела поверить. Она старалась не смотреть в лицо кукле, все еще безглазое. Как и на синий шар стекла, уже застывший и хрупкий, но в достаточной мере совершенный, чтобы из него сделали глаза.
— Я не обману твое доверие, — сказала она, возвращаясь к корзине.
В конце концов, он прав. У девчонки в этой жизни не было шанса. Так может после ее смерти у других появится? И если не появится, то… то он — единственный человек, который был честен с Фло. И если не ему верить, то кому тогда?
— Ты и вправду замечательная швея, — он осторожно принял платье. И похвала была приятна, а искреннее восхищение в его глазах — приятно вдвойне. Да, руки Фло еще помнили дело.
— Девочку приведешь завтра, — он аккуратно повесил платье на плечики. — Ты ведь приведешь ее?
Фло присела в неуклюжем реверансе: она приняла решение.
— И еще. Если ты вдруг увидишь Бакстера… сделай так, чтобы он не увидел тебя.
— Но как же…
— Никак. И видел я мертвых, малых и великих, стоящих перед Богом. И судимы были они сообразно делам своим… Всему свое время, Фло.
