— Глава 22. О долгах, обязательствах и сделках, которые бы совершать не следовало
В этом месте города река, перетянутая многими мостами, раздавленная широкими днищами барж и пароходов, вырывалась-таки на волю. И разливаясь широко и мелко, она подтапливала грязные юбки берегов, норовя слизать остатки зелени. При мелком ветре морщилась рябью, при крупном — плескала куцые языки волн, выплевывая мелкий сор и дохлую рыбу.
Торчали над водой мостки. Колыхались лодки. И некоторые дома, осмелев, подбирались к самой кромке, вгоняя в земляную зыбь деревянные костыли опор.
Старая лодка медленно ползла вверх по течению. Черный ее силуэт почти сливался с черными же горбами островов, а добравшись до полузатонувшей баржи, вовсе исчез в тени.
Уткнувшись носом в разлом, лодка крутанулась, скрежетнула бортом о гнилые доски, и остановилась. Сидевший на веслах человек выругался вполголоса и велел:
— Помогай.
Женщина, дремавшая на носу, встрепенулась, засуетилось, раскачивая лодку, но успокоилась быстро. Вдвоем с гребцом она подняла длинный сверток, неуклюже перевалив за борт. Хлюпнула вода, принимая подношение, истошно заорал козодой, и женщина, вздрогнув, перекрестилась.
— Давай убежим? — гребец ткнул веслом в молочную дорожку на воде.
— Куда? — ее голос прозвучал сипло и почти растворился в шелесте ветра.
— Куда-нибудь. Главное отсюда. От него… я его боюсь. Он же безумен!
— И что?
— И тебе не страшно? Вот вправду не страшно?
— Страшно.
— Тогда давай… сразу же. Он занят. И до утра не хватится, а может и позже. А когда хватится, то что сделает? Что? — мужчина горячился и брызгал слюной, а весла стучали по воде мелко и часто. Подхлестываемая их ударами, река тянула лодку по водяной жиле течения.
— Он — ничего. А вот Джованни голову свернет. И тебе. И мне. Поздно отступать, — женщина зачерпнула горсть тухловатой воды и плеснула в лицо спутнику. — Раньше думать надо было! Когда деньги из кассы брал. Когда играть шел! Когда…
— Ну прекрати… я о тебе думаю.
— Когда на каторгу попадал, то не думал, — договорила она, вытирая слезы мокрой ладонью. — А теперь, значит, думаешь. Заботливый… мы должны ему! И про этот долг нам не позволят забыть. Ясно?
Мужчина кивнул. До самого берега он не произнес ни слова.
Совсем в другой части города другой мужчина в старом плаще, наброшенном поверх мышастого сюртука, стучал в дверь. Три сильных и медленных удара. Россыпь мелких, едва слышных. И снова — сильные, оставляющие на грязном полотне полукруглые вмятины дверного молотка.
Открыли. Хрупкая женщина в китайском халате поклонилась и протянула лампу.
Мужчина вошел.
Миновав еще две двери и короткий коридор, украшенный двумя пропыленными гравюрами весьма пикантного содержания, он попал в просторную комнату, обставленную богато, но безвкусно. В синих шелках тонули зеркала, в которых отражались многочисленные свечи и вызолоченные статуи. Душно воняло благовониями и маслами. Задыхались в клетках канарейки, дребезжал клавесин. На сцене танцевали шлюхи, сонно, лениво, изредка встряхивая толстыми задами.
— Выбирайте любую, все девочки хороши, — мадам подошла сама. Постаревшая, она отчаянно боролась за остатки красоты, скрывая морщины и увядшую кожу под толстыми слоями пудры. Щедро рассыпала по лицу и шее мушки. Утягивалась корсетом. Рядилась в шелка.
Была отвратительна.
— Мне сказали, что у вас можно получить особый товар, — он заглянул ей в глаза, привычно отметив пустоту. Выгнила. Все в этом городе выгнили.
— Особый? У меня есть шведки. И мулатки. И дикарки из…
— Девственница, — он достал из кармана один из трех заготовленных загодя кошельков. — Мне нужна девственница.
Денег мадам не взяла, лишь поманила пальцем. Он двинулся следом. Он изо всех сил старался не смотреть по сторонам, но все равно видел.
Вот на кушетке развалилась старая толстая шлюха. Запрокинув руку за голову, она словно бы дремала, а пьяный старик старательно вылизывал складки ее брюха.
Вот молодчик в офицерском мундире на голое тело нахлестывает стеком двух черных девиц, а они хохочут и прыгают вокруг.
Вот тощая и плоская, запутавшаяся в черных ремнях, путана, тащит на поводке человека, и тот скулит, идет следом, норовя прижаться щекой к ее высокому сапогу…
Зачем он пришел сюда? Можно ведь было поручить…
Щелкнув, одно из зеркал, сдвинулось. За ним обнаружилась комната, не очень большая и обставленная тесно. Массивный стол у низкого окна. Высокий шкаф, на полках которого теснятся гроссбухи. Узкая кровать с тонким матрацем.
Двойной крест, мертвый, как и все в этом доме.
Мадам также молча указала на стол, и мужчина высыпал деньги. Считала она медленно, придирчиво вертела монеты над пламенем свечи, разве что на зуб не пробовала.
— Настоящие, — наконец не выдержал он.
— Верю. Но это не значит, что не буду проверять. Я вас вижу впервые. И полагаю, что встреча эта будет единственной.
— Почему?
— Вы не похожи на тех, кто приходит в мой дом. И вам он не по вкусу. Не лгите, шлюхи быстро учатся видеть ложь.
Он и не собирался лгать. Ему хотелось побыстрее завершить дело и убраться из этого места.
— Мне нужна девственница.
— Это я поняла. И у меня есть подходящий… товар. Даже трое. Семь. Девять. И одиннадцать лет. За эту сумму, — она тронула мизинчиком монеты, — вы можете провести ночь с любой.
— Не ночь. Совсем.
— Забрать?
— Да.
Молчание. По напудренному лицу нельзя понять, о чем она думает. Но мужчина и так знал: считает. Судя по хранящимся в борделе книгам, мадам очень хорошо считает.
— Я готов заплатить столько, сколько вы скажете. Это был задаток.
Брови, подчерненные углем, чуть приподнялись.
Если старая шлюха не согласится, он вырвет ей глотку.
— Зачем вам девочка? — спросила она, заглядывая в глаза. — Вы ведь не собираетесь с ней спать? Конечно, нет… тогда зачем?
— Какое тебе дело?
— Никакого. Я даже знаю ответ. Мне уже приходилось встречаться с такими как ты… с теми, кто устал следовать Закону Примирения. Правда, они были не столь придирчивы. Двести гиней.
— С ума сошла?! — сумма на треть превышала запланированную.
— Я помогу избавиться от трупа. Поверь, опыт имеется.
— Уж как-нибудь сам…
— …и буду молчать еще об одном вампире, которого тянет к живой крови. В последнее время вас стало очень много…
Молчать она будет в любом случае. Стоит раскрыть рот об одном, как клирики вытянут информацию обо всех. Но ему на это плевать. Просто, похоже, мир на проверку оказался еще более мерзким, чем виделось издали.
— Хорошо, — сказал мужчина, вынимая оставшиеся кошельки. Добавил сверху пару толстых перстней с черным гагатом.
На этот раз хозяйка считала быстро. И убрав деньги в железный шкаф, попросила:
— Только здесь не убивай. Мне лишнее внимание ни к чему. И с девчонкой сам говорить будешь. Строптивая она…
— Вы вампир? Наш сосед, мистер Фингли тоже вампир. Только очень старый, — сказала девочка, глядя снизу вверх. — А вы совсем не старый. Вы заберете меня отсюда?
Конура, расположенная под крышей дома, не имела окон. Зато одну из стен черной пилястрой прорезала труба дымохода. От нее тянуло теплом и гарью.
Два на два шага. В одном углу старый таз и кувшин. В другом — ведро. На полу соломенный тюфяк и крюк, за который и крепилась цепь с ошейником.
— Мне нужна одежда для нее, — сказал мужчина, разглядывая приобретение.
Пожалуй, удачное.
Невысокая, плотно сбитая, пока еще по-ребячьи угловатая, но уже видна широкая кость бедер и плеч, что свидетельствует о высокой витальности. Непорочность тела и видимое спокойствие разума поспособствуют удаче в эксперименте.
Когда хозяйка вышла, мужчина присел перед девочкой, заглянул в глаза, отметив, сколь ярки они, и спросил:
— Ты хочешь отсюда уйти?
Кивнула.
— Тогда я заберу тебя. Но ты должна пообещать, что пойдешь спокойно. Не станешь убегать или звать на помощь. Если станешь, то мне придется тебя побить. А я не хочу бить такую хорошую девочку.
Кивнула, но на сей раз очень медленно.
— Тебе не нужно меня бояться. Я не сделаю с тобой ничего, о чем тебе тут рассказывали. У меня есть жена, которую я очень сильно люблю. И она меня любит. Когда-нибудь мы будем вместе, но сначала…
— Что? — шепотом спросила девочка.
— Сначала я должен найти способ одолеть тех, кто нам мешает. Ты ведь поможешь мне? — сняв перчатку, он протянул руку. И девочка коснулась пальцами когтей.
— Какие большие… и клыки тоже… зачем такие большие?
— Затем, чтобы можно было загрызть плохих людей.
— Таких как мадам Лозе?
А почему бы и нет? Не сейчас, но потом. Это будет даже интересно.
— Я подарю тебе совсем другую жизнь, — пообещал он, сжимая хрупкую ладошку. — И новое имя. Я назову тебя Суок…
Спустя четверть часа по улице шел мужчина, крепко держа за руку маленькую девочку. Она весело подпрыгивала и без умолку болтала.
Мужчина задумчиво улыбался.
На другом конце города другой мужчина лег на узкое ложе из нагретого камня. Старая китаянка с пожухшим лицом сноровисто избавила его от одежды и, подняв голову, поднесла к губам трубку.
Она позволила сделать три вдоха, а после резко надавила на грудь, выталкивая из ноздрей и рта сладковатое белое облако. И снова поднесла трубку.
— Я больше… я не… уйди… уходи! Оставь!
Китаянка ловко накинула на беспомощные, шарящие в воздухе руки, браслеты и снова сунула в губы трубку, заставляя дышать.
Наконец, курильщик успокоился.
Он лежал с открытыми глазами, глядя в пустой потолок. Он улыбался собственным мыслям и время от времени начинал шептать, но слова были неразборчивы.
Китаянка присела рядом и, положив перед собой луковицу часов, уставилась на стрелку.
Время шло.
Когда большая стрелка коснулась малой на цифре три, китаянка поднялась и бесшумно вышла. Вернулась она с ведром раскаленного песка, в котором черными рыбками грелись камни и длинные иглы. Она ловко поддевала их кривыми когтями и втыкала в мягкое тело. После игл, наступил черед камней. Каждый нырял в блюдце с черной жидкостью, которая при прикосновении к коже начинала шипеть и дымить.
Старуха запела. Мужчина заулыбался шире, пустив по щеке нить слюны. Руки его вдруг сжались, когти со скрежетом скользнули по камню, а тело, схваченное судорогой, переломилось едва ли не пополам.
Пение стало громче.
Конвульсии усилились.
Слюна сменилась бело-розовой пеной, и в конце концов мужчину стошнило. Старуха, не прерываясь, повернула голову на бок, чтобы лежащий не захлебнулся рвотой.
Когда стрелки на серебряных часах вновь сошлись, уже на цифре пять, она замолчала, сноровисто сняла иглы и собрала присохшие к коже камни. Затем тщательно омыла лежащего, сняла браслеты и отвесила пощечину.
Он закрыл глаза, а когда открыл, улыбнулся:
— Ты чудо, матушка Ци.
— А ты зверь, — ответила она без малейшего акцента. — Зверю со зверями жить. Уезжай.
— Скоро, — пообещал он, садясь на лежанке. Оба знали — врет.
Домой он возвращался пешком. Спешил. Потом бежал, перепрыгивая через лужи и грязь, наплевав и на приличия, и на благоразумие. Слетело кепи. Порыв ветра поднял плащ, разгладив складки, и теперь казалось, что это не плащ вовсе, а нетопыриные крылья.
Плевать. Тело ломило, ныло, стонало. Мышцы звенели. Кости грозились сломаться, не выдержав давления. Кожа на лице и та словно бы стала бумажною, чуть тронь — прорвется.
Хорошо. Плохо и хорошо сразу. Внутри пустота. Она сожрала страхи и желания. Она сковала безумие путами небытия и вернула соскользнувшую было маску на место.
Она освободила. Пусть ненадолго, но все же.
Он остановился, поняв, куда пришел.
Чугунная ограда. Штыки и лилии. Знакомый герб и знакомый сад в седых предрассветных сумерках. И расплывчатая тень-особняк.
Пустота вдруг схлопнулась, и чей-то такой знакомый голос сказал:
— Убей.
— Нет, — мужчина вцепился в прутья изгороди, сдерживая рвоту. — Нет!
Слишком быстро. У него должен был быть день в запасе. Или два. Или месяц, если совсем повезет… надо увеличить дозу. Опасно, но… это просто способ. Один из немногих оставшихся.
— Убей, — продолжал уговаривать голос. — Убей ее и будешь свободен.
