Глава 9. Дерево варгов
Конь остановился у ворот. Перед ними росло дерево, вернее когда-то росло, а теперь лишь стояло. Огромный ствол его был подобен колонне, которую облепили ведьмины метла ветвей. В них виднелись яблоки черепов, они же усеивали все пространство, сколько хватало взгляда.
Земля была мертва. Она не имела цвета, и потому черепа выглядели яркими и нарядными. Конь ступал по ним, кроша в пыль, и пыль оседала на копытах, связывая ноги.
Конь рухнул, не дойдя до ворот. И каменные во?роны слетели со столбов на падаль.
— Кыш пошли, — сказал им Алекс, но во?роны не испугались человека.
Железные клювы их вспороли кожу, выпустив сизую требуху. Птицы подхватывали ее и взлетали, вытягивая лентами, украшая ими сухие ветви дерева.
Потревоженные, посыпались черепа.
— Кыш пошли! — Алекс замахнулся было молотом, но молот разломился в руке, и тогда только Алекс понял, что Мьёлльнир тоже мертв.
Стало невыносимо мерзко.
Остатки молота выпали из руки. Алекс шагнул к воротам. Они были огромны, размером с дом, а может и больше. Они были стары — железо осыпалось ржавчиной, рассохшееся дерево трещало, грозя обвалится, но кое-как держалось на петлях из турьей кожи.
Ворота были открыты.
— Там ничего нет, — сказали Алексу, и он обернулся на голос.
Проклятое дерево стояло за спиной, и на ветвях его гирляндами висели кишки, такие же обесцвеченные, как сами ветви.
— Там больше ничего нет.
Существо выползало из дыры меж корнями дерева.
— И нигде нет. Почти.
Кривоватые лапы упирались в землю, с трудом выдерживая вес чудовищного тела. Оно же, бесконечно длинное, облаченное в чешую, тянулось и тянулось, укладывало петлю за петлей, выстраивая башню из живой плоти. И башня эта достигла ветвей дерева.
— Что ты такое? — Алекс старался глядеть чудовищу в глаза, но взгляд его был тяжелее неба.
И Сокрушитель умер.
— Он давным-давно был мертв, — сказало существо, наклоняясь над Алексом. — Но не желал признать это. Вещи, как и люди, порой упрямы.
— Что ты такое?!
— Тень посоха и страж мира. Когда-то был. Земля последнего кургана. Еще есть. Ничто — скоро буду.
Голова его опускается. Она омерзительна. Неровная, как старый валун, поросший не мхом, но древесными корнями, гнилыми водорослями и чем-то вовсе уж неразличимым.
— Это Хельхейм?
Пасть змея огромна, но беззуба. Видны розовые десна с язвами и натертостями, треснутые, расколотые, готовые рассыпаться при ударе.
Бить нечем.
— Это Асгард. Дом асов. И два ворона Всеотца, от избытка мудрости впавшие в детство. И два волка, которые все-таки сожрали друг друга. Идем.
Змей скользил, не оставляя на пыльной земле и следа, как будто бы и вправду был тенью и веса не имел. Алекс решился прикоснуться к чешуе, убеждаясь, что змей существует.
Существовал. Он просачивался в ворота, и над Алексом текли километры змеиной плоти с приросшими к ней ракушками, якорями, обрывками цепей и сетями, с камнями истлевших фундаментов, с осколками колонн, с обломками крыш, со стальными узорами арматуры.
И ворота все-таки треснули, обрушившись с грохотом, на который с радостью отозвалась крыша гигантского дома. Она не падала — сползала по стене, выстилая себе путь дорожкой мелких камней. И если бы не живая петля, обнявшая дом, тот бы рухнул.
— Вот дом радости и обитель блажентсва, — сказал змей. — Место, где солнечный свет живет на клинках героев, где Андхримнир варит мясо вепря в котле Эгира для восьми сотен едоков. А крылатые девы носят рога с медом козы Хейдрун, которая жрет листья мирового дерева…
Не было ни героев, ни мечей. Только столы, вытянувшиеся бесконечными железнодорожными составами, только котел, способный, пожалуй, вместить и змея. Только кабаний череп, возлежащий на деревянном кресле.
— Зачем я здесь?
— Чтобы окончить войну.
Эхо полетело по двору, попало в котел и заметалось, порождая бурю. Алекс вспомнил, что некогда в этом самом котле и вправду бури варили, мешая варево корабельной мачтой.
А потом варили похлебку, и мешали все той же мачтой. Над котлом поднимался туман, густой, как молочная пена, и выползал в распахнутые ворота. Он укрывал дерево с мертвецами, и те оживали, шевелились, разевали рты, глотая сытное варево.
— Война… война ведь окончена.
На том поле, укрытом пеплом, где на костях росли деревья, а сами кости цеплялись за память, и цепляли памятью случайных путников.
— Уже почти, — ответил змей.
— Почему… почему я?
Алекс подошел к креслу, сколоченному из грязных досок. Он коснулся кабаньих клыков, которые были острее стали, и не удивился, порезавшись.
Но кровь не вернула зверя к жизни, не разбудила тени и вообще ушла в песок, как вода.
— И почему здесь? Снот ведь говорила…
Лгала. Джек оказался прав: нельзя верить кошке.
— Иногда можно, — сказал Змей. — Но прости ее. Она тоже устала воевать.
— С кем?! С Варгом, да? У него белые косы. И конь чужой. Он убийца…
Но не убил Алекса и даже не позволил умереть.
— Кому-то приходится играть злодея.
— То есть, все это игра, да?! Они там умирали… мы… тоже, почти… я едва не умер! А Юлька? И Джек? И остальные все! И ты говоришь, что игра?
— Они все сделали выбор. А чего стоит выбор, который не был испытан?
Значит, испытание? Всего-навсего испытание? Дом с гремящими костями. Крышкина с ледяным ножом. Твердое море, которое выдавливает воздух. Закипающие легкие. Кровь, что расплывалась бурыми пятнами… мост и бездна. Тени…
— Страх убивает? В этом все дело? В этом?! Ну тогда радуйся: я больше не боюсь!
Змей неторопился с ответом. Он разглядывал Алекса, поворачиваясь к нему то одной, то другой стороной головы. И красные глаза то вспыхивали, то гасли. Огромная пасть, в которой с легкостью уместилась бы и косатка, и корабль, открывалась, но лишь затем, чтобы захлопнуться. Тогда раздавался скрежет, как будто суставы Змея заржавели, и теперь ему приходится бороться за каждое произнесенное слово. Алекс ждал и дождался.
— Наступит день и мир погибнет. Так она сказала Всеотцу, не убоявшись гнева, потому что не имеет страха тот, кто видел гибель мира. И хохотала, радуясь тому, что плюнула в единственный глаз лживого бога. Они все прогнили, мальчик. Они убивали, лгали, искали выгоды, растрачивая силу на склоки.
Алекс поднял череп, чувствуя его непомерную тяжесть, но с легкостью управляясь с нею. Он пересек двор и, пнув котел, расколол пополам. Обе половины изнутри заросли жиром и сажей, к ним прикипела кабанья щетина, и казалось, будто бы подбит котел Эгира звериной шкурой.
Змей поворачивался за Алексом, но и не думал препятствовать.
— Локи сказал им правду. И его привязали к камню кишками собственного сына. Змеиный яд лился ему на грудь, прожигая сердце… выжег. И в час Рагнарека на мачту Нагльфара подняли черный щит.
Котел ломался легко, а вот череп, ухмыляющийся огромный череп, выдержал удар, не подумав рассыпаться пылью. Трещин и тех не появилось на желтоватой гладкой кости.
Алекс обошел двор в поисках камня.
— Тогда война началась…
Огромное тело преградило путь. Змеиная голова толкнула, опрокидывая наспину, но Алекс вскочил, правда лишь затем, чтобы оказаться перед зеркалом третьего глаза.
Он видел море, которое злилось и швыряло волну на волну, словно не понимало, что бьет себя же. Носился ветер, падал на клинки, разрезая себя до снегу. И белая труха спешила укрыть корабли.
Их было бессчетно.
Резные драконьи морды скалились. Смеялись бородатые люди, гремели оружием. И тени валькирий слетались на звон. Крылатые, они кружили, словно падальщики.
А потом проснулись вулканы, и языки яркой желтой лавы выплеснулись на дно морское. Золотое копье молнии разрезало тьму, и корабли столкнулись.
Они сминали друг друга, крушили ребра, ломали весла, разбрызгивая деревянную щепу. Кипящая вода заливала нутро, и люди орали, но крик их тонул в шуме боя.
Валькирии ныряли, вылавливали мертвецов и уносили их. Куда?
— Сюда, — ответил Змей, улыбаясь во всю пасть. — Сюда, мальчик.
В котел, который вечно был пуст, ведь одним кабаном, самым огромным, не накормить восемь сотен героев. Как не накормить и богов, чей голод изначально неутолим.
И крылатые возвращались. А кипящее море глотало корабли, спеша забрать свое. И вскоре остались лишь двое: черногривый дракон и драккар из белого ясеня.
Они кружили, два листа в круговороте омута. И касаясь друг друга, нежно, вскользь, дарили удары.
Алексу пришлось вцепиться в Змея, чтобы устоять на ногах.
Море выкипало. Обнажались зеленые гребни гор и ущелья, заполненные слизью. Громыхало лишенное солнца небо. Оно раскололось и выплеснуло огонь, который летел диким зверем, покрывая все и вся. Горели валькирии, падали в грязь и в грязи оставались. Немо орали мертвецы, превращаясь в жирный лиловый пепел.
И бурая кровь богов стояла над землей. Она долго не занималась, а потом вспыхнула разом, добавляя жара в раскаленный мир. Все, что было живым, умерло.
— Не все, — возразил Змей.
Огонь породил воду и погиб, захлебнувшись дождями, которые шли и шли, бесконечны. В них выцветало небо, пока вовсе не истратило краски. Тогда оно замерзло, но дождь продолжал идти, наполняя чашу морского дна.
Муть оседала. Земля прикрывала раны панцирями льда и снега. И волчонок метался меж гранитных шрамов. Он выл, звал, плакал и грыз камни, как будто мог причинить им боль. Трещали волчьи зубы, и кровавая пена лилась из пасти. А на загривок опускался снег, и казалось, что это не снег — ранняя седина, которой все больше и больше. Потом же волк вовсе стал белым.
— Я не понимаю! — Алекс кричал, но вместо крика получался шепот.
На земле прорастали криворукие деревца, распускали лиловые дурманные цветы, и пчелами слетались к ним мары, несли вести из срединного мира о том, что живы люди. Целы их дома, а корабли ждут весны, чтобы выйти в море.
И никуда не исчезли томте-ниссе, домовые человечки, и прочие из хюльдуфолк, скрытного народца, что ульды держат стада, а усебьерны сторожат лес. Тролли портят сети и жернова, а грим выхаживает сердцецветы, готовясь встретить солнце…
— Мир был жив. Мир был мертв. Миры были связаны. И живое жило, а мертвое гнило. Гниль наполяла жилу Хвергельмира. А через нее и травило живое. Пока не отравило вовсе…
Наверное, это похоже на гангрену. Алекс смотрел какой-то фильм, это было очень давно, когда он еще был совсем другим Алексом и любил смотреть фильмы, есть в постели и подумывал тайно купить щенка, но побаивался, что отец велит щенка выбросить.
Тот Алекс не решился бы возразить отцу.
Теперешний не стал бы сомневаться, но ведь дело не в нем, а в гангрене. Серо-сизой гнили, которая завелась от царапины на пальце и ползла все выше и выше. Героя — Алекс не помнил его лица, только эту руку с толстыми вздувшимися пальцами — пытались спасти и руку пилили.
Пилили с куском здоровой, и Алекс думал, что это не правильно вот так высоко резать и отбирать больше, чем надо. Обидно, что он не помнит, чем все закончилось.
Наверное, спасли. Фильмы должны заканчиваться хорошо.
— Конечно, — Змей лег на кабаний череп, растирая его в пыль. Лишь клык остался, длинный острый мертвый клык, который лег в руку. Не меч, но нож.
А двор накрыла тень. Она упала на камни и разлетелась щепой.
— Хороший был бубен, — тихонько засмеялся Змей. — Хороший… Варг долго его делал. Бедный волчонок лишился себя, а теперь и бубна. Но все чем-то жертвуют.
Белая орлица рухнула с небес, и когти ее увязли в чешуйчатой шкуре. Неспеша Змей поднялся и рухнул телом о камни. Камни стали пылью. Орлица же, ударившись оземь, превратилась в человека.
— Привет, — сказал Алекс и руку подал. — А я боялся, что не найду тебя здесь.
Юлька встала. Она глядела не на Алекса — на змея — и лицо ее кривилось. Тогда Алекс понял, что Юльки уже нет, а существо, стоящее перед ним, просто на нее похоже.
У существа рыжие волосы и желтые птичьи глаза. Его руки и шея покрыты перьями, а пальцы — чешуей. Вместо ногтей у него когти, длинные, острые. И существо ударяет ими по Алексовой руке.
— Прочь! — клёкочет валькирия. — Прочь!
И Змей отступает. Он умудряется развернуться на одной точке.
— Стой! — Алекс бежит к воротам, запирает их, но бесполезно — над головой возникает живая арка змеиного тела. — Стой! Ты куда?
— Я обещал моему брату, что приду за ним. Он заслужил отдых.
— А я? Мне что делать?
— Ты знаешь.
Змей исчез в щели между корнями, которая выглядела слишком узкой для него. И Алекс, упав на четвереньки, заглядывал в дыру, кричал, пока не охрип. И лишь тогда поднялся, чтобы нос к носу столкнуться с валькирией.
— Сгинь, — сказал он. — Нет. Стой. Отпусти ее, пожалуйста.
— Зачем?
— Отпусти.
Валькирия закусила губу.
— Я лучше.
— Нет!
— Я сильная. Я не боюсь. Я лучше.
— Нет! — он шагнул к ней, и крылатая не отшатнулась, не ударила. — Ты не лучше. Это ее тело и ее жизнь. А тебя нет. Давно уже нет. Ты только думаешь, что живешь, а на самом деле…
Она мертва, как и все, кто встречался на пути. Мир мертвых полон мертвецов. И выходит, что сам Алекс тоже… наверное, да, но уже не страшно.
И черепа скалятся, кивают, подтверждая догадку.
— Отпусти, — попросил он, убирая руку с кабаньим клыком за спину.
Это правильно. Мертвому — умереть. Тогда живое выживет.
— Пожалуйста…
— Нет, — валькирия улыбнулась.
— Ну тогда хотя бы…
Здесь нельзя лгать. И кровь бессильна. Но если верить в чудо, то все получится.
— …обними меня.
И она шагнула навстречу, расправляя крылья, готовясь впиться когтями в грудь, вырвать душу. И Алекс слышал ее желание также явственно, как треск корней мертвого дерева и мысли в пустых черепах.
Он позволил коснуться себя, и лишь затем ударил, вгоняя кабаний клык меж ключиц. Брызнула кровь. На руки. На одежду, и без того измаранную.
— Бель…вёрк, — сказала валькирия, сжимая когти на сердце.
Она тащила душу, выдирая из тела. Тяжело хлопнули крылья, и острое перо рассекло щеки и руки, но Алекс лишь сильнее навалился на осколок клыка.
— Бельвёрк! — валькирия рванулась в небо и выдрала-таки серый клубок. Она взлетела, крыльями сбивая ветви, кости, орошая корни красным дождем. И потеряв серый шар, скатившийся в змеиную нору, сама же рухнула. Ее Алекс поймал и даже сумел удержаться на ногах. Положив к корням, он глядел, как тает птичья желтизна в глазах, а черты лица смягчаются, возвращая ту, прежнюю Юльку. Падали перья мертвыми листьями. Исчезали когти.
А сердце все работало и работало, удерживая на краю. Когда же Юлька открыла глаза, Алекс заплакал. Он больше не стыдился слез, как не боялся показаться смешным.
— Ты… ты вернешься домой… уже скоро… скоро совсем.
Он зажал дыру ладонью, но кровь продолжала течь. Она выходила толчками и ударяла в руку, как будто отталкивая ее.
— Вернешься, и все будет хорошо. Ты забудешь… ты все забудешь.
Его тоже. Не сразу, но когда-нибудь потом. И наверное, это правильно, но все равно горько.
— Ты будешь жить. Все будут жить. Мертвое умрет. Одно умрет, другое родится. Понимаешь? Это ведь просто! Убить мертвое. Оживить живое.
— Ты плачешь? — ее удивление не задевает.
Ее пальцы касаются щеки и подбирают слезы.
— Ты уже… холодный.
Это потому что душу украли. Но холод не мешает. Так даже лучше: скоро все заледенеет и боль, рождающая слезы уйдет.
— Скажи правду, — Юлька щурится, как будто больше не видит его. — Варг… ты должен… ты обещал.
— Какую правду?
Алекс ловит ее пальцы губами. Пальцы в крови и кровь эта сладка.
— Что я для тебя?
Крови много. А он голоден. Он никогда прежде не был настолько голоден. Еще немного и от голода Алекс лишиться разума. Теперь, пожалуй, он способен понять милосердие Варга.
Но Варга нет. А кровь рядом. И кто запретит ему сделать глоток. Всего-навсего крошечный глоток?
И он наклоняется низко, прижимаясь лбом к ее лбу, обнимая лицо ладонями, трогая губами губы.
— Правду? Ты для меня — все. Ты мое небо. И мое солнце. Воздух, которым дышу. Я не хочу дышать без тебя. Я не справлюсь один. Ты… ты помни обо мне, хорошо? Сколько сможешь. Я буду слышать. Наверное. Я думаю, что буду, хотя не знаю как оно… ты еще скажи отцу, что я… я знаю про него. И он правильно все сделал. Но это не важно. Просто помни обо мне, пожалуйста…
Она ушла очень тихо, как раньше, словно, опасаясь перебивать его. Алекс же говорил и говорил, голосом заполняя тишину. И только когда кровь, засыхая, сцепила пальцы, он замолчал.
Поднявшись, Алекс обошел дерево, меж корней которого проклюнулись зеленые побеги. Они стремительно росли, обвивая ствол, норовя забраться выше и выше.
Мьёлльнир лежал там, где Алекс его выронил. И это было несправедливо по отношению к молоту.
В руках Юльки-Свавы он смотрелся лучше.
Алекс принес бы им цветов, если бы в Асгарде росли цветы. И он вернулся во двор, собрал букет из ржавых клинков, который возложил к ногам.
В змеином лазе клокотал родник. Вода его была холодна и горька, но Алекс пил, заполняя ей каверну выдранной души. Стащив рубашку, он намочил ткань и вытер лицо, шею, плечи.
Алексу не приходилось лазить по деревьям, но он не сомневался — справится. И мертвый ясень любезно подставил ветвь.
Все просто: есть плюс, есть минус.
Два полюса, как в физике. А между ними — ток течет. И если даже ток — не совсем ток, но если минус есть, то плюс обязан появиться.
И Алекс, стиснув зубы, карабкался выше и выше. У самой вершины его ждала петля из седых волос. Алекс возложил ее на шею и шагнул с ветки за миг до того, как копье побега пробило грудь.
Древо мира смешало кровь с собственным соком и подарило роднику, знакомя Асгард с новым богом.
Души у него не было. Но богам не нужна душа.
Сердце Александра Семеновича Баринова остановилось в ноль часов тринадцать минут. Реанимационные мероприятия не принесли результата. Вершинин лично зафиксировал факт смерти, второй за эту ночь.
Теперь он хотя бы знал имя.
Но легче от этого не становилось.
