Полина Кормщикова. Пациент

Пациент сидит в кресле напротив и пьет кофе. Возьмет чашечку в руки, покрутит, отхлебнет, поморщится, снова покрутит, поставит на столик. Морщится — потому что не любит кофе без сахара, но отказаться от поставленного перед ним напитка счел невежливым, а попросить сахар — постеснялся.

Некоторое время молчим. Не жду, что он заговорит — они обычно не начинают первыми. Так что я молча изучаю его. Ага, отставил наконец кофе. Руки скрещены в области гениталий, плечи ссутулены, а взгляд прямой. Пытается смотреть мне в глаза, хотя это стоит ему некоторых усилий.

Улыбаюсь. И начинаю:

— Итак. Вы пришли ко мне за советом, я правильно понимаю?

Кивает.

— Я — Патриция Альба, психокорректор. Расскажите мне немного о себе. Как ваше имя? Чем вы занимаетесь?

Все это я, разумеется, прекрасно знаю — в анкете написано. Но он должен сказать сам.

— Меня зовут Николай Бронин. По профессии я — специалист по оптоволокну, руководитель строительного отдела.

Говорит бодро. То и дело поднимает глаза к потолку, но потом опять смотрит прямо на меня.

— Это интересная профессия. Она вам нравится?

Пожимает плечами.

— Не особенно. У меня профильное образование такое.

— А почему вы его выбрали?

— Да я как-то особенно не выбирал. Просто надо было где-то получать высшее, а на эту специальность оказалось легче поступить. Да и деньги вроде неплохие.

— Но тем не менее вы хотите что-то изменить?

— Хочу.

Смотрит в пол. Ему стыдно признаваться. Каждый второй пациент — такой же, и я никак не могу этого принять, несмотря на свой опыт.

— И что же вы хотите изменить?

— Я хочу быть успешным.

— А сейчас вы не считаете себя успешным?

— Нет. Я — руководитель отдела. Парни хорошо работают под моим началом. Но если бы на этой должности оказался кто-то еще, они бы работали не хуже, и я это понимаю. Может, даже лучше. Не будет меня — будет другой.

Киваю. В этом отношении его позиция ясна.

— Вы женаты?

— Нет.

Сожаление в его голосе.

— Почему же?

— Никак не могу встретить. Да и, сказать по правде, — не нравлюсь я девушкам.

Критически оглядываю его. Он миловидный, с хорошей фигурой. Но действительно — да, не «цепляет».

— Я поняла вас, Николай. И все же уточню: чего именно вы хотите?

— Ну, я хочу наконец заняться тем, что мне действительно нравится. Может быть, открыть свой бизнес. Встретить интересную девушку.

— И что же, по-вашему, вам мешает? Почему вы не можете делать то, чего хотите?

— Не знаю. Как-то не выходит.

— А вы пробовали?

— Что пробовал?

— Заняться бизнесом, например?

— Ну… нет.

— Почему?

Качает головой:

— Ну и вопросы вы задаете, доктор.

— Патриция, — поправляю я.

— Патриция… Я не знаю. Что-то мне мешает. Вроде и идея есть, и не могу. То одно надо сделать, то другое. А к выходным устаешь, и ничего уже не хочется, только отдохнуть немного. С друзьями нужно встретиться, по дому что-то — и времени не остается.

— А скажите, Николай, зачем это вам?

— Что — «зачем»?

— Менять образ жизни.

— Ну как «зачем»? — опешил он. — Человек должен поднять свой уровень жизни. Должен быть счастлив. Не могу же я жить, чтобы варить оптоволокно. Это как-то… мелко.

— То есть вы не счастливы?

Смотрит на меня в упор.

— Нет. Не счастлив.

— И вам не хватает для счастья денег и женского внимания?

— Ну, — улыбается он, — и этого тоже.

— А чего еще?

Пожимает плечами:

— Не знаю…

— Это важно, Николай. Чего вы действительно хотите? Какая у вас цель? Иметь много денег и красивую жену? Предположим, вы получили желаемое, и что вы станете делать с вашими деньгами?

— Я куплю себе хороший дом, заведу детей.

— Зачем, Николай?

— Ну, чтобы заботиться о них. Чтобы они выросли достойными людьми.

— И вы будете счастливы, получив деньги, семью?

Он молчит. Потому что никогда не думал об этом и ответа на мой вопрос у него нет. Пока нет.

— Николай, — зову я. — Вы уверены, что будете счастливы? Деньги, семья — это и есть ваша цель? То, ради чего вы живете?

— Я не знаю, Патриция.

Резко поднимаюсь с кресла.

— Ничего. Вы пришли затем, чтобы это узнать. Я постараюсь помочь. Еще кофе?

— Нет, спасибо, — отвечает машинально.

— Уверены, что не хотите?

Колеблется. Он не хочет, но опять не может прямо сказать мне «нет».

— Я вижу, что не хотите, Николай. Так просто скажите мне об этом.

— Нет, спасибо.

— Что «нет, спасибо»? Скажите: «я не хочу кофе».

— Я не хочу кофе, — повторяет. И улыбается. Начинает понимать.

— Прекрасно. Мы с вами проведем один сеанс психокоррекции — этого будет достаточно. Ознакомьтесь вкратце.

Подаю ему распечатку договора. Он просматривает. В некоторых местах останавливается. Я между тем продолжаю говорить:

— Во время сеанса я подключусь к вам. Мы окажемся в вашем разуме. Суть в следующем: в вас есть уникальные качества, которые вы никак не можете проявить. Но они есть. Мы с вами постараемся их найти и активировать.

Беру со стола корректоры — два обруча. Выглядят они как металлические кольца, но внутри напичканы электроникой. Один — управляющий — настроен на меня, второй предстоит настроить на Николая.

— Если вы согласны — подписывайте.

Резко вдыхает и прижимает к листу большой палец левой руки. На бумаге остается отпечаток — естественно, он согласен.

Я надеваю на него обруч, слегка давлю на виски. Его глаза закрываются — психотропные вещества поступили в кровь. Кресло под пациентом трансформируется в кушетку, подлокотники — в бортик. Затягиваю ремни на его запястьях — начав метаться, он может навредить себе.

Входит мой ассистент. Я стараюсь не проводить сеансы одна — риск неоправданно высок. Если со мной что-то случится, то сеанс прервут искусственно — ассистенту даны четкие инструкции, как поступать в том или ином случае.

Подключаюсь.

Сознание Николая внутри — как набор файлов на рабочем столе. У меня так всегда — привычный образ, с которым мне легко работать.

Сейчас его сознание погружено в анабиоз — процессы мышления замерли, и, как я люблю говорить, файлы не создаются, не перемещаются и не удаляются. Всё заморожено. Моя работа состоит в том, чтобы найти среди всего этого хлама источник проблем и заменить его другим файлом — фальшивым воспоминанием. Перезомбировать.

Николай — это стандартный случай. Наверняка в детстве родители говорили ему нечто вроде: «Ты что, лучше других?» Или: «А что будет, если?..» Или: «Коля, нужно потерпеть». Отсюда — неуверенность в себе и боязнь попробовать осознать свое место в жизни.

Беззастенчиво роюсь в его воспоминаниях. Ну да, так и есть. «Не высовывайся, Коленька, и тогда ничего не будет». И да, конечно же: «Ты должен работать и зарабатывать», и «Потерпи», и «Так все живут, и ты должен». Брезгливо цепляю курсором — механической клешней — и бросаю в Корзину. Очистить.

Вместо этого — стандартные положительные установки: «Коля, ты все можешь». «Коля, ты же сильный, так попробуй». «Коля, ты способен жить так, как сам считаешь нужным. Ты все решаешь сам».

Удивительно чистый парень, кстати. Нет в его биографии ни попыток воровства, ни поднятия руки на слабого. Самое серьезное прегрешение — это просмотр порно и вождение в нетрезвом виде. Сплошное благородство. И робость. И мучительное ощущение, что он не таков, каким должен быть. Достало Коленьку это благородство и навязанная ему обществом и родителями роль. Прибавлю толику лихости, крупицу злости в качестве бонуса — ему не повредит.

Вот так и уходят Робин Гуды.

Это быстро. Это легко. На мгновение мне даже становится стыдно: оплата за мои услуги весьма солидная, а работы — кот наплакал. Окидываю содеянное критическим взглядом и удовлетворенно киваю. Выхожу.

Снимаю обруч с себя. С пациента. Развязываю ему руки.

Ассистент рядом:

— Патриция, ничего не нужно?

— Принеси кофе, Андрей.

Он подает мне чашку. Знал, зараза, что я попрошу. Пью мелкими глотками. Николай еще в отключке.

Через некоторое время его глаза открываются, он пытается сесть. Кушетка снова становится креслом. Николай взглядом обводит комнату. Смотрит на меня.

— Уже всё? — спрашивает.

— Да, всё. Успешно.

— А… что должно теперь произойти, Патриция? Что вы сделали?

— Я — ничего. Вы молодец, Николай. Вы все сделали сами, я только поддерживала. Вы, должно быть, не помните… Это сложно объяснить. Но вы молодец. Через некоторое время вы почувствуете перемену в себе. Возможно, вы захотите уйти с работы, возможно — сделать что-то для себя нехарактерное. — Подаюсь вперед: — Делайте, Николай. Ничто вам не помешает, запомните это.

Он кивает. Мы говорим еще немного, и я постепенно перевожу разговор в другое русло, далекое от коррекции, от его проблем и обращения сюда.

Уходя, он дает мне обещание позвонить через три дня и рассказать, как он себя чувствует. Не позвонит. Никто из них никогда не звонит.

* * *

Я надеваю пальто и выхожу в стылый осенний вечер. В воздухе — запах дождя. У меня еще достаточно времени до встречи с Иваном — другим психокорректором. Мы встречаемся в нашем любимом ресторане, чтобы вкусно поесть и поделиться опытом. Мы — просто друзья; как возможные половые партнеры мы друг другу не нравимся: он — не мой тип, я — не его. И я рада, что он есть.

Я иду по проспекту и смотрю на затянутое низкими тучами небо. Мне легко. Я знаю, что я сама выбрала свою профессию, свой путь. Я, в отличие от моих пациентов, знаю зачем. Я нужна для того, чтобы делать людей такими, какими они хотят быть. Такими, какими им никогда не стать самим. Я верю в это.

Иван уже ждет меня. Он занял нам столик у окна и сейчас машет мне рукой. Он всегда такой — шумный, полный и внушительный. Вот уж в ком уверенности хватает с лихвой. Можно было бы даже чуть убавить… Улыбаюсь от такой мысли. Иван никогда и никому — а уж мне тем более! — не позволит ковыряться в своих мозгах, как он это называет.

Но сегодня я настроена на философский лад.

Принесли форель.

— Случай был очень интересный! — с горящими глазами вещает Иван. — Моя вчерашняя больная — нимфоманка! Я-то думал, такие по врачам не ходят. Ну, говорю, голубушка, вы что ж, недовольны? Это ж, говорю, достоинство, таких, как вы, — днем с огнем. Нет, говорит, я жить спокойно не могу, только о том и думаю. Парни от меня через месяц убегают. Хочу, говорит, жить нормально. У них у всех волшебное слово — нормально. А как это — «нормально»? — спрашиваю. А она мне: ну, не зна-а-аю… И пол носочком ковыряет.

Почему-то женщины предпочитают обращаться к мужчинам, и наоборот. Парадоксально, но факт. А случай у Ивана примечателен только юмором. Тем не менее Иван при всей своей медведеватости алтайского мужика рассказывает о нем так, что — заслушаешься.

— Я подключаюсь к ней, а там такое! Родителей у нее не было, тетка воспитывала, сектантка какая-то. Они в своей церкви якобы культ невинности проповедуют, как мужской, так и женской. Вроде как все мы — плоды греха. И тупая тетка таскала туда девчонку. Та сама по себе — бунтарка, терпеть не может, когда ее заставляют, вот и съехала с катушек тетке назло. Старая грымза померла в прошлом году, слава богу.

Иван замолкает, чтобы запить все сказанное большим глотком белого вина. Потом шумно ест. Не выдерживаю:

— И что ты изменил?

— Ну как что — винтики подкрутил. Мне, между прочим, целую религию переделывать пришлось. Если не перезвонит — все в порядке. А у тебя что?

— У меня — рутина. Молодые парни с комплексом неполноценности.

Смеемся. Все корректоры — циники. Это профессиональное.

* * *

Николай перезванивает через два дня.

В его голосе проскальзывают панические нотки. Изображение отключено, и я не могу видеть его, но уверена, что глаза бегают, а руки дрожат.

— Доктор… Патриция… Мне нужно встретиться с вами. Что-то действительно произошло. Мы ведь можем встретиться еще раз?

Такого у меня до сих пор не было.

— Конечно, Николай. Но расскажите хотя бы вкратце, что именно случилось? Какие перемены вы почувствовали?

— Доктор, я не могу по телефону. Простите меня, не могу.

— Успокойтесь, Николай. Сегодня в шесть вечера вас устроит? Сможете подъехать?

— Конечно, доктор. Конечно, я буду. Спасибо вам. Огромное спасибо.

Отключается.

Это не он. Это не тот Николай, который приходил ко мне за помощью. Не тот, кого я скорректировала. Я заинтригована: не представляю, что могло пойти не так.

* * *

Он приходит минута в минуту. Волосы — взъерошены, одежда в беспорядке, и руки действительно дрожат. Он падает в кресло, упирает локти в колени и обхватывает ладонями лоб. Я сижу напротив. Ему лучше заговорить первым.

— Патриция, можно чаю?

— Конечно.

Я сама насыпаю заварки в чайник. Я знаю, что он любит черный чай и всегда кладет одну ложку сахара, — случайно подсмотрела в прошлый сеанс.

Николай выпивает обжигающий напиток залпом. Без сахара.

— Патриция. Мне плохо. Мне совсем плохо. Я взял на работе неделю отпуска за свой счет. Меня могли уволить, но дело замяли.

— Вот как? Что вы сделали?

— Я набил морду техническому директору. Но дело не в этом. Я… на самом деле я никогда ничего не боялся. Ни драк, ни темноты, ни собак — ничего такого. А тут — мы дрались, и я оказался сильнее. Историю замяли, у него нет претензий. Причина ссоры — пустяк, он голос на меня повысил. Только… я боялся, когда его бил. Я чуть не выл от страха и все равно бил, понимаете? Я не мог не бояться — и не бить тоже не мог.

— Когда это произошло?

— Вчера…

— А непосредственно после приема вас ничего не могло напугать?

— Нет, наоборот, я чувствовал душевный подъем. Ну, знаете — как будто море по колено. Заснул в прекрасном настроении. Предчувствие было, что жизнь уже завтра изменится, что такое начнется!.. И утром — все прекрасно. А потом, на работе, он на меня заорал. И я испугался, панически. Мне хотелось заплакать и убежать, как трехлетке, но вместо этого я двинул ему в челюсть. А после драки — заперся в своем кабинете. Боялся, что теперь меня вышвырнут. И плакал. А директор потом посмотрел на меня и предложил отдохнуть некоторое время.

Николай уставился на меня — видимо, ждет, что я ему немедленно все объясню, успокою.

Но я сама ничего не понимаю. То, что он мне рассказал, мягко говоря — нетипично.

— А дальше, Николай?

— Дальше?

— Да, что происходило дальше? Наверное, вы куда-нибудь пошли?

— Да, домой. Когда я оказался на улице, ко мне опять вернулось ощущение, что я король мира. Я шел и что-то напевал, и было так легко на душе… Я долго гулял, а когда наконец пришел домой, то зачем-то стал включать свет во всех комнатах. И в спальне он не включился. Я утром нашел причину — закоротило в одном месте, ничего особенного. А вечером стоял и не мог войти в эту комнату: мне казалось, что там, в темноте, что-то шевелится, клубится, шепот какой-то слышал. Я закрыл дверь, стулом ее подпер, чтоб не открылась. Сидел напротив, смотрел на нее и опять плакал от страха. Заснул в итоге, потом просыпался посреди ночи несколько раз. Утром — опять все прекрасно, страха как не бывало, мне даже смешно стало.

Он глубоко вздыхает и продолжает:

— И так было весь день. То панический страх по пустякам, то я как Брюс Всемогущий. А сегодня — только страх, я от собственной тени шарахаюсь. Вот сейчас вы, Патриция, кажетесь мне ведьмой какой-то, которая вырвет мне сердце из груди и сожрет его. Или еще что-то сделает, не знаю.

— Надевайте обруч, Николай.

Протягиваю ему гаджет. Он отшатывается:

— А другого способа нет, доктор? Мне кажется, он как-то повлиял…

— Этот способ — самый быстрый и эффективный. Не бойтесь.

Он покорно опускает голову, чтоб я надела на него обруч сама. Из левого глаза выкатывается слезинка и медленно ползет по щеке. Губы дрожат. Он в панике.

Нажимаю на виски.

Андрея нет. Мне придется делать все одной, без возможной поддержки извне. Подключаюсь.

То же условное деление файлов на папки. Я легко нахожу корректировки, которые двумя днями ранее внесла в его личность. Всё на своих местах. Осторожно просматриваю воспоминания, черты характера — других нетипичных изменений нет. И нет никаких причин для страха. Никаких.

Роюсь в самых интимных воспоминаниях: первая мастурбация, женские обнаженные тела, первая сигарета, боль от обмана, радость понимания — куски событий, которые и формируют в конце концов человеческую личность. Не то.

Страх начал возникать после моей с ним работы. После сеанса. Значит, причину нужно искать или в нем, или в событиях, которые произошли после. Вернуть обратно исходные воспоминания вместо подменных я уже не смогу — их больше не существует ни в его, ни в моей голове, они стерты за ненадобностью. Более того — для Николая их никогда не было.

Просматриваю два последних дня. Вот мой пациент идет домой, вот вертит в руках сигарету, сминает ее, бросает в мусорный бак. Вот приходит, наливает чай, просматривает в Сети сводки новостей. Звонит другу и договаривается о встрече. Ложится спать. Просыпается утром и идет на работу. На работе — ссора с шефом, страх, драка.

Вот оно. На него повысили голос. Произошло неприятное для него событие — и сразу за этим появился страх.

Смотрю дальше. Вечером — еще одно пустяковое, но неприятное происшествие. И снова страх. Кажется, поняла.

Создаю папку «Стандартные ситуации / Незначительная неприятность». Меняю реакцию со «Страха» на «Безразличие». «Страх» — удален без возможности восстановления.

Отключаюсь от Николая. Снимаю обручи с нас обоих.

Николай приходит в себя через несколько минут. Я протягиваю ему кружку сладкого чаю и разжимаю пальцы чуть раньше, чем кружка оказывается у него в руке. Осколки керамики на полу, брюки пациента испорчены.

— Извините, — говорю я.

— Ничего страшного, — машинально отвечает Николай. — Могу я воспользоваться уборной?

— Конечно. Первая дверь налево.

Когда он возвращается, то первым делом спрашивает:

— Вы нашли что-нибудь в моей голове?

— Мы с вами вместе нашли. Вы отлично держались, Николай. Страха больше не должно возникнуть. Наблюдайте и, если что-то пойдет не так, сразу же сообщите мне. В любое время суток. Да, и вот еще что…

Я протягиваю ему флеш-карту.

— Это — несколько тестов. Мне бы хотелось, чтобы вы их сделали в ближайшее время. У вас не должно возникнуть затруднений — некоторые из них на реакцию, некоторые на психическую устойчивость, несколько — на стандартные раздражители.

— Зачем, Патриция? Вы же говорите, что уже всё.

— Да, всё. Но, так или иначе, мне хотелось бы понять причину инцидента. Надеюсь на вашу помощь, Николай.

Он кивает и берет флеш-карту. Обещает сделать все, как я просила, и прислать результаты. Сам он не заинтересован в поисках причины отклонения — каюсь, из-за меня. Его энтузиазм мне невыгоден, а вот я очень хочу разобраться.

* * *

Николай — дисциплинированный человек. Конечно, после нашей работы у него прибавилось «отвязности», но убирать такое качество, как способность к самоорганизации, я посчитала невозможным. Все тесты выполнены, результаты аккуратно записаны. Никаких домыслов Николая, никакой больше паники. В сопроводительном письме он указал, что сейчас у него все в порядке, и поблагодарил за помощь. Сдержанно. Гораздо более сдержанно, чем ему свойственно.

В этот вечер я снова одна — мне необходимо понять Николая до конца. Ассистент Андрей мне тут не помощник, да и вводить его в курс дела — неоправданно долго.

Я сижу в кресле и просматриваю результаты. Мне жаль, что я не попросила его сделать это до второго сеанса, но он был в ужасном состоянии. Стучу по столу карандашом — Иван бы никогда не позволил себе такой ошибки. Мне не стоило идти на поводу у жалости.

Возбудимость — в пределах допустимого. Реакция на естественные раздражители — норма. Повышена физическая агрессия. Такие качества, как мнительность и конфликтность, теперь тоже выше нормы. Их неплохо бы снизить, но это не критично.

Так-так. Появилась склонность к мстительности, чего раньше не было.

По-хорошему мне бы стоило успокоиться и выкинуть этот случай из головы. Не могу. Что-то пошло не так, что-то неправильно.

Бегло просматриваю последние данные, не надеясь что-то обнаружить. И вздыхаю. Я слепая. Как я могла не заметить? Склонность к повышенной и беспричинной тревоге — выше нормы. Видимо, так было изначально, так осталось и теперь. Первый сеанс активировал это качество. Второй — временно отодвинул на задний план, но, боюсь, ненадолго.

Набираю номер:

— Николай?

— Да, Патриция, здравствуйте.

— Мы не могли бы встретиться еще раз?

— С какой целью? — Он нервничает. Раздражен. Готов на грубость.

— Это касается ваших тестов. Я проанализировала данные, и мне бы хотелось побеседовать с вами. Лично, разумеется. Когда вам удобнее — на этой неделе или на следующей? Я могу подстроить свой график под вас.

Колеблется:

— Если вы считаете, что это необходимо…

— Это бы очень помогло не только вам, но и мне.

— Хорошо, в среду вас устроит? Скажем, часа в три?

— Конечно. Я буду ждать вас, Николай.

* * *

Он выглядит прекрасно. Плечи расправлены, вместо джинсов — стильный костюм, волосы подстрижены по последней моде. Взгляд — решителен и слегка насмешлив. Киваю про себя: так это и должно происходить. Люди сбрасывают надоевшую роль, как змеи — старую кожу, и надевают на себя новую. Люди становятся теми, кем всегда хотели быть и кем могли бы стать только после мучительной и долгой работы над собой. Изменения в нем мне нравятся. Но этого недостаточно. Его качества больше не должны мешать ему.

Я теперь знаю, как помочь. И помогу.

— Николай, — начинаю я. — Как я уже говорила, я просмотрела ваши тесты. Есть еще кое-что, над чем нам с вами нужно поработать.

— Что именно?

— В вас есть кое-какие склонности, — решаю не темнить, — которые могут помешать вам в дальнейшем жить так, как вы хотите. Я знаю, как их устранить. Для этого необходим еще один сеанс.

— Но… вы ведь говорили, что достаточно будет только одного, а сейчас настаиваете на проведении третьего!

— Вы — очень необычный человек. Настолько необычный, что работать с вами оказалось интереснее и сложнее, чем со многими другими людьми. И я как врач обязана довести работу до конца. Я прошу вас довериться мне.

— Патриция, я знаю, что вы квалифицированный врач. Но сейчас я чувствую себя лучше, чем когда-либо раньше. Я понимаю, как сильно вы мне помогли, и очень вам за это благодарен. Но еще одного вашего вмешательства я бы не хотел. Я ведь могу отказаться?

— Конечно, можете. Это — ваше право. Но вы должны иметь в виду, что в будущем могут возникнуть осложнения. Мне бы хотелось избежать ненужного риска. А вам?

— А я готов рискнуть, — весело отвечает он и встает. — Еще раз спасибо вам за все, Патриция. Да, могу задать вопрос?

— Разумеется.

— А давайте встретимся в нерабочей обстановке? Скажем, мы могли бы поужинать вместе.

Улыбается. Я впервые замечаю в его поведении признаки того интереса, которого раньше не было. Я никогда не поддерживаю с пациентами личных отношений, но с ним — придется. Я должна уговорить его на третий сеанс, и, если для этого потребуется сблизиться с ним, я пойду на такое, хоть и без охоты.

— Что ж, это было бы чудесно, — улыбаюсь в ответ.

— Тогда я заеду за вами после шести. Надеюсь, у вас нет никаких дел сегодня вечером?

— Нет. Приезжайте.

* * *

Николай приносит мне цветы.

Я прошу его пройти в мой кабинет и подождать: необходимо привести в порядок бумаги, запереть сейф с обручами. Он устраивается в кресле пациента — видимо, по привычке — и рассеянно смотрит на меня. Его взгляд нервирует, хотя причин для беспокойства нет.

— Хочу спросить, Патриция, — говорит он.

Я вздрагиваю — задумалась.

— Спрашивайте.

— Со сколькими пациентами вы работали?

— Около тысячи.

— Тысяча человек! Должно быть, это тяжело.

— Не особенно.

— Но как же? Вам приходится вникать в чужие проблемы, которые вам наверняка кажутся мелкими. Вы с помощью ваших нимбов входите в душу к человеку и способны все там увидеть. А там может быть грязь. Разве это не тяжело?

— Скажу откровенно, Николай: сначала было тяжело. Сейчас — нет.

— Очерствели? — В его голосе сочувствие.

— Нет, — улыбаюсь я. — Повысила квалификацию.

— А вы сопереживаете тем, кто к вам приходит?

— Разумеется.

Это — неправда.

— Почему вы это делаете? Зачем?

Оглядываюсь. Губы Николая плотно сжаты, пальцы рук сцеплены, локти на коленях. Всем своим видом он стремится показать, как важен для него мой ответ. Его поза — нарочита, он старается произвести нужное впечатление. Он неискренен.

— Потому что люди, которые обращаются ко мне, приходят за помощью. Все они могли бы разобраться сами, но не знают, с чего начать. А я знаю. И помогаю им сформулировать вопрос и найти на него ответ. И я вижу, как после моей работы люди становятся другими. Никто еще не пожалел.

А вот это — почти правда.

— То есть вы уверены, что совершаете благо?

— Да. Но зла не хочу, — я шутливо поднимаю руки.

Николай не улыбается в ответ. Видимо, он Гёте не читал.

— Вы уникальный человек, Патриция. Скажите, а вы замужем?

— За работой.

— И вы думаете, что вам самой не нужна помощь?

— Нет.

— Почему?

— Потому что я, в отличие от моих пациентов, всем довольна. Это — осознанный выбор. И другому человеку окажется трудно рядом со мной — я постоянно буду анализировать его.

— Спасибо за откровенность, — наконец-то улыбается он. — И за вашу помощь тоже спасибо.

Я позволяю себе расслабиться. Беру со стола обручи и несу их к сейфу.

— Могу я посмотреть их поближе? Никакого лечения, добрый мой доктор, только посмотрю.

Я пожимаю плечами и протягиваю ему обруч пациента. Он вертит его в руках. Спрашивает:

— Этот для кого? Для вас?

— Для пациента.

— А второй — для доктора?

— Конечно.

Он поднимает на меня глаза.

— Я пожалел.

Резко встает и надевает на меня обруч. Давление на виски, и…

* * *

Я падаю. Падаю вниз в черной пустоте. У меня нет тела, я — только абстрактная субстанция из фрагментов цифрового кода. Нули и единицы могут складываться в картинки или звуки, но это несущественно, потому что все можно легко стереть. Или изменить последовательность. Вычесть и прибавить. Я — глина. Я не сопротивляюсь — зачем? Все правильно, меня можно менять, наверное, я создана для этого.

В черноте вокруг меня что-то смещается: едва заметно, почти неосязаемо. Я спокойна. Я ничего не должна перемещать сама — другой лучше знает, как надо. У него есть Право Менять.

И тут я взмываю вверх. Чернота превращается в слепящее белое, и меня вытягивает, я длиной в километры. Мое тело разделяется на сегменты, появляются выступающие части. Это больно, это очень больно! Нет, не хочу! Меня не завершили! Верните черноту! Больно!

* * *

Открываю глаза. Надо мной — знакомый потолок, по которому носятся быстрые цветные пятна. Издалека доносится голос Николая:

— Я вижу, вы пришли в себя.

Сильные руки поддерживают меня, помогая сесть. Подносят стакан с водой ко рту. Мой язык — как наждачная бумага, шершавый и неповоротливый. Однако я уже осознаю себя. Пью.

И холодею. Он надел на меня обруч пациента. Он влез в мое сознание. Он…

— Что вы сделали? — хриплю я. Вода изо рта льется по подбородку на грудь, но мне все равно. — Что вы сделали? Что поменяли?

— Ничего особенного. Просто помог вам стать чуть ближе к людям, над которыми вы экспериментируете. Вероятно, вы теперь сможете лучше выполнять свою миссию. Или не сможете вообще.

Он вытирает мне губы и одежду салфеткой. Его прикосновения — нежны и приятны: так родитель прикасается к ребенку.

— Вы переделали меня, не думая. Не вникая, зачем я пришел к вам. Не проявив ни сочувствия, ни понимания. Вы просто влезли в мою голову и что-то поменяли — то, что считали нужным. Кстати, это не так сложно, как я полагал сначала. Ваше сознание оказалось очень интересным. И вы ведь действительно думаете, что помогаете! Так вот, вы сделали меня… стандартным. Воспользовались шаблоном, который применяете ко всем. Я был уникальным, а стал — никаким. Вернуть того меня назад вы не сумеете, да и не нужно. Но с другими — теми, кто к вам еще придет, — я такой ошибки сделать не позволю. Если играете в бога, то пусть он будет добрым.

— И что вы исправили во мне? — Я опустошена. Устала. Вот, значит, каково это — быть под воздействием коррекции.

— Скоро поймете, Патриция. Но клянусь: я ничего не убрал, только добавил. А сейчас я вынужден вас покинуть.

Машинально усмехаюсь:

— А как же поужинать вместе?

— Простите, — отвечает Николай. — Я не заказал столик.

Он выходит из моего кабинета и тихо закрывает за собой дверь. На кресле передо мной лежат мои обручи.

Николай ошибается. Я не играю в бога. Я — врач. И я буду делать мою работу.

Назад: Майк Гелприн. Свеча горела

Дальше: Юрий Погуляй. Губители сфер