Глава шестая. Предпосылки контакта

Тому факту, что проснулась в объятьях Одержимого, я не то что не возмутилась — даже не удивилась. И не стала возмущаться, вырываться и дёргаться. Говорят, если утром очень резко вставать с кровати, есть риск забыть в ней что-то важное вроде некоторых мыслей и даже части собственной души. Поэтому я просто лежала, глядя в окружающую темноту, вспоминала события вчерашнего дня и… да, наверное, нужно это признать, — наслаждалась.

Сейчас можно было на несколько секунд забыть о характере этого человека, не ждать от него подвоха, не думать о приличиях, а просто расслабиться. Как тогда в танце, на мгновение довериться уверенным рукам, обнимающим и слишком крепко для спящего прижимающим к сильному телу. Прислушаться к тёплому дыханию, щекочущему ухо и шею.

Не язвительный гвардии ротмистр с повадками хама и отребья. Не безжалостный загадочный Одержимый, глазами которого смотрит межзвёздная тьма. Просто мужчина; сильный, спокойный, близкий, тёплый… родной?

На мгновение остро захотелось, чтобы это был не ускользающий сон и самообман, а чистая правда.

Наверное, я в самом деле слишком устала быть одна.

Надо взять по возвращении отпуск. И уехать куда-нибудь на море, где не очень жарко, но тепло. Ветер пахнет солью и сосновой смолой. И можно совсем ни о чём не думать, никуда не спешить и не решать вопросов сложнее, чем меню на завтрак. Хотя, казалось бы, в этой миссии все мои умозаключения ничего не стоили, от меня ровным счётом ничего не зависело; но уже навалилась такая усталость, будто я вела ужасно ответственные переговоры.

А ещё было бы неплохо принять несколько приглашений на светские вечера. Тихие, уютные, где можно немного потанцевать и просто поговорить. Ни о чём. О погоде, природе, послушать сплетни, обсудить наряды… Пообщаться. Кажется, я устала уже не просто от одиночества, но от фатального недостатка общения. Спокойного и ровного, когда у собеседника не надо ничего узнавать и не надо от него ничего добиваться. И, более того, собеседник этот — понятный и совершенно предсказуемый человек.

Мужчина рядом едва ощутимо вздрогнул, просыпаясь и вырывая меня из мрачных сонных мыслей. Я тут же внутренне напряглась, ожидая очередной язвительной гадости. Но Ветров почему-то молчал, не спеша выпускать меня из объятий и лишь слегка их ослабив.

— Доброе утро, — тихо проговорила я.

— Доброе, — так же тихо согласился он, зачем-то едва ощутимо касаясь губами моей шеи. А я вместо того, чтобы вежливо отстраниться, просто прикрыла глаза, наслаждаясь теплом и спокойствием. Я уже настолько запуталась в этом человеке, что мне было совершенно безразлично, что будет дальше. Начнёт ли он язвить прямо сейчас, или вдруг решит меня поцеловать, а к обычной хамоватой манере вернётся через полчаса или час… Плевать. Я слишком устала балансировать на жёрдочке и искать компромиссы. — Ты хорошо себя чувствуешь? — вдруг настороженно спросил мужчина, переворачивая меня на спину и заглядывая мне в лицо.

— Наверное, просто устала, — безразлично пожала плечами я, нехотя открывая глаза.

— Просто устала? — язвительно передразнил он. Правда, взгляд при этом оставался пристальным, внимательным и предельно серьёзным. Даже как будто встревоженным. Мужчина склонился к моему лицу, коснулся губами лба и отстранился с ещё более мрачным видом. — Ты в курсе, что у тебя жар, причём нехилый?

— Да ерунда, — поморщилась я. — Там аптечка в сумке должна быть, одна инъекция… — я попыталась подняться, но рука Одержимого удержала меня на месте.

— Лежи уж, — хмыкнул он, выбираясь из кровати. Я подчинилась с облегчением, прикрыв глаза и желая полностью раствориться в тёплом киселе кровати.

Это действительно многое объясняло. Во всяком случае, мои мрачные пораженческие мысли и утренние страдания по загубленной жизни. Когда я болею, я становлюсь чудовищно мрачной, унылой и капризной особой. Особенно, когда у меня жар.

Однако, всё оказалось хуже, чем я предполагала: лекарство не помогло. Сознание плыло, путая реальность с вымыслом. В комнату постоянно кто-то заходил и выходил, но почти никого из них я не видела. Слышала, как Ветров ругался с варом, — очень может быть, вчерашним, — а потом ударил и вышвырнул за дверь.

Правда, насколько это было близко к реальности, я поручиться не могла, потому что следующим посетителем был отец, и он тоже о чём-то ругался с Одержимым. Потом он сел на край кровати, гладил меня по голове и молча смотрел своими грустными карими глазами. Заходил Аристов и грозился выговором, даже цесаревич заходил и укоризненно качал головой.

В общем, моё сознание зменяло реальность бредом и галлюцинациями, а что происходило на самом деле, я не имела ни малейшего представления. Но, наверное, что-то всё-таки происходило, и оно способствовало моему выздоровлению, потому что в какой-то момент я очнулась с совершенно ясной и пустой головой, вполне осознавая себя.

Попытка вспомнить последние события увенчалась успехом лишь наполовину; между танцами варов и моей нынешней реальностью зиял заполненный сумбуром провал. Безотказный и не подверженный бредовым видениям нейрочип между тем утешил, что не в себе я находилась не больше половины местных суток. К этой мысли оказалось неожиданно трудно привыкнуть; по моему субъективному восприятию я провалялась в беспамятстве не меньше недели.

Более-менее разобравшись с прошедшим временем, я занялась поиском собственного настоящего. Оно… озадачивало. Во-первых, тело было настолько слабым, что я не то что руку поднять — глаза открыть не могла. Во-вторых, я долго пыталась разобраться в странных ощущениях, и когда разобралась, очень удивилась. Оказывается, факт пробуждения в объятьях Одержимого мне не почудился. Более того, я была полностью обнажена и, кажется, у меня были влажные волосы. То есть, получается, он меня ещё и мыл? И почему-то не высушил.

Тревога и стыд поднялись волной, но быстро схлынули под натиском логических аргументов. Во-первых, я здорово сомневалась, что ротмистру могло прийти в голову как-то воспользоваться моим невменяемым состоянием, а, во-вторых, за мытьё его, по-хорошему, стоило бы не ругать, а благодарить: на мой вкус нет ничего хуже ощущения застарелого липкого болезненного пота. Я знаю, я всегда стараюсь болеть в одиночестве, и сил добраться до ванны у меня обычно не бывает.

В конце концов я всё же сумела открыть глаза. В комнате царил густой сумрак, в котором край кровати только смутно угадывался.

— Как себя чувствуешь? — раздался рядом совершенно лишённый сонливости голос Ветрова. А я думала, он спит.

— Чувствую, — медленно проговорила я. Голос был таким же слабым, как и всё тело, но он всё-таки был, и говорить мне было не так уж сложно. — Живой, — решила я. Жаловаться на слабость не хотелось, а в остальном всё было довольно неплохо.

— Приятное ощущение, — со смешком согласился мужчина.

— Что со мной было? — задала я самый животрепещущий вопрос.

— Ты дала отличный повод для контактов с плащами. Умудрилась подцепить какую-то жутко опасную местную заразу, от которой эти идиоты дохнут пачками.

— И в чём здесь повод для контактов? — озадаченно уточнила я. — И почему идиоты?

— Идиоты потому, что у меня познаний в биологии больше, чем у этой «развитой цивилизации». У них вообще такого понятия, как «медицина», нет. Сдох — и ладно, не сдох — повезло. Ты умудрилась выбрать заразу, с которой обычно не везёт. Несколько часов лихорадки, и привет, — мрачно хмыкнул он.

— Не понимаю, — растерянно пробормотала я. — Как наши проглядели неизвестное смертельно опасное заболевание? И… почему я выжила?

— Хочешь это исправить? — фыркнул Ветров. — Просто повезло. Видимо, на людей оно действует слабее.

— Я вам не верю, — упрямо возразила я. Сложно сказать, откуда я это знала, но почему-то чувствовала: без его участия не обошлось, и в этом «просто повезло» он откровенно соврал.

— Да сколько можно, — вдруг раздражённо прорычал он. — Что мне ещё надо сделать, чтобы ты перестала мне выкать?! — мужчина навис надо мной. В темноте виднелся только смутный силуэт, и уж точно нельзя было рассмотреть выражение лица, но, кажется, Одержимый был в ярости. И чувствовалось во всём этом что-то болезненно-застарелое, неожиданно принципиальное.

— Я… не понимаю, — неуверенно промямлила я, совершенно теряясь от такой вспышки на пустом месте. — Почему вам это так важно? Мы же…

— Ах да, я понял. Родословной не вышел, — процедил он, резко отстраняясь.

— Игорь, постойте… постой! — я попыталась поймать его за руку, но это оказалось запредельное усилие — протянуть ладонь я была не способна. — Это просто привычка! Я совершенно не понимаю, почему вы… ты так реагируешь, но если это так принципиально, я… Я не хотела тебя обидеть. Зачем тебе это? Почему так важно, ты или вы? — совершенно запутавшись, напрямую спросила я. Он ведь явно здорово обиделся, и это всё отдавало продолжением недавнего бреда. Огромный взрослый мужик всерьёз обижается просто из-за того, что я просто вежливо с ним разговариваю. Раньше мне казалось, что он так ведёт себя из природной вредности и только для того, чтобы позлить меня. Сейчас стало ясно, что дело гораздо серьёзней.

— А почему тебе принципиально обратное? — всё ещё раздражённо, но уже явно остывая, спросил он.

— Это не принципиально, это… с детства вбитая привычка, — осторожно подбирая слова, попыталась ответить на странный вопрос. — «Ты» — оно более снисходительное, «вы» — уважительное. Обычно для «ты» требуется разрешение. Но если для… тебя это так важно, я постараюсь. Хотя всё равно не понимаю, почему?

— Бесит, — коротко отозвался он. Пару секунд помолчал, но потом всё же решил пояснить. — Отдаёт лицемерием, формализмом и предательством. Гадость, сказанная в вежливой форме, становится ещё большей гадостью, чем в грубой. Ладно, спи, тебе сейчас это нужнее всего. Сейчас только, поешь.

Каким-то загадочным образом ориентируясь в темноте, он добыл из ниши в стене колбу с питательным раствором, аккуратно меня им напоил. Я попыталась удивиться, откуда у мужчины навыки сиделки и знания об обращении с больными, но тут же сама на этот вопрос ответила: наверняка он обучался основам медицины. Если даже нам их давали в Университете, то уж военным — тем более были должны.

Потом Одержимый вышел. Видимо, внезапного нападения он уже не опасался, или ушёл ненадолго, по исключительно важному делу.

А я, уже погружаясь в нормальный, не горячечный сон, вяло подумала, что причиной такого агрессивного неприятия такой простой вещи, как вежливое обращение, может быть только очень большая и очень личная обида. Или, может быть, детская травма. Откуда мне знать, как обращались в приюте с маленьким мальчиком, которого испугались собственные родители?

Когда я проснулась в следующий раз, Ветрова в обозримом пространстве не наблюдалось. Несколько секунд я потратила на оценку собственного состояния, и пришла к выводу, что чувствую себя вполне неплохо. Настолько неплохо, что способна самостоятельно встать, одеться и дойти до уборной. Правда, на свою голову успела выполнить только первый пункт. Когда мои ноги коснулись пола, комната наполнилась мягким рассеянным светом, а через мгновение вернулся Одержимый. Совершенно растерявшись, я неловко попыталась прикрыться руками.

— Да ладно, чего я там не видел, — в своей привычной манере ухмыльнулся мужчина, скрещивая руки на груди и приваливаясь плечом к краю входного проёма.

— Игорь Вла… — раздражённо начала я, но осеклась, вспомнив, до чего мы договорились вчера, и продолжила, стараясь говорить ровно и уверенно. — Игорь, отвернись. Пожалуйста.

Он усмехнулся, но послушался и действительно повернулся ко мне спиной, опираясь о стену уже другим плечом.

Достав из шкафа комбинезон, я шмыгнула в уборную, уговаривая себя успокоиться и перестать смущаться.

— Тебя, когда проснёшься, жаждали видеть аборигены, — насмешливым тоном заметил Ветров, оборачиваясь, когда я, уже одетая, вернулась в комнату.

— Именно жаждали? — растерянно уточнила я. — Как-то это на них не похоже.

— Да ладно, — с неприятной глумливой ухмылкой возразил он. — Стоило выгоду почувствовать, сразу такими разговорчивыми стали — мама не горюй. Оказалось, прекрасно они могут общаться без своих плясок, надо только захотеть.

— Кхм. И о чём ты успел с ними поговорить? — морально готовясь к катастрофе, спросила я.

— Я их в основном грубо посылал, — смерив меня насмешливым взглядом, Ветров слега повёл плечом. — Ну, и с разрешения твоего начальства сообщил, что мы можем вылечить и эту их «горячую смерть», и вообще всё что угодно. Они, конечно, поначалу не поверили, но твой пример их впечатлил: бабы от этой заразы у них дохнут практически без вариантов. Что, кстати, странно, потому что самки обычно более живучи.

— Это ведь ты меня вылечил, да? — пристально глядя на него снизу вверх, проговорила я.

— Ну, вроде того, — со смешком признался он, разглядывая меня с каким-то странным выжидательным любопытством.

— Тоже какая-то из способностей Одержимых?

— Способность одна, использовать её можно по-разному, — поморщился он. Настаивать на подробном ответе я не стала, всё равно не расскажет. Вместо этого сделала то, что следовало сделать ещё вчера.

— Спасибо, — получилось тихо, но искренне. Ветров вопросительно вскинул бровь, поощряя меня на дальнейшие пояснения. — Мне почему-то кажется, что это было очень непросто, и ты не обязан был это делать. Но сделал. Как я могу тебя отблагодарить?

Предвкушающая удовлетворённая ухмылка Одержимого мне не понравилась. Сразу появилось бредовое подозрение, что это всё он подстроил специально, заранее рассчитывая на такой результат. Хотя ответ мужчины меня всерьёз озадачил; я ожидала совсем другого.

— Поцелуй, — просто сообщил он, внимательно вглядываясь в моё лицо и, кажется, пытаясь отыскать там какие-то строго определённые эмоции. — Нормальный поцелуй.

— Зачем тебе это? — растерянно уточнила я. Ветров пожал плечами, но всё-таки ответил.

— А почему нет? Не деньги же у тебя брать, — хмыкнул он. — И вообще, ты спросила — как, я ответил. Что непонятного?

Действительно, что?

Я неуверенно качнулась в его сторону, но растерянно замерла, так и не сделав шаг.

— Ты слишком высокий, я так не дотянусь, — поделилась я своим неожиданно возникшим затруднением. Нет, при желании, если подняться на цыпочки и заставить его слегка наклонить голову, получится, но… это ведь неудобно.

— И это всё, что тебя останавливает? — хмыкнул он, отклеиваясь от стены. Подошёл к кровати, присел на край, расслабленно положив ладони на бёдра, глядя на меня со странным выражением. Выжидательно, чуть насмешливо, с непонятным затаённым раздражением.

Я в ответ неопределённо передёрнула плечами, подошла ближе, оказавшись между его разведённых коленей. Кровать хоть и была высокой, но мы всё равно теперь поменялись ролями: голову задирать приходилось Ветрову.

Хотя, казалось бы, ничего особенно ужасного мужчина не потребовал, — что со мной будет от одного поцелуя? — но я почему-то чувствовала сильное волнение. Сердце подскочило к горлу, оставив в груди пустоту, и стучалось торопливо, сбивчиво. Мелькнула малодушная мысль как-нибудь уйти от «оплаты», но я тут же устыдилась. Он меня за язык не тянул, сама спросила, как его отблагодарить, а теперь что — на попятную? Гадко это. Ветров ведь тоже мог попросить что-нибудь гораздо менее безобидное, а так… Мне и самой любопытно. К тому же, он наверняка ожидает от меня какого-то подвоха, будет приятно немного удивить.

Всё было легко в теории, а на практике я положила ладони на плечи мужчины с большой неуверенностью. Ткань комбинезона на ощупь была приятной, гладкой и шелковистой, но я поймала себя на крамольной мысли, что предпочла бы чувствовать под руками его кожу. Горячую, влажную от разбивающихся о плечи водяных струй и сбегающих вниз капель…

Я судорожно сглотнула, пытаясь сосредоточиться на реальности. Картинка засела в памяти так крепко, что вытравить её оттуда не представлялось возможным. Мужчина смотрел на меня пристально, внимательно; насмешка тоже присутствовала, но уже какая-то пустая, будто он просто забыл стереть это выражение с лица. А я вдруг не к месту, — или, наоборот, очень кстати? — подумала, что его нечеловеческие глаза не только пугают, но и завораживают. Как пропасть, когда стоишь на её краю и смотришь вниз.

Скользнула руками по широким плечам, одной осторожно обняла за шею, а второй — накрыла гладкую щёку. Медленно провела ладонью по коротко остриженным волосам, машинально двинула руку обратно, «против шерсти», с шеи на затылок. Волосы на ощупь оказались жёсткими, грубыми и даже почти колючими, как и сам их хозяин.

Ну вот, опять он ассоциируется у меня с кактусом!

Нервно и торопливо облизав пересохшие губы, я наконец-то решилась. Поцеловала мягко, осторожно; слегка прихватила губами нижнюю губу, потом — верхнюю, потом провела языком, пробуя на вкус и углубляя поцелуй. Это было очень странное и неожиданное ощущение — обнимать и целовать мужчину, остающегося при этом неподвижным, не пытающегося обнять в ответ или как-то повлиять на происходящее. Правда, понять, нравится оно мне или нет, я не успела. Одна рука Одержимого крепко обхватила меня за бёдра, вторая — легла на затылок, и инициатива полностью перешла к нему.

Я поначалу растерялась, даже почти испугалась, но быстро сдалась и смирилась, махнув рукой. Будь что будет. Тем более, поцелуй мне нравился. Нравилась властная уверенность мужских губ, нравилась искренняя и откровенная жадность. Даже вечная бесцеремонность и наглость ротмистра сейчас были к месту, и не раздражали, а, напротив, зачаровывали и непривычно будоражили кровь.

Увлечённая, я даже не заметила, в какой момент Ветров откинулся на спину, и не поняла, как оказалась сидящей на нём верхом. Одной рукой он продолжал придерживать мою голову, когда-то успев намотать волосы на ладонь, — видимо, чтобы не лезли в лицо, — а второй исследовал моё тело, и почему-то плотная ткань комбинезона совершенно не мешала ощущать прикосновения.

Очнулась от этого сладкого дурмана я внезапно, когда мужчина принялся со спокойной уверенностью расстёгивать на мне одежду.

Одной рукой я упёрлась в его грудь, второй борясь за целостность наряда. И опять, как в прошлый раз, прибегать к более агрессивным способам борьбы за свободу не пришлось: Одержимый выпустил меня без возражений. Вернее, выпустить-то выпустил, но руки его преспокойно и даже как-то по-хозяйски разместились на моих бёдрах.

— Речь, кажется, шла только о поцелуе? — хмурясь в довольно неубедительной попытке скрыть неловкость и смущение, проговорила я, торопливо застёгивая комбинезон. Пальцы плохо слушались, но я старалась.

— Увлёкся, — явно не испытывая никакого раскаяния, сообщил Ветров, внимательно наблюдая за мной. Я раздосадованно поморщилась и попыталась подняться, но мужчина в этот раз не пустил, удерживая за бёдра. — Хочешь, я тебе ещё чем-нибудь помогу?

— То есть? — удивлённо переспросила я.

— Мне понравилось, как ты благодаришь, — сообщил он с весёлой ухмылкой.

На этот раз пощёчины не вышло. Ротмистр легко перехватил мою руку за запястье, поймал вторую и перекатился по кровати, оказавшись сверху.

В этот момент, с заведёнными за голову руками, прижатая к постели телом Одержимого, я взглянула на ситуацию под другим углом, и мне стало жутко. Внезапно осознала, что нахожусь бесконечно далеко от дома, без малейшей возможности позвать на помощь, во власти не вполне адекватного, но очень сильного мужчины. До сих пор он хоть и вёл себя не лучшим образом, но демонстрировал определённое благородство. А что, если терпение скоро кончится?

— Не надо драться, это неприлично для достойной барышни. Или недостойно приличной? — с крайне ехидным видом проговорил он мне в губы, щекоча дыханием, а потом невозмутимо поднялся сам и протянул мне руку, помогая выбраться из начавшей засасывать кровати. — Пойдём, ты, кажется, работать рвалась, — невозмутимо проговорил он, направляясь к выходу, когда я утвердилась на своих ногах. И мне стало очень стыдно за свои необоснованные подозрения в его адрес.

Пока мы собирались и совершали уже знакомый ритуал с вызовом сопровождающего и полётом над лесом лишайников, я думала совсем не о работе. Мысли мои занимал гвардии ротмистр Ветров, странности его поведения и моё к нему отношение.

Я уже не сомневалась, что эта его ершистость, хамство и стремление задирать окружающих представляли собой колючки пресловутого кактуса. С тем только отличием, что кактусы обычно никого первые не трогают и сами ни на кого не бросаются, что отличает их от Одержимого в лучшую сторону. Это стремление защититься и распугать всех вокруг даже тогда, когда никакой угрозы нет, и окружающие настроены мирно, было нехорошим признаком. Подробностей биографии мужчины я не знала, но уже здорово сомневалась, что всё это — последствие обиды на родителей, которых он никогда в глаза не видел. Скорее, это походило на результат достаточно регулярных ударов судьбы, и, вероятно, ударов весьма разнообразных. Просто потому, что если человек часто бьётся головой, он надевает каску, а вот такой скафандр полной защиты от всего и сразу — результат изощрённой изобретательности фортуны.

Как вести себя с ним в этой связи и как реагировать на его поведение, я просто не представляла. Что ему от меня надо и чего он пытается добиться? То смотрит с презрением, то искренне заботится, то лезет целоваться, то огрызается по поводу и без. В ответ на прямые вопросы он наверняка будет язвить и насмехаться, а как ещё разобраться в этом клубке противоречий без привлечения третьих лиц, я не знала.

Вернее, идеи были, но я не была уверена в главном: а надо ли мне во всём этом разбираться? Зачем? Потому что мне понравилось, как он танцует, целуется и выглядит без одежды? Очень глупо, и это даже не вспоминая о приличиях. Пока он молчит, кажется весьма интересным и достойным мужчиной. Но стоит ему открыть рот, и я понимаю, что моя симпатия к этому человеку может измеряться только световыми годами.

В общем, чем больше я об этом думала, тем яснее понимала: для душевного спокойствия мне лучше держаться подальше от Ветрова. Проблема заключалась в том, что это явно шло вразрез с его собственным мнением и видением ситуации. И, опять же, было непонятно, что именно ему нужно. В том, что это исключительно азарт, я уже сомневалась. Может быть, любопытство, чувство необычности и новизны?

Ни к каким выводам я по дороге не пришла, но зато сумела, со всех сторон рассмотрев и обдумав эту проблему, отложить её в сторону с пометкой «не хватает данных, продолжать наблюдение» и подойти к разговору с варом в спокойном и сосредоточенном состоянии.

— Я радоваться ты жить, — поприветствовал нас плащ в знакомой или похожей на знакомую мне комнате для бесед. Доставлял нас к месту назначения кто-то другой, он открыл перед нами дверь и удалился. Наверное, этому было не по чину работать курьером. Мне показалось, я узнала его голос; кажется, это был тот самый немолодой мужчина, разогнавший местную революцию. — Вы уметь пугать горячая смерть?

— Мы уметь пугать не только горячая смерть, но и многие другие, — спокойно ответила я.

— Вы учить мы? — прагматично уточнил он.

— Учить, но для этого вы помогать.

— Как?

— Отвечать вопросы и дать место ставить механизмы.

— Механизмы? — насторожился он. Я пустилась в объяснения, и через несколько минут мне, кажется, удалось успокоить собеседника сообщениями о том, что механизмы эти безвредны, места много не занимают, и вообще их можно (и даже, насколько я знаю, желательно) размещать на необитаемых планетах.

Когда этот самый важный и принципиальный вопрос был так легко и ненавязчиво согласован, собеседник согласился отвечать на вопросы. Их было множество, но начать я решила с самого главного противоречия.

— Почему раньше вы говорить «не тема разговор», а теперь — нет? Из-за горячая смерть?

— Дети, — отозвался он.

— Что — дети? — растерянно переспросила я.

— Дети плохо понимать слова, плохо знать смысл, поэтому дети иметь тема не разговор, — доходчиво пояснил собеседник, и я пару секунд переваривала эту информацию. В конце концов я пришла к выводу, что в понятие «дети» мы вкладываем разный смысл, и принялась уточнять. Угадала, но лишь отчасти.

В своём развитии отдельные вары достигали некоторой ступени, выводящей их на качественно иной уровень существования, который в пересчёте на наши представления можно было бы назвать «сверхчеловеческим». Объяснить подробно, как это происходит и как выглядит, мой собеседник не смог; но не потому, что не пытался, а исключительно из-за скупости разговорного языка, попросту лишённого ряда ключевых понятий. Насколько я сумела разобраться, этот «уровень» был связан с развитием того самого участка мозга, отвечающего за гравитонные взаимодействия.

Главное, вот эти «сверхвары» жили ещё более замкнуто и обособленно от всех остальных, которых в совокупности называли «детьми», независимо от их физиологического возраста. Опять же, насколько я смогла понять, жили они не просто так, а выполняли важную функцию стабилизации гравитационных полей. Наверное, чтобы «детишки» не разнесли планеты на куски своими постоянными заигрываниями с одним из фундаментальных взаимодействий.

Собственно, этими высшими и было наложено ограничение на «темы для разговор». Вроде бы, для того, чтобы «детишки» особенно не напортачили в общении с другими видами. Но лично у меня сложилось впечатление, что «старшие» просто не хотели допустить распространения варов по галактике через контакты с другими разумными, и за это их, пожалуй, стоило поблагодарить. Если чрезмерно активное использование гравитонных воздействий теоретически способно как-то повлиять на процессы макроуровня, то подобный жёсткий контроль был более чем оправдан.

А вот проблемы с медициной и полным отсутствием представления о механизме работы собственных организмов у них были общие. Старшие вары почему-то ничем не болели и жили очень долго, а для всех остальных высокая рождаемость и высокая смертность являлись объективной реальностью, и отношение к смерти, соответственно, было очень простым и почти безразличным. Правда, последнее, похоже, было справедливо только на словах; не просто же так он уцепился за возможность «отпугивать горячую смерть».

Последняя, к слову, была для них настоящим бичом, почти как чума для людей в средние века. И мужчины действительно переносили её в среднем легче, у них было больше шансов выздороветь, а женщины выживали в лучшем случае одна из тысячи. Да и в целом женщин было существенно меньше, чем мужчин; что, впрочем, вполне закономерно с точки зрения биологии.

Из всего этого вытекало и бережное отношение варов к женскому полу. В частности, убийство женщины или нападение на женщину карались на порядок строже. Но, с другой стороны, общество при этом во многом было канонически патриархальным, очень похожим на аналогичное в человеческом представлении.

Собственно, именно поэтому Ветрову так легко и без вопросов сошло с рук убийство того вара, который попытался меня ударить. Потому что это был его долг как мужчины — защита женщины, и для его исполнения защитник в случае серьёзной угрозы здоровью и даже жизни имел право прибегать к любым методам.

Собеседник даже объяснил мне причину того сборища, на которое нас притащили. Оказывается, с революцией или бунтом я погорячилась, просто местные разошлись во мнениях, как именно следует «не контактировать» с другими видами. Большинство, с которым нам доводилось сталкиваться прежде, считало, что большой беды от человеческих делегаций не будет. А проявившее агрессию меньшинство в этом сомневалось, и просило старших разобраться с нами и объяснить, что нам тут не рады, и чтобы мы больше к ним не лезли. Потому что сами делать подобные заявления они почему-то не имели права.

Как в эту картину тактичности и бесконфликтности у варов вписывались убийства гуманоидов, я не очень поняла, хотя собеседник и пытался объяснить. Скорее всего, дело просто было в очень ответственном отношении этих существ к их языку жестов. С понятием лжи вары были незнакомы в принципе, но сказанное словами считалось пустым сотрясением воздуха, и никакие серьёзные и ответственные решения подобным не принимались. А вот свободно двигающиеся люди обычно оскорбляли варов, оскорбление же жестами считалось более чем серьёзным и страшным.

С другой стороны, предположение про ближний круг и тот факт, что у себя дома они ходили без плащей, тоже оказалось верным. Понимая, что постоянно контролировать свои движения невозможно, они ввели понятие «места, где язык жестов не работает», и это был дом каждого отдельного существа, в который допускались только родные и близкие.

Причины, по которым этот язык жестов вообще возник и стал основным, вар не знал, но предположение на эту тему у меня было, и связано оно было с планетой, где зародился этот вид. В условиях настолько сильно разреженной атмосферы, какая была на поверхности, общаться звуками можно было только в пределах узких коконов гравитонных полей, которыми окружали себя вары. Ну, или внутри жилых полостей коры планеты, отделённых от окружающего мира естественными гравитонными полями. Именно там обитали простейшие одноклеточные растения, вырабатывавшие кислород и служившие основой питания варов.

Что касается управления и устройства общества, серьёзные глобальные вопросы вроде необходимости освоения новых планет, решали старшие вары (их было немного, всего несколько сотен). Остальное общество было строго иерархировано на десяток ступеней по способности управления гравитонными полями, и за каждым представителем более высокого звена было закреплено несколько представителей более низкого. Они не управляли подопечными полностью, но следили за их «хорошим поведением» и решали спорные ситуации. Таких понятий, как «финансовая система» и «торговля» здесь тоже не существовало, работал принцип «от каждого по способностям, каждому по потребностям». Насколько хорошо работал, я, правда, не знала, но на первый взгляд никаких следов бедствия, нищеты и тотального ущемления неких слоёв общества я не заметила. Так что, наверное, как-то работал.

Впрочем, борьба за права отдельных варов была вообще последним, что интересовало в этой жизни меня, моё руководство и моего Императора. Основной принцип сосуществования с чужими видами и народами, можно сказать — единственная заповедь, которую более-менее старались соблюдать почти все разумные виды, сводилась к старинной пословице «в чужой монастырь со своим уставом не ходят».

Во всяком случае, примерно такие выводы я сделала из путаных объяснений собеседника, а как дело обстояло в реальности, предстояло выяснить учёным. Да и необходимость выяснения этих подробностей уже должна была определять не я. Самое главное, этот тип был согласен на углубление контакта (правда, исключительно в научных вопросах) и не возражал против установки маяков. То есть, можно сказать, миссию свою я выполнила успешно, пусть и получилось это благодаря чистой воды удаче.

На выяснение всех этих подробностей и тонкостей ушло семь долгих местных дней. Разговор с варом меня чудовищно вымотал, чему поспособствовало ещё и ослабленное состояние организма после болезни. Бедность разговорного языка (как следует изучить земной язык они так и не сумели, так что приходилось общаться на варском) сильно затрудняла взаимопонимание. Там, где я могла бы обойтись коротким предложением, приходилось строить сложные громоздкие конструкции из уточняющих слов, а зачастую — вовсе отклоняться от основной темы для долгого и пространного определения основных понятий. Подобные «лирические отступления» порой занимали часы. Так, например, на то, чтобы понять, как именно жили вары на своей прародине, я потратила целый день.

В конце концов варварская грамматика плащей в духе «моя твоя не понимает» перешла и на мой родной язык, и приходилось прилагать усилия, чтобы говорить нормально.

Всё это время Ветров, отдать ему должное, показывал себя с лучшей стороны. Покидать мою комнату, правда, упрямо отказался, но в том состоянии, в каком я пребывала из-за переговоров, его присутствие или отсутствие меня не беспокоили совершенно. Главное, он не мешал мне делать свою работу, не язвил, не приставал с нравоучениями.

Только в первый день, когда я, вернувшись «домой», просто молча не раздеваясь рухнула в постель, растерялся и, кажется, обеспокоился. Правда, предложение помочь с переодеванием и душем тут же меня взбодрило и заставило встать на ноги, заверив Одержимого, что всё не так плохо, и вообще, это — моё нормальное состояние.

Я, конечно, лукавила, но самую малость. Так сильно переговоры выжимали меня довольно редко, но, пожалуй, именно в этом заключалась моя работа: суметь понять чуждый разум, найти пути к взаимопониманию, составить определённый комплекс базовых представлений и решить какие-то ключевые принципиальные вопросы. Любой ксенодипломат в первую очередь скорее ксенолог, изучающий чужие нравы и культуру, и только потом уже — дипломат. Почему это направление и все мы относились именно к дипломатическому ведомству, а не к Институту «Ксенологии и Познания Разума»… наверное, просто потому, что для подробного изучения представителей другого разумного вида требовалось их согласие в той или иной форме, получение которого ложилось на наши плечи. Ну, или, хотя бы отсутствие возражений в тех случаях, когда этот самый вид просто не понимал, чего мы от него хотим.