Недавно я получил перевод на украинский язык моего «Высокого замка». Делегация издателей из Львова приехала в Краков и оставила мне экземпляр книги, а также номер журнала, который тоже называется «Высокий замок».

Разумеется, я не буду высказываться о собственной книге, которой уже более тридцати лет, она разошлась по миру и ее занесло даже за Атлантический океан. Говорить я буду о том, что меня лично взволновало и странно затронуло – болезненно и приятно. В украинском издании «Высокого замка» много фотографий, имеющих несколько археологический привкус. На первой – потолок спальни моих дедушки и бабушки с лепниной в форме дубовых листьев с желудями. Когда мне был год, из люльки, кроватки или же коляски я всматривался в этот потолок и гипсовые желуди глубоко запали в мое подсознание. То, что после семидесяти с лишним лет они остались нетронутыми в той львовской квартире – это действительно поразительно. Помню и высокие кафельные печи: здесь фотография одной из них, так же как лестничной клетки в подвале на Браеровской, крыльцо, входные двери нашей квартиры и окно в спальне моих родителей, в верхней части которого находилось стекло, пробитое пулей в 1918 году во время польско-украинских боев.

Однако издатели хотели дать больше материала, поэтому разместили фотографию Ратуши со львами со львовского рынка, начало Русской улицы, колонну с Мицкевичем на площади, которая тогда назвалась Мариацкая, а теперь Мицкевича, словом – неподвижные картины прошлого. Под всеми оригинальными названиями улиц из моей книги поместили современные их украинские наименования, также есть репродукция довоенного плана центра Львова с польскими названиями.

Усердие и старательность издателей из Львова мне, разумеется, необычайно симпатична, но эта встреча на меня сильно подействовала, она была как вскрытие раны – я могу сказать, что пережил приятный кошмар. Невозможно родиться во Львове, провести здесь молодость, закончить школу и не тосковать о нем. Для меня Львов остался сиротой после Польши. Мог бы сказать – хотя тут я необъективен, – что был он в большей мере польский, чем Вроцлав – немецкий. Прислали мне недавно альбом фотографий с Лычаковского кладбища; там ведь покоится большая часть представителей нашей культуры и литературы.

Сегодня число жителей города увеличилось почти трехкратно по сравнению с 1939 годом и одновременно Львов стал, что парадоксально, более провинциальным. Просматриваю журнал «Высокий замок», где поместили большую статью обо мне, и нахожу, например, объявление, что администрация предприятия «Сортнасинняовоч» искренне поздравляет генерального директора Михайло Мельникова в связи с тем, что его сын Василь женился. А также воззвание к молодым, что они должны жить так и этак и еще иначе. И тут рядом реклама различных «самсунгов». Странный бигос: немного старого, немного нового.

В статье я прочитал, что люди, живущие сегодня на Браеровской (там теперь две квартиры), с большим удовольствием пригласят меня в гости, если я приеду во Львов. Однако я до конца жизни буду зарекаться, что Львов не посещу. Не из-за здоровья, попросту только потому, что это было бы для меня слишком ужасно. Камни молчат.

Была Польша, затем пришли Советы, после них Германия, потом еще раз Советы, которые освободили нас не только от немцев, но и от всего другого: недвижимости и движимости. Сказали нам: или советские паспорта, или выезд. Мы были вынуждены покинуть Львов; я не жалею о нашем решении, но потери не восполнятся. Мы оказались выплюнуты на краковскую мостовую, и вновь началось восхождение со дна колодца, ибо мы приехали в Краков почти голые и босые. Прошло полвека, за эти годы понемногу-понемногу выбрались наверх, а теперь министр Колодко хочет, чтобы ему продемонстрировали последние серебряные ложечки, оставшиеся от бабушки…