Ситуации, субъективные интерпретации и личность

Наш анализ происходящих в реальном мире сложных взаимодействий между людьми и ситуациями несколько сузил пропасть, пролегающую между ценными уроками контролируемых лабораторных исследований и противоречащими им, на первый взгляд, уроками беспорядочных и смешанных наблюдений, сделанных в реальности.

В заключении данной главы мы приведем несколько итоговых соображений о силе и ограниченности интуитивной обыденной теории личности. Затем мы рассмотрим возможный вклад нашего анализа в непрекращающиеся попытки создать более приемлемое учение об индивидуальных различиях — учение, менее гармонирующее с обыденной теорией личностных черт и очень сходной с ней традиционной научной психологией личности, но более мощное и способное внести большую ясность в рассмотрение предмета.

Пересмотр практической ценности обыденной теории личности

Ранее мы утверждали, что обыденная теория личности оказывается в целом большим подспорьем в решении многих повседневных задач, несмотря на то что она основывается на слишком упрощенных, даже ошибочных диспозиционистских посылках. В то же время в некоторых особых ситуациях наивный диспозиционизм может вести к ошибочным умозаключениям и необоснованным решениям. Некоторые из этих умозаключений и решений относительно заурядны и безвредны, другие же — сравнительно нестандартны и потенциально опасны. Наше дальнейшее обсуждение, в ходе которого мы будем сопоставлять чистые и корректные исследовательские схемы с запутанными реальными контекстами, призвано выяснить, в каких именно случаях обыденная теория личности может навлечь неприятности на того, кто ею пользуется.

Обыденная теория личности соотносится с более корректной теорией личности подобно тому, как обыденная физика соотносится с научной физикой (Holland et аl., 1986; Nisbett, 1980, 1987). Большинству из нас прекрасно удается обращаться с физическими телами и силами, присутствующими в окружающей среде. Некоторые даже вырабатывают в отдельных областях выдающиеся навыки (например, умение бросать и ловить мяч), несмотря на ряд достаточно глубоких заблуждений относительно законов движения, управляющих соответствующими физическими явлениями, заблуждений, в которые впадали, заметим, самые тонкие философы еще несколько сот лет назад (Champagne, Klopfer & Anderson, 1980; McCloskey, 1983).

Например, большинство взрослых людей полагают, что если отпустить предмет, движимый вперед с определенной скоростью (например, выпустить сверток из рук идущего человека или мелкого грызуна из когтей хищной птицы), то он упадет вертикально вниз. Увидев траекторию падения этого предмета в форме параболы, они бывают глубоко поражены. У этого и подобных ему заблуждений, к которым до Галилея и Ньютона никто не подходил с научной строгостью, существует несколько следствий. С точки зрения человеческой эволюции, у людей только недавно появилась возможность сбрасывать предметы с быстро перемещающихся транспортных средств, равно как и необходимость избегать попадания предметов, сброшенных сверху. Произошло это в связи с резким скачком в развитии военной авиации в начале нашего века. Бомбардиры времен первой мировой войны должны были учиться побеждать свое желание не сбрасывать бомбу до тех пор, пока она не окажется строго над целью (стоит заметить, что эта проблема была решена путем разработки приборов, не полагавшихся более на «интуитивный» расчет траектории падения бомбы). Пехотинцы же вынуждены были в свою очередь научиться обращать внимание не на бомбы, сбрасываемые прямо на их головы, а на бомбы, которые сбрасывались с приближающихся самолетов, находящихся на достаточном от них расстоянии.

Одно из наиболее распространенных и существенных обыденных заблуждений о природе физического мира, нашедшее отражение в наследии древних философов, имеет еще более непосредственное отношение к нашему разговору об обыденной теории личности. Левин отмечал:

«По Аристотелю, движущие силы были полностью и заранее обусловлены природой физического тела. В современной физике все наоборот: существование вектора силы всегда зависит от взаимных отношений нескольких физических фактов, в особенности от отношения тела к его среде» (Lewin, 1935, с. 28; курсив оригинала).

Иными словами, древняя физика представляла поведение объектов исключительно в терминах их свойств или диспозиций. Камень при погружении в воду тонет, поскольку обладает свойством тяжести, или «гравитацией»; кусок же дерева плывет потому, что обладает свойством легкости, или «левитацией».

В этих в целом полезных воззрениях на поведение объектов отсутствует лишь одно — относительный взгляд на явления. Согласно этому взгляду, необходимо рассматривать отношение между массой воды и массой погруженного в нее тела, а в случае с падающим телом — между движением тела по инерции и силой земного притяжения. Однако ограниченность и заблуждения наивной физики не мешают обычному человеку видеть перед собой предсказуемый и понятный ему мир физических объектов. На самом деле эти заблуждения служат повышению предсказуемости и связности повседневного опыта. Но они чреваты и некоторыми издержками, поскольку делают человека подверженным потенциально опасным ошибкам в суждениях, возникающим при необходимости иметь дело с новым, незнакомым явлением. Они также представляли собой тот интеллектуальный багаж, который пусть поначалу и с неохотой должен был быть отброшен в сторону, дабы освободить место для менее интуитивного и предоставляющего гораздо более широкие возможности взгляда на мир физических явлений — взгляда, связанного с именами Г. Галилея и И. Ньютона. (Как должно быть известно нашим читателям, в течение последнего столетия ньютонианские представления о времени, пространстве и движении постепенно уступили место еще менее интуитивным и таящим в себе еще большие возможности представлениям о Вселенной, вызванным к жизни гением Эйнштейна и других физиков-теоретиков.)

В психологии не было ни своего Ньютона, ни тем более своего Эйнштейна, которые могли бы заменить наши наивные, основанные на опыте представления более точной и научно обоснованной системой воззрений, которая позволила бы очертить взаимоотношения между человеком и ситуацией. На самом деле, как мы уже говорили в главе 1, одним из наиболее важных уроков психологии является более глубокое понимание того, почему формулирование продуктивных закономерностей, точно предсказывающих поведение, чрезвычайно затруднено, как бы мы ни совершенствовали наши методологические навыки и концептуальные способности. Тем не менее, мы полагаем, что обобщенный в данной главе социально-психологический анализ взаимоотношений между людьми и их социальным окружением поможет сделать самый общий набросок более продуктивной концепции индивидуальных различий и согласованности поведения.

В поисках более продуктивных представлений о личности

Предположим, что нашей целью являлась замена традиционной доктрины личностных черт другим подходом к проблеме индивидуальных различий, основанным на концептуальном анализе, приведенном в данной главе. Представим себе, в частности, что мы ищем такой подход, который был бы совместим как с низкой согласованностью поведения, проявляющейся в контролируемых, корректных исследованиях (подобных тем, на которые ссылается Мишел), так и с очевидной повторяемостью повседневных социальных взаимодействий. Черты подобного подхода, постепенно проступавшие все это время, теперь уже вполне различимы. Настало время запечатлеть их.

Холстом для нашего наброска послужит в первую очередь традиция социального когнитивизма, представленная Джорджем Келли, Уолтером Мишелем, Джулианом Роттером и Альбертом Бандурой, а также рядом теоретиков младшего поколения, сведших воедино и преумноживших их труды (например, Cantor & Kihistrom, 1987; Markus & Nurius, 1986). Как и большинство вышеназванных когнитивистов, мы не принимаем на веру существование всеобщей кросс-ситуативной согласованности — ни между внешними поведенческими проявлениями, ни между когнитивными и мотивационными процессами, составляющими их основу. Согласованность поведения, как и отсутствие таковой, представляет собой доступные пониманию, но не всегда предсказуемые последствия динамичных взаимоотношений, существующих между данным индивидом и его социальной средой. В соответствии с этим требуемый подход должен быть идиографическим по духу, несмотря на ношу, ложащуюся при этом на плечи исследователя, и несмотря на то, что мы будем вынуждены признать ограниченную применимость мощных и многофункциональных шкал оценки личностных качеств. Иными словами, при новом подходе, чтобы оценить отличие между людьми и связность их поведения и чтобы предвидеть, когда и как это поведение окажется предсказуемым и согласованным, нам потребуется знать о разных людях разные вещи.

Пожалуй, еще более фундаментальное различие между общепринятым и возможным альтернативным подходами к теории личности касается перспективы, в свете которой необходимо давать характеристику самого поведения. Любой подход, претендующий на то, чтобы сделать поведение объяснимым и предсказуемым, должен принимать в расчет субъективную точку зрения самого рассматриваемого человека, а не точку зрения наблюдателя или исследователя. Объективные штампы, описывающие отдельные поступки (такие, например, как «подаяние милостыни попрошайке», «занижение балла студентке, опоздавшей со сдачей курсовой работы») или даже их типы (например, «щедрые поступки», «наказующие действия» и т.п.), будут иметь при этом весьма ограниченную ценность. Реальную связность поведения конкретного человека можно обнаружить, лишь оценив его намерения, стратегические посылки, специфику восприятия самого себя, а также его суждения о значимых ситуациях, т.е. оценив представления данного человека о смысле собственного поведения.

Далее мы поговорим обо всем этом более подробно, а затем позволим себе осторожно высказаться о шансах на успех подобного подхода.

1. Цели и предпочтения. Поведение человека строится вокруг его целей: кратковременных, долговременных и даже таких, для достижения которых требуется целая жизнь. Чтобы достичь этих целей, люди составляют планы и наблюдают за их выполнением, сохраняя либо изменяя в соответствии с ними паттерны своего поведения. Так, связность поведения Джилл на работе может быть понята в терминах согласованности и устойчивости, с которой она делает очень похожие вещи и произносит очень похожие фразы в ряде возникающих на работе ситуаций, в то время как связность соответствующего поведения Джека можно понять, лишь оценив то, каким образом он варьирует стиль своей деятельности в зависимости от ситуаций, предъявляющих разные требования, а также реагируя на информацию о том, что его цели еще не достигнуты. Смысл вышесказанного очень хорошо передает рассказ из умной книги Чиальдини, посвященной социальному влиянию (Cialdini, 1988).

Однажды Чиальдини заинтересовался разработкой оптимальной стратегии для официантов, которая позволяла бы им получать наибольшую сумму чаевых. В течение некоторого времени в одном из ресторанов он наблюдал за официантом, зарабатывавшим больше других, с целью выяснить, что же он для этого делает. Оказалось, что наиболее примечательным в поведении официанта было то, что он не делал ничего однотипного (исключая, конечно, стремление получить побольше чаевых). С семьями он обходился очень тепло и по-домашнему, подмигивая детям и предупреждая их желания. С пришедшими в ресторан на свидание подростками он вел себя высокомерно и устрашающе. А с обедающими в одиночестве старушками он был вкрадчив и доверителен. «Согласованность» всех этих чрезвычайно разных поведенческих проявлений состояла лишь в энергичном и продуманном следовании профессиональной цели.

Индивидуальные различия в целях и предпочтениях долгое время рассматривались как важный источник индивидуальных различий в поведении (Mischel, 1968). Более того, подход к личности, принятый у персонологов, часто был идиографическим и учитывал то, что люди отличаются друг от друга не только содержанием своих потребностей и ценностей, но и их важностью или тем, насколько центральное место они занимают в системе мотивов человека. Так, например, у некоторых людей центральное место занимают эстетические потребности, выполняя роль организующего начала. Для других же они представляют сравнительно небольшую важность. Признание социальных и политических ценностей также может дать ключ к пониманию согласованности поведения некоторых людей, но едва ли чем-нибудь поможет в понимании поведения других. Различия в приоритетности и значимости для людей достижений (в особенности карьерных) были зафиксированы как при попытках осмысления индивидуальных различий в контексте отдельной культуры, так и при попытках (разговор о которых пойдет у нас в гл. 7) понять различия между разными культурами (McClelland, Atkinson, Clark& Lowell, 1953).

2. Компетентности и способности. Чтобы оценить последовательность или кажущуюся непоследовательность, проявляющиеся в поведении того или иного человека, мы должны узнать больше того, что знаем о его целях и стандартах. Нам необходимо также кое-что знать и о его способности добиваться этих целей и соответствовать упомянутым стандартам. В соответствии с этим если нашей целью является предсказание его поведения, то мы должны выяснить как можно больше об уровне его компетентности и уровне умственных способностей. В своем всеохватывающем обсуждении данного вопроса Кантор и Кильстрём (Cantor & Kihistrom, 1987) рассмотрели различные составляющие того, что они назвали «социальным интеллектом». Сюда вошли навыки и знания, требуемые для формулирования кратковременных и долговременных стратегий достижения целей, а также различия в «квалификации», необходимой в определенных сферах деятельности (например, умение общаться с товарищами, тщательно распределять время и другие ресурсы, способность пользоваться когнитивными стратегиями, помогающими успешно откладывать вознаграждение).

Авторы подчеркивали также, что сходные на первый взгляд ситуации могут отличаться друг от друга по уровню навыков, требуемых для достижения определенной цели. В недавно опубликованной работе Райта и Мишела (Wright & Mischel, 1987) это описано очень хорошо. Исследовав группу мальчиков, имеющих проблемы со сдерживанием своей агрессии, авторы пришли к заключению, что одна и та же ситуация может создавать разные трудности для способности мальчиков контролировать себя. До тех пор, пока эта трудность не превышала некоторого уровня, индивидуальные различия между мальчиками не были ни заметными, ни предсказуемыми. Когда же трудность начинала превосходить этот уровень и социальная компетентность мальчиков, равно как и их способность контролировать эмоциональные порывы, подвергалась более суровому испытанию, индивидуальные различия в агрессивности могли быть предсказаны с высокой степенью надежности, уровень которой с лихвой превосходил стандартный коэффициент, приведенный в классическом обзоре Мишела. Суть результатов этого исследования представляется вполне ясной. Так же, как и ученый, оценивающий способности, исследователь, тестирующий личностные качества и заинтересованный в поиске свойств, различающих людей, должен использовать тесты, пригодные для измерения уровня общей компетентности людей, а в идеале — еще и чувствительные к их более специфическим преимуществам и слабым сторонам.

3. Субъективные представления о ситуациях. Поскольку поведение человека в определенного рода ситуации зависит от восприятия им данной ситуации, прогресс в области предсказания и объяснения поведения не может быть достигнут до тех пор, пока нам не удастся ощутимо продвинуться в исследовании феномена субъективной интерпретации ситуаций. Даже в те годы, когда психологи были заняты решением задачи классификации людей, время от времени раздавались одинокие голоса (Lewin, 1935; Murray, 1938; Brunswik, 1956; Barker, 1968), призывавшие уделять больше внимания классификации ситуаций. Со времен «когнитивной революции» 70-х годов исследования субъективного представления о ситуации успели войти в моду (см. обзоры: Bern & Funder, 1978; Cantor & Kihistrom, 1982). До сих пор акцент в них делался на характеристике параметров, которые могли бы быть использованы для описания ситуаций, складывающихся в отдельных школах, психиатрических учреждениях, социальных сообществах и тому подобных организациях, а также на реакциях, которые эти ситуации вызывали у людей вообще (Forgas, 1982; Magnusson & Ekehammar, 1973; Moos, 1968; Cantor, Mischel & Schwartz, 1982; Harre & Secord, 1973). Однако со временем все большее внимание в этих исследованиях стало уделяться индивидуальным различиям в субъективной интерпретации. Как отмечали Кантор и Кильстрём (Cantor & Kihistrom, 1987), различия в субъективной интерпретации могут являться отражением различий в сиюминутных потребностях или целях. То есть некий званый ужин может представлять собой для большинства приглашенных повод расслабиться, но в то же время для некоего очень нервного гостя он может стать испытанием на социальную адекватность, а для подающего надежды политика местного масштаба — возможностью саморекламы.

Подобные различия в субъективной интерпретации происходящего могут также служить отражением более долговременных, в большей степени обусловленных психическим складом различий в предшествующем опыте и темпераменте. Таким образом, семейные обеды и другие обыденные социальные эпизоды могут вызывать теплые и радостные ассоциации у одних людей, но угрожающие и печальные — у других (Pervin, 1976, 1985).

4. Стили атрибуции и восприятие собственной эффективности. Когда ученые только начинали делать первые шаги в исследовании индивидуальных различий в субъективной интерпретации, существовало одно различие в объяснениях ситуации, очень тесно связанное с проблематикой данной книги и уже ставшее предметом многочисленных исследований. Это различие имеет отношение к стилю атрибуции и известно под разными названиями, данными ему различными теоретиками. Среди этих названий встречаются такие, как «внутренний и внешний локусы контроля» (Rotter, 1966), «восприятие собственной эффективности» (Bandura, 1977а, 1977Ь), «контроль над ситуацией в противоположность беспомощности перед ее лицом» (Dweck, 1975). Некоторые теоретики глубоко интересовались истоками подобных различий в атрибуции (например, Seligman, 1975). Других больше заботила разработка адекватных показателей (Crandall, Katkovsky & Crandall, 1965; Rotter, 1966) либо они занимались расщеплением различных аспектов воспринимаемого контроля (например, Collins, 1974; Lefcourt, 1972; Weiner, Freize, Kukia, Rest & Rosenbaum, 1972). Главное же заключается в том, что всем этим исследователям удалось показать, что люди существенно различаются между собой в отношении предпочтения тех или иных атрибуций. Эти различия проявляются, когда людей просят объяснить свои успехи и неудачи либо дать толкование другим событиям, влияющим на их счастье и благополучие. Как мы обсудим далее в главах 7 и 8, данные различия в стилях атрибуций могут иметь важные последствия для мотивации и поведения. Некоторые люди чувствуют, что вполне контролируют происходящее в их жизни и сами ответственны за свое счастье, успех и даже здоровье. Такие люди и действуют соответственно, предпринимая шаги к улучшению своего положения. Другие ощущают себя беспомощными пешками, неспособными преодолевать внешние преграды и противостоять превратностям судьбы. Они тоже ведут себя соответственно, пассивно принимая свою участь.

5. Я-концепции. Объектом повышенного внимания со стороны когнитивно ориентированных теоретиков личности стало и более общее представление о том, что людьми руководят не только восприятие и видение ими ситуаций, но также и их концепции самих себя. Хейзел Маркус (Markus, 1977; Markus et al., 1985) и ее коллеги показали, что у людей имеются так называемые Я-схемы (self-schemas), или обобщенные формы понимания себя, служащие для интерпретации как собственного поведения, так и поведения других. Так, некоторые люди выстраивают свое понимание собственного поведения в значительной степени вокруг понятия зависимости, другие — вокруг понятия независимости, в то время как для третьих ни то, ни другое понятие не имеет большого значения. Люди, придерживающиеся подобных схем относительно зависимости или независимости, с большей готовностью реагируют словами «Я» или «не Я» на экспериментальные стимулы, семантически связанные с данным оценочным параметром, чем люди, не придерживающиеся подобных схем. Эти люди, когда им предлагают отстаивать утверждения о собственной зависимости или же о независимости, могут привести гораздо больше практических доводов, они проявляют и большее сопротивление по отношению к информации, противоречащей, по их мнению, принятым ими Я-схемам.

Ряд ученых, проявлявших интерес к половым различиям, исследовали в том же духе влияние гендерных схем. Как показала в своих работах Сандра Бем (Sandra Bern, 1981, 1985), некоторые мужчины и женщины постоянно отслеживают множество аспектов собственного поведения с точки зрения степени его мужественности либо женственности, в то время как для других это не является слишком значимым параметром, и они просто пытаются реагировать на возможности или ограничения, существующие в той или иной ситуации (Markus с соавт., 1985; Spence & Heirnreich, 1978). Представляется очевидным, что сходные индивидуальные различия в значимости подобных схем могут существовать и в отношении этнической принадлежности, профессии, политической идеологии, равно как и в отношении групповых идентичностей иного рода.

И вновь, как и ранее, смысл упомянутой работы представляется в высшей степени «идиографичным». Исследователи Я-схем полагают, что различные индивиды будут заниматься наблюдением собственного поведения — проводить Я-мониторинг (self-monitoring), используя разные оцениваемые параметры в различных ситуациях. Однако надо заметить, что Снайдер (Snyder, 1974, 1979) продемонстрировал существование глобальных различий в стремлении людей наблюдать собственное поведение и ту реакцию, которую оно может вызвать у окружающих. Это означает, что различия в Я-мониторинге, определяемые с помощью простого вопросника Снайдера, обнаруживаются по многим поведенческим параметрам и во многих контекстах. Характерно, что некоторые люди все время сознательно отдают себе отчет в том, какое впечатление они стремятся произвести, а также в том, насколько успешно им удается это сделать, в то время как другие прибегают к подобному Я-мониторингу достаточно редко. Остается понять: Я-мониторинг — это обобщенная черта личности или это специфическая склонность, которая проявляется главным образом в связи с важными Я-схемами.

В одной из своих чрезвычайно интересных работ Маркус и Нуриус (Markus & Nurius, 1986) утверждают, что люди управляют собственным поведением, имея в виду не только текущее представление о себе, но также принимая во внимание «возможные Я», т.е. позитивные Я-концепции (self-conceptions), которым они бы хотели соответствовать, изменив свое поведение, и негативные Я-концепции, соответствия с которыми они всячески стремятся избежать. Тори Хиггинс и его соавторы (Higgins, Klein & Strauman, 1985; Higgins, Strauman & Klein, 1986) аналогичным образом исследовали возможность того, что часто может быть не Я как таковое, а расхождения между сегодняшним Я и возможным Я, являются объектом Я-мониторинга и влияют на субъективные интерпретации социальной среды (см. также Cantor et аl., 1987.)

В будущем теория личности, конечно же, продолжит акцентировать внимание на важности понимания целей, компетентностей, стратегий, субъективных интерпретаций и Я-концепции. Ведущиеся в этих направлениях исследования смогут, вероятно, установить множество интересных фактов о детерминирующих факторах человеческого поведения и многое нам рассказать о его природе, а также о степени согласованности поведения, которую мы могли бы ожидать от разного рода людей в разного рода ситуациях. Тем не менее оговорка напрашивается сама собой: даже наиболее увлеченные исследователи, работающие в рамках вышеупомянутых традиций, не дают нам никакого повода ожидать, что поведение конкретного (не экстремального) индивида в конкретной ситуации будет когда-либо высоко предсказуемым.

Действительно, уже сама множественность факторов индивидуальных различий может привести нас к подобному заключению. Джейн может вести себя определенным образом в конкретной ситуации, потому что преследует некоторые цели и придерживается определенных Я-концепции. Элис может вести себя совершенно иным образом, хотя ее цели и Я-концепции могут быть похожи на цели и представление о себе Джейн. Происходить это может потому, что Элис недостает компетентности, которой обладает Джейн, либо потому, что она придерживается других стратегий. Чтобы предсказывать неэкстремальное поведение людей во всем многообразии ситуаций, где проявляются индивидуальные различия, нам будет попросту необходимо знать слишком много, включая характеристики всех параметров ситуации и контекста, имеющих отношение к тому или иному поведению, а также их «вес» и степень проявленности в момент действия.

Для исследователя, имеющего дело с незнакомыми людьми, интересующегося широким спектром поведенческих проявлений и не обладающего подробной информацией об их субъективных интерпретациях и их обязательствах, возможность предсказания поведения всегда будет оставаться очень ограниченной. Напротив, большинство из нас в своей повседневной жизни могут добиться высокой точности предсказаний, когда мы наблюдаем знакомых людей в ограниченном круге ситуаций, когда мы можем сообщать друг другу о своих субъективных восприятиях и можем заключать явные или подразумеваемые соглашения, направленные на повышение степени предсказуемости.

Однако современная психология не дает более ясного и более важного по своим следствиям урока, чем тот, что изложен в этой главе и в двух предыдущих главах данной книги. Он состоит в том, что связная картина повседневного поведения и его предсказуемость достигаются с помощью обыденных психологических теорий, страдающих серьезными недостатками, и в некоторых очень важных личных и профессиональных ситуациях эти недостатки могут привести к ошибкам в суждениях.