ГЛАВА 12
Ближе к утру возле башни Орел неожиданно вспыхнула серьезная заваруха. В предрассветном полумраке засверкали клинки пехотных палашей, грохнули выстрелы. Раздались возгласы: «Держи! Они здесь!» Это кричали солдаты, бросившие посты и прибежавшие на шум. Посреди толпы, орудуя своим страшным посохом, возвышался монах. Покалеченные и раненые разлетались от его ударов по сторонам и падали на землю. Сам же он старался приблизиться к стене.
— Ну, пора! — Глинка толкнул в бок Тишу.
Они подбежали к темному входу башни. Глинка резким и точным ударом в челюсть опрокинул в беспамятство охранника, сорвал у него с пояса кольцо с ключами от кандалов и устремился по боковой лестнице наверх. Он не сомневался, что несчастную держат в бойничной нише.
— Быстрее, — шепотом кричал он отстающему Тише. — Эй, есть кто живой?
— Есть, — раздался слабый голос из тьмы.
Глинка снял со стены факел и осветил лицо женщины.
— Она? — спросил он на всякий случай.
— Она. Мамка моя.
Тиша бросился к матери.
— Время не терять! — скомандовал Глинка.
— Откуда ж вы? — Матрена смотрела провалившимися глазами, под которыми темнели коричневые круги. — Сыночка, я ведь обезножена. Что же они, гады эти, со мной сотворили!
— Мамка, я тебя понесу! Ты только не шуми громко.
— А ну, дай мне! — пан Бонифаций отомкнул ключом замки на цепях и взвалил женщину на плечо. — Все. Уходим. Как лошади?
— Марфа уже с ими под стеной! — Тиша погладил седые волосы матери.
По внутренней лестнице они поднялись на башню. Глинка нес стонущую Матрену, а Тиша придерживал сзади ее голову, чтобы не ударялась о крутые изгибы на поворотах.
На стене отрок скинул с плеча кольца веревки и сделал петлю вокруг зубца.
— Мати сама не сможет, пан Бонифаций!
— Веревка выдержит? — спросил Глинка скорее у самого себя.
— Должна бы! — тихо ответил Тиша.
— Тогда вот что! Подставляй спину. А вы, Матрена, как вас по батюшке?..
— Никифоровна я.
— А вы, Матрена Никифоровна, держитесь за плечи сына. Да не за шею. Удавите же. Держитесь? Хорошо. А я вас сейчас за пояс к нему привяжу. Ну, с Богом! — Бонифаций Глинка перекрестил связанных между собой Тишу и Матрену и помог мальчику встать спиной между зубцами. — Вот где силушку и проверишь, Тимофей Степанович.
— Да я справлюсь. А ты-то как же, дядь Бонифаций?
— За меня не переживай. Мне еще надо Савве помочь. Ну, давайте, давайте, с Богом! — он легонько подтолкнул Тишу в грудь.
Где-то внизу из ночной тьмы раздалось тихое нетерпеливое ржание. А вдоль стены уже приближались двое солдат. Глинка рванул из-за пояса саблю.
— Я когда-то поклялся никого не убивать, — проговорил он сквозь зубы, — но вам, ребята, не повезло. Вы видели меня.
Он пошел навстречу бегущим солдатам, держа венгерку в опущенной руке за спиной. А потом был резкий вымах из-за поясницы. Клинок пошел с вывертом по косой в ложном направлении, заставляя противника качнуться в другую сторону, а потом вдруг развернулся в воздухе, метнулся вниз и с протяжным шипением вскрыл кожаный доспех на животе. Следующий удар отделил голову от туловища.
— Это чтобы без мучений! — выдохнул Глинка, словно извиняясь.
Второй солдат поднял аркебузу, то ли пытаясь выстрелить, то ли закрыться ею от страшной венгерки. Пирожник прочитал в его глазах удивление, поскольку пана Бонифация каждый в городе знал в лицо, и страх.
— Не надо, молодой человек, направлять оружие на мирного кондитера! — он сделал шаг вперед, отвел левой рукой в сторону ствол, а правой рассек тело от плеча до талии.
— Вот и все! — он сунул саблю обратно в ножны и устремился к выходу.
Монах к тому времени оказался на стене в полусотне шагов. Ему удалось, пятясь и отбиваясь от солдат, попасть на внутреннюю лестницу. Дальше оставалось только подняться. Бонифаций, перед тем как затеряться в толпе людей, выбежавших из домов на шум, бросил прощальный взгляд на монаха. И ему показалось, что он прочитал у того по губам: «Спасибо тебе, добрый человек!»
Савва нанес еще несколько смертоносных ударов посохом, отбрасывая врага, встал между зубцами, повернулся спиной к городу и прыгнул; широкая черная ряса раскрылась, словно крылья птицы. В полете монах посохом оттолкнулся от стены и, сделав кувырок в воздухе, приземлился на усыпанный листьями склон с другой стороны кремля.
***
Вокруг питейного заведения на Молоховской улице стояла крепкая забористая вонь. Солдаты испражнялись прямо с порога, только немногие в силу неведомых причин отходили на пару шагов под кусты черемухи.
Брецлава, пошатываясь, вышла из трактира на улицу по естественной надобности, а заодно и сделать пару глотков свежего воздуха. Ей было хорошо. В сознании девушки расцветали буйными красками цветы будущей волшебной богатой жизни. Дойдя до темнеющего в стороне вяза, она приподняла юбку и села на корточки, оголив белый задок. Неожиданно она услышала над самой головой голос Валука:
— Журчишь?!
«Вот так удача! — подумала Брецлава. — А что, если Валук овладеет мной и возьмет в содержанки? Вот тогда я всем покажу, кто такая Брецлава! А если… о… он вообще на мне женится? А куда ему деваться?! Я ведь одна знаю все его тайны!»
— Вы как-то застали меня в не совсем ловком положении, пан Валук!
— Вполне хорошее положение! Так и оставайся! Мне нравится, когда молоденькие девушки на моих глазах освобождают свои внутренности. Это так заводит, скажу я вам!
— Я все-таки встану.
— Сиди, где была! Так менее заметно. Я еще полюбуюсь тобой!
— Вы как-то грубы со мной! — Брецлава встала и одернула юбку.
— Груб, говоришь! Ты еще не знаешь настоящих грубостей, детка! — Валук схватил девушку за волосы, развернул спиной к себе и упер ее лбом в ствол дерева.
— Что вы делаете? Я разве бы вам когда-нибудь отказала?!
— Не люблю добиваться. Предпочитаю брать силой! — он рванул поясной ремень на штанах.
— Только не туда, пан Валук. Умоляю. Больно. Очень больно!
— Сейчас все кончится. А ты думала, я оставлю тебя в живых?! Зачем мне лишний свидетель, а?
— Больно. Очень больно, пан Ва-а-лук! — Брецлава захрипела.
Тугая петля из тонкой шелковой нити сдавила ей шею, глубоко вонзилась в плоть, так, что захрустели хрящики.
***
Час пробил, и назначенный день пришел для всех участников Божьего суда.
Болен вошел в комнату Агнешки, чтобы попрощаться с сестрой, но не застал ее. К девушке еще ранним утром постучалась Мария и передала пирожные для Анжелы, сославшись на то, что у нее нет времени дойти до клиентки самой. Агнешке хоть и было невыносимо страшно за Болена, но она, сама не зная почему, согласилась помочь Марии.
Присев на край кровати, молодой человек случайно бросил взгляд на полку, где стояла глиняная посуда, и заметил странный конверт в виде небольшого треугольника. Он взял его и вскрыл, разламывая крупные капли смолы. Первые же строки письма потрясли его. Погруженный в чтение, Болен не услышал, как внизу щелкнул замок в дубовой двери.
Точно так же проскрежетал замок, крепко запирая входную дверь в доме Анжелы, как только Агнешка с пирожными переступила порог.
***
Самуил Соколинский сидел на высоком стуле, без всякого интереса глядя на дерущихся карликов; на одном красовался гусарский мундир с хлопающими за спиной полами, на другом — голубой жупан богатого шляхтича. Карлики по традиции перед началом основного действия разыгрывали потешное представление. Справа от главы города восседала коллегия судей, которая должна была следить за ходом поединка.
Соколинскому было тошно и горько от всего этого. Армия Шеина стояла на подступах к Смоленску, в дневном переходе. Уже завтра грянет бешеная, кровопролитная война, а тут, в его ведомстве, творится черт знает что! Крестьяне целыми деревнями уходят в леса, чтобы показать московитам свое отношение к польской власти. В городе каждый день умирают от отравленной воды в колодцах, а иногда и просто от рук неизвестных народных мстителей. После истории с черным монахом молодежь стала носить длинные волосы, бороды и одеваться во все черное.
Он мысленно простился с племянником, понимая, что уберечь его не может. Оставалось только ждать страшной и жестокой развязки.
В углу каменного двора стоял, поигрывая обнаженным клинком, одетый в гусарскую форму Станислав Валук.
По всему периметру толпились люди, пришедшие поглазеть на небывалое в их городе до сей поры зрелище. Среди всех выделялся высокий человек, одетый в рясу францисканского монаха; капюшон почти полностью скрывал лицо, видна была лишь аккуратно подстриженная черная борода и выбившиеся наружу длинные, черные как смоль, локоны. В руке странный незнакомец держал палку, служившую опорой для костлявого тела.
Соколинский поднял руку, прося тишины.
— Итак, уважаемые паны и пани! Я должен напомнить о правилах суда. За поруганную честь Алисии Валук сражается ее отец, пан Станислав Валук. Честь Болена Новака отстаивает он сам или его защитник. В случае победы Новака…
Соколинский вынужден был сделать паузу, поскольку Валук громко расхохотался.
— Я продолжу. Итак, в случае победы Новака с него снимаются все обвинения и возвращается доброе имя. В случае победы Валука ему достается имущество побежденного и его личные вещи, кои захочет получить победитель. Все ли готовы? Вижу готовность пана Валука. Есть ли защита у Болена Новака?
Соколинский обвел взглядом двор.
— Перед тем как задать повторно тот же вопрос, я должен напомнить, что если по каким-то причинам одна из сторон не выставит поединщика, то суд объявит победителем того, кто решил с оружием в руках обратиться к Богу. Не явившегося ждет позорный столб, а затем виселица. Я во второй раз спрашиваю: есть ли среди вас тот, кто готов выйти и отстоять честь Болена Новака?
Соколинский и сам бросился бы на защиту племянника. Но его сковывала не столько близость неприятельской армии и чувство ответственности, сколько ужас перед Валуком, о зверствах и умении которого ходили легенды.
Еще несколько мгновений стояла оглушительная тишина. А потом…
— Есть! — произнес высокий человек в рясе монаха-францисканца.
— Кто вы? Назовите себя! — Соколинский пристально смотрел на него, пытаясь узнать, но тщетно.
— Я тот, кого вы все хорошо знаете, — ответил он спокойным твердым голосом, а потом откинул капюшон, отбросил палку и сдернул с головы парик.
— Зачем весь этот маскарад, пан Глинка? — Соколинский криво улыбнулся.
— Немного остроумия очень даже не помешает. Согласитесь, как бы я выглядел, придя сюда в своем заляпанном кафтане и в переднике пирожника? — ответил Бонифаций, вытаскивая поочередно ноги из высоких колодок и становясь ниже на целых полголовы. — И к тому же зачем моему противнику знать заранее, что его ждет? Не правда ли, пан Валук? Не ожидали?
— Вы-то тут при чем? — Соколинский хмыкнул в усы.
— Мы живем долгую жизнь лишь для того, пан Соколинский, чтобы когда-нибудь достойно встретить короткую смерть. Двадцать лет назад я был солдатом, потом стал печь пирожные и сладкие булочки. Но, видно, профессия воина взяла свое.
— И все-таки? Или это секрет? — глава города сделал шаг вперед.
— Если я выживу, то надеюсь, тайна не откроется. А если нет, вы все скоро узнаете. Приступим?
— Каким оружием будете драться, пан Глинка?
— Я вижу своего соперника с саблей. Наверно, он ожидал пистолеты? Но сабля — прекрасное оружие! Извольте.
— Тогда начнем.
Соколинский вернулся на свое место и отер пот со лба.
— Слава Богу, Болен избежал позорного столба. Ну, хоть это, — пробубнил он себе под нос.
Валук двинулся с места, выписывая в воздухе сверкающие восьмерки. Но впервые он не чувствовал себя уверенно. Не то чтобы сцена с переодеванием выбила его из колеи. Нет. Он вдруг ощутил что-то совершенно другое. Совсем иную силу, исходившую от человека, которому вроде как не было смысла погибать. Или наоборот? Тогда в чем смысл? Валук не мог ответить на этот вопрос, и это заметно ослабляло его дух. Против кого он дерется? Какая правда стоит за неказистым пирожником? Но стоит ведь. Стоит. И нет уже никакой хромоты. Почему он скрывался?
Клинки встретились и брызнули серебряными искрами.
Глинка уклонился от удара и начал атакующую комбинацию. Валук же старался расшевелить собственное тело быстрыми перемещениями. Он двигался по арене взад и вперед, иногда совершая полный круг. Но мышцы не желали работать, словно кто-то подлил ему в утренний стакан с вином какого-то зелья. Но нет, он не пил вина несколько дней перед поединком и тренировался — не потому что рассчитывал встретить серьезного соперника, а чтобы вволю поглумиться над поверженным. Загнанный в угол израненный зверь бывает опасен. Тем интереснее забава. Но даже для игры в кошки-мышки нужна хорошая физическая форма. И Валук набрал ее. Но почему тогда, черт возьми? Почему не слушаются мышцы и сбивается дыхание? И все же Валук оставался Валуком. Он блестяще отбивал все атаки. А когда сам переходил в наступление, то был на волосок от точного завершающего удара. Всего лишь на волосок.
В руке Соколинского глухо прозвенел фарфоровый колокольчик, что означало небольшой перерыв на отдых.
Валук отошел к своему столику, бросил на него саблю и жадными глотками стал пить воду. «Что я делаю? — мысленно спросил он сам себя. — Нельзя много пить! Это железное правило, и я всегда придерживался его. Что на меня нашло, в конце концов?»
Из своего угла Глинка насмешливо смотрел на противника. «А еще опытный боец! Даже начинающие так не делают. Поосторожнее с водой, пан Валук! Иначе тело окончательно отяжелеет! В этих случаях лучше всего несколько капель белого вина на стакан не очень холодной воды. Прекрасно утоляет жажду и держит в хорошем расположении духа. Так-то!»
Вновь прозвенел колокольчик, и судья перевернул перед собой песочные часы.
На этот раз оба бойца ждали, кто нападет первым. Клинки коротко встречались и, не завязывая боя, стремительно расходились. Ноябрьское солнце тусклыми всполохами играло на отточенных лезвиях.
— Я вас, право, не узнаю, пан Валук! Неужели вы решили продлить зрителям удовольствие?!
— Вы ничуть не ошиблись, пан пирожник! — Валук хотел поддеть противника, поколебать его спокойствие, поэтому обратился не по имени. Но из-за прерывистого дыхания его словесный выпад прозвучал неубедительно и не достиг цели.
— Я оценил ваш жест! — Бонифаций нанес простейший короткий удар сверху вниз и тут же сделал два шага назад и один в сторону, отчего сопернику осталось только рубить воздух.
— И все же, что заставило торгующего мучными сладостями для глуповатых пани взять в руки оружие? К тому же из вас, пан кондитер, мог действительно получиться неплохой фехтовальщик — ну, скажем, средней руки.
— Благодарю. Красивое высокое дерево — всегда чей-то прах, достигший совершенства. Поэтому я не боюсь уйти в землю и стать частью ее. И чем скорее это произойдет, тем быстрее я начну совершенствоваться. Не правда ли?
— Забавная философия! А если вот так! — Валук нанес косой удар снизу вверх. Сталь скользнула по правому предплечью Глинки.
— Какая прелесть! — крикнул Глинка, пятясь и зажимая рану свободной рукой. — Но ведь сожалеть о полученных ранах — все равно, что сожалеть о своем рождении. К тому же я одинаково владею как левой, так и правой!
И он перекинул саблю в другую руку.
— Чем ответите?
— Разве мало ответов вы сегодня услышали?
— В словах вы, конечно, больший мастер, чем я! Но хотелось бы более убедительной речи со стороны вашего клинка.
— Тогда держите! — Глинка неожиданно пошел в лобовую атаку, а затем, сделав шаг в сторону, резко подпрыгнул, став на мгновение выше соперника на добрую четверть туловища. Этого оказалось достаточно, чтобы нанести боковой удар.
Валук едва успел отклонить голову. Не сделай он этого, голова покатилась бы арбузом по булыжнику двора. Сабля самым кончиком оцарапала щеку.
— О, да вы и впрямь затейник, пан кондитер! — Валук приложил пальцы к ране и облизал с них кровь. — Где вы такому научились?
— Будете удивляться! У казаков с южных украин!
— Вы брали уроки у русских?! А дубиной они вас не научили орудовать?!
— Гордыня — плохой союзник в военном деле!
— О, вы заговорили языком схизматиков. Гордыня, видите ли… Ну да ладно. Мы больше беседуем, чем сражаемся. А ведь рано или поздно придется заканчивать. Признаюсь, вы неплохой собеседник!
— А я от вас так и не услышал ничего разумного. Жаль.
— Вы видели запорожских казаков, которых прислал пан Хмельницкий в помощь? Жирные затылки, длинные чубы, а шаровары как Турецкое море, но, главное, в изобретательстве мучений им нет равных. Они не просто жестоки, они настоящие чудовища.
— К чему вы это?
— Я взял у них несколько уроков. Но не для сражения, а для медленного убийства побежденного врага. Надеюсь вам сегодня кое-что показать.
Бонифаций Глинка побледнел и кивнул. Раздался звон колокольчика, означавший завершение второй части. Слово взял глава города Самуил Соколинский.
— В первой и во второй частях поединка Бог не отдал победы ни одному из участников. Этому мы все стали невольными свидетелями. Сейчас объявляется небольшой перерыв, чтобы поединщики могли обработать раны. Третья часть будет заключительной и продлится до полной победы одного из бойцов. Сражающиеся должны поменять оружие и выйти на арену в панцирных доспехах, но с открытой головой. Выбрать нужно сразу два фехтовальных вида для обеих рук. Итак, объявляю выбор оружия. Два чекана, два пехотных палаша, два турецких меча-ятагана — выбор пана Станислава Валука?
— Турецкий меч и чекан! — ответил Валук.
— Не тяжело ли будет? — удивился Соколинский.
— Зато основательнее! — не дрогнул шляхтич.
— Дело ваше! Итак, — возвысил голос глава города, — турецкий меч и чекан выбрал пан Валук.
— Два чекана, два пехотных палаша, две итальянские шпаги — выбор пана Бонифация Глинки?
— Пехотный палаш и итальянская шпага, — спокойно ответил пирожник.
— Прошу завершить отдых и выйти на середину круга!
Соколинский опустился на свое место. Ему начинал нравиться ход поединка. Сам бывалый воин, он сегодня получал настоящее эстетическое удовольствие от зрелища.
Вновь скрестилось ратное оружие. После первого столкновения бойцы опять перешли к выжидательной тактике, где все зависело от того, кто раньше потеряет защиту. Доспехи сковывали движения, и приходилось беречь силы.
— Ни о чем не жалеете, пан кондитер? Жили себе, жили эдаким простым обывателем, наслаждались булочками, а тут на тебе, в один день можно потерять все?
— Ни о чем не жалеть — это самое лучшее утешение, пан Валук! — ответил Глинка, уходя от очередной атаки. — Свет невозможно удержать, как что-то материальное; его нужно ловить ежедневно, а значит, ежедневно рождаться!
— Разве так было у вас последние двадцать лет? — теперь Валук вынужден был ставить жесткую защиту, скрестив над головой турецкий меч и чекан.
— Так и было. Но это уже моя тайна! И моя правда, за которую я охотно сегодня сражаюсь. Охотно и легко. Вот главное мое преимущество.
— Но в конечном счете победит умение и опыт. Я думаю, у меня его несколько больше.
— Согласен. У вас больше опыта. Зато у меня есть любящее сердце, а вы всего лишь механизм, бездушный и бесчувственный.
— Вы начали оправдываться и утешать себя?
— Полно! Я сегодня родился заново. И я счастлив! — Глинка сделал выпад итальянским клинком.
Валук, предвидя действия соперника, присел на одно колено, пропуская клинок над плечом. Крюк его чекана зацепился за гарду шпаги. Последовал быстрый рывок, и оружие вылетело из правой руки пана Бонифация.
— Если бы мне захотелось поиграть в благородство, я позволил бы сопернику подобрать оружие. Но мне все это порядком надоело. Поэтому буду заканчивать.
Валук сделал несколько шагов назад и отбросил ногой шпагу подальше от места поединка. И тут что-то произошло. Валук даже замотал головой.
— Ежедневно рождаться! — повторил он слова Глинки и провел по глазам крагой.
Перед ним вдруг возник, держа пехотный палаш, человек в длинной черной одежде, с темной, почти черной кожей, с мелкими кудряшками на голове. Человек этот был настолько худ, что, казалось, легкий ветер мог запросто приподнять его над землей; Валук увидел выпирающие скулы, впалые виски, провалившийся рот; но самое невероятное было то, что на обеих кистях рук зияли темные раны с запекшейся по краям кровью, словно его прибивали гвоздями к кресту.
Видение исчезло. Снова появился Бонифаций Глинка, изящно державший пехотный палаш за рукоять правой рукой, а за острие — большим и указательным пальцами левой.
— Черт бы меня побрал! Что это было? — Валук громко выругался.
— Можете не волноваться. Именно черт вас и приберет!
Глинка отбивался от наседающего соперника, который проводил очередную атаку обеими руками, страшно вращая перед собой чекан и турецкий меч.
— Опыт превосходен!
— Что?! — спросил Валук и на секунду замешкался.
У него опять перед глазами возник худой чернокожий человек. И тут же последовал удар в плечо. Доспех выдержал, но рука повисла плетью и выронила смертоносный чекан.
— Что?! — еще раз переспросил он.
— Стоп! — закричал Соколинский. — Предлагаю бойцам взять оружие для обеих рук.
— Турецкий меч и пехотный палаш! — выдохнул Валук.
— Два пехотных палаша! — переводя дыхание, огласил свой выбор Глинка.
И уже обращаясь к сопернику:
— Один русский монах рассказал мне потрясающую историю. Так вот, мир, если верить его учению, не только то, что мы слышим или видим, осязаем или вдыхаем, а много всего другого, что неподвластно нашим органам чувств. Рядом с нами, за нас и наши души идет непрестанная битва. А мы — лишь отражение ее. И побеждает тот, за кого незримые силы в незримом мире лучше сражались. Вы готовы? Тогда приступим?
— Приступим! — Валук забыл об осторожности и бросился в открытую атаку.
