Ролевой туннель

В зависимости от роли у нас одни и те же ощущения дают разные чувства. К примеру, вы вошли в роль домохозяйки и должны хотеть приготовить вкусную еду. У мужчин сразу возникает иллюзия, что вы не роль играете, а о нем заботитесь. И им сразу хочется отблагодарить. Они подходят сзади… Но в вашей голове роль кухарки и сексуальной партнерши не совмещается. И чаще всего у вас возникает реакция: «Чё, сдурел, с ножом стою!»

Хорошо, когда наши ролевые ожидания сходятся, но это бывает очень редко. Поэтому у нас возникает столько конфликтов.

Каждая роль обрезает часть наших желаний. Если мы одновременно напяливаем на себя две-три роли, мы лишаем себя желаний вообще. А как только мы сворачиваем наши желания, то есть нашу энергию, мы гасим спиртовку под ретортой жизни.

Как только мы расстанемся с нашими желаниями, мы умрем.

Всем известно состояние, когда вы ложитесь спать и целый час жуете жвачку: «Это не доделала, это не додумала, это нужно было так». Это все наши роли, в которых мы за день были неуспешны.

Женщины не чувствуют границ и плавно перетекают из одной роли в другую. Чтобы освободиться от ролей, мы часто уезжаем куда-нибудь отдохнуть. Но совсем не обязательно отправляться далеко, чтобы снять с себя роли.

Анекдот в тему

Загнанная домохозяйка всех уложила, на завтра все приготовила, ложится спать. Потом резко подскакивает:

– У меня же еще муж без секса. О, господи!

Не хотите ли хотеть?

Хотеть или не хотеть называется свободой воли. Бог когда-то дал нам свободу воли как биологически организованную гармонию. Воля – это желание, хотение, мотивация. Центр удовольствия у всех нас с собой. А кто же запретил быть счастливыми, кто лучше Бога? У нас есть прекрасный наместник Бога на земле – мама. Она внедрила в нашу программу файл с табу. И получается: то, что надо, я не хочу, а что хочу, хотеть нельзя. И тогда начинается депрессия – когда вообще ничего не хочу. Человеку проще отказаться от всех желаний, чем наступать на грабли «Хотеть нельзя».

Пока мы не разрешим себе не хотеть, все остальное точно не разрешим.

Есть еще один момент. Любое снятие роли нас выносит напрочь, особенно если она переполнена. Когда я работал с наркоманами, выход из роли у нас назывался умением снять халат.

Но, к счастью, мы хотим изменить систему своего бортового компьютера. Как бы ни постаралась над ним наша мама, свободу воли никто не отменял. Осталось ее достать и разрешить себе хотеть так, чтобы чувство вины не портило всю малину.

Когда мы начинаем менять себя, изменяются ситуации вокруг. Это невозможно доказать, но реально пощупать на опыте. Тогда случается то, что называется чудеса.

Откуда растут корни чувства вины

Чтобы сделать чувство вины не столь разрушительным для нашей жизни, придется углубиться в сам механизм его появления.

До 7 лет нас воспитывают в микросоциуме семьи. Здесь мы растем, как тепличное растение, которому внятно объясняют, что хорошо, что плохо.

В следующую семилетку мы выходим из микросоциума семьи в макросоциум улицы. И с этого момента начинается хана под названием глобальный внутренний конфликт. В семье учили же, что врать нехорошо, конфетами нужно делиться, по голове лопаткой бить нельзя. А мы выходим во двор, и кто лучше всех живет в макросоциуме?…

Получается, что выгодно все-таки быть плохим. И чем больше нам идеалов в голову напихали, тем труднее адаптироваться к миру. Ребенок начинает подсознательно перепроверку стереотипов. И в это время резко падает авторитет родителей. Они становятся родоками, предками, надзирателями, шнурками и т. д. Родители ничего не могут понять, что происходит. Ребенка как подменили. А поскольку они теряют над ним власть, усиливается необходимость в контроле.

Приходит подросток домой, обувь раскидал.

Мать ему вслед кричит:

– Ну что ты опять обувь посередине коридора оставил, нет бы за собой убрать!

– Мама, как ты меня достала!

– Когда я тебя успела достать. Я тебя за сегодня увидела первый раз. Ты утром спал, когда я уже уходила.

А она его действительно уже целый день достает. Ребенок целый день ругается с мамой, только не с той, которая ему вслед кричит, а той, которая у него внутри сидит. И ее не пошлешь, из себя не выбросишь. Поэтому приходится огрызаться на первую.

Чем больше идеальных стереотипов засунули в семье, тем стремительнее падает авторитет родителей, тем сложнее с ними отношения.

В самых идеальных учительских семьях дети такие бывают, что детская комната милиции отдыхает. Потому что родители-учителя по наивности пытаются обучить самому лучшему и запихивают в голову такие идеалы, которые идут вразрез с реальностью.

А ведь ребенок сам не понимает, почему он свою мать слышать и видеть не может, почему он на нее такую агрессию выплескивает. Она как заноза.

Но чем больше подросток сопротивляется, тем родитель дальше усиливает контроль. В ответ у ребенка начинается не просто негатив, а протест. И он начинает делать назло. «Ах, курить нельзя, сейчас назло пойду и накурюсь», или «Сексом заниматься нельзя, значит, сейчас пойду первому встречному отдамся».

Но есть одно большое но! Реальная мама не знает, какие протесты выкидывает ее чадо, а вот внутренняя знает все. Поэтому что наступает после преступления? Правильно, чувство вины.

Вывод: мы воспитаны на внутреннем контролере. Чуть что, и он сразу вопит: «Это нельзя, и это нельзя, а это тем более нельзя. Кто тебе сказал, что можно?» А запретный плод сладок. Сначала набедокурим, а потом спасаемся, как умеем. Некоторые поэтому даже не помнят, что натворили.

Реальная роль родителя – подготовить свое чадо к выживанию в этом мире. Чем мягче вы это сделаете, тем лучше.

Как-то мне сын сказал:

– Я больше не буду играть на пианино!

Я ему в ответ:

– Замечательно! Пошли со мной!

– Куда?

– Бери тряпку, ведро воды и пойдем мыть подъезд!

Он на меня смотрит удивленно. Я ему:

– Понимаю, ты пока выжимать не можешь, у тебя силы не хватает. Давай, ты мочишь тряпку, я выжимаю.

Так мы вымыли весь этаж. Это надо было прочувствовать. Затем сын меня спрашивает:

– Папа, а зачем мы подъезд моем?

Я ему говорю:

– Сына, мне тебя надо быстро приготовить. Я старый, больной и могу умереть в любой момент. А как ты кормиться будешь? Подъезд вымоешь, тебе кто супчика нальет, кто еще что-то.

– Папа, а если я играть на пианино буду?

Потом мы пришли в ресторан. Я сыну показываю:

– Здесь сидит дяденька, он на синтезаторе играет, ему денежки кладут.

– И сколько?

– Двести рублей за песню.

– О, я пять песен знаю.

– Сына, платят не за те песни, которые ты знаешь.

– А за что?

– Платят за те песни, которые другой хочет. Если ты их знаешь, тебе заплатят.

– А-а-а-а… Не, папа, я, наверное, буду музыкой заниматься.

Теперь, когда он двойку получает, я его не ругаю, а говорю:

– Сына, молодец! Не вырастешь умным, вырастешь сильным. Компьютер выключается, и пока ты двести раз не отожмешься, он не включится.

Он счастливый.

Главное, не чувствовать перед ребенком себя виноватым. Если чувствуете, подойдите и извинитесь.

Извинение – не унижение!

Извиняться – вовсе не значит унижаться. Только горделивая душа чувствует унижение, и гордыня лечится унижением. Человека практически унизить нельзя.

У меня был один знакомый. Как-то в годы перестройки приходит к нему на консультацию новый русский. Он объясняет ему, что у него гордыни выше крыши. Новый русский ему говорит:

– Слышь, что ты мне мозги скипидаришь. Ты мне дай пощупать, что такое гордыня. Дашь пощупать, тогда заплачу.

Мой знакомый встает перед ним на колени, достает носовой платок и протирает его обувь, а потом отдает ему платок и говорит:

– На, повтори! То, что тебе мешает, это и есть гордыня.

Степень гордыни показывает степень унижения. Человека можно поставить на колени, можно избить, но унизить нет. Если мы чувствуем унижение, значит, у нас гордыни больше, чем положено. В животном мире собака никогда не задерет щенка. Потому что он на землю падает, пузо открывает, он беззащитен и сдался. Поэтому, если можно унизиться, но при этом не чувствовать себя униженным, – это замечательное оружие.

Как-то я с сыном поехал кататься на горку. Сын раз прокатился, еще раз. А рядом такая компания лыжников веселая. И один из нее очень выпендривается. Мне сразу нехорошо стало. Как только дело касается моего сына, у меня сразу вскипает. Я спрашиваю у своего знакомого:

– А есть где-нибудь горка для санок?

Он говорит:

– Нет, только эта.

– А для лыжников?

– Весь лес!

– А чего они здесь?

– Ну, они здесь выпендриваются.

Я чувствую, что мне уже сильно нехорошо. И вдруг у меня мысль: «Сейчас бы этому лыжнику наждачку под одну лыжину подсунуть». У Бога великое чувство юмора. Только подумал, только захотел, вижу – какие-то пацаны, лет десяти, тащат санки. И этот лыжник цепляется лыжиной за санки. А дальше все, как я представлял. Он кубарем полетел. Пацаны извиняются. А он:

– Я сейчас палкой вам глаз выткну!

У меня в душе столько всего сразу поднялось. Хотелось втоптать его обратно в снег. Я себя успокоил. Пошел дальше.

И вот мой сын скатился с горки, смотрю, к нему какая-то тетка подходит. Жена говорит:

– Иди, разберись, видишь, на него кто-то ругается.

Я говорю:

– Ой, с женщинами лучше не связываться!

Она мне отвечает:

– Это не женщина.

Чувствую, я уже бегу. Все на меня смотрят. Стоит этот лыжник в серебристом костюмчике и нравоучения моему сыну читает. Я понимаю, что сейчас я его сломаю пополам. Но вдруг я вспоминаю того самого щенка и, не добегая до него, падаю на колени и на весь лес ору:

– О, великий, скажи, куда нам убрать наших детей, чтобы они не мешали тебе кататься!

Если бы этот лыжник умел бегать задом…

Вся его команда сразу собралась и уехала.

Поэтому умение унизиться и показать, что тебя это не унижает, очень хорошо действует. Я это называю «щенячкой». Это даже лучше, чем самоутверждение.